Медиум

Когда Гэвин трескается об пол, то первое, что он чувствует, — удивление. У Коннора лицо такое же ошарашенное, он смотрит сверху на распростертого на ковре Гэвина, словно и поверить не может, что применил такое банальное физическое насилие, — впрочем, шок на глазах сменяется яростью. Гэвин садится и потирает затылок. Он сам даже не сердится, хотя рассердить его обычно проще простого. Но сейчас его обуревает так много сложных эмоций, что гневу среди них просто не остается места. — Ты охерел? — шипит Коннор, и вау, воспитанность и отстраненность слезают с него моментально и страшно. В этот момент никто не назвал бы его рафинированным. — Тебе жить надоело? Жить Гэвину не надоело. — И что, смотреть, как ты засовываешь голову в эту хрень, чтобы тебе ее откусили, что ли? — угрюмо спрашивает он и поднимается на ноги. А вдруг — доходит до него — вдруг это была попытка самоубийства? Все холодеет внутри, но Коннор сжимает руки в кулаки и смотрит на него как на идиота. — Это не опасно, — уверенности его голосу недостает, — как ты тут оказался? Он словно на глазах успокаивается и даже пытается завязать светскую беседу — Гэвину больно на это смотреть. На самом деле больно, по тысяче самых разных причин. Или не таких уж разных. Он чувствует себя ужасно. — Ты сам дал мне ключи. Коннор недоверчиво задирает брови, явно не может вспомнить, чтобы такое когда-нибудь было, — но это правда, он действительно дал. Пару лет назад. Странно, что он так и не поменял замок, хотя это не единственная странность Коннора и не самая заметная: Гэвин думает о странностях, чтобы не думать, зачем он сюда пришел. Кажется, примирение невозможно, не после всего, что произошло, но все же он не может не попытаться. Отпустить проще всего, разве не этого Коннор хочет — требует? Проще всего. — Верни их, — говорит Коннор, — давай сюда. Я хотя бы не буду бояться, что ты убьешь себя об мое зеркало! Или об меня! — Ты меня не тронешь, — говорит Гэвин. Глаза у Коннора блестят довольно опасно. — Я бы не стал на это рассчитывать, Рид. Нет, Гэвин рассчитывает не на это — но на что он рассчитывает? Он подбирает слова, которые не приведут к немедленному выставлению за дверь, и тянет время, роясь в кармане в поисках ключей, и паникует, потому что эти самые нужные слова не идут на ум. Он готовился, репетировал перед зеркалом заднего вида в машине и своем мутном отражении в стенке лифта, но теперь забыл каждую умную и убедительную фразу. — Внук человека, который был там похоронен, вернулся из Европы, — говорит он, пытаясь поддержать разговор, — мне звонили, пока я был в машине. И он решил подправить могилу… Нанял людей поменять дерн и выровнять камень. Наверное, из-за этого все и произошло, наверное, тогда Роузу пришлось хоронить тело в уже закопанной могиле, и поэтому кости так легко было потревожить. Коннор, мы найдем этого Роберта, я обещаю. Он обещает. — Поверить не могу, что ты так рисковал, — произносит Коннор, когда Гэвин роняет ключи в его ладонь. — Он бы убил тебя, почему тебе надо было влезть, хотя я просил не вмешиваться… В его голосе какая-то обреченность, нехороший оттенок апатии, словно он и не ждал, что Гэвин с уважением отнесется к его просьбе, не ждал ничего кроме пренебрежения — и все равно зол. Это разбивает Гэвину сердце. Это — и предположение, что Гэвин должен был просто стоять и смотреть, как призрак убивает его. — Да потому что если бы я не вмешался, то он бы тебя прикончил! Это, блядь, моя работа, Коннор! — он запускает пальцы в волосы и дергает, не зная, как еще пробиться через эту стену отчуждения. — Я полицейский, я знаю, что рискую жизнью, чтобы защищать людей, не надо считать меня безответственным придурком, который не понимает, что делает! — Но ты и есть безответственный придурок. Из-за тебя все произошло, — голос Коннора понижается, — ты все рассказал, чтобы поскорее закрыть дело, потому что твоя работа защищать людей, я все понимаю. Он говорит с сарказмом — но в то же время искренне, он, похоже, действительно понимает и даже не осуждает, и это выбешивает Гэвина почти до полной невменяемости. Кровь бросается в голову, и щеки горят. — Ты нихуя не понимаешь! — он вскидывает руку и трясет пальцем перед носом у Коннора, забыв даже, что тот может скормить его своему чертову «зеркалу» в любой момент. — Нихуяшечки не понимаешь, Кон, и хватит мне тут изображать цинизм и делать вид, что тебя это все не касается! Я и в мыслях не держал тебя использовать… — Ну да, — бесцветно роняет Коннор, и Гэвин затыкается. Слова жгут ему горло. Как объяснить все то, что у него внутри? Что он хотел как лучше для всех — для всех и для Коннора тоже! — Я пытался тебя защитить, — наконец произносит он, — тебя должны были отстранить, и тебе не пришлось бы этим заниматься. Я хотел помочь, никто не имеет право тебя принуждать, какую бы лапшу с морепродуктами ни вешали на твои уши. Я не мог позволить тебе так рисковать, я не мог! У меня совсем не было времени придумать что-нибудь другое, — он начинает повторяться, и даже собственное отстранение — шокирующее событие — отходит на второй план. — Если бы ты отказался… — Если бы я молчал, когда нужно, и не доверял тебе, то мне и не пришлось бы этим заниматься. — Ох, Коннор, — не выдерживает Гэвин, — ты говоришь о доверии, подумать только. Если бы он молчал, когда нужно, то все было бы по-другому — но мысль, как обычно, слишком уж запаздывает, ловить сказанное поздно. Лицо Коннора покрывается красными пятнами, и кажется, что он вот-вот взорвется, — но голос у него остается совершенно спокойным. Даже более спокойным, чем раньше. — Думаю, разговор исчерпал себя, — он засовывает ключи в карман, дергает полы пиджака, словно расправляя одежду, чтобы казаться собранным (он и так кажется собранным), — мы увидимся на работе, Рид, — когда-нибудь, когда какой-нибудь полтергейст снова кого-нибудь убьет, и его нужно будет изгнать. А теперь, пожалуйста, выметайся из моего дома, я хочу остаться один. Гэвин открывает рот, негодуя, что Коннор не верит ему — но успевая поймать очередные необдуманные слова на самом кончике языка. Все его упреки не имеют значения, ведь он действительно использовал то, что Коннор сказал, против самого Коннора, и эта мысль уничтожает Гэвина на месте. Что дело не в том, доверял ему Коннор прежде или нет, сейчас это доверие действительно чуть не привело того к смерти, а все потому, что Гэвин совершил ошибку. — Я никуда не уйду, — говорит он. — Что?.. — Я никуда не уйду! — повторяет Гэвин. — Хватит меня отталкивать! Я облажался, но я правда пошел на это ради тебя, неужели ты этого не понимаешь? — Ну, насчет меня не знаю, а призрака больше нет, тебе, может, даже премию выпишут. И ты доблестно рисковал жизнью, чтобы эксперт остался в живых и мог дальше работать на нашу замечательную полицию, — и Коннор пожимает плечами. Словно его это все не касается. Гэвину хочется дать ему по лицу — но он, конечно, не дает. — Не все полицейские такие скоты, как ты о них думаешь, — выдыхает он, — тебя искали, понятно? Да, они не успели, но это не значит, что всем было наплевать, просто… — он совершенно точно снова несет не то, только делает все хуже — ранит Коннора без всякой необходимости, потому что «просто»? Что «просто»? Как можно оправдать что-то такое в глазах жертвы, как вообще можно это оправдывать? Пусть это не было злым умыслом или даже ошибкой, какая разница. — Мне не наплевать! Мне не наплевать, Коннор. Он говорит от сердца, но не похоже, чтобы Коннору было дело. — Потому что не все полицейские такие скоты, точно. Наверное, пора сдаться. Но Гэвин не может. — Потому что я люблю тебя и пойду на все, чтобы тебя защитить, — говорит он. Признание настолько неожиданное само по себе, что даже его повергает в шок, а Коннор — тот и вовсе выглядит так, словно его поразила молния. Гэвин не думал никогда, что так легко будет это сказать — и так сложно в то же самое время. Он не может вспомнить, признавался ли Коннор ему в любви, но сам он точно нет. Это казалось глупым и ненужным, а теперь Гэвин кажется глупым сам себе. Коннор внезапно смеется — с каким-то облегчением, будто сообразил вдруг, что Гэвин вот так неуместно шутит, и это просто раздражающая, но в общем безобидная попытка разрядить обстановку. — Нет, я тебе не верю, — заявляет он. Он выглядит взявшим себя в руки, — пока у Гэвина внутри крошатся самые робкие надежды. — Тогда почему ты позвал меня на кофе? — спрашивает он прямо. — Почему, Коннор? Почему решил снова начать? Вопрос звучит издевательски, но на самом деле он искренний — если Коннор считал их отношения безнадежными, то почему позволил всему этому произойти и сам впустил Гэвина в свой дом? И не только дом. Он сделал первый шаг, как и тогда — Гэвин помнит — именно он проявил инициативу. Неужели надеялся найти в Гэвине то, что потом не нашел? Неужели поступок Гэвина окончательно поставил на этом крест? Мысль отдает отчаянием. Гэвин говорит себе, что не отступится — но что на самом деле он сможет сделать, если Коннор откажет ему? — Потому что я дурак. А теперь, пожалуйста, все же уходи. Мне обещали выходной завтра, но кто знает, когда произойдет очередное дерьмо? Дорог каждый час. Гэвин сжимает зубы. — Я люблю тебя, — повторяет он с нажимом. — Я хочу об этом поговорить! — А я не хочу слушать твою брехню, — вспыхивает Коннор. Его настроение меняется так быстро — или он контролирует себя так плохо, — что Гэвину страшно. — Я тебе не нравился, Рид, тебе надо было, чтобы я был красивым и не доставлял проблем. — Да как ты?.. — Гэвин даже запинается, не сразу находя, что сказать. — Ты винишь меня в равнодушии, какого хера, Коннор! Ты сам не хотел ничего о себе рассказывать, а брешу тут я? Коннор словно бы совершенно равнодушен к его возмущению, хотя в глазах тлеет почти прикрытый притворным спокойствием огонь. Гэвин видит, чувствует, что Коннор далеко не так сдержан, как пытается изобразить. — Можно подумать, тебе это нужно, — говорит он — и, судя по всему, верит в свои слова, — я вообще-то пытался тебе что-то рассказывать. Тебя интересовало только лицо — ну, и то, что под одеждой. От трогает щеку, отдергивает руку, и Гэвин вдруг вспоминает эти изуродованные трупы и призрака с гниющими глазами, и на мгновение даже дышать невозможно в таком мире, где это происходит. Действительно, доходит до него, нет никакого смысла выяснять теперь, кто прав, а кто виноват. Гэвин не хочет, чтобы все закончилось, и обвинять в недоверии человека, пережившего такое (человека, которого он всего несколько часов назад обманул), кажется глупым и жестоким. — Ты не прав, — говорит он, прекрасно понимая, что звучит неубедительно, — ты ошибаешься. И я сделал глупость. Я обещал молчать и не сдержал обещание, но я хотел как лучше — это же считается? Я так запаниковал, что готов был пойти на все, лишь бы тебя не тронули. Коннор приваливается спиной к стене прямо рядом со своей картиной, скрещивает руки на груди, меряя Гэвина скептическим взглядом. Даже сейчас Гэвин не может отвести от него глаз, и это выводит из себя. Он спорит и оправдывается — но в глубине души он знает, какими поверхностными были их отношения, и как бы ни хотелось винить Коннора в замкнутости, в одном тот прав: идеальная картинка часто заслоняла Гэвину человека, и малейшие попытки от нее отойти вызывали раздражение и даже грубость. Те редкие моменты, когда Коннор пытался не быть идеальным, пугали Гэвина — казалось, сейчас вот-вот все станет слишком серьезным, и проблемы Коннора вдруг начнут его касаться, и это все испортит. Все было так хорошо — пока не стало плохо. Коннор словно читает мысли. — Хорошо, Гэвин, — покладисто говорит он, — хорошо, я принимаю извинения и прошу простить меня, если я не был идеальным партнером — у меня, честно говоря, нет опыта, так что я наверняка лажал, и… Гэвин воздухом давится. — В каком это смысле нет опыта? Коннор смотрит на него, как олень в свете фар, прерванный на середине слова, но тут же спохватывается. — И я надеюсь, мы сможем нормально работать, потому что все эти ссоры и сарказм выбивают из колеи… — В каком смысле нет опыта? — повторяет Гэвин раздельно. Коннор хмурится — ему явно не нравится, когда его перебивают, и перспектива вылететь отсюда становится все реальнее — но Гэвин думает об этой перспективе в последнюю очередь. — Мы не будем это обсуждать, — говорит Коннор, — это не имеет никакого значения. Но это имеет значение — имеет! Коннор всегда был таким самоуверенным, таким… классным и стильным, профессиональным и острым на язык, что заподозрить его в неопытности было бы даже смешно. Или — если Гэвин вынет голову из задницы — совсем не смешно. Странно ждать от человека, которого буквально убил маньяк, желания крутить романы. Мысль настолько травмирующая, что заслоняет для Гэвина все разумные соображения. Как кто-то мог так поступить с Коннором, как исправить нечто настолько огромное и чудовищное, как сделать так, чтобы он поверил Гэвину, — если Гэвин уже обманул его? Гэвин пятится назад и без сил опускается на журнальный столик — ему нужно присесть. — Твою мать, — бормочет он. Нужно время, чтобы уложить все в голове, — но времени нет. Он не может оставить Коннора и уйти, чтобы потом пытаться все наладить. Сейчас собственные чувства ясные, как через увеличительное стекло, но это последний шанс. Гэвин знает это. Коннор медленно выдыхает, глядя на него с настороженностью. — Что тебе от меня надо? — он словно сдается, — говори все, что хотел, и уходи. Я еле стою на ногах, Гэвин, ты получил все, что тебе нужно, у меня больше нет сил с тобой спорить. Но Гэвин не получил то, что ему нужно. Он думает, как не замечал, что Коннор носит футболки, — хотя сейчас это даже звучит нелепо, Коннор не ходил дома в костюмах, — и как он уставал и просил остаться на ночь у Гэвина, и как Гэвин никогда не придавал этому значения. Он привык винить Коннора в крахе их отношений, но на самом деле это был двусторонний процесс. — Я хочу, чтобы ты дал мне еще один шанс, — говорит он. Коннор облизывает губы. — Что? — Еще один шанс, Кон, — повторяет Гэвин, — я хочу быть с тобой. Хочу доказать… — Не надо мне ничего доказывать. И верно, думает Гэвин, не надо ему ничего доказывать, дело не в этом — не в выяснении, кто больше виноват. — Я люблю тебя, — говорит он, потому что такое нужно говорить почаще, — мне нужно немного времени, чтобы показать это. Коннор продолжает смотреть на него и молчать, и это молчание невыносимо — никто, кто готов дать второй шанс, не будет так молчать. Доверие очень хрупкая вещь. — Не понимаю, почему ты это делаешь, — наконец говорит Коннор, — я не понимаю, Гэвин. Гэвин встает со столика, расстояние между ними занимает всего несколько шагов — отступать Коннору некуда, но он не выглядит испуганным. — Потому что… — Гэвин умолкает. Он и себе не может объяснить причины такой настойчивости. Зачем он это делает? То давнее расставание не дает покоя, хочется разрешить конфликт на своих условиях — когда у него есть возможность высказать возмущение не в спину Коннору, а в лицо? Нужны ли ему отношения с человеком, у которого такие проблемы — проблемы, которые Гэвин не факт что сможет разрешить? Но разве это повод просто забить? Он может свернуть разговор, развернуться и уйти, остаться коллегами, которые при встрече стараются не сталкиваться острыми гранями, чтобы не позволять своим отношениям влиять на работу. Хранить кружку Коннора и ядовитые воспоминания о нем, пока те не переварятся до растворения или до превращения во что-то уродливое. Или он может отчистить налипшее уродство и попытаться сохранить то, что внутри. Получится ли отчистить последствия его поступка — жутко неопределенная вещь, но мысль о расставании пугает Гэвина до стука в ушах, и у него просто нет выхода — только пытаться и пытаться. Коннор все еще ждет ответа: Гэвин видит, как замыкается его лицо, и не успевает ничего сказать. — Потому что тебе хочется, чтобы все закончилось не по твоей вине, верно? — Коннор опускает взгляд. — Чтобы я тебя бросил — потому что я скрытный, потому что не умею строить отношения или потому что не оценил твою самоотверженность, все равно. Ты связался с чистеньким высокомерным мудаком, и он оказался слишком чистеньким, слишком высокомерным и слишком мудаком для тебя. А еще у него проблемы с головой, которые тебе ни к чему. Успокойся, Гэвин, я не прошу говорить все это вслух, мы можем обойтись без кристальной ясности. Я просто соглашусь, а ты свалишь, как тебе идея? Это одновременно так близко к цели и так бесконечно далеко, что Гэвин чувствует привкус крови во рту — настолько сильно повышается его давление. — Неужели ты и правда считаешь меня таким человеком? — спрашивает он негромко. Коннор хмурится. — Ты хороший человек, Рид. Хороший полицейский, — и иногда Коннор так бесит, что просто невозможно терпеть. — И все же ты не возьмешь меня обратно… Это крах. Коннор смотрит на него, в его глазах, его сжатых губах чувствуется напряжение, оно странно сочетается с циничной расчетливостью — так, словно Коннор пытается выбрать самый лучший для себя вариант ответа, но все варианты одинаково плохи. Но в тот момент, когда Гэвин готов уже сказать что-то эмоциональное (и снова необдуманное), — в этот момент Коннор внезапно ломается. С треском. Его лицо искажается, но от гнева или огорчения — Гэвин не может сказать, и внезапный холод обжигает нос и губы, вынуждая отшатнуться. Черт, похоже, он отсюда и правда живой не уйдет — и как Коннор будет избавляться от тела? Скинет в эту черную дырку?.. Однако Коннор не нападает на него и не пытается выкинуть в дырку — он обхватывает себя руками, сжимает пальцы до белизны. Он кажется потрясенным. — Взять тебя? Но я ушел, потому что больше не мог этого выносить, Гэвин. Я не мог выносить! Полный крах, думает Гэвин, о каком втором шансе они говорят? — Не мог выносить меня? — выдавливает он. — Не мог выносить эту необходимость — все время думать о том, что сказать и что сделать!.. Ты так говоришь — словно я не пытался. Словно так легко было терпеть твое пренебрежение — ведь ты никогда не стеснялся говорить оскорбления мне в лицо. — Ну прости, если мои вопросы казались тебе оскорблениями… — Вопросы? — Коннор безрадостно смеется. — Как насчет рассказов, какой я холодный, как мне следует, видимо, набираться опыта с толпой любовников, которую ты у меня воображал, и как мне не стоит трахать тебе мозги своей усталостью, потому что откуда усталость у кого-то, кто зарабатывает вдвое больше тебя? Это… это звучит очень обидно, Гэвину вся кровь бросается в голову — он никогда такого не говорил! Да, характер у него так себе, но разве он стал бы сознательно оскорблять кого-то, с кем встречается? Он, конечно, в основном и не считал, что они встречаются, но… Но Коннор опять не дожидается его запоздалых возражений. — Как я мог рассказывать что-то о себе, если ты хотел слышать только, сколько стоит моя рубашка и в какой позе я предпочту заниматься сексом сегодня, — он садится на пол, обхватывая затылок ладонями, и, похоже, и правда верит в то, что говорит, пока Гэвин корчится внутри от того, как все это неправильно. — Мне просто казалось, что если попробовать снова, то что-то изменится, ну или я просто обманывал себя — я буду делать что-то иначе, и ты перестанешь считать меня безразличным. И мы видим, как классно все вышло, — он снова смеется, но Гэвину кажется, что он вот-вот заплачет, — ты подставил меня, Гэвин, и при этом обвиняешь в недоверии. Наверное, дело в опыте, — он поднимает взгляд на Гэвина и слабо улыбается, и больше всего это похоже на тихую истерику, — стоило потренироваться, прежде чем пытаться подкатить к тебе снова. Одна идея сжигает Гэвина до костей. Он тоже садится на пол — чтобы не смотреть на Коннора сверху вниз, а еще потому что у него ноги ватные, и если он доживет до конца этого разговора, то сможет претендовать на медаль. Да если он хотя бы не станет орать, или плакать, или сыпать обвинениями — это уже будет достойно награды. Никогда в жизни он не чувствовал столько болезненных эмоций, даже когда Коннор ушел — тогда хотя бы чувство собственной правоты и незаслуженности кары помогало не расклеиться окончательно. Сейчас у Гэвина нет такой роскоши. — У тебя кто-то был? — спрашивает он как может спокойно. Только господь видит, чего ему стоит эта цивилизованность. — Да пошел ты! — выпаливает Коннор, и это — должно быть — ответ «нет», потому что вместе с тревогой Гэвин чувствует нереальное облегчение, — просто пошел ты! Коннор пытается встать, но Гэвин успевает схватить его за плечи, резко подаваясь вперед. Ему так хочется прикоснуться, хотя бы почувствовать, что Коннор настоящий — что весь их разговор не плод воображения, не сон, снящийся после сегодняшних ужасов. Гэвин уверен, на этот счет его еще ждут кошмары. Но сейчас важно другое. — Слушай, я не обвиняю, — говорит он торопливо, — правда. Я ревную, черт, кого я обманываю — да у меня задница горит от одной мысли о каком-нибудь козле, который тебя лапал, но что я пытаюсь сказать — это что я никогда не хотел специально тебя задеть. Да, я иногда могу вести себя как тот самый козел, но ты казался таким охуенным, словно тебя вообще ничего не колышет, не то что обычный полицейский с дерьмовым характером. Я от тебя сходил с ума, сох как школьник, все время думал — что ты нашел во мне и сколько это продлится? — Теперь будешь говорить, что все дело в твоих комплексах? Рид, не надо… — У любого возникнут комплексы рядом с тобой, — Гэвину приходится сжать руки сильнее, потому что Коннор откидывается назад, — просто… ты захотел попробовать еще раз, значит, я тебе нравлюсь, правда? Гэвин как в дурацком романтическом фильме, но ощущение в душе — словно все сейчас очень важно, и нельзя залажать, нельзя снова брякнуть что-то необдуманное и эмоциональное и оттолкнуть их друг от друга еще сильнее. Он так хочет остаться. — Ты всегда мне нравился, — пожимает плечами Коннор, — при чем тут это? Гэвин целует его в губы. Наверное, это неправильно — использовать влечение, чтобы добавить себе очков, но после всего, что случилось сегодня, Гэвин готов на многое. Может, дело даже не в Конноре, просто дело растревожило в Гэвине самые глубокие страхи, задело все то, во что он привык верить, что важно для него. Он пришел в полицию, чтобы помогать людям, он часть чего-то большего, готового протянуть руку каждому упавшему, поддержать каждого отчаявшегося. Трудно думать о тех, кто остается незамеченным. Эти кости, которые убийца просто бросил — как ненужный мусор, — торопливо присыпав землей и прикрыв дерном, кто-то, чьи последние часы жизни состояли из надежды — но эта надежда осталась гнить вместе с телом, пока не переродилась в нечто невыносимо безобразное, отталкивающее. Не избавленное от страданий даже после смерти. Они бы даже никогда не встретились, думает Гэвин, он не встретился бы с Коннором до того момента, пока тот — полный ненависти к полицейскому, оставившему его умирать, — не попытался бы оторвать ему лицо. Кто тогда, в свою очередь, спас бы Гэвина? Никто, он он даже не понял бы, что его убило. — Прости, — говорит он, хотя наверняка уже просил прощения, — мне очень жаль. И снова прижимается губами к губам Коннора. Поза дико неудобная, он рискует сломать себе локоть или вывихнуть бедро, но отступить нельзя, невозможно — и любой дискомфорт растворяется в поцелуе. Коннор, наверное, вполне способен оттолкнуть его, если захочет. Но вместо этого Коннор сам тянется с поцелуем, и всего секунду спустя его пальцы на затылке Гэвина, сжимают крепко, не позволяя отстраниться. От него пахнет землей, ладаном, мятой травой. Горечью. Он настолько далек от совершенства, нарисованного воображением Гэвина, что непонятно, как Гэвин не видел его настоящего раньше. — Я люблю тебя, — говорит он на всякий случай, чтобы Коннор не забыл об этом, пока они целуются. — Я тоже люблю тебя, — и у Коннора это выходит без тени внутренней борьбы, которую чувствовал Гэвин — и одно это заставляет чувствовать себя не лучшим человеком, — но дело не в любви… Дело не в любви. Гэвин знает — но сейчас стоит помолчать немного, потому что да, нельзя использовать секс, и все же Гэвин использует. Касается языка Коннора своим языком, прикусывает губу. Мгновение — и их движения становятся все торопливее, все более нервными, пылкими, нескоординированными. Им стоит пойти в кровать, но вставать сейчас — значит разорвать объятия, Гэвин даже представить себе не может такого. Коннор выпрямляется, на коленях они почти одного роста, но когда он притягивает Гэвина к себе и целует настойчиво, жестко, он будто гораздо выше — Гэвин гнется под его напором. Поднявшись на ноги, Коннор протягивает руку — он бледный, как в минуте от обморока, и в то же время ему невозможно противостоять: мысли о странности происходящего (нельзя заниматься сексом с кем-то, кто едва стоит на ногах) возникают и исчезают без следа. Гэвин хватается за руку, стараясь не давить всем весом, и охает — Коннор толкает его на диван. Спинка мягкая под лопатками и затылком, но Гэвин, словно вынутая из воды рыба, глотает воздух ртом. Упав ему на колени, Коннор снимает рубашку. Его пальцы дрожат, но — когда Гэвин тянется помочь — одного взгляда достаточно, чтобы не лезть куда не просят. Наконец с рубашкой покончено, вид голой кожи ослепляет, Гэвин не знает, с чего начать. Он целует Коннора в шею, языком скользит по ключице, Коннор настолько живой под его прикосновениями, что не прикасаться невозможно. Он дрожит, когда губы Гэвина опускаются к тому месту, где сходятся его ребра — он опасно отклоняется назад, и только Гэвин удерживает его от падения (наверняка оставляя на его талии синяки). Воздух такой горячий, что Гэвину жарко в одежде, и он скидывает ее, отбрасывая куда-то Коннору за спину. Теперь они почти раздеты, льнут друг к другу, кожа Гэвина зудит от близости. Ему мало. Ему все еще мало. Он хочет больше! — Коннор… — он пытается одним словом выразить то, что чувствует, — ведь слова сейчас лишняя трата сил. Но Коннор понимает его — ну или хочет того же самого. Он встает одним движением, спускает брюки с бедер, и Гэвин завороженно следит, не смея даже дышать. Но полная нагота возвращает ему хотя бы часть соображения: он спешно избавляется от штанов, наверняка тратя на это простое действие слишком много времени — руки слушаются его с трудом. Обшивка дивана немного колючая под ним, но потом Коннор садится сверху, и Гэвин забывает об обшивке. Застонав, он опускает руку, сжимая свой член — болезненно тяжелый, — чтобы не кончить раньше времени, перед глазами темнеет, а в ушах гудит от возбуждения, и вторая его рука оглаживает ягодицы Коннора, такие округлые, что приходится сжать член сильнее. Все происходит слишком быстро, и — наверное — стоило бы подумать хоть минутку, но где взять эту минутку, когда Коннор льнет к нему всем телом, его живот вжимается в кулак Гэвина, кожа касается головки члена. Гэвин запрокидывает голову, пытаясь взять пульс под контроль, пальцы его руки протискиваются между ягодиц Коннора — он из последних сил пытается быть деликатным, потому что… Он забыл почему. Он снова стонет, не способный ни на что другое, когда Коннор кладет свои пальцы поверх его ладони, вынуждая его разжать руку, ласкает его член — господи, Гэвин точно кончит от одних прикосновений, точно, или умрет, одно из двух… — но пальцы исчезают. Гэвин резко вдыхает, ошеломленный внезапным холодом и отсутствием контакта, — а следом его обхватывает тело Коннора, когда тот опускается сверху. У Гэвина в голове что-то взрывается. Коннор стонет, впиваясь в его шею зубами, но даже если Гэвин чувствует боль, он не в состоянии ее осознать, все его ощущения сконцентрированы внизу живота. Его руки сводит, так сильно он держится за бедра Коннора, пока тот двигается на нем, и как Коннору удаются такие неторопливые, размеренные движения, ведь Гэвин сходит с ума. Сходит с ума… Он сходит с ума, вскидывая бедра, толкаясь в поисках еще более тесного контакта… Всего несколько движений, он так близок… Конор выдыхает ему в шею и кончает — сжимается настолько сильно, что Гэвин видит звезды, — и стонет, и впивается ногтями ему в плечи, и его рваное дыхание едва не толкает самого Гэвина за черту. Но не толкает. Соблазн завершить ослепляет на несколько мгновений, Коннор все равно не сможет возразить — но Гэвин просто не способен. Он откидывается назад, глубоко дыша, пока Коннор соскальзывает с него, живот как каменный, а член готов взорваться, и черт… Коннор обхватывает его член ладонью и медленно, но уверенно ведет вверх, и секунду спустя его губы на губах Гэвина, ловят каждый стон. Ядерный взрыв в голове Гэвина оглушает и ослепляет, уничтожая все сомнения и мысли. Несколько секунд он плавает в этом ощущении, и его не заботит ничего. Это блаженство. Тяжесть Коннора — тот практически лежит на Гэвине — все же вынуждает вернуться в реальность. Спина затекает, между ними мокро и липко, и это точно не лучшее место и не лучшая поза, чтобы заниматься любовью, но все это отступает на второй план. Сейчас так хочется позволить себе несколько нежных поцелуев и ласковых слов, сказать что-нибудь романтическое, полежать вместе, насладиться близостью. Если бы не их проблемы… Коннор опять решительнее него. Он обнимает Гэвина за шею, прижимается лбом к его лбу — даже так близко он кажется очень бледным, и запоздалое раскаяние колет Гэвина прямо в душу. — Мы были не готовы к отношениям, — шепчет Коннор вместо нежных поцелуев и ласковых слов. — Я не знаю, готовы ли мы сейчас, — это звучит искренне, и он прав, и все равно Гэвин не хочет вгонять все в рамки рациональности. — Надо попытаться, — отвечает он. — Коннор, все ведь можно решить, если есть желание… Но он умолкает, натыкаясь на взгляд Коннора — полный настороженности и тяжелый, такой неожиданно трезвый после того, чем они занимались. — Не все можно решить. Нет, Гэвин отказывается так считать! — Ты сможешь уйти, — говорит он уверенно, — у них ничего на тебя нет. Не говори, что не скопил на адвоката, я не поверю. Свалишь и найдешь какую-нибудь нормальную работу, без вот этого всего, и… Коннор?.. Коннор заваливается вбок, и в первую секунду Гэвину кажется, что он потерял сознание — но тот просто укладывается на сиденье и смотрит на Гэвина из-под ресниц, словно больше не может сидеть прямо. Даже если он не теряет сознание прямо сейчас, непохоже, что это продлится долго. — Куда мне валить? Душераздирающе. — Не куда, а с кем, — Гэвин наклоняется, убирая волосы с его лба, и то, что представлялось тяжелым и полным самопожертвования решением, вдруг совсем не тяжело, — я думаю уйти из полиции, Кон. Коннор вскидывает брови, словно и правда удивлен — так удивлен, что это перебивает даже усталость. — Почему? Хороший вопрос, и простого ответа на него нет. — Меня наебали, — пожимает плечами Гэвин — это самая простая часть в океане сложности, — и я хочу попробовать что-нибудь другое. И я хочу быть с тобой, а тебе нужно свалить. Коннор лежит и смотрит, и его глаза все темнее. Наконец он качает головой. — Прости, но я тебе не верю, — ему как будто действительно жаль, он не хочет задеть чувства Гэвина, — я… Мне бы правда хотелось, чтобы это было возможно — я старался, но я как-то оказался слишком раним, чтобы встать завтра утром, а ты опять пропал с горизонта, — он улыбается и явно пытается сделать вид, что иронизирует, и Гэвин ежится от того, сколько в их отношениях дерьма. Это очень больно слышать. Это режет как нож. — Если я тебя опять подставлю, скормишь меня тем парням за картинкой, — предлагает он, — но я не подставлю. — Они довольно разборчивые, — возражает Коннор. Ничего себе! — Типа даже полтергейсты не будут меня жрать? Коннор смотрит, его веки все тяжелее. — Типа сложно теперь быть с тобой откровенным. И Гэвину хочется — чертовски хочется возмутиться в ответ, напомнить обо всех разах, когда Коннор не был откровенным и безо всякой причины, потому что нет, никогда он не был открытым и искренним человеком, никогда за все то время, что они с Гэвином встречались. Встречались. Они все же встречались — и, наверное, встречаются до сих пор. Но вместо всех этих резких ответов Гэвин идет в спальню и приносит оттуда покрывало. — Но мы все равно попробуем, — спрашивает он, укрывая Коннора и на самом деле даже не пытаясь сделать это действительно вопросом. — Получим свой второй шанс? Коннор закрывает глаза. — Да, — его голос все тише, — да, Гэвин, мы попробуем. И это ощущается как победа. У Гэвина щеки горят, в груди тоже горит, и завтра можно будет все как следует обдумать — но завтра будет завтра. Сегодня он остается тут. — Твоему дивану понадобится химчистка, — говорит он, потому что мысль приходит ему в голову внезапно, и похоже, что платить за химчистку придется ему. — Черт. Но на губах Коннора улыбка — едва заметная, но все же. — Я думаю, он это переживет.