Хороший человек

Ухаживать за штабным чуунином у дзенинов было чем-то вроде хобби: навязчивые прикосновения, липкие взгляды, пошлые комплименты — Ирука пару раз едва избежал куда более серьезных проблем на общих вечеринках, чем принято писать в отчетах о взятом больничном. Он устал от домогательств и навязываемой роли жертвы. Здесь, в родной деревне, это удручало и опустошало. Но чуунин даже по званию не мог позволить себе грубо разговаривать с дзенинами, он был им не ровня. Возможно, поэтому нутро отозвалось на того, кого внутренний сканер прочитал как «безопасный». Этот АНБУ не бросится на него, не позволит себе лишнего, не станет… Ирука еще раз посмотрел на осунувшееся лицо — даже под черной матерчатой маской черты лица казались приятными. — Вам нужен уход, постоянный. Вы могли бы побыть у меня, пока выздоравливаете. Какаши ответил резко. Видимо, сработали рефлексы. — Нет, есть приказ. — Он касается медицинского персонала. Я не медик, — гнул свое Ирука. — АНБУ не имеет право жить с кем-либо из гражданских. «Ну да. Чуунин для него гражданский. А вот это вряд ли, дзенин-сан» — Я не гражданский. Если вы не заметили протектор. Хатаке понимающе кивнул и пробормотал: — Простите, я не хотел вас обидеть. Он умолчал о том, что из-за шарингана, пульсирующего протуберанцем боли в голове, сейчас почти не видел. Какаши обдумывал какое-то время. Не было приказа, заставляющего его находиться только здесь. По идее, он мог передвигаться по селению свободно. То, что он ограничивал свое общение и передвижение, было страхом случайного и неоправданного риска — заразить кого-то. Уничтожить безопасность в родной деревне. Данзо-сан так много говорил ему о риске много лет назад… Умино перебирал восстанавливающие свитки, изредка поглядывая на замкнутого, нечитаемого дзенина. А Какаши оценивал ситуацию. «Это достаточно безопасно для чуунина?» — думал АНБУ, ловя себя на мысли, что хочет согласиться. Дней семь не больше. Пока не сможет ходить и обслуживать себя. Немного общества. Мелкое, постыдное, такое жалкое желание. Хатаке долго молчал. Он не мог примирить в себе страх за жизни других людей и горькое, стылое одиночество. Ирука видел прилипшие ко лбу влажные волосы, подрагивающие пальцы с практически белыми с синевой ногтями, запавший видимый глаз, нестабильность чакры, общее истощение. Этот шиноби будет выздоравливать еще долго. Но приходить сюда каждый раз вот так было нельзя. Однажды чуунина могут поймать и будут ненужные вопросы. А к сенсорам после разговора с Сарутоби Ирука не хотел. — Где вы работаете? — сухой нейтральный тон, как на допросе. — В Академии, и в штабе. — Детей учите? — скорее утверждение, чем вопрос. — Да. — Вам не позволят жить со мной, — в категоричности интонаций прозвучало облегчение. — Потому что вы мужчина? — Ирука спросил прямо, и продолжил. — Мои предпочтения не будут вас беспокоить. Он сознательно сменил тему и обозначил свою ориентацию, чтобы уйти от вопроса о разрешении такого перемещения в принципе. Предполагалось, что Ирука поставит в известность руководство больницы, но в темных доброжелательных глазах чуунина где-то на самом дне была нечитаемая пленка приказа Хирузена. Он не был даже дзенином и в прямом столкновении проиграл бы, был прочитан и возможно убит, но на него работало время и капельница с препаратом, в которой сегодня было еще кое-что. Так что Ирука тянул время и обсуждал стандартные вопросы с присущей ему вежливостью и вниманием. Социальная маска сострадания и отзывчивости сейчас ощущалась как чужая фарфоровая. Каждый из них скрывал что-то свое. И предполагая, что болезнь дзенина изолировала, Ирука перешел в плоскость личного, подозревая отсутствие опыта у противника. Он был штабным, учителем Академии, но опыт социального взаимодействия у него был гораздо больше. Пусть дзенин считает, что это личная симпатия и позволит увести себя без сопротивления. Надо сказать, Какаши смешался. Он с долей удивления ответил после минутного молчания: — Нет, потому что я болен… и это заразно. Вы можете заболеть и заразить других. — Я читал об этой болезни — проводя лекции и проверяя домашнее задание, я не смогу никого заразить. Недавно у нас появился новый преподаватель тайдзюцу — Гай-сенсей. Так что от практических уроков я свободен. Немного странный, но очень талантливый шиноби. Он ранга дзенина, не меньше, но… — Ирука запнулся. — Простите, что-то я разболтался, — смущенная улыбка и снова извинения. Двигался он минимально и очень медленно, внешне расслабленный и спокойный, внимательно наблюдая за состоянием раненого. Ирука знал, что Гай не шел сдавать на дзенина, потому что не хотел работать с Данзо. А еще, видимо, потому что темпераментного и чудаковатого шиноби никто не понимал, и хотя бы одной достойной рекомендации от старших по званию у него не было. — Я хотел сказать, что смогу доказать комиссии, что, во-первых, способен соблюдать меры безопасности, во-вторых, что эта болезнь не требует такой изоляции, как ваша, — искренне поделился чуунин. — Клан Учих прогнали из-за этой болезни, — веско добавил Какаши. — Время сейчас изменилось. Я знаю, кто нас выслушает. А люди прислушаются к нему. Сарутоби-сама сможет помочь. «Сарутоби-сама?» Какаши знал, как выросло влияние этого старика, настолько, что даже после того, как Данзо стал Хокаге, многие хотели видеть Хирузена на его месте. «Это измена», — Какаши попытался собраться. Хотя он сам видел — конфликты внутри деревни ослабляли ее перед внешним врагом. — Если вам не положен медперсонал, нет смысла находиться здесь, — Ирука говорил мягко, но Какаши чувствовал за словами настойчивость. «Что Данзо сказал тебе, что не хочет, чтобы селяне прогнали тебя, как Учих?» — Ирука вытирал яблоки, аккуратно нарезая их на тарелку. — Квартира на окраине, нас никто не будет беспокоить. — Зачем это вам? — внезапно прямо спросил Какаши. И Умино вздрогнул про себя, все-таки перед ним был АНБУ. — Вы мне понравились, — спокойно ответил Ирука. Он встал и церемонно поклонился. — Я прошу прощения, если проявил неуважение. Молчания стало вязким. Чуунин выпрямился: — Мы служим интересам одной деревни, пожалуйста, примите мою помощь. Какаши моргнул, картинка реальности у него перед глазами стала расплываться, говорил и улавливал суть беседы дзенин только благодаря силе воле. Он действительно нуждался в помощи. Это был не вопрос. Хатаке проваливался в стук собственного сердца, пытаясь сморгнуть алые пятна перед глазами, а когда очнулся, чужие пальцы осторожно жгли его кожу прикосновением, проверяя пульс. Какаши с трудом перевернул мысль в тяжелой, полной сырого тумана голове: — Что-то не так… Ирука медленно выдохнул и стал собирать вещи в палате, стирая следы собственного присутствия, после того как АНБУ отключился. Вероятно, он только что совершил акт измены по отношению к Данзо, но не по отношению к ценностям, в которые верил. Ирука сложил печать перемещения, только сейчас ощущая, что спина мокрая от напряжения. *** Больной спал под капельницей вторые сутки. Поставив скрывающие чакру и звук печати на стенах своей квартиры, Ирука по-прежнему ходил на работу, готовил ужины и здоровался с соседями. Ничто не должно было выдавать присутствие его нового жильца. Точно выверенный ритм, стандартные фразы, кивки знакомым. Умино знал, как рискует, и дело было не в болезни в крови Гончей. Сарутоби-сама недвусмысленно дал понять, что Данзо уничтожит чуунина, если узнает, что он прячет Хатаке Какаши. Последний шаринган в Конохе. Ирука понимал, что это не могло длиться вечно, но ему было нужно выгадать время для Хирузена. Тот попросил всего несколько дней. Возвращаясь домой, смотря на обессиленного спящего, Умино ловил себя на мысли, что внутри что-то переворачивается, когда он думает об одиночестве этого человека. «Никто не касался его с детства?» — Ирука поднял взгляд со стопки тетрадей и вгляделся в капельницу. «Еще десять минут, затем снова дать немного снотворного». Но Какаши очнулся раньше, оглядел комнату, и, увидев сквозь сеть приоткрытых ресниц приближающегося чуунина со шприцом, почувствовал, что что-то не так с этой иглой. Он дернулся, перехватывая руку, но в тоже мгновение в шаринган будто вогнали раскаленный сембон. Пол-лица обожгло болью и этого момента хватило Ируке, чтобы сбросить захват и всадить иглу в основание шеи. Смотря в распахнутый туманящийся серый взгляд, Умино ощутил себя предателем. Это доверие было хрупким, практически неощутимым. Он уничтожил его только что. На сердце потяжелело. — Прости меня, — прошептал чуунин. Он сидел еще долго возле футона, слушая глубокое дыхание, а затем принялся накладывать сдерживающую печать. Хирузен дал этот свиток на всякий случай. Печать подчиняла тело, лишая его возможности двигаться. Но сохраняла циркуляцию чакры и не мешала организму выздоравливать. Теперь в снотворном не было необходимости, хотя Ирука предпочел бы его, нежели смотреть в полный укора взгляд на следующее утро. Гончая больше с ним не говорил. Он, видимо, подчинился ситуации, не имея возможности, а точнее сил, чтобы ее изменить. Но Умино не собирался оставлять в и без того странной ситуации еще больше непонимания. — Прошу тебя, выслушай, — Ирука говорил тихо и спокойно, — я не изменник, и не причиню вреда. В тот момент он неосознанно перешел на «ты». И когда осознал это, мучительно покраснел. — Вы будете свободны, и у вас будут ответы, доверьтесь мне, прошу вас, Хатаке-сан, — Ирука впервые дал понять, что осознает, кто перед ним. Дзенин не посмотрел на него, равнодушно изучая что-то на стене. Он молчал, и даже не спрашивал, что ему капают. Умино покусал щеку изнутри в попытке сдержать эмоции на лице. «Я просто буду выполнять то, что должен», — разочарование прогибалось под давлением слишком личных переживаний. Ирука сидел рядом какое-то время, обдумывая что-то, затем поднялся, поставил чай, принял горячий душ и сел за работу. Ощущая себя на пороге либо большой удачи, либо большого провала, Умино посмотрел на свой хорошо заточенный карандаш. «Возможно, через пару дней я тебя не увижу никогда. Мы погибнем или ты убьешь меня. Но кое-что я еще могу сделать. Не для АНБУ, дзенина, а для человека». Раздел больного Ирука в первый же день, вещи постирал и высушил, но грязь после миссии на теле так осталась. Как и кровь. Свитки, которыми были обмотаны ноги от колена до стопы, остановили кровотечение и работали как абсолютно безопасный двусторонний герметик. Специальные для его случая. Умино откинул одеяло и осторожно надавил на мочевой пузырь, Какаши вздрогнул, посмотрел на него со смесью раздражения и усталости и кивнул. Придерживая его член, пока тот отливал, чуунин смотрел на бурые потеки крови на коже. Могла ли высохшая кровь быть заразной? Вдруг? Открытых ран на теле не было. Осторожно оттирая кровь принесенным полотенцем, Ирука решился. Он набрал горячую ванну. Лихорадка спала, интоксикация отступала. Но кожа после температуры была липкой, и это наверняка было неприятно. — Что ты делаешь? — Какаши не смог смолчать, когда чуунин подхватил его под колени и лопатки. Ирука, откровенно говоря, опасался, что его подведет собственный голос. Но голос подвел дзенина: –Ты можешь заразиться… Какаши ощущал, что личных прикосновений слишком много. Его нервная система была перегружена, потому что существовали вещи, которых он не знал, осознавал — да, но жил, сознательно игнорируя и избегая. Чуунин касался его без брезгливости и страха, он, несомненно, получил задание… возможно от Хирузена, наверняка в обход распоряжению Данзо, но какова бы ни была его цель, он действительно не боялся. Но, кроме этого, было нечто личное в том, как этот школьный учитель его трогал. Ирука уловил этот скачок паники где-то на дне устремленного на него взгляда и впервые ощутил себя на месте тех, кто его преследовал. — Я обещал вам, — Умино посадил его в ванную, — свою помощь и безопасность. Он сказал это еще и потому, что намеревался снять повязку с шарингана, чтобы вымыть всклоченную серую голову, а для этого собирался надеть блокирующий чакру браслет. Застегивая его на светлой кисти, Ирука кожей ощущал недоверие: он лишил шиноби возможности защищаться, вряд ли тот верил ему на слово. Но выбора не было. С активированным шаринганом Гончая угробит и чуунина, и себя заодно, после такой болезни. Умино осторожно сняв повязку с глаза, потянулся за маской. — Не снимай. Бесцветный тон едва ли можно было принять за просьбу. Но Ирука кивнул: — Как скажете, Какаши-сан. Умино сложил печать для создания теневого клона, чтобы он поддерживал дзенина, не давая ему соскользнуть и нахлебаться воды, а заодно и мыл голову. Проходясь мочалкой по жилистому, подтянутому телу, Ирука ловил себя на мысли, что касаться его приятно. Худощавый, отощавший после болезни, дзенин не обладал какими-то страшными отметинами болезни. Обычная кожа, только разве что светлая — не до загаров и солнца, видимо, было ее обладателю. Рука скользнула в пах и Умино почувствовал, как помимо воли Какаши вздрогнул. Он не сказал ни слова, клон мыл ему голову, это позволяло опустить лицо, скрывая его под мазками пены, но Ирука ощутил, как нечто болезненно отозвалось в его пациенте. Кто-то касался, слишком лично, но Какаши не знал, как реагировать. В памяти существовали только абсолютная изоляция с детства, и вбитый осознанный страх прикосновений. Умино был бы плохим учителем, если бы не улавливал не только уровень подготовки к уроку, но и эмоциональное состояние своих учеников. Этот человек не был его учеником, но его собственное тело превратили в табу и не научили, как с этим справляться. А учить Ирука все-таки умел. — Все в порядке, Какаши-сан? — голос звучал тихо, внимательно. Умино убрал клона, включил душ, смывая пену с волос, он хотел увидеть взгляд человека, которого, вопреки здравому смыслу, буквально втащил в свою жизнь. Но тот головы не поднял, тогда Ирука придержал его за подбородок и сам заглянул в глаза. То, что он увидел, ему не понравилось. «К нему в АНБУ применили какие-то техники внушения? Или это психологическая травма из-за такой длительной изоляции?» Когда самоконтроль летит к такой-то матери у шиноби в ранге дзенина, это значит, шлюзы его психики, которые отвечают за контроль, переполнены. «Слишком много чужих прикосновений для тактильно изолированного, как я не подумал… в АНБУ принимают препараты, чтобы функции половой системы заморозить, ничего личного не позволяется, а тут у меня дома за пару дней препарат из крови вывелся, впервые за его жизнь…» Шиноби била крупная нервная дрожь, он не мог справиться с перенапряжением, в которое рухнула психика из-за внезапной эрекции и вбитого, возведенного спецтехниками Данзо до предела, страха собственных желаний. Ирука ругался про себя отборным чуунинским матом. Он ударил эту маску по самому уязвимому месту, и она раскололась у него в руках. Надо было что-то делать. Умино опустился на колени возле ванной, собираясь с мыслями. — Все хорошо, это нормально… то, что ты чувствуешь. Он придвинулся ближе, ласково приподнимая Какаши за подбородок, ища его взгляд. Глаза у того были практически стеклянные, потерянные. Ирука обхватил под водой основание члена. — Ничего плохого не случилось, доверься мне… ладно? Все нормально… — он ритмично двигал рукой, понимая, что первый раз будет недолгим. Для дзенина, возможно, это было унижением, сама ситуация, нехватка контроля за реакциями. Стараясь смягчить обезличенный момент разрядки, Ирука приподнялся, целуя через влажную маску приоткрытые в сдавленном стоне губы, осознавая, что в собственных штанах становится тесно. Ополоснув под душем, а затем заворачивая в банное полотенце совершенно измотанного Какаши, Умино не смог снова положить его на пол на футон. Ирука отнес его на свою кровать. Теплее все-таки после ванны, не хватало только простуды на фоне истощения. Но дзенин понял его намерения по-своему: совершенно раздетый, на чужой кровати, после того, что было в ванной, видя приличный стояк у парня, которого в данный момент не мог просчитать из-за слишком ограниченных социальных контактов, Какаши пробормотал: — Если ты хочешь… секса со мной, надень презерватив… эта болезнь неизлечима. Он не пытался спорить, отговаривать, просить. Слыша, как Какаши с трудом произносит это предложение, Ирука побледнел. Там, в ванной, он обещал этому человеку безопасность, а случилось нечто, чего он не сумел предвидеть. Нервная система Гончей, находившаяся на грани истощения длительное время, сейчас отыгрывалась на нем. Какаши не смотрел на человека перед собой — отведя взгляд, он пытался как-то справиться с чувством беспомощности. Он привык оценивать себя как того, чьи интересы и желания не учитывались. Его жизнь нужна была только чтобы выполнять задания, за которые не брались другие, в ней не было другой ценности; изломанные, исковерканные представления о чувстве нужности — это все, что у него осталось. Но это не помогало осознать ситуацию и справиться с ней. Ирука залез на кровать, закутывая раненого в одеяло, чувствуя непрекращающуюся дрожь. — Это не то, что ты думаешь… я не стану… Умино обнимал его крепко, повторяя что-то ободряющее, больше не стремясь заглянуть в глаза, позволяя один единственный раз за всю жизнь Гончей спрятать лицо не под маской, а в тепле человеческих объятий. Эрекция опала, это внезапное осознание, каким его увидел со стороны невольный пациент, задело. Перебирая серебристые волосы, Ирука понял, что это дело стало личным, чужая боль ударила в него, прошла под жилет и там осталась. Ирука привык быть один, давно не верил в любовь, в случайные счастливые встречи, но видимо у ками-самы свои планы на таких людей.