Медиум

Дурное предчувствие терзает Гэвина с самого утра, достигает пика, когда он паркует машину у неприметного домишки — с трудом вклинившись между автомобилей с мигалками — и выбирается на раздолбанный асфальт. Что-то гадкое непременно должно произойти, и это точно не убийство, ради которого Гэвин приехал: гадость человеческих (и нечеловеческих) преступлений давно уже не воспринимается лично. Нет, предчувствие сулит что-то персонально Гэвину Риду. Так что он ощущает самое настоящее облегчение, взбегая по расшатанному крыльцу в дом и среди утянутых в комбинезоны экспертов натыкаясь взглядом на безупречный серый костюм. Это все объясняет. Ну точно. Коннор поворачивается и смотрит прямо Гэвину в глаза, словно услышал шаги или почувствовал запах (невозможно в такой суматохе, но Гэвин верит, что он способен) — и за год он стал, кажется, только более красивым и более лощеным, но его взгляд все такой же. Словно он знает секрет, который никогда не расскажет такому ничтожеству. Рядом с ним Гэвин всегда чувствовал себя не дотягивающим до определенной планки. — Детектив Рид, — роняет он, пока Гэвин плавится в этом «прекрасном» ощущении, о котором успел позабыть и которое совсем не рвался вспоминать. — Очень рад вас видеть. Судя по равнодушному тону, он совсем не рад — надо же, они теперь на «вы», не то чтобы Гэвин удивлен. — Агент, — он взмахивает рукой и считает любезности на этом законченными, — что ж, расскажешь мне, что тут произошло? Или я отрываю тебя от важных дел? Коннор улыбается с видом человека, утомленного чужой придурью. Краем глаза Гэвин успевает увидеть, как эксперт качает головой и отходит, — но сам он слишком занят тем, что до боли сжимает зубы. Любезность дается ему нелегко. — Что может быть важнее, чем ваше долгожданное явление, Рид, — улыбка Коннора становится шире, хотя глаза совсем холодные, — опоздание всего-то на сорок минут, приятные изменения. Коннор никогда не опаздывает, и Гэвин едва не начинает оправдываться, что задержался из-за отчета по предыдущему выезду, но вовремя прикусывает язык. Он сюда не оправдываться приехал, да и вряд ли Коннору нужны его оправдания. Он просто язвит, ничего нового. — Что ж, тогда наш клиент уже хочет покончить со всем поскорее и отчалить в морг? — хмыкает Гэвин, — или тебе хочется пообщаться с ним подольше? Теперь полюбил холодных парней? — Может, мне всегда нравились безжизненные тела, — непринужденно парирует Коннор, — во всех смыслах слова. И, пока Гэвин переваривает оскорбление, он проходит мимо, отодвигая того с дороги. Гэвин чувствует запах его одеколона — горький и острый одновременно, — чувствует прикосновение. Оно длится долю секунды, но этого достаточно, чтобы Гэвин пошатнулся. Он хочет сказать себе, что от ненависти. Но это не от ненависти. — Ой, да пошел ты, — бормочет он себе под нос, в бессильной злобе глядя, как Коннор исчезает в дверном проеме, из которого одна за другой вырываются вспышки фотоаппаратов. Он почему-то ждет, что Коннор оглянется — но тот не оглядывается. «Их клиент» действительно никуда не спешит. Выпитый в машине кофе невольно подступает к горлу, хотя Гэвин видел трупы и пострашнее. Это просто нервы, спешит он себя успокоить, просто внезапная встреча подействовала на него размягчающе. Он надевает протянутые очередной белой фигурой бахилы, следя, как Коннор огибает тело. Он без бахил, просто иногда переступает что-то, невидимое обычному человеческому глазу — и никто не возражает. У Коннора не человеческий глаз, и все присутствующие об этом знают. Он присаживается на корточки, наклоняясь к телу, и Гэвин заставляет себя шагнуть вперед. Он не будет стоять тут и хлопать глазами, пока Коннор делает всю работу — и только укрепляется в своем высокомерии и чувстве превосходства. Как будто ему нужно укрепление в этом дерьме. Труп изуродован так, что на первый взгляд невозможно определить причину смерти. Запах крови душит и залепляет рот, но Гэвин все равно достает блокнот и делает несколько пометок. Пустые глазницы трупа и темные глаза Коннора следят за каждым его движением. Гэвин не спрашивает ни имя покойника, ни возраст или обстоятельства жизни, ничего такого тривиального — обо всем этом ему, несомненно, сообщат эксперты, — сейчас его интересует только то, что может сказать лишь Коннор. — Ну что ж, я весь внимание, — тянет он, стараясь скрыть приступ дурноты, — скажи что-нибудь интересное. Коннор еле заметно качает головой, и в его взгляде Гэвину мнится нечто, совсем не похожее на снисходительность, но оно тут же исчезает, оставляя только пустоту. Коннор протягивает руку, шевелит пальцами, словно к ним привязаны ниточки, а снизу вот-вот появится марионетка. Однако вместо марионетки с его пальцев слетают голубоватые искры, в которых — если приглядеться — можно увидеть, что искры на самом деле крошечные знаки (Гэвин не приглядывается). Он уже видел это представление. Он точно знает, что труп не вскочит и не набросится на него — и все же каждый раз ждет чего-нибудь такого, экстремального… Коннор встряхивает рукой, и искры исчезают. Зато вместо них все вокруг вспыхивает, а когда свет затухает, на полу, стенах и даже потолке проступают многочисленные следы — брызги и потеки крови, отпечатки, какие-то пятна. Вокруг тела мерцает тусклый светящийся контур, отпечаток постепенно угасавшей жизни. Эксперты принимаются щелкать фотоаппаратами, шелестят упаковки от пробирок. — А труп? — спрашивает Гэвин. Коннор вскидывает на него взгляд и хмурится. Он делает вид, что не понимает вопроса, и Гэвин снова начинает злиться. С Коннором так тяжело разговаривать и не злиться — всегда было тяжело, а сейчас ничуть не легче. Кто бы знал, чего Гэвину стоит не устраивать перебранку при посторонних. Этот кто-то точно угостил бы его приличным кофе и дал бы конфету в награду. Но у Гэвина и так чувство, что все вокруг читают его мысли и считают его приставучим идиотом, а прежде всего Коннор так считает, и только поэтому Гэвин с огромным трудом, но все же продолжает держать себя в руках. Не так-то просто, когда Коннор поджимает свои идеально изогнутые губы, а его пальцы — Гэвину почему-то хочется прикоснуться, — сжимаются и разжимаются, наводя на всякие нерабочие мысли. — Я уже посмотрел все, что нужно, — произносит Коннор как будто неохотно, — могу тебе на карте нарисовать все повреждения. Ух ты, они снова на ты, но зарождающееся злорадство (или это ликование? Точно не ликование!) заглушается смыслом слов. Да, иногда Коннора вызывают только для того, чтобы найти неочевидные улики: он проявляет все, имеющее отношение к смерти, и в правильном порядке и подробностях… Но все же чаще он нужен для другого. Коннор медиум. Его работа — разговаривать с мертвыми. Ну так какого черта он не разговаривает с покойником? Наверняка безглазому парню есть о чем сказать. — Какого черта, Коннор, — говорит Гэвин вслух. Ему сейчас не до капризов, торчать в компании мертвеца даже лишние десять минут неприятно, а если Коннор откажется сотрудничать, то они тут на всю ночь. — Это ты типа в пику мне? А об остальных ты подумал? — и он взмахивает рукой в направлении старательно игнорирующих разговор экспертов. — Или тебе пофиг, что жалкие простые смертные вроде меня будут торчать тут часами? — Дело вообще не в тебе. — Ой, да ладно… — Я устал, — произносит Коннор сквозь зубы, и теперь в его тоне нет оттенка насмешки, как еще пять минут назад — он словно расстроен и зол и совсем не хочет задеть Гэвина. — Устал, ясно? Он что? Устал? — Сколько у тебя было сегодня вызовов? — спрашивает Гэвин и тут же едва не откусывает себе язык. Ему совершенно не нужно знать, что там за вызовы были у Коннора и какие, чем он сейчас занимается, как он живет. Времена таких вопросов прошли. Слава богу, говорит себе Гэвин. И повторяет: слава богу! — Слушай, это всего одно тело, а потом я сам отвезу тебя домой, — в приступе великодушия предлагает он, — но мы тут для того, чтобы делать свою работу, — слова немного фальшивят на языке, но Гэвин упорно продолжает: — и если бы из-за усталости… Коннор взмахивает рукой, прерывая его речь — а ведь Гэвин пытался быть дружелюбным! — и снова склоняется над телом. Его пальцы светятся еще ярче, свет завораживает, пока он опускается все ниже, к самому лицу трупа, и мгновение Гэвин весь сжимается от отвращения — он и забыл, как это дерьмо похоже на поцелуй. Но Коннор никого не целует: его рука обхватывает шею мертвеца в пародии на ласку, а потом он вдруг резко отклоняется назад, вырывая из тела блеклый силуэт. Гэвин отшатывается от неожиданности: к такому нельзя привыкнуть. Силуэт встает из трупа — прямо, словно граф Дракула из гроба в древнем фильме. Делает несколько неуверенных, шатающихся шагов к окну, его движения странные, как в прокрученной задом наперед пленке. А потом тело страшно дергается, и брызги крови разлетаются от него в разные стороны, оставляя на всех поверхностях светящиеся пятна. Коннор резко вдыхает. Выпрямившись, он хватает призрак за руку — тот пытается сопротивляться, — притягивает к себе и с силой вталкивает назад в тело. Тишина обрушивается, мир будто бы замирает, устрашившись жуткого зрелища. Так всегда бывает, когда Коннор делает свою работу. — Что с ним произошло? — откашливается Гэвин. Коннор поднимает голову. — Ты детектив — ты и выясняй, — и минутное сопереживание Гэвина заканчивается так же стремительно, как началось. Он поднимается на ноги (колени протестуют), раздраженно разглядывая Коннора сверху вниз: тот сутулится и трет плечи руками, и Гэвину совершенно иррационально хочется предложить ему свою куртку, но он, конечно, не предлагает. — Спасибо за совет, — вместо этого говорит он, — если ты не будешь плакать без моего общества, то я пойду осмотрюсь. Коннор отворачивается, не удостаивая его ответом. Он плакать не будет. Так что Гэвин действительно идет осмотреться. Он медленно обходит дом, стараясь не мешать экспертам и хоть как-то сосредоточиться на работе, а мысли прыгают туда-сюда, ни на чем надолго не задерживаясь. В его голове всплывает то взорвавшееся кровью тело, то вкус кофе, то слова Коннора, с которыми тот выходил из квартиры Гэвина год назад — чтобы не вернуться. Обидные слова. Гэвин отказывается видеть в них хотя бы намек на правду. Они просто не подходили друг другу — секс, как выяснилось, только половина успеха в отношениях. Ему не стоит думать о сексе на работе, рядом с мертвым телом, да и рядом с Коннором — кто знает, что ему там нашепчут призраки? — но Гэвин все равно думает. Он слишком взбудоражен, чтобы волноваться о деле, ему нужно поехать в участок и сосредоточиться в рабочей обстановке, а еще лучше поехать домой, подрочить в душе (совсем не вспоминая о Конноре) и завалиться спать. Тогда утром он снова чудесным образом превратится в профессионала. Сейчас он просто придурок. Слишком яркое освещение выдергивает его из пучин самокопания: он обнаруживает себя в небольшой комнате, которая служила кладовкой и прачечной — бедром Гэвин пребольно ударяется о край стиральной машинки, под ногами шуршит корзина для белья, а в лицо лезет привешенная к краю полки шина, и Гэвин несколько секунд моргает, чувствуя себя еще глупее, чем прежде. На стене между полками темнеет пятно. Гэвин отворачивается было — ну мало ли у кого какие пятна на стенах, у него дома стенки тоже не идеальные, — но краем глаза ловит движение и замирает. Пятно ведет себя странно. Оно будто… двигается? Гэвин судорожно вспоминает свой путь сюда: выходит, эта каморка граничит как раз с комнатой, в которой лежит труп, да и гул голосов за стеной подтверждает предположение. И пятно, которое не сидит на одном месте, как все порядочные пятна, сразу наводит на размышления. Гэвин открывает было рот, чтобы позвать Коннора… Но пятно будто подмигивает ему. На поверхности появляются небольшие выпуклости, и Гэвин протягивает руку раньше, чем успевает включить мозги. Потом-то он, конечно, свалит все на тяжелый день, и внезапную встречу, и безглазый труп, но это потом — а сейчас пятно взрывается прямо ему в лицо. Он видит изуродованное до неузнаваемости лицо: пустые развороченные глазницы, оскаленный рот — у него нет губ, успевает понять Гэвин, — когда грохот оглушает, а на голову Гэвину валятся шины и еще что-то, что он не успевает увидеть, и целую секунду Гэвину кажется, что все, пришла его смерть, он так и сдохнет от очумевшего полтергейста в занюханной кладовке, и Коннору придется общаться уже с его трупом… Что-то бьет его в плечо, потом в ногу, страшное лицо занимает все поле зрения, зубы раскрываются неестественно широко… И вдруг взрываются фейерверком искр-знаков. А следом удар впечатывает Гэвина в стиральную машину, Коннор вырастает перед ним — как будто гораздо выше своего роста, мир на мгновение меркнет — и включается абсолютно нормальным, ослепительно обычным, будто ничего и не было. В ушах у Гэвина звенит. Он все еще жив. — А с мертвым мной ты бы поговорил, — вырывается у него. Он не знает, почему он это сказал. Он не знает, почему он это сказал! Коннор медленно оборачивается. У него рассечена скула, капли крови медленно, неохотно сползают до подбородка. Вокруг глаз темные, почти черные тени, а губы дрожат. Он кажется вымотанным до предела, едва стоящим на ногах. — Идиот, — выталкивает он. Облизывает губы. — Ты идиот, Гэвин. Звучит до чертиков искренне. Ноги у Гэвина запоздало становятся ватными, руки слабеют — адреналин от такого внезапного приключения испаряется, оставляя его разбитым, а Коннор и вовсе откровенно шатается прямо на глазах. Коннор никогда не стал бы шататься на глазах у кого угодно, если бы у него был хоть один шанс сохранить осанку. Кажется, для них обоих расследование на сегодня закончено. Все остальное сделают эксперты. — Идем, — говорит Гэвин, и в этот раз он совершенно серьезен, — я обещал отвезти тебя домой. ㅤ В машине Коннор немного приходит в себя. На его скулах появляется оттенок розового — по крайней мере, на той скуле, что осталась цела, — дыхание спокойное и размеренное. Гэвин, естественно, никакого раскаяния не испытывает — он не обязан был знать про полтергейста! — но все равно включает печку посильнее и заводит машину, трогаясь с места без долгих разговоров. Только через пять минут пути до него доходит, что он так и не спросил Коннора, не поменялся ли его адрес. Но Коннор молчит, и Гэвин считает это ответом на невысказанный вопрос. — Почему этот засранец напал на меня? — спрашивает он, когда тишина начинает давить на уши. Что ж, работа тоже повод для светской болтовни, не хуже других. Коннор вздрагивает, будто задумался слишком глубоко и успел забыть о Гэвине, отворачивается от дохрена увлекательного пейзажа за окном и смотрит на Гэвина. Пауза затягивается, и Гэвин уже готов повторить вопрос, но Коннор все же отвечает: — Это другой засранец. — Что? — не понимает Гэвин — смысл слов не сразу до него доходит. — Другой, — Коннор пожимает плечами, и его лицо снова приобретает то самое высокомерно-снисходительное выражение, которое так бесит Гэвина. Правда, сейчас его изрядно портит усталость и залихватская царапина. — Ты хочешь сказать, что на меня напал не труп? — Звучит чертовски глупо, как реплика персонажа в сериале про зомби, но Коннор кивает, словно ничего умнее от Гэвина отродясь не слышал и прямо сейчас готов поставить ему А с плюсом. — А кто? У него лица не было, и ты хочешь сказать, что в одном месте может вдруг совершенно случайно оказаться два парня без лица? Гэвин поводит плечами, останавливая машину на светофоре. Ему точно будут сниться кошмары — еще бы, после того как парень без лица едва не откусил лицо ему, Гэвину. — Нет, — досадливо вздыхает Коннор, — это не случайно. Этот призрак, который напал на тебя… — Коннор прикасается пальцами к своей щеке, к губам, и Гэвина ни с того ни с сего пробирает холодком, даже когда Коннор спешно, словно спохватившись, опускает руку. — Этот призрак и убил твоего «клиента», как ты говоришь. Гэвин присвистывает, привычно пропуская укол мимо ушей, потому что ничего себе! Конечно, в их работе встречалось всякое сверхъестественное дерьмо — на такое Коннора часто и звали, — но все же редко оно настолько… настолько сверхъестественное, прямо про злобного призрака с выколотыми глазами, который сам выкалывает глаза своим жертвам. Гэвину остро хочется потрогать глаза, чтобы убедиться, что они на месте. Какой же он, и правда, идиот — на самом деле полез руками во что-то настолько опасное! — Но ты же его уничтожил? — спрашивает он. Коннор качает головой. — Призрак нельзя так уничтожить. Я его просто отогнал, чтобы он не вздумал тебе навредить, — он откидывается на сидении и смотрит в даль за лобовым стеклом, в полумраке глаза черные, и Гэвин не может прочитать в них ни-че-го. — Он убил этого несчастного и изуродовал, но почему? Я не знаю. Он расстегивает верхние пуговицы рубашки и трет пальцами краснеющие ссадины — Гэвин даже не подумал, что полтергейст мог его поранить. — Не знаешь? — Гэвин даже не пытается скрыть разочарование — чтобы скрыть раскаяние, — но должна же быть какая-то связь, а ты, ну… — он запинается в поисках подходящего слова, но не находит ничего подходящего, — общался с убитым. Неужели ничего не выяснил у него? Он и не хочет звучать так раздраженно, но не получается. В конце улицы показывается дом Коннора, а у Гэвина до сих пор нет ничего, что действительно пригодится в расследовании. — Ага, — отвечает Коннор ядовито, — мы же с ним приятели, поболтали за чашечкой призрачного кофе, обсудили всяких придурков, и я его спросил невзначай, что его связывает с полтергейстом. И, само собой, он преподнес мне дело с именем убийцы, инструкцией по его изгнанию и красивыми фотками для отчета. Звучит неплохо. Гэвин сжимает рулевое колесо так крепко, что искусственная кожа скрипит. Ему хочется сжать так же сильно кое-что другое. Да, Коннор спас его задницу (и его лицо, довольно важное уточнение), но как у него получается так выводить Гэвина парой слов? Это что-то связанное с его особенностями, с тем, что он медиум — и знает все человеческие пороки и слабые места, так сказать, с изнанки… или он родился таким? Или он такой только с Гэвином? — Приехали, — выдавливает Гэвин и останавливает машину. Коннор отрывисто кивает, отцепляет ремень и хватается за ручку. В салон врывается прохладный воздух, когда он выскакивает из машины — и в последний момент замирает, оборачиваясь будто бы неохотно. — Хочешь зайти на кофе? Гэвин ушам своим не верит. Коннор предлагает зайти на кофе? Да с какой стати? Но тут же приходит мысль, что это просто дань вежливости, типа общение между коллегами, как его понимает Коннор, и нужно отказаться. Коннор ждет отказа, не иначе. И Гэвину тут же хочется согласиться. В конце концов, Коннор на ногах не держится, верно? Любой ответственный коллега проводил бы его до порога. — Хочу, — говорит Гэвин и слышит свой голос как будто со стороны. ㅤ Квартира Коннора почти не изменилась — Гэвин и бывал-то в ней не так уж часто, всего несколько раз, но успел хорошо запомнить обстановку: и опрятный кухонный уголок, и вечно задернутые шторы, и шкаф со всякими странными штуками, к которым Коннор запрещал прикасаться, и небольшой диван перед стеной, на которой вместо телевизора висела большая черная картина. И спальню. Особенно, наверное, спальню. Сейчас Коннор вежливо пропускает его вперед — и да, он действительно пошатывается, но Гэвин вовремя останавливает себя и не берет его под руку, — захлопывает дверь. Над ней сверху нарисованы мелкие значки, которые Гэвин все равно не может прочитать. Такие значки у Коннора на всех дверных проемах. — Я сейчас приготовлю кофе, — обещает тот, снимая обувь и исчезая в спальне, — секунду. Из спальни он появляется спустя пару минут — скула уже заклеена пластырем, волосы спереди влажные, словно Коннор причесывал их мокрыми пальцами. Его лицо выдает странное напряжение. Может, он думал, что Гэвин уйдет? Надеялся на это? Тот моргает, внезапно растерявшийся, пока Коннор приближается, не отрывая от него своего пристального темного взгляда, и этот взгляд завораживает. Мысли прыгают: уйти? остаться? сказать что-то? сказать хоть что-нибудь?.. Гэвин совсем не хочет разговаривать. Здесь, в этой квартире и так близко к Коннору, его раздражение и гнев заменяются огнем совсем иного рода — слишком уж легко забыть про весь этот унылый год и вспомнить то, что осталось в прошлом. Какой у Коннора удобный матрас, как охуенно он смотрится без пиджака в этой тонкой рубашке — и как охуенно он смотрится вообще без нитки одежды. Как его губы ощущаются на вкус, когда не говорят гадости — и даже когда говорят. — Ты уверен, что хочешь кофе? — спрашивает Коннор негромко. У Гэвина внутри все обрывается — ведь что это, как не завуалированное предложение валить уже и оставить Коннора в покое? — и он отступает к двери, качая головой. Нет, он не хочет кофе. Он хочет совсем другого… — Я… — теряется в словах он, — я… Любые идеи корчатся и исчезают, потому что Коннор целует его. Своими обжигающе-горячими губами он впивается Гэвину в рот, не давая вздохнуть, льнет к нему с внезапной жадностью, и Гэвин не в состоянии противостоять. Кто на всем белом свете смог бы? Это фантазия, думает он, выдергивая рубашку Коннора из-под пояса брюк. Или нет, галлюцинация от удара по голове, на него напал, черт побери, кровожадный полтергейст, и тяжелые предметы в процессе действительно летали. Сотрясение мозга, обычное дело. Гэвину приходится прерваться, стаскивая и бросая футболку. Ладони Коннора, скользящие по его груди вверх, очень похожи на видения — именно такие у Гэвина бывали перед сном в те дни, когда одиночество доставало слишком уж сильно. Только гораздо, гораздо лучше. — Кровать, — успевает сказать он в коротком промежутке между поцелуями. Он хочет трогать и смотреть, а здесь, в прихожей, слишком мало места, да и усталость слишком проникла в кости. — Коннор… Коннор согласно кивает. Они целуются весь путь через гостиную — наверное, каждый уверен в глубине души, что малейшая передышка приведет их в чувство и не позволит продолжить. По крайней мере, у Гэвина мелькают такие мысли. Так что он не делает передышек. Без одежды Коннор точно такой, как Гэвин помнит его: это охрененно стройное тело, и узкие бедра, и светлая кожа, покрытая свежими синяками на шее и ключицах — Гэвин каждый готов облизать, прямо сейчас. Но их тела переплетены, и Гэвину хочется большего. Он сжимает ладонь Коннора, поднося к губам, играет языком с небольшой татуировкой на тыльной стороне ладони: те же знаки, о значении которых Гэвин так и не подумал спросить за все время, что они были… были, если можно так сказать, вместе. Трахались. Гэвин перекатывает Коннора на спину, нависая сверху, заглядывает в глаза. Он хочет спросить — зачем тебе нужно все это? Зачем ты дважды заходишь в одну и ту же реку? Что мы творим и как потом сможем работать вместе? Но тогда ему пришлось бы задать все эти вопросы себе, а сейчас — когда глаза Коннора сияют, когда его губы красные и распухшие, а его тело вжимается в тело Гэвина, — сейчас отвечать на эти вопросы Гэвин не в состоянии. Так что Гэвин ничего не спрашивает. Он перегибается через Коннора и дергает на себя ящик тумбочки — там по-прежнему все необходимое. Кто у Коннора был этот долгий год? Одна идея обнаженного тела — не его тела, — так близко к Коннору, как он сейчас, вызывает дурноту, но Гэвин стирает ее поцелуем. Они не разговаривают — они каждый как будто в объятиях фантазии, а не живого человека… Наверное, так было всегда. Коннор кусает губы, пока Гэвин влажными от смазки пальцами проводит по своему перенапряженному, горячему члену, — в его черных от страсти глазах мелькает почти растерянность, но Гэвин больше не может, не в состоянии ждать. — Коннор, да? — сипит он, собирая в кулак последние остатки самообладания, — да? Коннор кивает. Его пальцы сжимаются на плечах Гэвина, ногти впиваются в кожу, но тот даже не замечает. Зато он замечает, как Коннор толкается ему навстречу, когда Гэвин входит, втискивается внутрь — кровь стучит в ушах, заглушая даже его собственное дыхание. Это все не может быть в реальности, не может, не может… Но они занимаются любовью, и Гэвин решает подумать обо всем утром. Сейчас у него есть дела поважнее.