Шань приходит на, кажется, пятый день и громко хлопает входной дверью. Специально или нет — Тянь сообразить не успевает. Он с трудом разлепляет глаза и тут же морщится от прошивающей насквозь боли. Она теперь уже не только в животе — она расползлась по всему организму. Голова, как чугунная. Затылок будто расколот от падения на многовековой камень. Конечности затекли. А в горле застряло ощущение подкатывающей тошноты.
Шань недолго копошится в прихожей и входит в комнату чуть запыхавшийся. Тянь собирает в себе все, казалось бы, испарившиеся из организма силы, поднимает глаза куда-то на уровень колен Шаня, потому что веки, по ощущениям, весят по несколько тонн. Пытается приподняться на кровати, но, потерпев поражение, кутается в одеяло сильнее. От пронзающей все тело боли он резко выдыхает и прикусывает пересохшую губу, лишь бы не издавать лишних звуков.
Шань приходит с пакетом из супермаркета — для него кристально ясно, что, когда Тяню «плохо», это значит, что тот еще и не жрал ничего давным-давно.
— Вчера не смог прийти.
Его голос звучит оглушительно в уже как несколько суток погрузившейся в загробную тишину квартире. Его голос бьет оконные стекла, ломает паркет и дробит кости количеством децибел.
— Замотался. Маме плохо стало. Она в больнице полежит какое-то время.
Шань говорит чуть торопливо, пока скидывает школьную сумку на пол и идет на кухню оставить продукты — как бы между делом. А Тяня прошибает потом.
Маме Шаня плохо. Мама Шаня в больнице. И скорее всего, были предпосылки. Скорее всего, ее состояние ухудшалось постепенно. И происходило это именно в те дни, когда Тянь был дома. И вместо того, чтобы оказаться рядом и поддержать, отлеживался под одеялом и бездумно листал соцсети. Все, что смог из себя представить Тянь, — пустая школьная парта, одиночество на перемене и вечное «был в сети недавно» в мессенджере, когда он чуть ли ни единожды в жизни Шаню по-настоящему понадобился.
Шань наверняка ненавидит его. Шань наверняка жалеет, что доверился, что пустил Тяня в свою жизнь, позволил узнать больше, позволил решать свои проблемы. Жалеет, что позволил Тяню к себе подходить, с собой говорить, к себе прикасаться. Иных интерпретаций быть не может. И это логично. Потому что первое, что сделал Тянь после того, как на его чувства и порывы ответили взаимностью, — съебался. Молча и без объяснений исчез. Они проснулись утром вторника в одной постели, дошли до школы и отсидели уроки. После этого Хэ Тянь ушел домой и не вернулся.
Судя по тому, что писать ему Шань стал не сразу в тот же день и даже не на следующий, возвращаться-то было не к кому. А тот поцелуй и тот вечер были простым жестом благодарности. Шань ненавидит оставаться в должниках. Вот и в тот вечер просто отдал должок, а те сообщения — всплеск эмоций. Очевидно, негативных.
Блять.
У Тяня истерично дергаются углы губ. Пытаются сломаться в улыбке.
Он снова думает только о себе.
Уебок самовлюбленный.
Как будто за пределами его невероятно важной персоны мира не существует. Как будто люди в нем картонные. Как будто он один тут — персонаж драматической пьесы, а все окружающие — безликая массовка.
Шань оказывается перед кроватью слишком неожиданно. Яркие пятна желтых носков практически прожигают темный паркет. Тянь торопливо и неуклюже залезает с головой под одеяло, прячась.
Гуаньшань молчит. А Тяню страшно. Потому что Тянь не знает, о чем Гуаньшань думает. Кто они теперь друг для друга? Как Хэ Тянь пахнет? И насколько заметна давно немытая голова? Насколько тяжело Шаню было вчера вечером оставлять маму в больнице? Были ли на этой неделе тесты, с которыми Шаню нужна была помощь?
У Шаня хрустят колени — он присаживается на корточки, оказывается на одном уровне с Тянем. Опускается до его уровня.
— Эй? — шепотом.
Тянь вздрагивает. Сглатывает. Стенки горла больно царапает.
Он пытается затаить дыхание — инстинкт жертвы, на которую ведется охота. Инстинкт глупого неудачника-зайчонка, который не успел спрятаться. А волк с открытой пастью тем временем стоит прямо за его спиной: по клыкам стекают слюни и приземляются зайчонку прямо на макушку. А зайчонок не дышит и не моргает. И все еще надеется, что большой голодный волк его не заметит.
— Ну и чего ты спрятался?
Челюсть волка медленно и пока не больно смыкается на бедре зайца. Но это ненадолго. Пульс — человеческий — под сто семьдесят.
Под одеялом становится невероятно жарко. Тяню кажется, он плавится и тает. Но позволить себе выбраться он не может. В конечном итоге, не дождавшись от него ответа, Гуаньшань уйдет. И будет прав.
Гуаньшань садится на кровать. Матрас прогибается под его весом, и Тянь чуть съезжает в его сторону. Теперь он упирается пятками в какую-то часть тела Шаня. Рука Мо по-прежнему на бедре Тяня и медленно поглаживает его.
— В квартире душно, как в гробу. Когда ты проветривал последний раз?
Не помнит. Тянь не помнит, когда последний раз он вылезал из кровати.
— И как ты тут еще не задохнулся?
Уже почти задохнулся. Одеяло, казавшееся таким надежным укрытием, стало ловушкой. Оно само скользит вокруг рук и шеи Тяня, оплетая их все плотнее и плотнее и норовя выдавить оставшийся в легких кислород.
Тянь пытается схватить одеяло за край, но оно издевательски выскальзывает из ладоней. И Тянь уже практически видит картину, как ожившее и приобретшее свою личность одеяло ломает ему шею за все то, что он с ним делал. За то, как провонял и пропотел его; за то, как забывал менять постельное белье и не пускал домработниц в квартиру с начала недели; за то, что ел, лежа в кровати, вытирал этим одеялом руки и дрочил когда-то в него же.
На удивление соскользнувшее одеяло не бросается к его шее и не переламывает хребет. Вместо этого на его щеку ложится теплая ладонь. Пальцы осторожно проводят у глаза, затем за ухом. Тянь рвано дышит, жмурясь и сжимаясь всем телом. Впивается ногтями в ладони и зубами в губы.
— Не надо, — шепчет Шань и проводит большим пальцем по его нижней губе, прося расслабить челюсть.
Сердце Тяня обрывается. Воздух застревает в горле. Он позволяет себе открыть глаза, но не поднимает их на Шаня. Сосредоточенно пялится на стык досок пола. Гуаньшань ещё недолго сидит как завороженный, медленно гладит Тяня то по бедру, то по щеке. Тянь чувствует его тяжелый изучающий взгляд. Он давит на голову, на глазницы, на череп. Череп он сжимает с такой силой, что в один момент кость точно лопнет, а за ней, подобно шарику, наполненному водой, взорвется и мозг.
Пальцы Шаня незаметно перебираются к затылку и волосам. И резко застывают. Тянь, едва прикрыв глаза, задерживает дыхание перед падением с обрыва. Иллюзия безопасности. Шань перебирает его волосы, медленно ощупывает пряди. Сглотнув, он зовёт мягко и просяще:
— Что думаешь насчет душа? — пытается заглянуть в глаза Тяню, но тот поспешно отворачивается. Прячется.
Хотя, сорвавшись с края, какой уже смысл?
— Я помогу, — тон Шаня как разбухший в воде ватный комок — противно-мягкий и рыхлый.
Хэ Тянь хмурится — не понимает. Зачем? Зачем это Шаню, которого он бросил в самый неподходящий момент? Зачем это Шаню, у которого своих проблем хватает? Отец в тюрьме, мать в больнице, банда школьных мудаков на хвосте и потерянная подработка. Зачем Шаню ещё одно неподъемное дерьмо?
Ответов Тянь не получает. Вместо этого Шань стаскивает с него одеяло и скидывает то на пол. Косится на мятую простынь и съехавшие с подушек наволочки. До боли знакомым жестом сводит брови к переносице.
— Потом тебе постель поменяю ещё, — чуть слышно бурчит.
Хэ Тяню стыдно. Стыдно до зубного скрипа, до звездочек перед глазами, до дрожи. Он отворачивается лицом в подушку и предпринимает третью попытку задушиться.
— Давай, — растягивая, зовёт Шань и тащит за плечи, переворачивая его на спину, как упрямого ребёнка. — Я же сказал, что помогу. Так что не паясничай.
Пожалуй, первая колкость, вылетевшая из него за сегодня. И то — по инерции, не нарочно.
Тянь не понимает. Ни мотивации Шаня, ни его слов. Тяню стыдно до смерти. Он закрывает глаза и собирает раскиданные по телу ошмётки сил, с трудом садится на кровати. Медленно волочит руки, сжимаясь всем телом, и прикрывая область паха. Его руки мягкие, тело тяжелое, ноги ватные. Ему страшно представить, как он сейчас будет добираться до ванной через всю квартиру на своих двоих. Страшно думать, как Шань сейчас будет ходить по его квартире, рассматривая учиненный бардак. Изучать зияющую пустоту холодильника. Пялиться и брать в руки обоссаные — блять — простыни, чтобы молча стащить их с матраса, а потом ещё пару минут размышлять, что с этим пиздецом делать. Не придумает ничего лучше, чем попытаться отмыть матрас и перевернуть его на противоположную сторону. Потому что больше с этим ничего не сделаешь. Это конечная. Для Шаня и матраса. Для Тяня и его человечности.
Шань подлезает Тяню под руку, закидывает ее на плечо и медленно поднимается. Хэ Тянь тяжёлый — здоровый, как бык, ещё и высокий, как падла. Шань приблизительно знает его вес, уже успел к нему привыкнуть, но сейчас Тянь кажется тяжелее в несколько раз. Как труп — те тоже тяжелее живых. Ведёт себя Тянь примерно также — молчит, скрипит и воняет. И идти никак не помогает, а только путается в своих же ногах.
Сам Тянь в вакууме — не слышит недовольств под ухом, не помнит, как падал пол дороги. Очухиваться начинает лишь в момент, когда Шань, усадив его на бортик ванной, стаскивает с него майку. Тяню бы дернуться в сторону, как ошпаренному, но реакция нулевая. Пугается он уже оставшись без верха. С трудом поднимает осоловелый взгляд на Шаня, и все равно его не видит. Смотрит сквозь.
— Вот, дальше стягивай штаны и залезай в ванну. Вот тебе, — придерживая Тяня за плечо, он тянется к полке с кучей банок, предназначение половины которых здоровый Хэ Тянь уже и сам не помнит. — Шампунь, гель. — Ставит их на бортик ванной. Осматривается снова. — Мочалка. А я пока пойду с квартирой разберусь и чего-нибудь пожрать тебе соображу.
Шань снова пытается заглянуть ему в глаза, но Тянь принимается изучать стыки кафельных плиток на полу ванной. В дорогой квартире хороший ремонт — взглядом зацепиться, к сожалению, не за что. Мо негромко вздыхает и вкладывает в руку Тяня мочалку, спрашивая, все ли он понял. Тянь с приклеенным к полу взглядом слабо и медленно кивает.
И не замечает, как снова остаётся один.
Растерянно оглядывается. Разум плывет… А что, если приходивший Гуаньшань — иллюзия? Веселый трюк садистского воображения. Неудивительно. И в ванную он сам приплелся, потому что надоело тухнуть в болоте своего дерьма. В прямом смысле слова.
Мелькнувшие в голове мысли довольно быстро затуманиваются. Заволакиваются паром в запертой ванной комнате. Плавающие в горячей ванной цветные карпы осознанности тонут — уходят к самому дну, где прячутся под слоем пены от чужих глаз. Лишь изредка взмахивают хвостами и подкидывают маленькие пенные облачка над поверхностью воды. А Тянь все вглядывается в рябь на воде и сквозь нее пытается разглядеть красивых рыбок.
Прикосновение обжигает. Больше своей неожиданностью, чем разницей температуры тел. Тянь давится воздухом.
Он был один. Заперт в квартире неделю только в компании своего съехавшего мозга и медленно укладывающейся на все плоские поверхности пыли. В студии было мертво и глухо, за исключением глупых видео из социальных сетей. И те в какой-то момент перестали захватывать внимание, и лишь перегружали мозг. Хэ Тянь отвык от присутствия кого-то, кроме себя в этих стенах. Карпы в ванной ощущались куда реалистичнее человека рядом сейчас.
— И че ты не разделся нифига? — привычно хмурится Шань. — Я тебе успел уже суп поставить. Варится вон.
Тянь поднимает на него голову — взгляд доползает с опозданием. В мозгах пытаются вертеться заржавевшие шестеренки. Как так? Если Шань не галлюцинация, то явно Флэш или Ртуть. Иначе как объяснить то, что едва выйдя из ванной комнаты, он уже успел начать готовить? Тут точно замешана черная магия, как сказал бы Цзянь. Или просто Тянь просидел минут десять на холодном бортике пустой ванной с мочалкой в руке?
— Я… — Тянь с трудом разлепляет губы и хрипит, но он не в состоянии создать что-то хоть отдаленно походящее на человеческую речь. Гуаньшань его потугами тоже не впечатляется.
— Забей, — резко выдыхает и усаживается на корточки. — За бортик держись и ноги поднимай.
Чего?
Шань берется за его штанины под коленками и ждет. Ждет, пока Тянь услышит, осознает, переварит, вспомнит, как шевелить конечностями и выполнит просьбу. Ждет молча и спокойно. Не так, будто давит в себе агрессию, а так, будто ничего другого он не ожидал. Будто знает, что с Тянем такое. Ну и хорошо, наверно. Потому что сам Тянь без малейшего понятия, что происходит.
Уже взявшись одной рукой за бортик, он вдруг замирает. Его мозговой процесс можно было бы похвалить за оперативную работу, потому что второй рукой он тянется к паху и прикрывает его. Понимает, что Шань просит его снять штаны, чтобы помыться. Моются обычно голышом. Но Шань его таким еще не видел. Без футболки, в одних трусах — да, пожалуйста. Один раз даже дик пик от него получил, но это не в счет. Это была тупая, абсолютно бездумная шутка. Шань не видел его голого целиком. И это разные вещи.
— Чего ты? Давай, надо их снять.
Тянь трясет головой из стороны в сторону. Судорожно сглатывает.
Нельзя. Нельзя ни в коем случае. Не сегодня. Не так.
Ноги Шаня, по-видимому, затекают. Он опускает колени на пол, а сам опирается руками о ноги Тяня. Он близко. Он ужасно близко. Он точно чувствует, как от Тяня воняет. Он — блять — трогает его — сука — обоссаные штаны. Тянь кусает губы и жмурится, потому что глаза почему-то начинает резать, а горло сдавливает спазмом.
— Тянь, послушай. Все, что от тебя сейчас требуется, приподнять задницу над бортиком, а потом переставить ноги и сесть в ванную. Все остальное я сделаю сам. Договорились?
Тянь рвано выдыхает, а потом всхлипывает. Потому что так нельзя. Нельзя просто соглашаться на то, чтобы кто-то увидел тебя голым. Чтобы кто-то мыл тебя. Убирал твою квартиру, готовил и кормил тебя с ложечки. Не после того, как ты научился ходить и говорить. Не после того, как тебе исполнилось больше года. Не после того, как ты самолично доказывал всему миру, что ты его король. Самодостаточная единица, которой не нужны ни деньги семьи, ни советы преподавателей.
Тянь всхлипывает еще раз. Сильно жмурится и вгрызается в губы. Потому что в тишине ванной его осипшие проявления жизнедеятельности снова звучат оглушительно. Потому что Шань смотрит и видит совсем не то, что Хэ Тянь так долго ему рекламировал. Согласившись его принять неделю назад, Шань не должен был подписывать себе смертный приговор кровью. Не должен был соглашаться на весь происходящий пиздец. Но Тянь, как всегда, все решил за него.
Шань медленно выдыхает и тянется к резинке его домашних штанов. Тянь вяло перехватывает его руку. Не держит даже, а просто кладет свою ладонь на его запястья. Пытается что-то сказать, но среди судорожных всхлипов не разобрать.
— Все в порядке, — тихо и мягко, — это просто душ. Ты делаешь это каждый день, как и все другие люди. Правильно же?
Тянь отрицательно трясет головой, слабо царапая запястье Мо.
— Тебе станет получше. Как после тренировки. Ты же ходишь в душ после баскетбола или спортзала, так?
После долгой паузы Тянь слабо кивает.
— Вот, тут то же самое. Просто смыть все случившееся. Все, что отняло силы.
Просто душ. Правильно. Просто вода. Это несложно.
Тянь глубоко вздыхаете и отводит руку от запястья Гуаньшаня. И запускается механизм бесконечных медленных неловких действий. Мо наконец стягивает с него штаны и помогает перекинуть ноги через бортик, опуститься на пол ванной. Тянется за лейкой душа, и, отведя ее в сторону, настраивает температуру воды. Выливает на мочалку много геля для душа. Мочит ее.
Тянь лениво отмечает каждое его действие, различая чисто по звукам и рваным движениям рук перед глазами. Сам он пялится в пол ванной.
Вода обжигает. Холодная она или горячая у Тяня сообразить не получается. Мозг перегружают одни прикосновения.
Шань трет ему плечи и спину. В какой-то момент переключается на голову. Вода, холодный шампунь, грубые пальцы, вода. Тянь мысленно ставит галочки в списке. Он когда-то тоже умел мыть голову. Так же лил на нее воду и массировал ее пальцами. Может, чуть нежнее, правда, но сейчас он не в том положении, чтобы жаловаться.
— Выпрямись-ка, — зовёт Шань, и Тянь со скрипом распрямляет спину. Отпускает из рук колени. Приходится свести ноги посильнее, чтобы стало менее стыдно хотя бы на сотую долю процента.
— Не жмись. Надо нормально помыться.
Дыхание сбивается, когда Шань наклоняется к нему в ванную. Тело не согласовывается с мозгом. Тянь дёргает колени и в них же прячется лицом. Запоздало слышит глухой звон кости о кость и сдавленное «Ох». Замирает.
Зайчонок дал волку лапой по носу.
Тяню требуется время, чтобы заставить себя поднять на Мо глаза. Страшно. Страшно наткнуться там на раздражение и ярость, на ржавую обиду, на «как же ты меня уже заебал». Но Шань на него не смотрит — трет ушибленный нос и проверяет носогубную, не пошла ли кровь.
В глазах застывают слезы. У Шаня от удара, у Тяня от испуга.
— Я не … я не хотел… Прости… я…
Тяню кажется, что у него дрожит все — не только голос и руки, но и внутренности, скелет. Все системы естества разом совершают одномоментные колебания, и тело крошит в пыль резонансом, как в пресловутой задачке про мост и шагающую по нему роту солдат из вступительного курса физики.
Всхлипывает.
Какой же он блять жалкий.
Прикусывает бок ладони.
— Вроде не сломал, — хрипит Шань, прощупывая переносицу. Долбанулся он знатно — переносица заметно покраснела, позже наверняка опухнет. Глазами он встречается с перепуганным Тянем и гнет бровь, — Не бзди! Никто не умер! — хмыкает.
У Тяня восприятие реальности выходит в окно, не прощаясь. Мо Гуаньшань не разозлился на него за то, что получил по носу. За то, что нянчится с ним, как с младенцем. Вселенная взорвалась — пересобралась — теперь функционирует неправильно, антиподически.
Шань громко шмыгает носом и деловито выдавливает гель на мочалку. Делает второй заход.
— Нет! — мычит Тянь и прикрывается теперь руками. Сжимается всем телом. Физически чувствует, как шею и уши заливает краской, когда Шань снова очень терпеливо просит разогнуться, чтобы потереть ему бёдра. Прячет лицо в коленях и слабо мотает головой в протесте.
— Тогда сам! — чуть злобно рычит Мо.
И вручает Тяню мочалку.
Спустя десяток секунд размышлений и пару сиплых вдохов Тянь фыркает. То ли зло, то ли отчаянно — и берет мочалку.
Чуть раскачавшись, шевелиться становится легче. Тянь молча льет слезы, уже слабо понимая, почему именно. Старательно, хоть и несильно трет пах, бедра и ноги мочалкой. Шань со сложным выражением лица за ним наблюдает и изредка поливает из душа теплой водой. Волосы Тяня перестают напоминать сопли, с кожи словно соскребли слой песка. Тянь даже справляется с чисткой зубов.
Это, наверное, самый долгие водные процедуры в его жизни — или просто время в голове разжижилось и уплыло за песком и потом в водосток.
— Полотенце…? — Шань растерянно оглядывается, выключив душ и отряхивая руки. Они закончили.
Тянь, разморенный теплым душем и из-за слез выбившийся из сил, рассеянно кивает в сторону парапета у двери. На широкой нишевой полке аккуратной стопкой сложены свежие полотенца. Правда, свежими они были неделю назад — сейчас они уже не пахнут цветочным кондиционером для белья. Шань хватает пару полотенец и возвращается. То, что поменьше, кидает Тяню на голову, побольше — на плечи.
— Вылезай. Вытирайся хорошо! Если заболеешь, я тебя прибью! И одевайся. — Шань смотрит в сторону трех таких же аккуратно сложенных комплектов пижам. — А я пойду проверю, как дела с супом.
— Угу, — тянет в ответ и неловко выползает из ванной Тянь. Ему действительно стало чуть легче. С него содрали слой ржавчины. Силы хотя бы на то, чтобы шевелить руками, вернулись.
В квартире пахнет свежестью. Воздух удивительно не давит на голову и внутренности. Видимо, Шань успел ещё и проветрить. В огромной студии панорамные окна не открываются — установлена сеть кондиционеров. Гуаньшань до этого момента ни разу не брал пульт от кондиционеров в руки; видимо, замечал, как Тянь сам настраивает их. Насколько же он внимательный и предусмотрительный? Наверняка, очень. Наверняка это тоже вылезло после одного из тех случаев в детстве, когда ему приходилось сталкиваться с жестокой реальностью — драться или убегать. Всегда приходилось следить, запоминать и заранее придумывать стратегии на всякий случай. Жаль, что даже в этой квартире ему приходилось готовиться к «всяким случаям». Хотя, не удивительно, с учетом того, как начинались их отношения — с отбитых ребер и разбитых носов.
Шань обнаруживается на кухне. Он прикладывает к переносице замороженное нечто, найденное в морозилке. Тянь представления не имеет о содержимом собственного холодильника, но хорошо, что там нашлось хоть что-то полезное. Гуаньшань у его плиты выглядит так привычно, что становится тошно. Будто и не было этой недели затворничества. Будто только вчера после школы он заглядывал к нему, чтобы приготовить что-то невероятно вкусное на ужин, а Цзянь трезвонил им по видеосвязи.
Тянь неловко мнется на пороге собственной кухни, пока Шань не замечает его и не зовет за стол. Он буднично расставляет посуду и наливает им обоим суп. Тянь не уверен, что чувствует по поводу того, что Мо остается есть с ним — в любой другой день он был бы безумно рад, но сейчас все, чего он хочет — вернуться под одеяло и уснуть. Учуявший еду организм этому протестует — живот протяжно воет и скручивается. Мо чуть слышно усмехается, заставляя Тяня смутиться и сжаться.
— Расслабься, ты ж не жрал нормально неделю, наверняка, — он усаживается напротив Тяня и кивает на тарелку с супом. — Давай. Хотя б половину.
Тянь не чувствует голода уже давно, вернее, уже не помнит, как тот ощущается. Наверное, та пустота внутри и есть он. Тогда, судя по тому, что Тянь может фактически измерить объем пустоты внутри, он ахуеть какой голодный.
Он не съедает и половины. Поднимать руку с ложкой и не расплескивать содержимое оказывается слишком тяжело. А стоит первой порции супа начать спускаться по пищеводу, кажется, что она моментально вылезет обратно. Тошнота при продолжительной голодовке нормальна, есть сразу много тоже нельзя, но хоть что-то в желудок попасть обязано. Тянь прекрасно знает базовые правила выживания организма, но сейчас просто не видит смысла есть. Все равно его вырвет. Все равно ему лучше сдохнуть.
Шаню приходится его уговаривать. Играться, как с маленьким. «Давай, еще три ложки, и я отстану». «Это за ложку не считается! Ты половину вылил, пока до рта донес!». Тянь злится, но никак не может это показать. Не потому, что не хочет спугнуть Гуаньшаня, а потому, что физически не способен выдать ни единой эмоции.
***
Тянь озадаченно смотрит на свежее постельное белье и застеленную кровать. Даже своим заплесневелым мозгом понимает, что Шань не стал бы застилать обоссаный — блять нахуй, Хэ Тянь, сдохни, ебаное животное — матрас. Но спросить уже некого. Гуаньшаню звонили из больницы, и он, не домыв посуду, сорвался к матери. Тянь в прострации слушал «я вернусь сразу, как разберусь там» и «ложись отдыхай пока, с тебя на сегодня хватит активностей». Слушал и не врубался. Шань вел себя как воспитательница детского сада — мягко и спокойно объяснял элементарные вещи, в то время как сам Тянь едва улавливал, о чем речь.
Из-за вымытой головы, смененных простыней и, наверняка, матраса, проветренной квартиры и съеденной человеческой еды ничего не меняется. От Тяня все так же несет помоями и разложением, только теперь метафорически. Только теперь он держит в руке телефон с двумя процентами зарядки и уже несколько минут печатает «пожалуйста, не возвращайся» контакту «Don’t Close Mountain».
Внутри сидит что-то, что хочет заорать Гуаньшаню в лицо.
Какого хера он приперся? Какого хера потащил в ванную, а потом зубы заговаривал «еще одной ложечкой»? С чего он взял, что имеет на это право? Ему нет и не будет места в царстве плесени и медленной смерти. Он из другого мира. Того, что за окнами. На улице, залитой солнцем. На школьном дворе, наполненном смехом. В шумном супермаркете. В мире, где кипит жизнь. Совсем не рядом с гнилым Тянем, превратившимся в тень. Принявшим свою истинную форму тысячелетнего зла, как главный герой в популярных сёнэнах.
Так думать было бы куда удобнее, чем действительно анализировать реальность. Заставлять себя думать и понимать — Шань просто не может оставить его сейчас.
И это убивает эффективнее и больнее стальной балки Шэ Ли, прижатой к горлу.
Еще через несколько минут Тянь скидывает Мо денег. Достаточно, чтобы покрыть неделю в частной клинике. Явно больше, чем на самом деле нужно. Но это единственное, что Тянь может сейчас сделать и не почувствовать, как от него пасет разложением, говном и блевотиной.
«Это для мамы» — пишет, — «не смей отпираться, а то я обижусь».
«Don’t Close Mountain» мгновенно появляется в мессенджере, а у Тяня снова вздрагивает сердце от неожиданности. В этот раз обходится без швыряния телефона.
DCM (18:07):
«Блять. Ну много же…»
«Ладно. Спасибо.»
Тянь пустым взглядом смотрит на «в сети» и уже собирается выключать телефон, когда надпись вдруг сменяется на «печатает…».
DCM (18:09):
«Я ей передам. Уверен, она будет рада)»
Оу…
Тянь стоит в ступоре до тех пор, пока экран не гаснет самостоятельно. Он растерянно тыкает и пытается снова включить телефон, но безуспешно. Видимо, он наконец-то разрядился.
***
Гуаньшань в тот вечер, на удивление, возвращается. И остается на ночь. Тянь снова не уверен, что должен по этому поводу чувствовать. Лишь по прошествии пары суток в компании Мо понимает: если бы тот не остался, все было бы куда хуже. Тянь бы с удовольствием продолжил тонуть в своем болоте, пока в конце концов бы не захлебнулся. Шань ему не позволил. Одним своим присутствием.
Они не разговаривают, практически не смотрят друг на друга. Шань изредка спрашивает, голоден ли он или нужна ли ему помощь сходить в душ. Он уходит утром в школу, и сразу после нее возвращается. Тянь практически этого не замечает — сон скрадывает эти моменты.
Мо больше похож на сиделку из дома престарелых, а Тянь — на старика с деменцией, едва отличающего стул от толчка. Но ничего. Они оба как-то справляются. Тянь, конечно, хуже. Но будь он один, не справился бы вообще.
Тяня кроет и разрывает. Он зол, потому что Шань никак не хочет оставить его в покое с его сыростью, плесенью и умиранием. При этом он до слез благодарен, что Шань этого в действительности не делает. Он ничего не требует и не заставляет, он просто рядом. Шебуршит на кухне, тусуется в гостиной с домашним заданием или приставкой, бродит по квартире, ненавязчиво изучая. Он отыскивает заначки с еще запакованными сигаретными пачками. Бесстыдно роется в его шкафу и выбирает себе пару домашних штанов и несколько ярких футболок. Застревает в мини-библиотеке на втором этаже, а после делится с Хэ Тянем щадяще-ехидными комментариями по поводу его литературного вкуса. Самое интересное, что он не заставляет Тяня чувствовать себя виноватым за то, что тот лежит в постели и практически не шевелится. Напротив — Мо даже хвалит его за те разы, что Тянь выбирается из-под одеяла в туалет или на кухню. Охотно присоединяется за едой, но перед этим обязательно уточняет, хочет ли Тянь, чтобы он сейчас был рядом.
Тянь хочет. Но сказать не может.
И он снова до слез благодарен, что Шань понимает его без слов.
