Сатана и Змея

Утро нового дня для омеги настаёт только к десятому часу. Сознание не хочет возвращаться в то злое место, где терпело страдания и многочасовые слёзы. Тэхён не знает, в какое время уснул, сколько проспал. Знает лишь что эта перемена не помогла справиться или была слишком мала. Веки раскрыться не желают, в груди вновь пылают горькие чувства и эмоции начинают выливаться из глаз солёной водой. Стрелки движутся к пятнадцати минутам, плотные шторы не пускают ярких лучей, что сейчас только на руку. Тэхён засыпает обратно. Чонгук возвращается домой к четверти трёх. Не планово, конечно, но тревожный звонок из дома вынудило его отложить дела. Дитё не выходит из своей комнаты с того момента, как хозяин дома вышел из той комнаты. Ни звука не выходило. Слуги проверяли в десять, одиннадцать и даже в час, Сон Ханби – главная служанка – лично проверяла. Мальчик спал без движений, а остальные убеждают, что он даже не поменял позу. Подходить или будить никто не осмелился, так как был дан приказ не трогать его, и даже близко не подходить. Только когда женщина убедила его в том, что Тэхён дышит, Чонгук торопливо раздал дела по отделам и в спешке закончив дела, направился в свой особняк. Тяжёлый вздох сам сорвался, стоило руку с пиджаком опуститься на спинку кресла для укладки вещей. Галстук направился вслед за верхней одеждой, а далее последовали и пуговицы, давая наконец вдохнуть полной грудью. Получая прохладу на балконе, мужчина подолгу смотрит на зимние сугробы. Снег то тает, то замерзает, превращаясь в лёд. Зима ему напоминает собственную душу. С одной стороны пригретый материнским теплом, с другой обожжённый отцовским холодом, он стал ледяным. Снежные бури отцовского характера наметали много снега, оставив морозные следы на детском теле и сознаний. Слёзы матери их все стирали, заколяли. Чонгук, как Байкал именно в это время года. Местами чёрный, местами прозрачный, где-то вовсе покрытый белым снегом, а кое-где потрескавшейся, покрытый толстым слоем льда. Проедь танк - выдержит. А самое главное – Байкал не прощает ошибок. Из-за этих дум он забывается с сигаретой в руках. Только стук в дверь оживляет, возвращает с небес, откуда иногда, как сейчас, родители подглядывают на него. У дверей стоит Намджун – верный спутник в столь неверным деле. – Тут к тебе пришли, – кивает он куда-то в сторону. Выходя из своего убежища, черноглазый видит маленькую девочку лет двенадцати. Она вся светится в улыбке, но в противоречие себе напряжённая телом. Пальцы волнительно теребят края простой футболки, губы чуть искусаны, но глаза неизменно блестят восторгом. Он приподнимает вопросительно бровь. – Мама попросила сказать, что мальчик проснулся. – Мальчик? – одновременно вопросительно восклицают старшие. Девочка лишь кивает. Чонгук не думая срывается с места и направляется в известное только ему направлении, пока Намджун не понимающе смотрит ему в след, и переводит своё внимание девочке. Он всегда любил детей. А эта прекрасная миледи напоминает ему племянницу. Двери открываются тихо, совсем беззвучно. Видит на кровати помятый комок в белой пижаме из мягкого и лёгкого материала, тонущего среди этой роскоши и богатства. Его волосы вьются сильнее прежнего, растрёпанные - точно гнездо - а он сам прямо как цыплёнок. Маленький, беззащитный, всё время ищущий маму. После ухода брата Чон много думал. Долгое самокопание никогда не нравилось брюнету, но с возрастом приходишь к совсем иным доводам. Алкоголь расслабляет не только мышцы тела, ну и распускает все нейроны, заставив давно забытое вновь выйти на поверхность. Что на него нашло? Не сказать, что здорового, молодого, и как многие любят говорить "в самом рассвете сил" не интересуют омеги. Естественно, многочисленные любовники и даже неоднократные браки не оставили и его в стороне, не говоря уже о ежедневных скандалах в прежние годы. Сейчас он вполне собранный, отстранённый от много, состоявшийся мужчина, кому через пол года сорок три. Привлекает ли его почти совершеннолетний омега? Нет, отрицать бесполезно. Привлекает. Влечёт. Волнует. Страшнее не то, что его хочется, а то, что хочется по другому. Не как омегу, у которого вполне хорошие формы, и, альфа уверен, не был бы прочь изменить своим вкусам вопреки всем правилам, изменять принципам. Да, Чону в сыновья годится,да что там, у него таких ещё двое, если не больше. И именно так рот волнуют. Как на ребёнка смотрят. И никак на себя влиять не может. Не хочет. Увидев тогда загнанного в угол парня, что прижимал голову к плечу, уши по-детски закрыл, глаза зажмурил, пряча всхлипы и слёзы, мужчина злился. До скрежета сжимал зубы, до скрипа кожи ладони в перчатках сводил в кулаки и только к лицу, тогда ещё бледному, невесомо коснуться смог живыми костяшками. Нет, ему по положению нельзя жалеть - не положено. Но он пожалел. Переступить через принципы не смог. Через себя не смог. Себя не как состоявшегося со своим стержнем, опытом, мнением и правилами мужчины, привыкшим к главенству не только бизнеса, но и жизни, семьи. А себя, как пятилетнего ребёнка, тоже плачущего, смотря в непонимании на свои ноги украшенные синевой. Вторил каждый раз, что его судьба другому не положена, что такого видеть в детских глаза непозволительно. Но увидел в нём неподдельный, детский страх; что ещё тревожнее - скорее всего закреплённый детскими травмами. Чонгук искренне ненавидел своего отца. Были и другие, противоречивые чувства. Но ненависть из его части сына не ушла. Обида не прошла, воспоминания не стереть, как и боль, и пожизненные раны. Таких не пожелаешь и врагу, и другу. И ребёнку в первую очередь. Он злился на глупость своих людей. Несовершеннолетних не трогать было приписано сразу после верности. Но этот закон впервые за двадцать лет был нарушен, а что ещё хуже - был нарушен его же планом. Конечно, чувство отвращения к себе на момент проскользнуло в сознании. А после чувство вины перед мальчиком. Но появление Хосока тоже сыграло роль. С другой стороны, не забери его Чонгук, что бы эта дама сделала с ним? Но снова возвращаясь на корни событий - Тэхёна украли из-за долгов отца. Из-за долгов Чонгуку. Тяжело выдохнув, мужчина ступает ближе, совсем рядом с кроватью. Видит перед собой не почти совершеннолетнего, семнадцатилетнего, а семилетнего мальчика с вьющимися волосами и причмокивающими губами. Он запускает пальцы в волосы, усмехается. Говорили - проснулся. А он спит, сопит, слюнки пускает. Чонгуку раньше и своих детей держать не удавалось, было слишком сложно и нервно в тех отношениях с меркантильными омегами, ищущих выгоду в собственном утробе. Таких вместе с отродьем хотелось до седьмого колена на расстрел. А этот спит, позволяет рядом присесть, плечи укрыть одеялом и аккуратно прижаться, греть. Балам. Губы сами шепчут это нежное слово, коим мать когда-то звала. Пальцы нежно зарывала в волосах, гладила, массировала затылок, по шее спускалась нежными пальцами к спине и по лопаткам похлопывала, по кругу водила. Засыпала рядом. От нахлынувших воспоминаний сам дьявол не в состоянии укрыться. И он не может себя остановить, сойти с этого корабля, всё глубже пробираясь в тёмные дворцы медузы Горгоны. От неё же прячет мальчика, укладывает голову чуть выше, на подушку, ноги остаются не удобно, согнуто, слегка свисают, пока щека прижимается к уху, нос утыкается в волосы, руки прижимают к себе, в теплой и крепкой груди ближе, осторожно прикасаются. Строгий прикид помят, его любимый костюм только в химчистку, потому что господин Чон не может терпеть ни единой пыли на одежде. Веки заливают свинцом и под блаженные, призрачные прикосновения матери взрослый мужчина засыпает младенцем. Двери аккуратно открываются, боясь тишины, ноги слегка дрожат - увидеть труп этого мальчика не хотелось бы. Порой, Намджуну часто приходится знакомиться со всеми уже мертвецом. Но сейчас он больше сомневается в своей живости. Перед ним его близкий друг, партнёр и союзник, что мучился подолгу со сном, борясь с большими препятствиями в виде кошмаров. Чонгук тонет в белизне постели, контраст черного и белого заливает картину. Ангельский мальчик и Чон, которому не хватает лишь крыльев черных, острых. Он так же тихо прикрывает дверь и ещё надолго сохраняет в памяти забытый сон: размеренное дыхание, без хмурых бровей лоб, чуть приоткрытые губы… Тепло под боком. Тело ломает, накрывает слабостью, каждая кость, каждая мышца ноет, молит оставить их в покое и парень уже готов расплакаться от этой боли. Он виснет в пространстве, видит размыто, сквозь слипшиеся ресницы, а после скручивается на постели. Коленки прижимает, руками обнимает, себя согреть пытается. Но ему внезапно тепло. Ему хорошо, вмиг и боль утихает, и сознание теряет, и своё место в этом мире находит. Будто разом радуга загорелась, солнце вышло, луна перевернулась. Всё на свои места встало. Однако и это длиться не долго. Глаза болят, капилляры разбиваются острыми молниями, сверкают по-своему устрашающе в первую очередь для него. Двигаться, нет, дышать страшно, осознавать всё страшно. Кадык двигается вверх вниз, во рту в миг сахара, а он себя в кому загнать желает. Больше не просыпаться. Рядом мужчина. Его терпкий одеколон, не сбивающий оседающего привкуса табака. Нос непроизвольно морщится, пальцы подрагивают, глаза зажмуривает тут же и своё движение не контролирует: скручивается, как в тот день, напуганным зверьком сидит, прикрыв уши и глаза, себя пытаясь закрыть, защитить. Не может. Сил не хватает. Его тянут назад, ближе, крепче, непозволительно открывшаяся последняя пуговица пропускает сквозь маленькую щель еле уловимое тепло кожанных перчаток. А он обжигается, весь сгорает, заживо себя в костёр отправляет и никак заткнуться не может. Сам себя губит своими тараканами и умирает в мыслях. Не может. Не хочет. Ему страшно. Впервые страшно до дрожи, до резких движений и опрометчивой паники. Отличающийся от своих сверстников мышлением парень теперь выражает полное противоречие. Голову несёт кругом от ставшего острее аромата. Близко. Непозволительно близко, глубоко, странно, страшно. Воспоминания снова берут своё, уносят в другое русло, тепло отказываются принимать. От неё душно. Впервые от желанного внимания умирает. Задыхается. Распахнуть глаза позволяет резкий укус. Неожиданность даёт свой эффект. Чонгук быстро отстраняется от уха, меж пальцев зажимает ракушку и заправляет за неё непослушные волосы. Те длинные, нетронутые, мягкие. Оставив поцелуй на лбу, встаёт, возвращает своё лицо расчётливого босса и поправив лацканы пиджака, уходит. Оставляет дверь открытой. Оставляет ему выход. Шатен аккуратно проводит по лицу ладонями, пытаясь стереть волнение, к груди прижимает ладони, подушкой пытающееся рёбра в крошки превратить, сердце успокоить хочет. Всё четно. Мурашки не перестают бегать по телу табунами. Не приятную волну по спине спешно заменяет струями воды. Рядом с приоткрытой дверью стояла менее заметная, в цвет стен. Чёрно - белые тюбики с единственным отличием в крышках, чёткие линии и минимализм не подходят к роскошной спальне позади. Наличие душа вместо ванны расстроило его больше. Хотя бы в этом уголке получаемое тайное спокойствие пробуждало забытое чувство. Хоть Ким и желал побольше насладиться ежесекундное нехватка воздуха, не дала больше двадцати минут. Заботливо уложенные на небольшие полки полотенца и одежда заставили на миг прикрыть глаза. Трепля вафельным полотенцем волосы, Тэхён идет расслабленно, иногда замирая и грея босые ноги. Однако замереть на пороге заставляет другое. Большие глаза распахиваются сильнее и найденные на тумбочке мелочи, возвращенные из "его" уголка в той квартире теперь оказались очень дороги привычке, принятые капли для глаз спасли от непредвиденной ошибки. Перед ним стоит мужчина, с лёгким загаром и с необычными серыми прядями среди густых черных волос. Одежда на нём не менее необычная - простые классические брюки в отличии от других висят свободно. А вот смотря на рубашку можно смело заверить - мужчина либо любитель свободы, либо только прилетевший из жарких островов. Расстегнутые вплоть до груди пуговицы не скрывают крепких мышц, выигрышно отбрасывающие тень в полумраке плотных штор. Мужчина, с искренним весельем в глазах, бросает свою игру, а наблюдение двора и с улыбкой, больше похожей на оскал, идёт ближе к застывшему омеге. В шаге замирает, руки по карманам прячет и через глаза в душу лезет. Спустя мгновение мучений для Тэхена с усмешкой поворачивается в бок, от чего-то из под лба возвращает взгляд и не стесняясь в миллиметре от шеи двигается по кругу, жарким дыханием опаляя нежную кожу, мычит, омерзительно для Кима облизывается. – Мандаринка, – шепчет у уха с хрипотцой, вновь скользкие мурашки пробуждая. Сердце в который раз в пятки уходит. – Лучше бы куда ниже, в мои руки, – завершает незнакомец. И уходит. Так просто к дверям соседним ступает. Запирает. – Мандаринку нашёл, смотрю. – Стучаться не учили? – Чонгук продолжает не отрывно читать бумаги, не удивляясь гостью. – С каких пор я чужой? – почти обиженно губы дует, пока сам находит коллекцию крепких напитков некогда любимых им. – К нему - всегда. Усмешка срывается сам по себе. – Это был ты? – ответ Чону младшему известно. Но что скажет старший? – Да. И тебе более к нему вход закрыт. Закрывается и тяжёлая дверь кабинета. Оставаясь один напротив больших окон со светлым пейзажем, Хосок глубоко задумывается. Бутылка так и остаётся нетронутый. – Не повторяй ошибок, братец. Чёрная машина наконец видит солнечный свет, обгоняет холодный воздух. Водительское окно спущено наполовину, не боится холода - он давно под кожей. Путь для этой железной скаковой в одну сторону - к могилам. Сколько бы не разбивали, вставала на путь, разгонялась до колебания стрелки на спидометре, и до сжатия зубов, неприятно стирая резину тормозила, почти совершая круг. Здесь нет парковок, нет дорог. Нет тормозов. Мужчина в черном выходит в сторону небольшого холма, больше схожего на ведьминский участок с тёмными тучами. Могилки даже из самых блестящих материалов тускнеют на этом месте. Прямо напротив со стороны гостья величественное место с изображением женщины - не молодой, но привлекательной в своём холоде. Полукровка. Быстрые шаги преодолевают лестницы, в некоторых местах через двое перепрыгивая. Не понятно только, куда спешит - к остывшему телу под землёй или к душе на небесах? Останавливается в шаге от женщины. Глаза не поднимает, не смотрит на вырученные надписи, не скучает. Но опускается на колени чуть левее, напевая: – Quand il me prend dans ses bras, il me parle tout bas... Перед невзрачным и кажущимся мелким рядом со всем этим вычурным. Делакруа Элиза Мари. 1987-2006. …je vois la vie en rose.