Lazarus sign

— Давно мои глаза не видели тебя, прощенный. Дай хоть поближе рассмотрю твое кислое лицо, — владелец клуба поднял пытливый взгляд на вошедшего гостя и налил ром во второй бокал. Отменный алкоголь переливался медью и мирно ударялся о прозрачное стекло, но Джона это зрелище не впечатлило. — Я тоже рад тебя видеть, Соломон. Рассмотрев Константина с ног до головы, Миднайт слегка улыбнулся и пригласил экзорциста сесть напротив. — Не ослепнуть бы от небесной благодати: сияешь, как медный таз, — тон шамана был ровным и спокойным, лишенным неравного возбуждения или, не дай бог, сантиментов, но Джон имел уши слышать и глаза, чтобы прочитать между строк: «Я рад, что ты в порядке: не спился, не отъехал и не вляпался в очередной гребанный пиздец, как это было с Копьем». Любой посторонний полукровка мог принять владельца клуба за монолит, который только и может, что носить золотые цацки, пить текилу да вышибать дерьмо из тех, кто посмеет подраться в его заведении или заблевать ему носки ботинок. Конечно, это была лишь та видимая часть правды, которую показывают как визитку — не более, элегантно кладут ее на поднос разговора обязательно «орлом» вверх и «рубашкой» вниз, но никогда не наоборот. За столько лет дружбы Константин научился понимать Миднайта, как никто другой, и даже заслужить уважение шамана, но даже это не спасло его от «дружеской» потасовки, которую ему устроил Соломон, когда Джон явился за стулом из тюрьмы Синг-Синг. То было три года назад, но даже сейчас при мыслях о тех часах и минутах перед пришествием Маммона Джону становилось не по себе, а уж тогда тем паче. Именно в тот момент, прорываясь в клуб с дробовиком наперевес, экзорцист был уверен, что его прикончат прямо здесь, в приемной, и он не успеет выпустить ни одной освященной пули в лицо этой мрази Бальтазару, не сможет защитить своего бесконечно наивного друга Бимена, несчастную девушку-медиума и пьянчугу-пастора Хеннеси, который имел пуще кого-либо из них всех, но и возложил на алтарь многим больше агнцев, чтобы вознести достойную жертву для отсрочки падения. «Именно для отсрочки, оттягивания неизбежного на некоторое время, потому что человек никогда не победит скверну. Рано или поздно, поздно или рано, она придет за каждым и наденет на него ошейник. Кем бы ты ни был, нет никакой гарантии, что тебя минует чаша греха. Даже Гэйбриэл (в особенности, Гэйбриэл) не смогла устоять перед сладостью гордыни, а ведь она — ангел божий, его Правая рука, на минуточку». Осколки воспоминаний разрезали черепную коробку, поддевая скальп своими острыми крючками сожалений, изранив нежное тело мозга бесконечными вопросами. То ли скупые крохи солнца пробивались сквозь наглухо забаррикадированные окна, то ли просто пепел от сигары вспыхивал и падал в свете люминесцентных ламп, но для Джона это зрелище стало настоящей пыткой: неизвестно откуда взявшаяся боль растрепала, разворошила и без того перегруженные нервные окончания. В горле пересохло, но Константин даже не посмотрел на выпивку. Вместо этого экзорцист достал из-за пазухи фляжку и с болезненным наслаждением отпил из нее святой воды. Скверна засмеялась в его голове голосом Люцифера. — Как жизнь? Давно от тебя не было вестей. Я слышал, — Миднайт понизил голос до угрожающего шепота, — что ты отошел от дел. — Можно и так сказать, — уклончиво проговорил Константин и поймал себя на мысли, что голова сама собой проходит, а курить почти не хочется: выходит, шаман почувствовал его недомогание и теперь забалтывает, чтобы втихаря подлечить. Знает же, что Джон этого терпеть не может. Гость лишь тихо фыркнул. Тихо, беззлобно и как-то даже...печально? — Но я так не скажу, потому что это неправда. В нашем деле пенсии или отставки не бывает, — отрезал Миднайт. По голосу было понятно, что шаман был настроен категорически. Экзорцист лишь промолчал. Где-то на улице послышался стук бьющихся бутылок и крики дерущихся. Джон в очередной раз удивился тому, что полукровки совсем не умеют пить. Возможно, когда на Небесах создавали полуангелов для дальнейшей работы на Земле, изначально предполагалось, что божественная часть будет как-то тормозить человеческую, стяжать, наставлять на путь истинный, но что-то пошло не так и сейчас толпа пьяных белокрылых пыталась выяснить отношения с демоническими отродьями. Стенка на стенку, как в школе. До чего же нелепо. Неожиданно кто-то громко крикнул (а, может, это был не крик вовсе, а свист хлыста — экзорцист так и не разобрал), и потасовка резко прекратилась, будто ее и не было вовсе. Стало так тихо, что звук мигающей лампочки у церковного магазина напротив слышался прохожим едва ли не громом. Подсвеченный со всех сторон лик Девы Марии смотрел с витрины кротко и скорбно. Семь кинжалов пронзили ее горящее любовью сердце, а три грубых гвоздя лежали в протянутой ладони неприподъемным грузом. Одинокая слеза расчертила бледную щеку, навсегда застыв на шее серебряной ниточкой розария. Миднайт скользнул цепким взглядом по алебастровому лицу собеседника. Несмотря на лечение, румянец к Джону так и не вернулся: Константин по-прежнему выглядел болезненно, будто снова страдал от рака, однако интуиция подсказывала, что разгадка кроется в душе экзорциста, но ее Миднайт был не в силах ни вылечить, ни обезболить. — Сказать по правде, не ты один исчез с радаров. До заварушки с Копьем вся адская бюрократия, включая Левую руку Сатаны устраивала тут оргии минимум раз в неделю. Теперь же один Бальтазар торчит здесь почти каждую пятницу, как хер на именинах. Всех барменов мне совратил, — владелец клуба снова затянулся и с нетерпением выдохнул дым в потолок. — Я не ослышался? Бальтазар? Ты что-то путаешь, Миднайт. Я ведь его убил, — нахмурился экзорцист. — Джонни, я хоть и старше тебя, но на зрение и слух не жалуюсь. Это точно Бальтазар, — владелец клуба снова налил себе рома и залпом опустошил стакан, почти не чувствуя вкуса. — Найт, при всем уважении: мне пришлось всадить в него всю обойму освященных папских пуль и грехи ему отпустить до кучи, — Константин поморщился, вспоминая ту схватку. Бальтазар его тогда порядком прижал. — Он рассыпался в труху, как залежалый Скали: один глаз остался да верхняя челюсть. Как этот змееныш смог выжить? — Не знаю, Джон, и мне это не нравится. Я пробовал выяснить хоть что-то: опаивал, расспрашивал, пудрил мозги, даже организовывал за ним слежку, но ни один из моих людей не вернулся живым, — Миднайт встал и подошел к окну. От былой расслабленности не осталось и следа. — Даже если это Маммон воскресил Бальтазара, чтобы тот помог ему свергнуть отца и завершить переход в наш мир... — ...то у Люцифера был миллион причин сразу убить предателя, когда он узнал о готовившемся перевороте и отправил своего сыночка обратно в Ад. Ты ведь знаешь как Светоносный любит казни. — Здесь я с ним солидарен, — прошептал Константин и опустошил флягу. Кожа неприятно, скрипуче натянулась на позвонки и выстелила пространство между ребрами под тканью неизменной белой рубашки. Видит бог, Джон не хотел приходить или вообще маячить в округе. Он просто хотел свалить из этого богомерзкого города в другой штат, ведь давно нужно было продать эту чертову бетонную коробку в Даунтауне и забыть, как страшный сон, все эти годы, проведенные в самом центре города ангелов. — Джон, они внизу что-то затеяли. Это слишком подозрительно: никого из вышестоящих не видно, а мертвые предатели воскресают... В Аду точно что-то происходит, слишком уж подозрительно все. Ей-же-ей, чутье меня еще никогда не подводило, — прозвучало слишком глухо и натужно. — Это ты из-за Бальтазара так беспокоишься? Брось, Миднайт. Небось хорошенько отлизал кому нужно, и его простили. Всегда прощали, — Джон поднялся и накинул пиджак. Здесь ему делать больше нечего. — В конце-концов, этот проныра очень полезен: он знает все о людях и умеет мастерски играть на их слабостях. По результативности он в Аду на втором месте после Розенкранца, — Джон перевел дыхание и продолжил. — А начальство просто занято перестановкой кадров. Не вижу ничего необычного, что они не вылезают в наш мир: небось котлы со Святой водой кипятят. Много ведь демонов тогда поддержали Маммона и теперь каждого надо покарать. — То есть ты не поможешь с расследованием? — не поворачиваясь спросил Миднайт. — Я теперь обычный человек. У меня есть планы на жизнь и бесполезная слежка за полукровкой в них не входит, — Миднайт тяжело вздохнул. Он знал, что Джон скажет дальше, и экзорцист оправдал его ожидания. — Это наш последний разговор, Соломон. Через несколько дней я уезжаю и больше не вернусь, — гость правда постарался звучать как можно более уверенно, правда старался скрыть горечь в голосе и натужное веселье, которое вороньим карканьем вырывалось из глотки, рассекая лживыми пластиковыми крыльями голосовые связки. Миднайт развернулся и яростно подошел к гостю почти вплотную. Джон чувствовал себя маленьким несмышлёным щенком, замахнувшимся на огромного Цербера. Несмотря на свой грозный вид, голос Миднайта был ледяным, как воды Скорсби. Магия искрилась на кончиках тонких пальцев, заставляя оконные стекла жалобно позвякивать. Теперь Джону стало по-настоящему страшно. — Какая муха тебя укусила? Ты всегда стоял на защите человечества и помогал нуждающимся. Неужели твоя вера пала? — Оставь эти патетичные речи для кого-нибудь другого. Ты мне вот что скажи: где был Господь, когда Хеннеси стараниями Бальтазара упился до реанимации? — бросил он зло. — Ты можешь мне ответить, что делали Его светлоликие воины, когда мы вдвоем с Бименом вытаскивали из Анджелы прорывающегося в наш мир сына Сатаны? — краем уха Джон слышал свой прогорклый крик и удивился тому, насколько его голос казался хриплым, состарившимся, будто ударяющиеся о стекло отсохшие ветки. Зрачки Миднайта расширились, а лицо заострилось. Было видно, как шаман взбешен, но Джона было не остановить. — Куда смотрели остальные Архангелы, когда Гэйбриэл всех предала? А я тебе скажу: они забыли про нас. Мы им не интересны. А раз мы даже Богу не нужны, то я тоже больше не вижу смысла трепыхаться и кого-то спасать. — Джон! — Я заебался! — взревел Константин, да так сильно, что закашлял. — Я устал рисковать жизнью, изгонять нечисть из одержимых девочек. Ради чего все это? Чтобы через месяц этот же демон снова вернулся в наш мир и подселился к кому-то другому? Пусть этим занимаются в Ватикане, а с меня хватит, — конец фразы он произнес шепотом. Ноги подкашивались, а сознание уплывало. Джон поднял глаза на собеседника. — Будь здоров, Миднайт, — сказал гость и, не оборачиваясь, вышел вон.