Остановись, мгновение...

Мы жили вне времени. Если всё затоплено чувством, места для времени не остается, словно достигаешь другого берега, за его пределами. Эрих Мария Ремарк, "Ночь в Лиссабоне"

Айгуль любила сказки. А какая девочка не любит? Прекрасные принцы, добрые феи, волшебные звери — все будто бы для того и присутствуют в повествовании, чтобы помогать принцессам побеждать врагов и достигать счастливого конца. В сказках — не таких, которые рассказывают по ночам в пионерском лагере, конечно — всегда побеждают силы добра. Вот только жизнь не сказка. Слёзы давно закончились. Айгуль чувствовала себя пустой, полой внутри — как фарфоровая кукла. Так, кажется, в «Марье-искуснице» было: «Что воля, что неволя — всё равно». Мир снаружи прекратил существовать для неё в тот момент, когда Колик придавил её собой к дивану в подсобке, рявкнул: «Не рыпайся!» и задрал школьную форму. Он был красивый — Колик. Девочки заглядываются на таких мальчиков. По-настоящему прекрасный, вот только ни хрена не принц. Айгуль отрешённо ковыряла пальцем обивку дивана, слушая, как из столовой кафе раздаются то звуки порнографии, то звуки ударов. Как тиканье часов — неотвратимо. Возмездие? Но кто-то разве ей потерянное возместит? Колик был здесь, над ней, издавал отвратительные звуки, делал омерзительные вещи. Было больно, очень. Она плакала, кричала, даже через его ладонь орала, пыталась кусаться, бить его — без толку. Что может маленькая девочка сделать против взрослого мужчины? Да и был ли он взрослым на самом деле? В группировках часто держали тех, кому нет ещё восемнадцати — тот же Андрей Пальто. Или Марат. Марат… Айгуль остановилась на мгновение, потом дальше продолжила монотонно теребить ногтем вылезшие нитки. Марат к ней больше не прикоснётся. Она теперь вафлёрша — ну и что, что она сопротивлялась? И что, что её вырвало сразу после того, как Колик закончил? Он только рассмеялся, сказал, что ей ещё учиться и учиться, и вышел из комнаты, только занавеска из бус мелко застрекотала за его спиной. Она ничего плохого не сделала — только защищала видеомагнитофон, который поручил ей Марат. А теперь она для него порченная, грязная. Айгуль чувствовала себя уничтоженной, использованной. Вафлёрша — странное слово, похожее на сладкие вафли, вот только теперь она знала, что это значит на самом деле. Боль, унижение, бессилие. Между ног саднило, но ей было всё равно. В пустом желудке тянущая боль — всё равно. Случись сейчас всё, что угодно — ей было бы всё равно. Когда только вернулся Жёлтый, она плакала, но сейчас, когда до неё дошло всё произошедшее, она хотела только умереть. Или не существовать никогда. Когда-то давно, в прошлой жизни, вечность назад, она на литературе прочитала строки из «Фауста» Гёте: остановись, мгновение, ты — прекрасно. Сейчас Айгуль могла лишь заменить последнее слово — остановись, мгновение, ты — ужасно. Казалось, если не сходить с места, так и глядеть в обивку дивана, время замедлит свой ход, чтобы остановиться навечно. И тогда она никогда не столкнётся с последствиями того, что с ней сделали. Она ещё не полностью осознавала их, вообще произошедшее целиком, но ощущение грядущего кошмара отупляло, делало её заторможенной, будто время всё-таки притормозило — лично на ней. — Айгуль. Идём. Её потянули за локоть, сунули в руки скомканный фартук, помогли подняться и повели по коридору. Она покорно перебирала ногами, но шла по-кукольному, будто неживая. Она и была неживой сейчас: совершенно оглушённой тем, что с ней сделали. Что он с ней сделал. Её посадили за тот же столик, на тот же стул — она так и осталась, сминая нежную белую ткань в своих руках. Чуть склонила голову на бок, приоткрыла рот — словно сумасшедшая. Она и ощущала себя такой — совершенно поехавшей, будто бы могло с ней, отличницей, пионеркой и скрипачкой, случиться что-то подобное. Она всё себе выдумала! Но боль между ног усилилась, стоило ей сесть, и от этого уже было не убежать и не скрыться. Её опорочили, обесчестили. Она теперь — хуже, чем мусор. Лучше бы ей и вправду оказаться сумасшедшей. — Слышь, для информации — Колик, который с ней не по-людски поступил, отшит. Айгуль чуть изогнула губы в усмешке — что ей теперь-то — и приподняла голову, глядя на застывший перед ней силуэт. Силуэт оказался Вовой Адидасом. Старший брат Марата, смешливый и ласковый, сжимавший её ладонь обеими своими крепко и бережно при знакомстве — он казался фантомом прошлой жизни, потому что был избит и окровавлен. Не то чтобы ей было хорошо видно его, но неожиданно потрёпанность Вовы что-то задела в ней, и она ощутила где-то в районе сердца крохотный огонёк тепла. Он пришёл за ней. Он всё-таки пришёл. Не бросил. — Ключи дай ему, — скомандовал Жёлтый, и один из его цепных псов кинул ключи на стол. Видимо, пока она сидела здесь, в кафе, «Универсам» приходил за ней, и их всерьёз потрепали, успели даже забрать что-то. Они и вправду не бросили её — зато обязательно бросят теперь, когда увидят, в каком она состоянии. Или будут пользовать, как порченную девку. Или выкинут из уличной жизни и забудут о её существовании. Слёзы покатились по её щекам и Айгуль посмотрела на Вову, а тот вдруг, будто почувствовав её взгляд, обернулся и встретился с ней глазами. Его тоже будто изнасиловали — вид был как у избитой хулиганами дворняги. Но Вова ничего не сказал, ничем не выдал отвращения, если оно и возникло. Она читала на его лице только боль и сожаление. Он жалел её. Но с ней всё было уже кончено. Айгуль опустила взгляд, готовая к походу на свой собственный эшафот. — Всё, идите. Она посмотрела на Вову — тот кивнул чему-то, словно соглашаясь с невидимым собеседником, и достал из кармана револьвер. Айгуль вздрогнула, вцепившись в собственный фартук, и согнулась, пряча голову под стол раньше, чем раздался первый выстрел. — Ты чё, ты чё, харош! И — будто связкой ключей по столу со всей дури ударили. Запахло чем-то горячим, жжёным. Порох. Вокруг закричали люди. Айгуль вздрагивала от каждого выстрела и зачем-то считала. Раз. Два. Три. Шаги Вовы раздались совсем рядом — она увидела его ноги. Четыре. Затем Вова вновь пошёл вперёд, и она неожиданно поняла — по пуле на каждого человека в комнате. А она сначала почему-то решила, что он и в неё выстрелит — убрать свидетеля там, например… А он мстил. Он пришёл спасать её, парень с доброй улыбкой и смешными усами, который легко доверил ей подсчёт кассы, будто знал, что она не подведёт. Парень, который был лидером и братом, который везде вокруг себя распространял, как ей казалось, свет. Вот только она больше не была принцессой, сколько бы драконов, охраняющих её башню, он не убил. Она выпрямилась, слегка дрожа. Вова что-то говорил раненому Жёлтому — но она почему-то не разбирала слов. Только слышала его безжизненную интонацию. Жёлтый что-то ответил, потом раздался новый выстрел — и всё затихло — даже те, кого не убили, умолкли, словно боясь навлечь на себя гнев лидера «Универсама». Вдруг болью свело низ живота и Айгуль снова согнулась пополам, осознавая, что это — всё. Обещавший ей безопасность и не сдержавший своего слова Жёлтый мёртв. Вот только она теперь хуже, чем мертва. Эхо выстрела звенело у неё в ушах и она спрятала лицо в ладони — да так и сидела, пока чья-то тёплая ладонь не коснулась её спины. Айгуль чуть приподнялась, посмотрела вперёд — и снова встретилась глазами с Вовой. Его взгляд был пустой — будто он тоже оставил позади большую часть своей души только что. — Поехали домой, сестрёнка, — сказал Вова. Его ладонь грела её спину и Айгуль внезапно ощутила могильный холод, сковавший тело и душу. С Вовиным прикосновением к ней вернулась какая-то часть высосанной у неё жизни. — Холодно, — выдохнула она шёпотом — голос не слушался. Вова поднялся и, пока она вставала, накинул на её плечи свою пропахшую кровью и порохом куртку. В бесконечном тумане ужаса забрезжил лучик света, и Айгуль потянулась к нему, потянулась к Вове, который был из счастливого прошлого, был рядом. Он укутал её потеплее, с белой перепачканной шерсти потянуло ощутимым ароматом какого-то одеколона. Айгуль вдруг захотелось, чтобы её обняли — и Вова обнял, повёл её прочь из этого проклятого места. От его тёплых рук на её талии слёзы подступили к глазам. Скрипнула входная дверь. На улице шёл снег — пушистый и красивый, как будто в той самой сказке, которой ей теперь казалась вся её прошлая жизнь. Её будто вырвали в другой мир, изуродовали и выплюнули обратно — искалеченной, опустошённой. Вова вёл её быстро — видимо, боялся преследования. Снег похрустывал под их ногами. Айгуль нашла глазами машину, когда Вова наклонился, чтобы открыть дверь, и послушно села. Сиденье тихо промялось под ней, напоминая о боли, скрытой между её ног. Вовины руки исчезли, хлопнула дверь… Айгуль зажмурилась. Желание жить и желание умереть столкнулись в её душе так сильно, что она стиснула зубы, чтобы не закричать от почти физической боли, и вдруг ощутила… Что-то. Это вырвалось из её груди вспышкой чего-то обжигающе-горячего, заставляя почувствовать каждый сантиметр тела — и, кажется, она на мгновение оказалась Вовой — вдохнула морозный воздух, бросила взгляд через лобовое стекло на саму себя. Выглядела она жалко — как будто всё, что её составляло, вынули из тела, оставив пустую оболочку. Огонь внутри плавил Айгуль, плавил Вову — и вдруг резко вспыхнул, невидимой ударной волной разносясь во все стороны. Наверное, так и разлетались радиоактивные частицы от Чернобыльской АЭС после взрыва — вот только эпицентром являлась сама Айгуль. Она чувствовала себя ядерным реактором, который облучал всё вокруг скорбью и болью по потерянному детству, потому что невинность в Казани теряли рано — как только узнавали о существовании разветвлённой сети преступного мира вокруг. Мир никогда больше не станет прежним. Она никогда больше не сможет жить так, как раньше, хотя ужасно этого хочет. Взгляд её застелило слезами, и Айгуль схватилась за полы куртки, кутаясь в них, будто так могла спрятаться от грядущего. Вова тяжело опустился на сидение рядом с ней, но почему-то не торопился заводить машину. — Снег остановился, — сказал он. Что? Айгуль подняла дрожащую руку, стёрла слёзы и посмотрела налево. Теперь она знала, что Вова выглядит так же, как и она. Её изнасиловали, он только что убил человека — наверное, для него, в отличие от других бандитов, это что-то значило. — Что? Собственный сиплый голос показался ей бесконечно чужим. Вова смотрел вперёд, будто не мог поверить в то, что видит — и одновременно ему тоже было всё равно. «Что воля, что неволя…» — Снег остановился, — повторил он. — Открой дверь, сама посмотри, если мне не веришь. Айгуль коснулась ладонью собственной груди — там, где ещё тлели остатки былого жара, потом осторожно потянула на себя ручку двери до щелчка, и встала. Снег у неё под ногами хрустнул, но снежинки, падавшие с неба в то время, как они покидали кафе, зависли в воздухе, словно звёзды над головой, такие яркие в морозном воздухе. Она подняла руку, тронула пальцем замершую снежинку. На ощупь — всё то же самое, и от её прикосновения снежинка чуть отлетела, но, стоило Айгуль опустить руку, вновь замерла. И только теперь Айгуль поняла, что вокруг тихо, как не бывает никогда и нигде. Она слышала лишь собственное сердцебиение да дыхание сидящего в машине Вовы. Больше ничего. Похоже, её желание исполнилось. Мгновение остановилось.