Медиум

Вдавливая кнопку возле двери, Гэвин испытывает такую неловкость, что едва не вылезает из кожи. Надо было позвонить, думает он, хоть немного прояснить статус кво. Но с самого утра мобильник кажется тяжелым, как кирпич, Гэвин достает его, смотрит на черный экран и снова убирает. Пусть Коннор первый звонит, верно? — так он говорит себе каждый раз, даже не притворяясь, что прячет под самоуверенными фразами обыкновенную трусость и нервозность. Гэвин совсем не понимает, что произошло и что с этим делать. Он просыпается до рассвета, дезориентированный — потолок над ним кажется незнакомым, и мысли Гэвина панически кружатся несколько секунд, пока реальность не возвращается во всей своей четкости и он не вспоминает, где провел ночь. С кем провел ночь. Коннор спит рядом: волосы растрепались во сне, лицо безмятежное и умиротворенное, и Гэвину так хочется прикоснуться к его щеке, его губам, что приходится сжать руку в кулак. Ногти больно впиваются в ладонь, и это отрезвляет. То, что случилось, — странный и жутковатый порыв, и никаких порывов не хватит, чтобы взять и залатать разорванное. Да Гэвин и не уверен, что Коннор собирается что-то там латать. Он даже насчет себя не уверен. Их расставание так просто не забудешь. — Коннор, я ухожу, — бормочет он, не уверенный, чего хочет больше: чтобы Коннор проснулся, и они могли поговорить, — или чтобы Коннор не услышал, и можно было улизнуть без разговора. Коннор поворачивается, приоткрывая глаза, и целую секунду на его губах улыбка, словно он и правда рад видеть Гэвина утром в своей постели. — Работа? — шепчет он, и улыбка угасает. Это само по себе ответ на все невысказанные вопросы Гэвина — и одновременно разрешение кивнуть и выбраться из-под одеяла, найти свою одежду (старясь не выдать торопливость) и посмотреть на Коннора уже в дверях спальни. Наверное, Гэвин ждет, что Коннор остановит его. Скажет что-нибудь. Но тот лежит, закинув руки за голову, и смотрит оценивающим и холодным взглядом, и под этим взглядом Гэвину совсем не хочется задерживаться. — Увидимся, — неискренне обещает Гэвин. Коннор не отвечает. Так что Гэвин просто закрывает за собой дверь квартиры и едет на работу, стараясь ни о чем не думать. Дерьмовый купленный на автозаправке кофе отнюдь не улучшает настроения, и даже быстрый душ в участке не возвращает ему бодрости и уверенности в себе. Это какое-то наваждение. Коллеги бесят: и своей утренней суетой, и жизнерадостными разговорами, и просто своим существованием и присутствием в одном месте с Гэвином. Тот вяло листает новости и так старательно не думает о Конноре, что начинает давить в висках. И — старательно не думая о Конноре — он тут же думает о Конноре, и что это такое, если не проклятье? — Проклятье, — говорит Гэвин вслух, проверяя мобильный. Коннор не звонил. Зато звонит телефон на столе, и безликий дежурный сообщает Гэвину о вызове, и первое, что тот чувствует — облегчение, потому что когда у тебя на душе буря, ничто не может быть лучше работы. Невинно убиенным всегда наплевать на переживания и страдания живых. Ну, или почти всегда. По дороге у Гэвина даже немного поднимается настроение — за работой некогда будет думать о всяких вольностях. Типа как от ресниц Коннора на его щеках образуются тени, когда он спит. Или как его живот вздрагивает, когда Гэвин кладёт на него ладонь. Или… Гэвин жмёт на тормоз, и визг покрышек возвращает его в реальность. Настроение, думает он, улучшилось. …и ухудшилось, потому что Гэвин пересекает полицейскую ленту, и идёт по дорожке к облупленной развалюхе, которую только по недоразумению можно назвать домом, и заходит внутрь. И ошарашенные лица полицейских говорят ему то, что он не хотел знать. — Где он? — спрашивает Гэвин. — На кухне. Гэвин стоит на пороге, глядя в пустые глазницы трупа. Черт. Черт. — Звонили эксперту по мертвым? — спрашивает он у нервничающего полицейского, застывшего в дверях кухни и явно считающего, что завтракать сегодня не стоило. — Когда он будет? Звучит сухо и профессионально, прямо как надо — словно у Гэвина в этом вопросе нет ни малейшего личного интереса. Он позволяет себе погордиться пару секунд. — Не смогли дозвониться, — рапортует полицейский отрывисто. На бейдже написано «Эсперанса», но Гэвин тут же забывает. — Не берет трубку… У него сегодня выходной. Ну класс. — А другому позвонить? — спрашивает Гэвин сквозь зубы, потому что, серьезно, он должен объяснять такие элементарные вещи, что чем дольше они тут пробудут и чем больше наследят, тем прикольнее для расследования? — Никого другого нет в городе, — вид у полицейского искренний и полный рвения, и только поэтому Гэвин не посылает его сразу и нахуй. Какого хрена? Нет в городе? Выловив мобильный (Коннор не звонил), он несколько томительных моментов прокручивает адресную книгу, бессмысленно разглядывает уведомления на экране — лишь бы не делать то, что нужно сделать. Наконец он находит нужное имя, молится про себя, чтобы Коннор не успел поменять номер, и жмет на значок вызова. Слушает длинные гудки — один, другой, третий, на каждом сжимая зубы все сильнее: ему кажется, или полицейский прячет улыбку? Наверное, все же кажется, потому что никто не может прятать одновременно и улыбку, и тошноту, а Гэвину весь мир сейчас представляется в мрачных и издевательских тонах. То, что Коннор не отвечает, в это вполне гармонично вписывается. — Черт, — шипит Гэвин, сбрасывая третью попытку дозвониться и прикидывая, сколько времени займет дорога отсюда до квартиры Коннора, — черт… Ладно, я привезу его. Постарайтесь ничего не затоптать и не вызвать полтергейст, — и да, он подпускает в голос ноту злорадства. Просто чтобы полицейский понервничал. Не одному Гэвину страдать. И именно так он оказывается на пороге Коннора спустя всего два часа после того, как вышел отсюда, и чувствует себя при этом точно так отстойно, как ожидал. Как идиот он себя чувствует. За дверью тишина, и Гэвин успевает и понадеяться, что Коннор мог куда-то уйти, а искать его по всему городу бессмысленно — и разозлиться, потому что тогда они без эксперта, а оставлять труп на месте до завтра идея так себе, не вызывает восторгов… Но тут дверь открывается. — Ты что-то забыл? — спрашивает Коннор, когда пауза затягивается, и Гэвин с трудом заставляет себя собраться с мыслями. Коннор… Коннор выглядит расслабленным и растрепанным, в домашней одежде, совсем не похож на гламурную картинку, которую предпочитает являть миру — и Гэвин ничего не знает о его жизни сейчас, но одна только мысль о наличии у Коннора личной жизни и о том, что кто-то может видеть его таким домашним, вызывает горечь во рту. — Да, — брякает Гэвин первое, что приходит в голову, прикусывает язык и поправляется: — То есть нет!.. То есть… Он окончательно путается в словах и мыслях, и скептический взгляд Коннора тут совсем не помогает. Пауза снова длится и длится, и даже всколыхнувшаяся злость не помогает Гэвину вытащить язык из задницы. Наконец Коннор вздыхает. Засовывает руку в карман спортивных штанов и достает оттуда — Гэвин глазам не верит! — носок, и, серьезно, это носок Гэвина, и как — ради всего святого! — Гэвин мог до сих пор не заметить, что на нем нет носка? Он даже наклоняется, чтобы проверить, что да — действительно нет, и это словно бы ломает наваждение. Решительно шагнув вперед, он выхватывает носок из пальцев Коннора и оттесняет того от порога. Прикрывает дверь за собой, чтобы не искушать соседей подслушать, кто, где и кого убил в Детройте с особой жестокостью. — Слушай, я знаю, что у тебя выходной, — говорит он, засовывая носок в карман, — я правда не хотел тебя беспокоить. Коннор скрещивает руки на груди. — Неужели, — тон у него полный подозрения, — но все же беспокоишь? Разговор не клеится с самого начала: на ум сразу приходит, как именно они расстались и что Коннор всегда умел довести до белого каления парой слов или вовсе без слов, это была его суперсила покруче разговоров с мертвыми. И, к слову, о мертвых… — У нас новый труп, — говорит Гэвин и чувствует моментальный укол сожаления — будто и не было у него ни единой другой причины прийти, — и это явно дело рук того же умельца. Который едва не выковырял мне глаза, — не добавляет он. Коннор пожимает плечами и проходит в гостиную, явно не впечатленный новостями (может, это и не новости для него, может, он узнает обо всех покойниках в городе, думает Гэвин и ежится от внезапного холода. Он бы не хотел узнавать обо всех покойниках в городе). — Будешь кофе? — спрашивает Коннор спокойно. Гэвин вздрагивает: слишком это предложение напоминает о вчерашнем вечере, а сейчас совсем не время вспоминать о вчерашнем вечере. Если бы только он мог не вспоминать. В голове полный хаос. — Коннор, человек погиб, — пытается Гэвин, — причем ужасной смертью. Другого эксперта нет в Детройте… — Люди все время погибают ужасной смертью, — бросает Коннор равнодушно, в его глазах Гэвин видит нечто непонятное, темное, — это работа полиции — предотвращать ужасные смерти. Словно Гэвин лично смерть этого несчастного не предотвратил. И удар приходится прямо в самое сердце, в тот комок сомнений и тревог, который и так все время сидит где-то глубоко внутри, всплывая на поверхность в такие моменты. Каждый убитый — это всегда человек, которого некому было вовремя спасти, и кто должен спасать, если не полиция? Но разве не именно это Гэвин сейчас пытается сделать? — Я могу пойти к твоему начальству, они тебя официально вызовут, — цедит он сквозь зубы, — ты обязан поехать, если тебя некем заменить. Коннор пожимает плечами, его взгляд не меняется — только Гэвин ощущает себя все более и более неуютно. — Угрожаешь мне, — говорит Коннор, и это не вопрос. И Гэвин… Гэвин медленно выдыхает. Нет, он не угрожает, и он не пойдет к начальству Коннора, и он приехал сюда не скандалить — хотя это трудно все время держать в голове. Сейчас шторы в гостиной распахнуты, и при свете дня Коннор правда кажется человеком, которому нужен выходной. И Гэвину так ужасно хочется подойти к нему, прикоснуться, что порыв невыносим. — Нет, — произносит он, сдаваясь. Их отношения всегда были такими — смесью давления и капитуляций, никаких компромиссов, и осознание ранит сильнее, чем любые воспоминания о сказанных на прощание словах. Не позволяя себе снова утонуть в гневе, разочаровании и несбыточных надеждах, Гэвин прикидывает про себя, что делать с трупом — время идет, на месте работают эксперты, тянуть с таким делом нельзя. Наверное, Коннор сможет осмотреть труп и в морге завтра? Нужно возвращаться и собирать то, что есть, хорошо, что Гэвин успел уложиться в полчаса… — Сядь, — приказывает Коннор и кивает на диван, — тебе нужно выпить кофе, ты слишком громко думаешь. — Нет, мне нужно идти… Коннор не слушает его, просто проходит и включает кофеварку, и ладно, пять минут погоды не сделают, а отказываться от хоть какого-то предложения мира глупо. К тому же Гэвин хочет кофе. Он не хочет уходить. Так что он молча садится на диван и смотрит, как солнечный свет путается в волосах Коннора, создавая иллюзию свечения: это завораживает. Пару раз — когда-то давно, в самом начале их отношений, — Гэвин пытался узнать, каким Коннору представляется мир. Он что, видит всех-всех мертвых людей, или он как-то может вызывать этот эффект, или он вообще не видит призраков, они все попадают в рай или ад, а с Коннором общаются только злобные заблудившиеся на этом свете приведения? Коннор на ад и рай не сказал ничего, а на «всех-всех мертвых» посмеялся и заявил, что тогда ему и шагу ступить было бы негде, ведь мертвых на самом деле гораздо больше, чем живых. — Ты мог бы хотя бы погуглить, — упрекнул он, но это был не настоящий упрек — ведь он улыбался, а Коннор нечасто улыбался, и за его улыбку Гэвин готов был стерпеть любую подколку, — там много интересного про медиумов. О да, там было дофига интересного: типа что медиумы завывают и размахивают досками уиджи, или что они жертвуют младенцев во славу сатане, или что они все сумасшедшие. Коннор не был сумасшедшим. Он был красивым, ухоженным, замкнутым и иногда очень печальным. Гэвин его, наверное, не ценил. — Почему думаешь, что убийца тот же? — спрашивает Коннор и протягивает Гэвину чашку. Она маленькая и белая, с рисунком тушью на боку, на таком же блюдце, и Гэвин несколько секунд рассматривает ее в недоумении — такое чувство, что ему в руки попала скорлупа от яйца. — Вроде слишком рано для подражателя, — он отпивает кофе и тут же отпивает снова. Кофе очень горький, но от него невозможно отказаться. — А по велению души жертвам не так часто вытаскивают глаза. Он поводит плечами, потому что на нервы не жалуется — но в этом преступлении есть что-то особенно жуткое. Завораживающе жуткое. Хотя, конечно, дело может быть в том, что не каждый день убийцей оказывается полтергейст. Которого еще непонятно как ловить. А если они и поймают, то что? Надевать на него наручники и тащить в тюрьму? Гэвин хмыкает, воображая себе суд присяжных, которые с серьезными лицами слушают показания полтергейста, и адвоката, который убеждает всех, что это была самооборона. Только мысли об этом позволяют ему не пялиться на Коннора совсем уж откровенно: сейчас слишком трудно изгнать из памяти ощущение его тела, запах его волос. То, какие его губы мягкие, когда он целуется. Гэвин спешно отпивает кофе, чтобы горечью смыть некстати разбушевавшиеся фантазии. — Мало ли кому пришло в голову поиздеваться над трупом, — голос у Коннора задумчивый, — будто такого раньше не было. Раньше — действительно — бывало всякое. Но у Гэвина предчувствие. Полицейская интуиция. — Что угодно может быть, — все же отвечает он. Пора ехать, он и так задерживается, но заставить себя встать и уйти с каждой минутой сложнее и сложнее. — Неужели мы разговариваем как цивилизованные люди? — В голосе Коннора сарказм, но нет издевки, так что Гэвин просто молча допивает. — Это что-то новое. Это действительно новое. Раньше они не упускали способа уколоть друг друга при любой возможности. Это было как яд, постепенно просачивающийся под кожу и отравляющий все самое дорогое. Даже сейчас, когда прошло столько времени, Гэвин не может думать достаточно спокойно и трезво, чтобы понять, почему так произошло. Может, все это с самого начала было обречено. — Мне пора, — произносит он, поднимаясь. Слова жгутся на языке: желание поговорить о том, что случилось ночью, прояснить, объяснить, попросить — Гэвин хочет, так хочет еще один шанс, но… — Подожди, я переоденусь, — вздыхает Коннор. Что, что? — Ты же не собирался ехать, — Гэвин сжимает блюдце, на миг забывая, что оно очень хрупкое, — передумал? — Передумал, — роняет Коннор. Он уходит в спальню, оставляя дверь приоткрытой, а Гэвин так и сидит, стараясь не угадывать по теням на полу, что именно он сейчас надевает на себя. Воображение услужливо подсказывает все до единого этапы — слишком уж часто Гэвин видел это прежде. Но их ждет труп, и только поэтому Гэвин осторожно ставит блюдце вместе с чашкой на столик и опускает взгляд на темные потеки кофе на ободке. Они почему-то напоминают кровь. Странная мысль. — Я готов, — Коннор выходит из спальни и, не задерживаясь, исчезает в прихожей, — ты идешь? И теперь это словно Гэвин тормозит. Ничего нового. ㅤ В машине они не разговаривают: ехать всего десять минут, Коннор кажется слишком погруженным в себя, а Гэвин все не находит тему для светской беседы, не сводящуюся к вчерашнему вечеру — или их расставанию, одно из двух. Обе кажутся чудовищно неуместными днем, при солнечном свете: солнце будто бы высвечивает всю грязь. — Как думаешь, место подозрительное? — спрашивает он, втискивая машину между полицейскими тачками, — тут неподалеку кладбище Хайленд… Словно Коннор может этого не знать. Но тот только качает головой: его взгляд на входе в дом. — Кладбище ни при чем, — и больше он не говорит ничего, выбирается из машины, вынуждая Гэвина дергать ремень безопасности в тщетной попытке поспеть за ним. Уже знакомый полицейский теперь проветривается на крыльце, и его лицо при виде Гэвина светлеет. Может, конечно, это не при виде Гэвина — Коннор достает из внутреннего кармана бейдж и вешает его на шею, а это значит, что день полицейского только что стал в три раза лучше. — Я привез эксперта, — говорит Гэвин на всякий случай. В доме все такая же суета, толпа белых комбинезонов шныряет туда-сюда без видимой цели, но очень деловито, обследуя и обнюхивая каждый квадратный дюйм поверхности — наверное, вид трупа придал им всем рвения, — но Коннор не задерживается, уверенно двигается вперед, и Гэвин тоже не тормозит. Труп точно там же, где Гэвин его оставил (ну еще бы, до зомби они пока не дошли), скрючился на крошечной кухне между холодильником и плитой, будто пьяница прилег отдохнуть от забот. Вот только лужа крови под ним совсем не похожа на разлитый виски. — Гэвин, иди погуляй, — ровным тоном приказывает Коннор, и Гэвин уже открывает рот для возражений, потому что какого хрена Коннор что-то приказывает ему… Но закрывает. Не так уж он хочет на это смотреть. Совсем не хочет. — Ладно, — говорит он и сам поражается, как нормально это звучит, — позови, если что-то понадобится. Как цивилизованные люди. — Только ничего не трогай, умоляю, — добавляет Коннор. Гэвин хмыкает — он знает, что поступил как дурак, и это даже смешно, но смеяться в присутствии тела как-то… неуважительно, что ли, так что он прикусывает язык. — Обещаю, тебе больше не понадобится меня спасать, — говорит он, чем заслуживает полный скепсиса взгляд — Коннор явно не слишком доверяет его чувству самосохранения. Может, и правильно. К тому же, Гэвину не повредит сигаретка или даже две. ㅤ Он начинает скучать: информации по обоим убитым не так уж и много, и Гэвин успевает пролистать ее меньше чем за час, — когда Коннор выходит из дома, находит взглядом Гэвина и направляется к нему. — Отвези меня домой, — просит он, — я все скину тебе на почту. Он не предлагает зайти на кофе. ㅤ День проходит в суматохе, время то длится — двадцать минут словно несколько часов, — то летит как безумное. Гэвин работает, но мысли почему-то никак не желают сосредоточиться на текущих задачах: перед глазами все время какие-то отвлеченные вещи, вроде солнца в волосах Коннора или его хрупких кофейных чашек. Гэвин моргает каждый раз, стараясь выкинуть это все из головы: ему нужно думать о покойниках. Но думать о Конноре приятней, чем о покойниках. Впрочем, и покойники не отпускают: Гэвин перечитывает файлы убитых снова и снова, с каждым разом надеясь найти что-то полезное, и в конце концов выучивает их наизусть — а полезного все еще нет. Между покойниками нет ровным образом ничего общего, кроме пола. Вчерашний — мистер Хуан, этнический китаец, но родился в США, сорок пять лет, в разводе полгода, постоянные скандалы с женой из-за троих детей, она даже оформила ордер с запретом приближаться (Гэвин помечает себе покопаться поглубже в их взаимоотношениях). Мистер Хуан работает, то есть работал, в приличной компании на приличной работе старшего архитектора, не был связан с криминалом и, по словам коллег, прекрасный и ответственный сотрудник, разве что немного вспыльчивый. Сегодняшнего зовут Ли, белый, тридцать семь, не женат и вроде как где-то работал все время, но эти работы не выглядят как солидное дело. Последние пару месяцев проводил свободные между барахольными автосервисами и полулегальными торговыми точками часы в спортивном клубе «Караван-сарай», и знает Гэвин такие спортивные клубы. И такие автосервисы. И такие точки. Он звонит экспертам и просит проверить оба трупа на наркоту и — на всякий случай — венерические заболевания, получает в ответ недвусмысленный посыл, потому что эксперты (якобы) лучше знают, как делать свою работу, никого тут не надо учить, Рид, придурок! После этого Рид (придурок) читает невыносимо скучные и лишенные намека на индивидуальность отчеты Коннора. Звонит в «Караван-сарай», слушает автоответчик и решает съездить лично, и насколько проще было бы расследовать это дело, если бы убийцей не был полтергейст. Из лаборатории приходит положительный тест на наркотики у Ли и отрицательный у Хуана. Не то чтобы это было неожиданно — или вносило ясность. Ли выглядит как обычный полумаргинал, которых в Детройте полно — нечто, в представлении Гэвина, на противоположном конце от Хуана с его престижной работой и домом не в кредит (от Коннора, думает Гэвин, с его сшитыми на заказ костюмами и снобизмом). Гэвин понял бы, если бы Хуана убил любовник жены или недовольный его повышением коллега. Или если бы приятель по дорожке кокаина пришил Ли по подсказке зеленых чертей, или произошел интеллектуальный спор о стоимости порошка, или ссора в «спортивном клубе» закончилась поножовщиной… Но призрак? Визит в клуб не проясняет загадок (пока, говорит себе Гэвин, пока, раскрытие убийства — долгое дело, эффектные озарения бывают только в кино про блестящих детективов, а Гэвин не блестящий и не в кино). Зато удается получить несколько фамилий, а значит, Гэвину будет с чем работать завтра. Он устал. Это никак не объясняет, почему он останавливает машину у дома Коннора и сидит — как дурак — пялясь в темноту за лобовым стеклом. Стоит поехать к себе, выпить чего-нибудь покрепче и ложиться спать: еще не очень поздно, есть шанс выспаться. Если завтра Гэвина ждет еще один безглазый покойник, то ему понадобятся все силы. Но он не едет к себе. Вместо этого он выходит из машины и прогулочным шагом, засунув руки в карманы — будто себя самого пытается убедить, что ничего особенного не происходит, — заходит внутрь. Квартира Коннора на втором этаже, поэтому Гэвин поднимается по лестнице, каждую ступеньку замирая и думая, что Коннора, может, вовсе и нет дома. Что он, может, нашел с кем провести вечер. Ему, может, совсем не нужен Гэвин. Даже наверняка. И все же Гэвин звонит в дверь. ㅤ *** Встретились они, само собой, на месте убийства. У Гэвина тогда на редкость дурное настроение — не то чтобы редкость для него, — потому что массовая поножовщина со смертельными исходами — отстойное начало рабочей недели, так что он протискивается по узкой лестнице мимо экспертов в робах и матерится (про себя) каждый раз, когда его задевает чей-то локоть. Почему убийцы никогда не принимают во внимание трудности полиции? Нет чтобы подумать: а как же бедные копы будут карабкаться по этим вонючим лестницам? А приятно ли им будет копаться в заплесневелых коробках из-под пиццы или собирать улики в загаженных сральниках, где и развернуться негде? Но нет, всем похер на копов, само собой. Некстати вспоминается, что ему тут еще сидеть и ждать эксперта по мертвым, потому что начальству, видите ли, в пьяной поножовщине видится сверхъестественная подоплека, а такие засранцы всегда специально опаздывают, чтобы показать, кто тут большая шишка. Надо было взять кофе, решает Гэвин, или послать кого-то из стажеров, и с этими мыслями он наконец-то протискивается в квартиру. Бахилы шуршат по-дурацки. Его он видит сразу, даже раньше, чем живописно разложенные трупы. Его — это Коннора, но тогда Гэвин, конечно, не в курсе, что это Коннор: он видит парня, который сидит на краю стола, игнорирует тела и разговаривает с копом, выглядя при этом как долбаная картинка в этой дыре. У него костюм, который стоит дороже, чем зарплата Гэвина за пару месяцев, идеальные туфли (без бахил, и это особенно поджигает задницу), стрижка лишь чуть дешевле костюма и надменная физиономия. Гэвин ненавидит его с первого взгляда. — Кто впустил постороннего? — цедит он, пытаясь одним взглядом уничтожить и этого красавчика, и ошеломленного полицейского, и даже мертвецов. Какого хрена, серьезно? Парень переводит на него взгляд, безмятежный и снисходительный, будто один из мертвецов заговорил, но сказал — ей-богу — какую-то глупость. — Я не посторонний, детектив, — сообщает он и достает из кармана бейдж. Гэвин не признается, что пялится при этом на его обтянутые тканью брюк бедра, но он пялится. — Я тут по работе. Это, можно сказать, официальное начало конца. Тогда они обсуждают убийства, почти как нормальные коллеги, но Гэвин слышит лишь половину и наверняка выставляет себя идиотом. Он влюбляется сразу и страшно, совсем не зная ничего о Конноре, да особо и не желая знать — настолько эта картинка ледяной красоты и безразличия захватывает его воображение. Ненависти это не уменьшает. Коннор интригует. Гэвин, наверное, так и не подкатил бы, довольствуясь долгими вечерами в душе и язвительностью при личной встрече, но после третьего трупа Коннор сам зовет его выпить. Это неожиданно и стремно, и Гэвин — естественно — соглашается, потому что почему бы коллегам не выпить? Даже если до этого и не казалось, что они могли бы стать друзьями. Они разные: Гэвин слишком засранец, чтобы иметь друзей, а Коннор — по всей видимости — слишком высокого о себе мнения, чтобы их иметь, и все же это происходит. Вечер не так плох, как можно вообразить, они оба, не сговариваясь, прикручивают сарказм, а без сарказма глаза Коннора кажутся уже не такими холодными. В первый раз Гэвин не замечает никаких странностей. Они просто оказываются дома у Коннора, в его постели, обнаженный он превосходит все самые смелые фантазии Гэвина (а наедине с собой, в душе, у того было немало фантазий) и отвечает на поцелуи с таким пылом, что все остальное улетучивается у Гэвина из головы. Флакон со смазкой совсем новый и презервативы не распакованы, но Гэвин слишком возбужден, чтобы думать о таких мелочах. Все его мысли поглощены тем, как тело Коннора изгибается под прикосновениями, каким ошеломленным тот выглядит, как охотно он отвечает на ласки. Гэвин чувствует себя героем-любовником — должно быть, он и правда хорош, раз смог так сильно завести кого-то вроде Коннора. За первым разом следует и второй, и третий, и где-то после пятого Гэвин понимает, что увяз: их секс становится агрессивнее, как будто отчаяннее, Гэвин начинает задерживаться до утра, и он хочет получать больше, больше, но он не просит, а Коннор не дает, и в какой-то момент эта отстраненность переполняет чашу терпения Гэвина. — Почему мы не встречаемся? — говорит он с обидой, прижимая губы к ключице Коннора — чтобы не смотреть ему в глаза. Кожа такая горячая, что кажется, будто у Коннора лихорадка. — У тебя кто-то есть? Мысль невыносимая. — Что? — Коннор отстраняет его, брови сходятся к переносице — будто Гэвин сказал что-то действительно оскорбительное. — Мы не встречаемся? И я, по-твоему, могу изменять? Это странная формулировка, но само предположение — факт, что тут, в постели Коннора, может быть кто-то другой, — слишком бесит Гэвина, чтобы обращать внимание на формулировки. Так что он перекатывает Коннора на спину (чтобы не отвечать), вжимает его руки в матрас, страстью заглушает собственное беспокойство. Тело Коннора — когда они наедине и без одежды — слишком податливо, и Гэвин просто не может устоять. — Может, у тебя с десяток таких, как я, — говорит он, вталкиваясь слишком резко, даже грубо, и Коннор шипит под ним, дергает руки, высвобождаясь. В его глазах мелькает беспокойство, даже страх — так необычно, что Гэвин, должно быть, ошибся, но все равно тут же замирает, вкладывая извинение в самый нежный поцелуй, который только может подарить. — Ты любого смог бы получить, — шепчет он Коннору в губы. — Да пошел ты, — так же шепотом отвечает Коннор, и во взгляде теперь не страх, а гнев. Но он ничего не добавляет, и Гэвин ничего не добавляет, и больше они об этом не говорят.