Хороший человек

Ирука шел в госпиталь навестить заболевшего Мизуки. Простуда вылилась в пневмонию, но, слава ками, Мизуки уже выздоравливал, так что охотно ел принесенные фрукты, и прочую домашнюю готовку, на которую не скупились друзья. Так что ближе к вечеру Умино собирал всю эту ароматную снедь, которую, по какому-то негласному правилу, несли ему в штаб, докупал к ней свежих сочных яблок и горячего хлеба и шел по коридорам светлого госпиталя, кивая знакомым медикам. И этот вечер был обычным, разве только воду отключили, а не в правилах Ируки было приносить немытые фрукты больному. Еще отравления не хватало. Так что, оставив его доедать хрустящие рыбные котлеты и пододвинув поближе ароматный кофе, чуунин пошел к медсестрам спросить, где можно помыть яблоки. Угостив и их тоже красными сочными яблоками, он выпросил разрешения пройти в сектор «А» — туда, где лечился старший состав. Как раз шла врачебная планерка, и все старшие были на ней, в центральном блоке, так что ничего плохого в том, чтобы по-тихому прошмыгнуть, Ирука не видел, ведь это не преступление, да и просто воду там не отключали никогда — стояли свои сети, как и своя бойлерная. Привилегии ранга. А может, особенности системы безопасности, Ирука точно не знал, он никогда сюда не приходил. Близких друзей среди дзенинов у него не было. В секторе «А», делившимся еще на два блока — «В» и «С», было не так, как в общем отделении для шиноби: тусклое освещение, охранные печати, причем иногда на дверях палат, как будто медики опасались, что больной выйдет наружу. Явная предосторожность — если очнувшись и не разобравшись, где находится, какой-нибудь пациент начнет применять разрушительные секретные техники. Ирука невольно подобрался и перешел на бесшумный шаг. Туалеты были дальше по коридору. Длинный серый коридор без медпостов и окон производил подавляющее впечатление. На улице цвела весна, но здесь, без естественного освещения, этого не ощущалось, как и времени. Еще на полпути Умино понял что в туалете кто-то есть: дверь распахнута, горит свет, кого-то выворачивает. Чуунин притормозил, помял в руках пакет с яблоками и замер, ожидая, неподалеку. Он уже начинал думать, что лучше бы ему пойти помыть их дома и завтра принести, как больной вышел. «Вот же свезло, так свезло, — пронеслась мысль, когда Умино увидел маску АНБУ. — Сейчас вопросы будут…» Он вежливо поклонился, но шиноби в черной водолазке с короткими рукавами и в форменных штанах прислонился к стене, пропуская его, не говоря ни слова. Ирука выдохнул и торопливо стал мыть яблоки. Он искоса глянул на бойца специальных сил Конохи, чакры в нем был самый минимум — как говорили на рабочем сленге — «на донышке», но татуировка на плече и маска сомнений не оставляли — элита. Никто не знал, что у них под масками. Только позывные. «Гончая». Судя по оскаленной керамической морде. Иногда, в сводных отчетах о миссиях рангах «А», Ирука видел этот позывной. Всегда успешно. Всегда без напарников. Если умрет, никто так и не узнает, кто это был. Безымянный герой Конохи, о котором скажет речь Хокаге. Хотя, может и не скажет. Данзо-сан не выставлял работу этого подразделения на всеобщее обозрение, храня его секреты. АНБУ были слепым и лучшим оружием селения, скрытого в листве. Инструментом своего Каге. Умино уважал этих людей, хотя не представлял себе, каково это — жить, не имея даже своего имени. Он тоже был шиноби, и готов был драться за свое селение, но работать только на миссиях высоких рангов, с убийствами, никогда не было его мечтой. Ведь чтобы убивать постоянно, исполнять любые, самые противоречивые и страшные приказы, надо отключать человечность. А Умино Ирука, зная себя, понимал что это невозможно. Он состоял из качеств, не совсем свойственных шиноби. Например, сострадание. О чем иногда жалел. Как сейчас. Вот помыл яблоки — надо уходить, пока все тихо. Но шиноби, едва стоящий на ногах, которого, судя по всему, поддерживала именно стенка, был явно не способен дойти до своей палаты. Резонно ли предложить свою помощь? Ведь они служат одной деревне — это свой. Ирука медленно пошел по коридору, его догнал тихий, почти не различимый для обычного слуха, звук скольжения — человек, оставшийся за спиной, падал. Это ладонь проезжалась по стене, без перчатки с протектором не так громко. Он, видимо, пытался притормозить и не мог. Реакция была мгновенной, Умино подхватил раненого и услышал сиплый шепот из-под маски: — Не прикасайся… Ирука не слушал, он увидел бирку на руке — номер палаты, и потащил туда явно обессиленного шиноби. – Ты не запачкался? — Гончая лежал на койке, Ирука оглядывал маленькую комнату тоже без окон — меры безопасности. Серые стены, из мебели узкая койка и тумба, на ней пустой стакан и книжка. Ярко-желтая, словно кусок солнца в болезненной атмосфере палаты. – Нет, АНБУ-сан, — Умино оглядел себя, а когда глянул на кровать, понял, о чем говорил раненый. Простыни под ним хранили следы свежей крови. – Тогда уходи. – Надо позвать медика, если ваши раны кровоточат. Мне сходить? — предложил Ирука, каким-то сверхъестественным чутьем ощущая странность ситуации. – Они не придут. Гончая складывал печать теневого клона, но безрезультатно — чакры не хватало. – Как это — не придут? — не понял Умино. Он догадался, что благодаря клонам тот помогал себе, пока мог. АНБУ посмотрел на него темными прорезями своей маски: — Уходи. – Но… — начал Ирука и замолчал — это был приказ старшего по званию. Он был хорошим чуунином и не любил спорить зазря, но еще до того, как стать чуунином, Умино Ирука был хорошим человеком. Раненого скрутило на койке, видимо, от боли, хотя Ирука не слышал ни звука, кроме поверхностного, слишком частого дыхания. «Заработает гипервентиляцию», — возникло на периферии сознания. Умино оставил на тумбочке яблоки и пошел налить в стакан воды. Правда, из-под крана. За другой, кипяченой, надо было идти до обычного сектора, а в том, что второй раз сюда удастся пройти, чуунин не был уверен. Когда вернулся, больного рвало кровью прямо на пол палаты. Он свесился с койки, но даже будучи в таком состоянии и спиной к двери ощутил приход чуунина, который держал в руках стакан с водой. – Не подходи! — в голосе еще слышалась сталь, несмотря на хрип. — Это опасно! Не подходи ко мне! Ирука замер у двери, он не видел лица этого человека, только копну светлых всклоченных волос, так как сейчас его форма была не полной. – Нужен врач, — тихо, но настойчиво повторил Умино. – Кровь заразна… есть приказ Хокаге медикам, не приближаться. Моя болезнь неизлечима, — ответил Гончая, снова надевая керамическую маску и ложась на кровать. Ирука немигающим взглядом уставился на сгустки крови на полу.– Как она передается? — Через кровь, я не знаю точно… Тот, кто занимался исследованиями, сейчас в тюрьме, — голос из-под маски звучал едва слышно. Повернув голову к своему нежданному гостю, АНБУ, видимо, что-то разобрал на его лице: — Это последствия отравления, химическая ловушка… Уходи. Умино помнил на ощупь его кожу — прохладная, влажная, как всегда бывает при практически полном истощении чакры. На это накладывалось отравление, какая-то болезнь и отсутствие ухода. Врачи, видимо, приносили препараты, но их должен был кто-то ставить в капельницу. Умино думал. Почему Данзо-сан отдал такой странный приказ? Как можно не помогать раненому коноховскому бойцу? В этот момент скромный чуунин из штаба понял, что прыгнул выше своей головы — это явно было политическое решение и его никаким боком не касалось. Гончая выполнял задания, да. Но по приходу должен был рассчитывать чакру так, чтобы суметь себе помочь. А здесь не рассчитал. Ируке всегда говорили, что у него может быть блестящее будущее в отделе планирования, он очень быстро ухватывал скрытые детали из любой ситуации и никогда не паниковал. «Если я уже заболел… нет, маловероятно. Маловероятно, что зараженного болезнью, которая распространяется по воздуху или через прикосновения, оставили бы работать в АНБУ. Но и списать не списали, значит, уровень его техник и навыки важны для Конохи. Однако Данзо-сан его не любит, следовательно, это может быть представитель опального клана, который был против того, чтобы он стал Хокаге. Ками-сама, неужели это… последний Учиха?» Он слышал о таком, говорили, что в рядах АНБУ служит предатель клана — тот, кто не ушел со всеми — Итачи Учиха. Но у того были черные волосы. А может, это были только слухи? Ведь никто не видел лиц за масками. «Кто же это? Никогда не слышал…» Гончую тем временем снова скрутило и вырвало, на постель он опустился экономным движением. Больше не пытался прогнать навязчивого чуунина, видимо, не осталось сил. Маска, которую он одевал не поворачиваясь, снова и снова, даже в моменты приступов думая о сохранении тайны, в какое-то мгновение показалась посмертной. Умино не любил, когда говорили: «Ох, какой вы хороший человек, Ирука-сенсей!». Потому что это каждый раз напоминало ему в таких вот ситуациях, что значит быть действительно хорошим человеком. Он подошел к койке, осторожно пощупал пульс, раненый был в сознании, но явно ненадолго, если так и пойдет дальше. Умино решился, понимая что рискует. – У вас еще одна маска под этой, я видел, — Ирука аккуратно снял прохладную керамику с лица. — Это вода, выпейте, у вас, скорее всего, уже обезвоживание. Больной открыл только один глаз. Расширенный зрачок практически вытеснил глубокий серый цвет радужки, а само глазное яблоко утопало в кровавых прожилках. «Подходит этому месту», — подумал было чуунин, но заметил в нем твердость. Словно в глазах этого человека было его самое опасное лезвие. Второй глаз, перечеркнутый шрамом, Гончая так и не открыл. «Возможно, последствия ранения — атрофия мышц, слепота…» Раненый пил с рук, устало прикрыв воспаленное покрасневшее веко, Умино поддерживал его, приподняв голову. Отключился тот у него на руках, едва допив. Ирука посмотрел на препараты и свитки в тумбочке. Он разбирался в медицине достаточно, все преподаватели Академии сдавали этот обязательный экзамен — оказание первой помощи. Поставив капельницу, использовал заживляющий свиток — у раненого ноги были в крови — порезы от кунаев иногда доставали до кости. «Ловушка? Не смог увернуться из-за отравления, пока домой шел? Чакры не хватило?» Вопросов было много, Ирука все ждал, когда появится врач, сначала со страхом, потом с нетерпением. Но врач не пришел. Видимо, действительно был приказ сверху. Умино менял капельницу, глядя на исколотые вены на бледной коже и ощущая страх. Что это была за болезнь, если она так изолировала? Надо будет просмотреть в штабе личные дела, нет, к АНБУшным его не допустят, но по лучшим ученикам Академии прошлых лет можно попробовать установить, кто из них прошел этот сверхсложный экзамен в специальные войска. «Светлые… серебристые волосы… я не помню его, он старше классом учился или младше? Скорее старше, среди младших не было детей с таким оттенком волос…» Ирука просидел в палате до утра: сходил за шваброй в туалет, вымыл пол. Ужасно не хватало свежего воздуха. Душный, пропахший лекарствами, теплый воздух сектора ощущался липким. Но больного периодически била крупная дрожь и он искал руками одеяло, чтобы завернуться в него. Умино осторожно выглянул в коридор — по-прежнему очень тихо — он прошел до хозяйственных полок, которые по стандарту всегда располагались в одном и том же месте во всех секторах. Разглядел одинокий серый чайник, пару стаканов и внизу несколько одеял. Забрав одеяло, Ирука поморщился — тонкое, старое. Но почему? Это же отделение для элитных бойцов. Он оглянулся на выход и увидел указатель — «С». От лица отхлынула кровь. Спеша, Умино перепутал повороты — сектор «С» — сектор смертников, неизлечимых. Здесь было тихо и безлюдно, и врачи сюда поэтому заходили нечасто. Потому что большинство их пациентов уже умерло. Этот, видимо, был последним. Ирука поморгал, выдохнул, и, прихватив чайник, вернулся в палату. Он больше не опасался шуметь, напротив, хотелось шума, жизни, движений. В знак явного, бурного протеста. Неизвестно чему. Просто так. Просто смерть всегда казалась ему несправедливой. Глядя на керамическую маску, продолжающую хищно скалиться на тумбочке, чуунину отчего-то подумалось, что ее владелец ужасно упрямый. Он ведь выжил. Даже здесь. *** Судя по часам, было уже утро. А утром горячий чай очень кстати. Еще раз сменив капельницу и замечая, что дыхание больного выравнивается, Ирука порезал яблоки складным карманным ножом. Ему пора было на работу. Бессонная нервная ночь никак не способствовала утреннему энтузиазму, но выбора не было. Ирука умылся и перетянул хвост. Почти как вчера. Никто и не увидит разницы. Форма давала свои преимущества. По ней никогда не скажешь, где ты спал. Или не спал. Умино оставил на тумбочке яблоки и чай, сделал инъекцию обезболивающего и кровоостанавливающего, и решил использовать перемещение. Вряд ли он сможет кому-то объяснить, что делал в секторе «С» всю ночь. На работе, вежливо кивнув сослуживцам, Ирука взял тяжеленную стопку папок — формировать архив. Очень удачная, пыльная, нудная работа в одиночестве. Тем более, что ему нужно было время просмотреть личные дела выпускников. «Ответственный за разработку препарата — Орочимару. Тот опальный саннин? В тюрьме… Да, точно. Значит это Какаши Шаринган — единственный, кто остался, я даже не знал, что он в селении. Людям сказали, что ушел с Учихами. Тогда сильно все нервничали… Поэтому медиков к нему не пускают? Чтобы не знал никто, что он еще жив? Он тогда был ребенком. Заразная, неизлечимая болезнь… его практически изолировала. Никто не знает, кто он, миссии выполняет один, отлеживается в секторе смертников. Ками-сама… что это за жизнь» Не сказать, что Ируку не пугала эта странная болезнь, пугала — жить живым изгоем, обреченным на одиночество, это было, пожалуй, то, что способно убить быстрее болезни. Но Какаши справлялся. До сих пор. Дорабатывая, Умино обдумывал полученную информацию. Единственный, кто мог что-то посоветовать ему, это Сарутоби-сама. А еще нужно было пойти проверить, как там случайный пациент. Придя домой и с удовольствием приняв душ, Ирука уснул ненадолго. Сны снились беспокойные, сумрачные. После бессонной ночи никак не хотелось просыпаться, вставать, снова одеваться. Взбодрило воспоминание о пропущенном ужине, в холодильнике были любимые суши. А еще недавно он купил совершенно потрясающий ароматный кофе. К часам трем ночи чуунин все-таки поднялся, не стал заправлять кровать, утешая себя мыслью, что еще удастся поспать сегодня, оделся и заглянул в холодильник. «Так, вчерашние котлеты, сыр, хлеб, суши с лососем, ага… бульон — то, что надо». Разогревая и упаковывая по банкам бульон и котлеты, Умино ловил себя на мысли, что вляпался. Но убегать было поздно. Теперь выйти из ситуации и сделать вид, что ничего не случилось, Ирука уже не мог. Кажется, ярлык «хорошего человека» — это почти проклятье. *** – Сарутоби-сама, — тревожным шепотом позвал Ирука. Вламываться ночью в дом уважаемого старика было не только некультурно, но и опасно. Он был чертовски силен, этот Хирузен. Говорили, мог разделать под орех любого дзенина в деревне. – Ирука? — голос не был сонным, не был даже вопросительным, значит Сарутоби уловил его чакру еще у ворот дома. — Проходи. Только быстро. Я занят. «Занят? В четыре часа ночи…» — Да, Сарутоби-сама, — чуунин легко соскочил в комнату с окна, придерживая сумку с едой за спиной. Он вежливо поклонился и отчитался, как если бы это было задание. Сухо излагая факты. – Значит вот он где, пропавший сын Белого клыка… — Хирузен закурил трубку и, глядя на молодого парня перед собой, добавил: — Это крепкий табак, Ирука. Знаешь, почему я люблю крепкий табак? Умино уважительно помолчал. – Потому что он делается из хороших листьев. Сарутоби глянул остро, исподлобья, словно простреливая стоящего перед ним молодого человека. – Раньше было много хороших листьев. И каждый год появлялись молодые побеги. Теперь все по-другому. Тени от неспокойной свечи смягчили пронзительный взгляд старика, сглаживая морщины. – Я писал письмо одним молодым людям, ты очень вовремя рассказал мне о сыне Сакумо. Он нужен мне, этот мальчик. Этот последний лист на его родовом дереве. Хирузен курил и вспоминал светловолосого ребенка с шаринганом и давнюю историю. Данзо убрал Учих, используя эту болезнь, не случайно. Он наверняка догадывался об этой болезни еще до случая с Обито. Но использовал только перед выборами… Учихи были сильным кланом, и они поддерживали кандидатуру Хирузена в Хокаге. Хатаке Какаши стал разменной монетой в этой большой партии. Как ловко он спрятал мальчика, там, где найти его было нельзя даже своим. Недаром Орочимару не мог достать образцы его крови, чтобы поработать над лекарством. Даже он не мог… Какаши был неуловим. Уходил от шпионов Сарутоби, от подчиненных Орочимару и все время, оказывается, был рядом. Какая блестящая партия, Данзо. Ты ведь не так просто спрятал его, не убил и не отпустил со всеми. Что за секрет хранит его кровь? Секрет, который стоил так много… – У меня для тебя задание, Ирука, — Сарутоби говорил с ним властно и спокойно, и Ирука понял в эту минуту, что, возможно, говорит с будущим Каге селения, скрытого в листве. Маятник власти раскачивался давно, но сдвинул его небрежный случай. Умино склонил голову, давая понять, что осознал суть задания. Ему припомнились яблоки. *** Переместившись в сектор «С», тщательно замаскировав чакру, Умино подумал, что да — хорошо, что больницы, по сути, не охранялись. Кто будет защищать больных от родственников и друзей. А пара дежурных на входе — чуунины. Больше для того, чтобы хоть как-то ограничивать поток родственников и принесенной ими еды. Как будто каждый пациент на время пребывания в больнице становился членом клана Акимичи. Идя по знакомому коридору, Ирука мониторил чакру. «Он же жив… еще?» — Это ты? — опередило его приветствие, голос едва слышался в темноте, видимо, шиноби не включал свет, либо не захотел, либо не смог. – Да, АНБУ-сан. Вы выключили свет? — Перегорело, — безразлично. Естественных источников света не было, поэтому Ирука снова прошелся до хозяйственных полок. Нашел одну кривобокую свечу. Умино не стал говорить дзенину, что знает его историю и имя. Просто достал принесенную еду. – Поешьте, — чуунин достал принесенную банку с бульоном. Но когда в маленькой комнате запахло едой, Гончая болезненно дернулся, пытаясь смягчить позывы рвоты. – Не надо… — он дышал неглубоко, отворачивая голову, — интоксикация не прошла еще. Умино торопливо закрыл крышку, досадуя на себя и на ситуацию в целом. – Простите, АНБУ-сан. Какаши молча кивнул. Он что-то обдумывал, и наконец спросил: — Ты не боишься… заболеть? — Эта болезнь не передается по воздуху или через прикосновения. – Читал мое дело? — подозрительно и удивленно. – Не совсем, — Ирука не любил врать, — смотрел выпуск Академии, а потом исторические выписки по кланам. Многие люди суеверны и боятся неизвестного. Но я не суеверный. «Я не боюсь», — услышал Хатаке. Заявление глупое, смелое и было бы смешным. Если бы он не прожил всю жизнь в одиночестве, если бы ему сразу не объяснили, что прикасаться к нему смертельно опасно, что его жизнь должна быть потрачена на благо Конохи. Когтистые перчатки, маска, а затем еще одна. Он почти никогда не снимал их. Почти ни с кем не говорил. Только со своими собаками. Наверное, и был жив он исключительно благодаря им. Это было единственное доступное ему общение. А сейчас этот человек предлагал призрачную надежду на понимание. На мгновение стало удушающее больно, так, как не было никогда. Это был первый человек, который говорил с ним вот так — открыто, как Обито. Обито… который умер, так и не узнав, на что обрекает своего лучшего друга и родной клан. Учихи знали об этой болезни, но молчали, сохраняя закрытость от чужаков, слывя высокомерными и надменными типами из-за этого. Никаких сторонних браков, случайного секса, неразрешенных союзов. Они умирали на поле боя. Не щадя себя, потому что всегда знали, что это их единственный шанс — сохранить тайну. Ведь в госпиталь было нельзя. А попытки ниндзя-медиков клана найти лекарство провалились, им не хватало уровня и квалификации. Возможно, внучка Первого смогла бы помочь, но она никогда никому не подчинялась и заставить ее было нельзя, а просить клан опасался, боясь раскрытия своей тайны. Хоронили их тоже свои. Идеально отлаженный механизм. Только Обито был слишком молод, он еще ничего этого не знал, так думал Какаши уже потом, после разговора с Данзо, осознавая ситуацию и свою новую жизнь. В итоге паранойя Учих сбылась — как только люди узнали о болезни, их прогнали. Как позор, мерзость, нечто страшное; вчерашние друзья, достойные восхищения, страшили. Данзо постарался как можно больше рассказать о болезни, и сделать это так, чтобы у людей не осталось сомнений в том, что такие соседи им не нужны. – Ослабевает иммунитет, и больной может умереть от любой болезни, даже от гриппа, — говорил тогда Данзо, — вам нужны такие шиноби? «Такие слабые работники?» — подразумевал он, рассказывая о ситуации совету.– Кто захочет работать с ними? Кто предложит деньги за их службу, узнав, что они больны? — склонял он совет дзенинов. — А безопасность? Достаточно капли крови, пролитой не там где надо или случайной связи и все — заражение! Всему населению угрожает опасность. Коноха может потерять репутацию. Мы не можем выглядеть слабыми. Ирука читал стенограммы тех бесед и думал невольно: «Но если попытаться создать лекарство, а до этого соблюдать меры безопасности, и вообще ввести обязательную практику — использование презервативов? Обязать шиноби использовать их. Это сохранит не только от этой безымянной и неизвестной болезни, но и от многих других». Коноха нуждалась в этих мерах, моральный облик деревни давно был не так сдержан, как во времена Минато. Данзо уважал силу и политику, но детали его не волновали. – Поставлю систему, у вас слабость, — Ирука поискал препараты в тумбочке. – Спасибо, — отводя взгляд, ответил Какаши, и Умино ощутил за этим жестом глубоко запрятанное одиночество. Были правила. Гончая никогда не нарушал их. Фактически только правила и составляли его жизнь. Человек рядом казался из другого мира. Ощутив пальцы на своей коже, ищущие вену, чтобы воткнуть туда иглу, Хатаке закрыл глаза. Слишком личное прикосновение. Он всегда ставил капельницы сам. Никто и никогда его не касался с момента заражения. Разве он забыл обещание дожить свою жизнь, не навредив никому? Быть только слепым оружием гнева Листа, не желать ничего для себя лично? Ирука, сидевший рядом на койке, молчал. Он видел этот момент неподдельного удивления и ломкой, хрупкой боли. Нечто постыдное, потому что раненый не мог поднять на него взгляда. Его сомнения сейчас, без маски АНБУ, читались даже по той небольшой части видимого лица, что не скрывала вторая маска.Чуунину в это мгновение подумалось, что большей уязвимости он не видел даже в детях, которых учил в Академии. Умино молча погладил синяки на коже на сгибе локтя, видимо, от неудачных попыток поставить систему ранее. Какаши вздрогнул, но промолчал. В этом вечере было много личного. Хуже того, чуунин понял, что то, что сладко отдавалось в груди каждый раз, когда пальцы касались бледной кожи, было собственным сердцем.