[И для побега всё готово, нужно лишь дойти до ручки
[…] И вам
Программу обороны поменять поздно
Я целую вас ракетами «земля–воздух»
А вы будто и не против, не ради, но рады
Этот бой проиграть мне]
Pyrokinesis — «Сахарная вата»
***
Психолог говорит, что это депрессивный эпизод. Хя Тянь говорит, что от него воняет. Психолог запинается. Хэ Тянь говорит, что не ходил в душ уже пару суток. Психолог непростительно заметно расслабляется. Ебаный профан с купленным дипломом. Разве всех мозгоправов не учат держать рожу кирпичом? Особенно перед такими трудными клиентами, как Тянь, отрицающими свое состояние?! — Скажите, Хэ Тянь, что Вас беспокоит? У психолога стерильный, грязно-серый, безэмоциональный тон. Прилизанная набок гелем прическа. У него до блеска натертые туфли и до головокружения яркий парфюм. — Ничего. У Хэ Тяня стерильный, грязно-серый, безэмоциональный тон. Прилизанные набок жирные волосы. У него слабо завязанные кроссовки и до тошноты мятая толстовка. — Люди, которых ничего не беспокоит, обычно не сидят на этом диване, — с мягким нажимом говорит психолог и учтиво улыбается. — Давайте попробуем еще раз? Скажите, что Вас беспокоит? Хэ Тянь равнодушным взглядом сверлит дыру в мосту его очков. Он не позволяет себе громко и тяжело вздыхать, зато склоняет голову к плечу и долго и внимательно разглядывает мужчину напротив. — Меня беспокоит, что мой брат лезет в мою жизнь. Что он принимает решения за меня. Что сейчас я теряю здесь время из-за него. Психолог вздыхает. Заебал. Уебок. Час продержись, мудло бесполезное. Хотя бы сделай вид, что ты профессионал. Причесаться и одеться ты не забыл. А теперь работай. По специальности, а не манекеном на инсталляции «патовая ситуация». — Ваш брат предупреждал, что будет нелегко найти общий язык, — мужчина вновь улыбается. — Как Вам идея — начать с самого начала? Хэ Тянь хмыкает и откидывает голову на спинку дивана. — С какого именно начала? — С того, которое посчитаете нужным. Хэ Тянь ломает губы в полуулыбке. У психолога он оказывается из-за брата. Чэн уже давно причитал, что Тяню «надо взять себя в руки и начать бороться со своей вечной апатией». Тянь считает, что ему пора бороться со своей семьей. А еще лучше — бросать ее. Долбоеба отца тирана и жополиза брата долбоеба. Тяню надо бежать куда-то на необитаемый остров, чтобы никто из мафиозных кругов не подумал бы его там искать. Останавливают только, пожалуй, скребущие подкорку страхи, что без семьи Тянь пропадет. Без денег, громкой фамилии, двухметрового телохранителя за спиной. Тянь и дня в своей жизни не работал. Он не знает, как. Он совершенно не умеет. С другой стороны, кому нужны деньги и связи на необитаемом острове? Никому. Выходит, схема рабочая, и отметать этот вариант еще рано. Чэн появляется на пороге его квартиры, когда в нем нет никакой необходимости. Впрочем, как и всегда. Чэн появляется уже после того, как щенок в реке до крови ободрал себе заднюю лапу. Уже после того, как Тяня стошнило на похоронах матери. После того, как отец оставил на щеке Тяня яркий отпечаток собственной ладони. Чэн всегда опаздывает и, похоже, намеренно. Все пытается преподавать какие-то уроки. Тянь не удивляется, не злится. Не реагирует на появление брата вообще. Ему неважно. Брат не был рядом, когда был нужен. А когда появлялся, делал только хуже. Чэн ведь и сам прекрасно знал, что Тянь не придет к нему, если обстоятельства не вынудят. Если жизнь не поставит раком, не порвет штаны и не выебет в очко. Если гордость уже не будет стоять поперек горла, а окажется выблеванной мерзкой субстанцией под ногами. Чэн появляется на пороге Тяня с конкретной просьбой и с самым равнодушным выражением лица на свете, как и всегда. Чэну тоже неважно. Тянь открывает ему дверь и лениво уходит на кухню, шаркая босыми пятками по паркету. Чэн, видимо, не собирается задерживаться и остается на пороге. — Я отправлял тебе письмо на почту. Видел? Чэн не собирается задерживаться, Тянь не собирается отвечать. А если бы и собрался, то не смог бы выдавить из себя и слова. Чэн пыхтит в прихожей несколько минут, а потом, судя по звукам, разувается. Хэ Тянь удивляется, когда брат, тушуясь, заходит на кухню. Намеренно заинтересованно оглядывает интерьер, как будто бы даже неловко мнется. Тяню, по большому счету, насрать. Но наблюдать за Чэном, который явно чувствует себя не в своей тарелке не на своей территории, хотя бы забавно. — Вкусно? Тянь хмурится и озадаченно смотрит на брата, а тот кивает на посудину в руках Тяня. Он опускает взгляд в термос с едва теплым рагу. Грел он его еще утром, но понял, что приплелся на кухню не из-за чувства голода, а по привычке. Оставил термос на столе — вот все и остыло. Это рагу было словно из прошлой жизни: балкон, вечер, чай со льдом, смех Цзяня, пыльные коробки с прошлым, ровный голос Чжэнси, щелчки колесика давно увядшей зажигалки, шелест старых фотографий, спокойный взгляд Шаня. Понедельник после этого вечера был страшным. Вечер понедельника за дверью комнаты Шаня накрыл лавиной эмоций. И вот у Тяня начался отходняк. Он поднимает глаза. Чэн чуть заметно хмурится, напряженно мнет пальцами ладонь. Нервничает типа? — Вкусно, — сипит в ответ Тянь и слабо кивает. Шевелиться и говорить безумно сложно. Тянь физически ощущает, как с каждым выдохом он лишается все большего количества киловатт энергии. А каждый новый вдох не приносит в тело ничего, что смогло бы поддержать его жизнедеятельность. Чэн как будто бы забирает себе весь кислород, еще задержавшийся в квартире. Чэн забирает из него жизнь, лишь стоя рядом. Наверное, так и должно было произойти. Потому что ничего не бывает бесплатно. В детстве Чэн дважды спас Тяню жизнь, закрывая от летящих вместе с бурлящей рекой камней и сбрасывая его с горящей фамильной яхты. На этом, видимо, все. Теперь пора платить по счетам. — Ты не выходил на связь после того, как пришел просить у меня людей для своих уличных разборок. Я решил тебя проверить. Уебок. Тянь тихо криво усмехается, медленно пережевывая новую ложку рагу. «Уличные разборки» из его уст звучат так, будто кто-то растоптал чей-то песочный замок на детской площадке. Совсем не так, будто Чэну досталось по шапке от его начальства за то, что Цзянь И попал в больницу. Может, Чэну и не досталось? Тогда его тон понятен. Но все равно обидно. — Ты еще и в школе сегодня не был. Чэн недвусмысленно приподнимает брови и замолкает, ожидая ответа. Тянь не ответит. Не хочет. Да и нечего отвечать. Он просто не захотел идти в школу. Не захотел и не пошел. Имеет право. Он лучший ученик на потоке, отличник и активный участник студсовета. У него ни одного замечания по поведению, за исключением тех выговоров, спровоцированных Шэ Ли. У него репутация. И если он не придет в школу один раз, катастрофы не случится. Катастрофа случится. Катастрофа случается. Это просто какое-то утро. Просто утро. И просто какое-то. Тянь вовсе не думает о той эмоциональной мясорубке, что пережил пару дней назад. Не думает, как тащил на спине хрипло дышащего Цзяня. Как впечатывал кулаки в нос Шэ Ли. Как со сбившемся дыханием и стучащим в черепе сердцем касался губ Шаня. Он практически этого не помнит. Пережитое смазывается в одно неразборчивое грязное пятно, которому он не может дать никакого адекватного названия. Все это просто эмоции. И все это тяжело. В какое-то утро он осознает, что не сможет отсидеть день в школе. И не только — он до нее попросту дойти не сможет. А раз в школу не надо, можно подольше и поспать, верно? А раз не собираешься вылезать из кровати, то и душ без необходимости. И еда. И мир за окном. С этого все и начинается. Похожее бывало и раньше. До знакомства с Шанем, еще даже до того, как он стал «Рыжим». До того, как он Тяню на глаза в принципе попался. До знакомства с Цзянем, до того, как Тянь стал тянуть к нему свои прозорливые ручонки, ища утоления волком воющего тактильного голода. И, как на тот момент казалось, находя удовлетворение в таком же ахиревающем от ровно такого же голода Цзяне. Такое было за год, за два, за пять до появления у Тяня друзей. Всегда было при маячащим за спиной брате и разевающем кровью сочащуюся пасть отце. Тянь читал в интернете: это была «лень», «переходный возраст», «попытки капризных подростков привлечь родительское внимание». При запросе других симптомов, вроде постоянной сонливости и отсутствия чувства голода, выдавало обычные простуды или вирусные заболевания. Тянь тем временем намеренно игнорировал всплывающую рекламу, предлагающую психологическую помощь. Потому что это бред. Когда нужна психологическая помощь — это проблемы с головой. А все, у кого проблемы с головой, лежат в дурках. У Тяня все нормально с головой, и в дурку ему без надобности. И никакая это не «апатия», не «выгорание» и уж точно не «депрессия». Это вообще уже разошедшиеся по сети мемы. Не бывает депрессии в четырнадцать у тех, кто родился с золотой ложкой в заднице и может себе позволить хоть десять пентхаусов в самом элитном столичном районе. Не откуда депрессии браться. Но даже если не выяснять, что это, и не давать этому имени, оно все равно остается. Оно заполняет собой сначала всего Тяня, потом всю квартиру Тяня, а потом и весь мир снаружи. Тянь как прокаженный, становится источником отравы. Дышит, и весь мир заражает таким же бессилием, такой же немой злостью, такой же тупой, рвущей болью. Проказа расползается едким серым дымом — его невозможно протолкнуть в легкие, потому что режет носоглотку. Он застилает глаза, обращая все окружающее в пепел. Все вокруг тускнеет. Жизнь теряет краски. И мир начинает играть лишь пятьюдесятью оттенками серого, а про весь остальной спектр можно без зазрения совести забывать — он теперь без надобности. Еда и правда становится бессмысленным атрибутом повседневной жизни — тело не чувствует голода. А если еще и не уметь готовить, потеря аппетита становится чуть ли не праздником. Это же сколько времени и нервов можно сэкономить, не страдая каждый вечер по несколько часов у плиты. И первое время никаких глобальных изменений не заметно. Тянь все списывает на то, что устал, что скоро пройдет, что со всеми бывает. Но у всех спросить он не может. Когда точно пройдет — не знает. А уставать с каждым днем начинает все больше и раньше. В этот раз все так же, но тяжелее, чернее и беспощаднее. Тянь не вылезает из кровати больше суток. Кутается в пропахшее потом одеяло и пребывает где-то на грани между кошмарным сном и не менее кошмарной реальностью. Он почти бредит. Не разбирает, где воспоминания из его прошлого, где садистская игра разошедшегося воображения. Пытается проснуться, но даже, когда не спит, все еще боится обмануться. Сил в теле нет. Если бы у человека существовал индикатор заряда, у Тяня бы показывало «2% — срочно поставьте устройство на зарядку!». Ничего сверхъестественного, на первый взгляд, не произошло, но Тянь резко исчез из мира. Заперся в квартире и пришел к мысли, что так всем будет лучше. Смотреть на кислую мину школьного красавчика никому не понравится, а значит, Тянь имеет все права на самоизоляцию. Тянь не в силах натягивать на себя улыбку, даже такую слабую и позорную, как при раненом Шане. Тяня физически не хватит на то, чтобы растянуть губы и загипсовать лицо на пять часов, чтобы обмануть окружающих. Чтобы все, в очередной раз украдкой мазнув взглядом по чудесному сказочному лицу Хэ Тяня, заметили приподнятые уголки губ и смущенно отвернулись, отметив «сегодня он как всегда прекрасен, идеален и спокоен». Тяня на сегодня не хватит. Тянь сегодня развалился. В нем иссякли все внутренние резервы, а действие адреналина к вечеру вторника прекратилось. Хэ Тянь пришел домой и перестал существовать. Да и желания контактировать с окружающим миром в нем более не осталось. Тянь видел там более, чем достаточно. Он ничего не пропустит. А если взять во внимание то состояние и тот вид, в котором он пребывает, Тянь, можно сказать, делает миру одолжение, запираясь у себя в квартире. Почти благородно ограждает каждую влюбленную в него старшеклассницу от созерцания апокалипсиса в человеческом обличии. Почти благородно дает Шаню передышку после того, как добился ответа на свои чувства. Из жалости дает передышку себе, потому что с «ответом на свои чувства» он мог банально не так все понять. Из жалости к себе Хэ Тянь старательно спит практически трое суток подряд и не берет в руки телефон — в нем случиться может что угодно, а Тянь так бездонно устал, что будет не в состоянии даже испугаться. В телефоне может случиться обеспокоенный Чжэнси — с наименьшей долей вероятности. В телефоне может случиться отяжелевший, испуганный и в фундаменте расколовшийся Цзянь. В телефоне может случиться недовольный и требовательный брат. В телефоне может случиться Гуаньшань. И последнее, пожалуй, самое страшное. На третьи сутки Шань и случается. В телефоне. И это, на самом деле, не так страшно, как, например, на пороге квартиры. Но Тяня все равно сковывает. Тяня мелко трясет. Тяню перехватывает дыхание. Пугаться еще остается куда, но Тянь из пепла выкапывает золу сил и пытается взять себя в руки. Шань спрашивает, почему Тяня не было в школе и случилось ли что. Связано ли это с Шэ Ли или с братом. Потом Шань уже не спрашивает, а требует ответа. Потом начинает злиться. И в любой другой момент Тянь бы с радостью открыл мессенджер и написал кучу слов. Потому что это Шань — единственное жизненное явление, которое противозаконно игнорировать. Но Тянь, в сутки, когда у него впервые не получилось заставить себя уснуть, не открывает мессенджер и не пишет кучу слов. Тянь с трудом может перевести взгляд на уведомление из мессенджера с низа экрана, где лениво рассматривал какой-то косметический подарочный набор у какой-то девушки в видео-обзоре. Весь день он провел в телефоне — в соцсетях и интернете. Забивал голову бессмысленной информацией, лишь бы не слышать, что происходит в собственной голове. Бесконечный ленивый поток картинок, слов и видео с политиками, медийными личностями, милыми и нелепыми животными. (Особенно милыми и нелепыми казались рыжие котята. Тянь сначала долго не мог сообразить, почему именно рыжие. Но через какое-то время написал Шань, и губы на долю секунды дрогнули в слабой теплой улыбке. Вспомнился ролик с лохматым рыжим котенком, плюхнувшимся с дивана.) А потом Тянь прочел текст сообщения, а не только имя отправителя. Вспомнил, что, где и как происходит. Потом Тянь испугался. Тянь все еще не открывает мессенджер, хоть и под одеялом, под футболкой, под ребрами в груди что-то плавится. Хоть и трое суток ноющая тревога успокаивается. Хоть и обветренные, обкусанные губы фантомом ощущают прикосновения родных. Сухих, таких же искусанных, но нежных и до абсурда осторожных. Тянь не хочет его игнорировать. Не имеет, наверное, права. Но Тянь не может его не игнорировать. На физическом уровне. Тянь оставляет сообщения не отвеченными пару минут, и когда видит новые, уже менее доброжелательные, понимает, что забыл. Он залип на видео про какую-то декоративную косметику, потом автоматически включилось новое с обзором линейки элитных духов и забыл. Тянь забыл ответить Мо Гуаньшаню. И это хуже, чем немытая три дня голова, чем изнывающий три дня пустой желудок. Тянь зачем-то считает дни своего отшельничества, как тюремный срок. Тянь ловит себя на мысли про тюремный срок, вспоминает, как Шань однажды обронил, что его отец на зоне. Вспоминает, что не ответил Шаню на сообщения и продолжает его игнорировать уже несколько часов. Вспоминает, что еще какую-то неделю назад был готов голыми руками порвать ради него пространство, время и чью-нибудь линию жизни. Вспоминает, что все еще не ответил на его сообщения. И все идет кругом. Кругом, где только обиженные, яростные нежно-карие глаза, смотрящие с отвращением, и вонючие, сальные, взлохмаченные черные волосы. Отчего-то состояние волос заботит больше всего остального. Как будто остальные сто восемьдесят два сантиметра благоухают тропической свежестью. После этого голова идет кругом. Похоже, в ней не помещается ничего, размером крупнее стандартного стеклянного флакончика дорогих духов. Тянь глушит звук на телефоне, блокирует экран, бессильно роняет руку на кровать. Телефон падает и проезжается по гладкому паркету экраном. Тянь смотрит на эту картину без единой эмоции, потому что голову резко начинает распирать — он сравнил собственное тупое затворничество с тюремным сроком. При том, что и то, и другое напрямую затрагивает Шаня. Потом распирать начинает что-то в теле, в груди или в глотке — не сильно понятно. Распирать и душить одновременно начинает стыдом и чувством вины. Осознанием собственной жалости, собственного мудачества, собственной эгоцентричности. Тело болит. Оно ужасно тяжелое, при условии, что он вставал с кровати последний раз часов семь назад. На тело давит воздух и витающая в нем пыль. На тело давит Шэ Ли, прижимая холодную арматурину к горлу. На тело давит сообщение от брата на почте с просьбой распечатать билеты на самолет и пригласительный в школу. На всякий случай, потому что вдруг в аэропорту что-то не прочтется с телефона. На тело давит злоба Шаня и тот факт, что злится он на Тяня тогда, когда Тянь мог и совершенно не хотел до этого доводить. Тянь вообще ничего из этого не хотел. Ни билетов, ни самолета, ни Шэ Ли, ни воздуха с пылью. Воздуха, особенно. Поэтому Тянь вертит головой и утыкается носом в подушку. Мечтает задохнуться. Искренне пытается и даже находит силы разозлиться, когда осознает, что тело само не позволяет ему это сделать, потому что у него есть какие-то там чуть ли не инстинкты самосохранения. Хэ Тянь не дебил. Хэ Тянь знает, что у людей нет инстинктов. Но от этого еще поганее. Раз человек такой дохуя разумный и так дохуя себя изучил, почему не нашел еще способа отрубить вот эти вот рефлексы? Почему бы не сделать какую-то кнопку, какой-то рычажок, за который можно дернуть и: «спасибо за работу, дальше я сам. Я уже взрослый, я сам знаю, что мне надо». А надо то банально полежать еблом в подушку и не брыкаться. Пара минут — и все проблемы решены. И никакой школы, отца, переезда и сальных волос. Заебись? Естественно.***
Хэ Тянь не знает, который в мире час, когда он наконец добирается до валяющегося на полу телефона, но за окнами черно. Хэ Тянь уже не уверен действительно ли он все еще существует, потому что в квартире глухо, а внутри Тяня дохло. И казалось бы, при таком раскладе не выживают. И наверняка Тянь уже умер. И наверняка попал в Ад. Потому что он случайно тычет пальцем на уведомления о непрочитанных сообщениях, и переписка открывается, а Тянь вступает на свой первый круг. Сообщения начинаются с двенадцати дня — середина урока. «Я же вижу, что ты читаешь. Хули молчишь только?» «Я потому что бля не знаю, как реагировать. Я себе в башке уже столько хуйни напридумывал.» 13:40 «Чего ты добиваешься? Что я обосрусь как в тот вечер и скажу, что я хочу быть с тобой? Так вот я обосрался. Доволен?» 14:08 «Ты блять хоть точку скинь, чтобы я понял, что ты живой еще, окей?????» 15:49 «Тянь. Что за херня? Зачем?» «Это типа правда было тупо весело? Так же как Змею? Просто вывести меня на эмоции?» 15:57 «Я не верю.» 16:43 «Мог не жертвовать тогда рукой, уебок. Мог мне еще раз врезать прост. А то я ж тебе начал доверять, а ты мне под ребра кулаком. И вот тебе эмоции блять.» 18:12 «Бесишь» «Ненавижу» 19:51 «КАК БЫ БЛЯТЬ ХОТЕЛ НЕНАВИДЕТЬ НО НЕ МОГУ. НЕ МОГУ. НЕ МОГУ. ПОТОМУ ЧТО ТЫ БЛЯТЬ ЧТОТО СДЕЛАЛ ЧТОБЫ Я ЗА ТЕБЯ БОЯЛСЯ. ЧТОБЫ Я КАЖДЫЕ ПОЛ ЧАСА ЗАХОДИЛ И ПРОВЕРЯЛ БЫЛ ЛИ ТЫ В СЕТИ ХОТЬ ГДЕТО. ПОТОМУ ЧТО Я БЛЯТЬ ДУМАЛ ЧТО ТЫ УЖЕ СЪЕБАЛСЯ КУДА-ТО» «Клянусь богом. Если ты куда-то съебался, что вероятно, потому что то, что на разборках со Змеем был белобрысый с массовкой в пиджаках. И короче блятт такая хуйня явно не бесплатно. ХА ХА. То клянусь богом, я найду в себе силы тебя возненавидеть.» «Школьная любовь это ж не навсегда ;)» «А то, что Рыжий — классный послушный домашний песель это походу навсегда» «Какой же Рыжий наивный, правда?))» 21:29 «Иди на хуй? Ладно? Пожалуйста. Я уже не знаю. Просто не знаю.» «Я ж тебе поверил, понимаешь? Я даже себе так не верю, насколько я тебе поверил. Что в тот день, когда ты ему морду чистил. Что когда про отца своего тебе рассказывал. Что про бомжа, что про проколы. Я блять никому ничего не рассказывал. Тебе рассказал.» «И я ни с кем не целовался. Вообще никогда. И не поверишь, не хотел. А тут блять захотел.» «И вещи ни у кого не брал. И подачек не принимал. И трогать не позволял. И никто не нужен был. Сейчас вообще нихуя не понимаю. Потому что с какого-то хуя все внутри ноет. Скучаю блять. Можешь посмеяться.» «Я блять убью себя, если перечитаю все, что уже тебе написал» 22:02 «Я не верю, что ты молча съебался. Я не верю, что ты меня морозишь. Я не верю, что ты просто развлекался. Не верю. Не хочу.» «Я не развлекался» «Я хотел быть с тобой. Морозился долго. Потому что страшно ебать как. Но хотел. Очень.» «Хотел, когда писал в тот вечер, искал. Когда ты один попер против оравы Змея. Когда несся за тобой в ебаную подворотню. Когда звал домой. Когда затащил в комнату. Когда целовал. Хотел. Хотел, когда меня Змей в реку толкал и когда он цепью горло мне прижигал. Хотел блять когда орал тебе в рожу, что лучше бы мы не встречались. Когда с работы выпихнули. Когда на гитару в шкафчике минут пять пялился.» «Я не ебу, в какой момент все произошло. Вообще не ебу.» «Хочу сказать, что лучше бы не происходило. Но это будет пиздеж» 23:43 «Я оч заебался за сегодня» «Я раньше думал, что сдохну от счастья, когда ты перестанешь глаза мозолить. Щас такое ощущение, что я без тебя рядом сдохну.» «Ебаный пиздец» «Я не удалю эту херню. Чтобы тебе стыдно было блять. Если такое бывает.» 0:47 «Прост. почему сейчас? Почему именно сейчас? У нас же вроде начало что-то складываться. У меня начало получаться… и я все еще хочу, чтобы получилось.» «Я никогда и никому не говорю о том, чего хочу. Потому что рисковое мероприятие. А тебе говорю. Уже второй раз.» «Пиздец, Тянь, просто зачем?» Пиздец. Тяня выворачивает. Тяня кроет. Тянь не ел уже несколько дней, но его похоже сейчас стошнит. Было плохо — стало невыносимо. Пиздец. Он разрушил то, что едва смог построить. Не карточный, не стеклянный, не хрустальный, не фарфоровый домик. Он тупо из песка насыпал фигуру и выдохнул чуть больше нужного. И все разлетелось. Хаос. Ни руин, ни памяти. Черное бесконечное ничего. Пиздец. Он проводит дрожащим пальцем по экрану и отвечает на единственное сообщение, на которое можно ответить коротко и честно. Для остальных, для каждого придется составлять объяснительные записки на несколько листов. ВЫ (2:16): «Нет. Не так, как Змею. Я не выводил тебя на эмоции. Я просто хотел быть с тобой. И все еще хочу.» Не прочитано. Проходит минута, и все еще не прочитано. Пять минут. Тишина. Тянь выдыхает, прикрывает глаза. Тревога медленно успокаивается, и в голове перестают выть сирены. На полигонах закрывают железные ворота. Дверцы подземных лифтов захлопываются, кабины ползут вниз, к складам. Сегодня ядерное оружие не запускают. Потом он все объяснит. Во всех красках и подробностях. В ноги упадет вымаливать прощение, потому что Шань не заслужил на свою голову такой ебатории. Телефон вибрирует одновременно с тем, как Тянь открывает глаза, и взгляд падает на новое сообщение. DCM (2:23): «Ну ахуеть теперь» Руки как ошпаривает. Дыхание сбивается, а сердце подскакивает к гортани, грозится нахер вылететь. Тянь отбрасывает телефон. Тот снова приземляется экраном в пол, а Тянь с головой лезет под одеяло, жмурится и воет. Ядерным взрывом разносит подземный бункер — лаборатории, склады с оружием, жилые помещения, столовые и душевые комнаты. Взрывной волной сотрясает каждый слой земной коры, добивает до ядра, и оно трескается. Одно мгновенье на задержку дыхания, на загробную тишину перед осознанием неизбежного, на горькую усмешку и то, чтобы прикрыть глаза. Щелчок. Планету разносит на атомы за долю секунды. Перестает существовать все. Что было разрушено века назад. Что рушилось на глазах. Что разрушить только планировали. И к чему прикасаться никогда не хотели. Теперь ничего. Уже ничего не осталось. Уебищное «ничего» и близко не передает масштаба, на самом деле. Объемы пустоты тоже рассчитать сложно. Потому что пустота везде. Везде это там же, где нигде. Теперь все — одно сплошное «ничто» и «нигде». И как до этого дошло из-за банальной лени пару дней назад выйти из дома и сходить в школу? Молча потерпеть, как делал всегда. Пиздец. Блять. Просто пиздец. Ну ахуеть теперь.***
Хэ Тянь не может уснуть. Не может сбежать от себя, как с горем пополам получалось за прошедшие несколько дней. Хэ Тянь предпринимает очередную попытку задушиться, но теперь уже одеялом. В очередной раз терпит поражение. ВЫ (4:09): «Мне плохо.» И это надо срочно удалить. И это надо извлечь щипцами из интернета и выжечь даже из собственной памяти. И от этого надо немедленно избавиться, потому что Тянь не имеет никакого морального права на это п л о х о в ебучие четыре утра, после того циркового представления, что он устроил Шаню. Не имеет ни малейшего шанса на надежду, что на его «плохо» Шань отреагирует чем-то, кроме игнора или усталым «заслужил, хуле». Тянь забывает напрочь, зачем открыл мессенджер, когда видит свое «мне плохо» доставленным. Тянь давит нервный рвотный позыв, собираясь удалить свое «плохо», но замечает новые сообщения от Шаня, пришедшие еще ночью. DCM (2:49): «Я вел себя как ебаная истеричка» Блять. Нет… Ты вел себя как всегда. И на такое дерьмо по-другому не отреагируешь. DCM (2:52): «Но удалять не буду все равно. Соси» Не удаляй. Оставь. Чтобы Тяню каждый раз спотыкаться глазами, резать в кровь плоть и задыхаться. DCM (2:52): «Ты хотя бы прочитал. Уже блять что-то. Я думал, ты уже сдох» Лучше бы сдох. DCM (3:02): «Я не хочу, чтобы ты сдох» Блять. Шань. Нет. Четыре утра. Статус «Don’t Close Mountain» с «был в сети час назад» меняется на «в сети», и Тянь забывает дышать. Хотя, как он может, если планеты больше не осталось, а в открытом космосе — почти моментально умираешь от обморожения? «печатает…» Тянь прикусывает губу и жует, отрывая куски. «в сети» Сглатывает. DCM (4:11): «я приду сегодня после школы» «был в сети только что» Не придет.***
Не приходит.***
За окнами пасмурно, но уже давно рассвело. А Тянь просыпается из-за чувства голода. И это что-то новенькое. Обычно его вышибает в реальность кошмаром. Обычно он тонет и набирает полные легкие воды. Он горит заживо. Он видит, как из сквозного пулевого ранения в хрупкой женской груди вязкой смолой течет кровь. Реже Тянь встает по будильнику. Такое происходит в те ночи, когда ему ничего не снится, когда он безумно вымотался за день или когда кошмары утомили до того, что вместо сна он скорее падает в обморок, чем сколько-то отдыхает. Серое вещество в голове вскипает, когда Тянь пытается подсчитать, как давно он ел в последний раз. Желудок будто пытается сожрать сам себя. А плещущий на стенки желудочный сок позволяет достаточно точно определить объем пустоты. Брюшину режет изнутри. Голова кружится. И находясь уже в, по идее, комфортных условиях своей кровати, Тянь не представляет, что он может сделать, чтобы избавиться от боли или хотя бы притупить ее. Тянь глубоко вдыхает, с трудом пропихивая воздух внутрь себя. Легкие отголоски каких-то не нейтральных запахов, того же пота, вызывают тошноту. Но Тянь знает, что если его и стошнит, то только желчью. Еды в холодильнике нет. А если бы и была, речи о том, чтобы подняться с кровати и дойти до кухни не идет. Поэтому Тянь кутается в одеяло, подминая его под бок, и пытается найти положение, где боль хотя бы на одну десятую будет ощущаться легче. Желудок воет вслух, на что Тянь недовольно и раздраженно рычит, сжимаясь на матрасе. Легче этот желудок было бы вырезать, думает. Хотя, был бы тут Шань, он бы первым поддержал инициативу и ломанулся за ножом. Он бы выступил в роли главного врача, хирурга, всех ассистентов, анестезиологов и прочих. Он бы с ухмылкой на пол лица потрошил бы брюхо Тяня и параллельно бы сравнивал человеческую анатомию с внутренним мироустройством условной индейки. Тянь коротко усмехается, на пару секунд забывая о боли. Мысли о Шане исцеляют. Он — его личная панацея, анестезия и обезболивающее — если гарантированно не лечит целиком, то хотя бы снимает боль на время. Так было, по крайней мере. А может, и казалось. Пока Тянь не сделал то, что лучше всего умеет — проебал все. Пока Тянь не проигнорировал Шаня, пока не спрятался дома, пока не показал настоящее лицо. И в последнем речь уже даже не о самовлюбленном эгоцентричном мудаке, а о бесхребетном, слабом и бесполезном теле. То, что сейчас Тянь из себя представляет и человеком то сложно назвать. Тело. И судя по запаху и ощущениям — уже разлагающееся. Хорошо, что Шань не пришел, хорошо, что этого не видит. Все еще больно, но как же, сука, заслуженно. Шань всегда знал себе цену, и для Тяня она была неподъемной. Когда Тянь был на приеме у школьного психолога пару лет назад, тот говорил что-то про внутреннего ребенка. Мол надо найти его, выслушать, успокоить и спасти. Честно, Тянь не хочет. Тянь устал. Тяню не нужно. Ребенок внутри сидит в каком-нибудь темном углу, ревет навзрыд и воет волком. И хуй поймешь, как его успокоить. Если Тянь-подросток ненавидит отца, не прощает брата и скорбит по матери, то что он может сделать для Тяня-ребенка? Только кинуть, как все остальные. Только закрыть глаза и уши, как все делали в детстве, когда дело касалось его проблем. Только отвернуться и забыть. Потому что неважно. Как отвернуться от самого себя Тянь пока не понял. Но круто, здорово и просто отлично, что с этим справился Шань. Смог наконец избавиться от мерзкого и токсичного общества подобного индивида. Хорошо, что Шань не позволил утопить себя еще глубже, как если бы попытался вытащить Тяня. Это замечательно. Все еще больно пиздец как. Но для Тяня — заслуженно больно.***
Шань не приходит на, предположительно, четвертый день, и пошел он за это нахуй. Тянь материт его, а за компанию и так некстати вспомнившегося психолога. Еще и брата и весь прочий белый свет, склоняясь при этом над унитазом. Материт про себя и оглушительно для застрявшей в квартире тишины, блюет. Из него вытекает вода и желчь. Он ничего не ел уже три дня. Смог лишь раз доползти до кухни и приволочь оттуда к кровати чайник с водой и пару шоколадных батончиков. Наверно только поэтому он до сих пор не сдох — шоколадные протеиновые батончики, которыми он заедал усталость и раздражение после тренировок, буквально держали в нем остатки жизненных сил. Пока он не выблевал их этим утром. На часах стряслось 14:13, когда Тянь споткнулся на пороге ванной и, упав, отбил себе колени о кафельный пол. С трудом удержал рот закрытым — проблеваться в двадцати сантиметрах от унитаза было бы неприятно. Тем более, что сил убраться после явно бы не нашлось. Звуки слива показались слишком громкими, как и шарканье голых ног Тяня по полу. Как и включившаяся в раковине вода, как и попытки прочистить горло. Тянь дернулся и поежился от своего же голоса. Так инородно и резко он звучал в пропитанной тишиной и вымиранием квартире. Набрав в ладони воды, он глотнул ее ртом и тут же выплюнул, закашлявшись. Все тело свело судорогой и колотило мелкой дрожью. Вновь опустевший желудок завыл. Намокшие ладони, щеки и подбородок мерзко покалывало. Полость рта словно стала суше в сотню раз, как если бы Тянь хлебнул воды из какого-нибудь болота, а не из-под крана. Мерзко. Внутри и снаружи. Все тело, от корней волос до циркулирующей по организму крови, — все прогнившее, пропавшее, с истекшим сроком годности. Мерзкая раковина, из которой в трубы устремилась густая липкая слюна, собравшая по горлу и полости рта всевозможные жидкости. Мерзкий выключатель с жирными отпечатками пальцев на нем. Мерзкий пыльный пол. Мерзкие панорамные окна, которые невозможно зашторить. Мерзкие потные простыни, в которые кутается такой же мерзкий, сальный, дрожащий и всхлипывающий Хэ Тянь. Мерзкая солнечная погода и мерзкое оживленное движение машин под окнами. Мерзкая школа, из которой звонили уже пару раз, но Хэ Тянь не поднимал трубку. Мерзкий брат, который продолжает написывать в мессенджер каждый час — неужели сложно понять, что ему тут не рады? Неужели сложно приехать вместо того, чтобы пытаться дозвониться до Хэ Тяня на беззвучном? Неужели работа настолько важнее семьи, за которую Чэн, по его словам, борется? Мерзкий Цзянь, заваливший тупыми бесполезными видосами с приколами, с котиками и с приколами с котиками. Неужели так сложно зайти после школы? Мерзкий Цю Гэ, написавший всего один раз за все время. Сообщивший, что их с Тянем абонемент в бойцовском зале на юге города приостановлен и будет продлен после того, как Тянь выйдет на связь. Мерзкий Чжэнси, скинувший на почту расписание внутришкольных экзаменов для класса Тяня и подготовительные материалы. Неужели мессенджером не умеет пользоваться? Неужели не понятно, насколько глубоко Тяню сейчас насрать на экзамены? Мерзкий Мо-ебать-его-в-рот-Гуаньшань. Неужели прикольно трепать себе один день нервы, обещать прийти, а потом забивать на Хэ Тяня свой наверняка огромный, длинный и толстый хер?! Хотя, судя по комплекции, по узкой талии и узким плечам, хер у него если и длинный, то явно тоньше, чем у Хэ Тяня. И ладони у него меньше, а пальцы короче — разница в пол фаланги. Наверно, в его руках его собственный член смотрится вполне себе органично. Это член Тяня смотрелся бы в узкой ладони огромным, длинным и толстым. Особенно у основания, где… В горле встает ком мокроты. Мокрый и твердый. Живот и кишечник в ответ воют. А воображение, нарисовавшее около-порнушную картинку, где Шань сжимает в кольце своих пальцев основание члена Хэ Тяня, мгновенно переметнулось, четко обрисовав образ скрючившегося на коленях Тяня, выблевывающего отсутствие завтрака на собственные ладони и колени. Пальцы на ногах поджались. Нервный полу-смешок полу-стон, вытолкнутый из горла, перебил рвотный позыв. Все, что от Тяня сейчас требовалось — отключить голову и уснуть. Ждать было некого. Ждать никого не хотелось. Никто бы и не пришел. Потому что в действительности Тянь никому нахер не сдался. Цзянь и Чжань — просто знакомые со школы. Цю Гэ — просто наемник. Чэн — просто мудак. А Гуаньшань просто… просто. Уже не важно. Подтянув одеяло себе под нос, Тянь поджал ноги и медленно выдохнул. Голодная тошнота вызывала головокружение. Может оно работало и в обратном порядке, но Тяню было не до причинно-следственных связей. В обессилившем теле сил хватало только на то, чтобы думать пару-тройку мыслей, рассыпавшихся дешевым слабым фейерверком в голове. На удивление, раскопки собственного мозга изматывали не хуже полуночной тренировки с Цю Гэ. На удивление, после приступа самокопаний тоже хотелось либо сдохнуть, либо провалиться в сон на пару суток. Еще неизменно хотелось жрать, и сбежать от этого можно было одним единственным способом — провалившись в сон. Кошмары под закрытыми веками появлялись все реже. Видимо, испугались кошмаров наяву.