Сатана и Змея

Чертов дьявол. Снова дарит мнимую свободу. Как птичка в золотой клетке - повесили у балкона, поёт во весь голос на встречу ветру. Да только будь то огромная - клетка есть клетка. Украсить стразами, увеличить размеры, прямо у сада посадить, иль на волю среди своих деревьев пустить - разницы нет. Всё та же мнимая свобода. Всё тот же грешный мир, голос до разрыва связок о свободе. Но это лишь для пойманных птичек мир в грубых руках таков. Те, кого приучили с детсва живут этим. Они не умеют пить не фильтрованную воду, есть пищу прямо из веток. И спасаться от хищников. Тэхён - домашний питомец, живший под строгим надзором и ласковым руководством огрубевших рук. Он не умеет жить так – под чужим крылом, на расстоянии от хозяина, без любимых игрушек и клетки. Он не умеет жить так – в растерянности рассматривает мир, боится шороха, глаза огромные, всё больше готовы за орбиты выпасть от удивления. Оказывается, мир такой большой. Страшный. Опасный. В нём так много людей, кроме привычных слуг хозяина, которым он нравился. Оказывается, его можно не любить, с ним можно грубо, его могут сжать, как птенчика и раздавить, убить. Смерть будто костлявыми руками гладит ночами по спине. День безоговорочно полон света солнца, отвлекающих себе подобных в саду и хорошей чтивы на полках. Ему книги не интересны. Любит он вовсе не тонуть в томах романов, а уходить в чужой мир, под взглядом умелого пера автора. Так можно забыться, укрыться, тонуть в ложных эмоциях восхищения, счастья и горя. Пускать слёзы, полные не только жалости к герою. Там скрылась и жалость к собственному герою. И только по ночам Ким забыл покой. Для него эти пять букв - не известные звуки теперь. Знает лишь одно - как раньше быть не может. Снова ощутить крепость под улыбчивым взором Отца не получится. Точно не скоро. Но Тэхён верит, слепо следует и ждёт, когда его заберут, когда вновь закроют клетку и протянут из любимых рук фрукты. Ждёт, точно принцесса с драконом, на балконе скрывается и ночами подолгу на луну смотрит. Одно желание - лишь бы побыстрее из под облоков вышла. Своим светом страх затмила. Говорят, дети и старики не врут. Он – ещё совсем малый для внезапно свалившегося мира – точно не собирается врать. Здесь ему как минимум хорошо. Его душу не полосуют уродливыми, кровавыми, его не насилуют, подарили мнимое счастье в слишком похожей на собственный, родной уголок и относятся хорошо, чего не скрыл от Отца по давнему звонку. По голосу скучает - появляется внезапная мысль, от которой край одеяла в руках сильнее мнется. По дому скучает, по собственному пению скучает. Его парочка фраз под напором не дают никакой свободы, он собственный голос позабыл, совсем потух. Не имея ни малейшего шанса на выживание без полюбившегося дела, внезапно распахивает глаза в ужасе. Он мог потерять его. Единственное своё, то, что от диких сородичей осталось в шаге забыть. Тэхён лежит в белоснежной, мягкой постели. Укладывает голову на подушку, смотрит на бледные лучи из стеклянных дверей балкона и дышит через раз, ощущая царапины Смерти. Сегодня они чётче. Холоднее. Слишком знакомо. Поднявшись с лёгкой дрожью, Тэхён впервые подходит к балкону ночью. Его ноги не поднимаются от пола, ползут, не в силах оторваться. Ощущение, что если раз поднимет на небо заберут, больше наступить не сможет, упадёт мертвецом. Стеклянные двери открываются, пуская февральский холод. Пускай конец месяца, а сдаваться зима и не думает. Рано расслабляться. А Тэхёну это вовсе категорический запрещено. Оставленный ещё днём кувшин воды и стакан на земле, как нельзя кстати именно сейчас. Промочив горло, чуть не роняя стакан прямо там, Тэхён остаётся в положении сидя на коленях. Руки складывает у груди - молится. Лишь бы не забылось, не оставило его одного. Его крылья не могли так просто испортиться. Веки тяжелеют, закрывают за собой слёзы, ком в горле под напором полного стакана воды покидает, на время и Смерть хватку ослабевает. Облизав от волнения высохшие губы, он наполняет грудь тяжёлым вдохом. Воздух выходит не из горла, прямиком по струнам души играет мелодичный голос. Ноты, коих сам малыш не знает, срываются. Ветер ловит, до других доносит. Здешние таких не слышали. Как и хозяин дома, что в отличие от мальчика стакан с янтарём на дне выронил. Чонгук замирает в кабинете - прямо напротив чужой комнаты, по другое крыло дома. Слух ловит приятный голос, что распевает не слыханую мелодию, туманит разум. Она лёгкая, приятная, ласкающая и успокаивающая. Но только человек, знающий толк в свободе, только испытавший этот же страх может услышать дрожащие ноты. Птица, раненная в крыло, больше взмахнуть ими не в силах. Он, пойманный лапами зверя, трепещет внутри, срывается, всё больше сил тратит. Конец у этой истории один - ноты разбиваются, как и несчастный птенчик. Нахмурив брови, Чон продолжает стоять, прислушиваться, до боли сжимая переносицу, готовится услышать срывающийся голос. Как волк, воющий на луну, зов хозяина. Но голос внезапно замолкает. Он в недоумении распахивает глаза, смотрит на дверь, а после к балкону подходит. Там чудо. Там ангел. Там под светом луны режется маленький птенчик, сам себя заткнув, не дав сдаться. Слёзы роняет молча, приглушает себя же. Он не сорвётся на болезненные нотки, хозин не позволит, себе не простит ослушаться. Грудь тяжело вздымается - даже отсюда это заметно. Чонгук всем своим дьявольским нутром чувствует его дрожь, будто трепет длинных, мокрых, местами слипшихся ресниц слышит. С ума сходит. И отчётливо видит крылья птицы. Огромные, белые. Раненные, окровавленные. А Смерть по ним водит, по струнам будто играет. Альфа хмурится, с места внезапно для себя срывается. Он не привык ждать, не привык сомневаться, уходит из кабинета под смех собственного дьявола. Маленького там сородичи пугают. Решили поиграться на территории дьявола. Заходя в комнату, он больше не видит то поющее сокровище. Ангел будто улетел. На миг даже теряется. Неужели всё было плодом сознания, так жестоко наказывающий теперь его самого? Но нет, омега спит в своей огромной кровати, утонув среди пышных одеял. Мягкий свет не покидает, не даёт во мраке лицу утонуть. И будто хватаясь за этот жалкий отклик света, ребёнок на краю лежит, вперёд смотрит, лицо чуть вытянув. Балам. Сознание на повторе одно слово играет, с ума сводит. Не сдержавшись, Чонгук подходит ближе, почти по-отцовски хочет в волосы зарыться. Единственное спасение не может жестоко огородить. В сознании резкими импульсами отражаются его жестокая натура и дьявольское начало. Смерти подобен. Чон, замерев с другой стороны кровати, взглядом саму Смерть прогоняет, что с грустным лицом покидает, облегчая душу ребёнку. Это замечается по в миг расслабившимся бровям. Простая белая футболка, свободные штаны и чуть мокрые после душа волосы. Снять что-либо из и без того малой одежды старший не решается. Он укладывается аккуратно, совсем чуть-чуть носом втянув природный аромат, что уловить сейчас труднее. По-отцовски к спине прикасается, раны от смерти лечит, мягко, совсем себе не свойственно пальцами проводит. – Балам, – срывается с губ, – спи сладко. Тьму ночи сменяют первые лучи солнца, уже не так смело борясь с облаками, что расступаются постепенно. Небо обнадёживает быть ярким и безоблачным. Лёгкая тюль покачивается из-за внезапно открывшейся ночью двери, что впустила ночную прохладу, заставив мальчика вжаться спиной к теплу. Натуральный обогреватель не был против. Грел, перебирал пряди волос, а с наступлением утра не может покинуть, охроняя покой. Волосы очень мягкие, тёплые, цвета молочного шоколада - на тон светлее самих глаз. В них бы носом уткнуться, еле заметный аромат уловить. Но утонуть боится. Больше нельзя. Опасно. Жестоко. Он не даёт себе сомкнуть глаз ни на секунду. Не даёт проснуться под натиском солнца, аккуратно заставив развернуться к себе. Запускает руки в затылок, спину укрывает, голову ближе кладёт. И всё таки утопает в аромате мандаринов, вдыхает, выдыхать боится. Чтобы впиталось, чтобы осталось, чтобы в его часть превратилось. Манящие нотки, такие родные. Такие знакомые. Голову кружат, заставляют носом вести, глубже зарываться, с силой вжимать в себя. Тэхёну хорошо. Ему тепло. Такого никогда не было. Нет ощущения удушья, нет ощущения холода, будто он не один, и не со Смертью вовсе. Будто по спине ползут мурашки от яркого солнца, играющего в волосах ветра и родного аромата табака. Такие любил его отец. Родной отец. При воспоминаниях о нём лицо корчится. Больно. Физический больно. Шрамы болят, ноют, до сих пор кровью истекают, а душа вовсе не собрана. Ребёнком он не знал, что она разбита, что режется о собственные осколки. А позже собрать уже сил не было. Было поздно. Отец старался, помогал, кое-как вшил крылья. К остальному его не пустили. Не понимая зачем, как, Тэхён собственноручно закрыл на все замки свои частицы, по миру разбросать он готов не был, а в чужие руки вкладывать - тем более. Это больно, в первую очередь - для человека. Он может пораниться, от истекшей крови умереть, он видел - такое было. Омеге было страшно в первую очередь за других - это твердил разум, это чувствовал болезненно изнывабщее в кромке льда сердце. Казалось бы - ангел, лучик яркий, дитё прекрасное. В душу лезть только страшно. Глаза шоколадные, ясные такие густые, глубокие, утонуть, задохнуться можно, как в болоте, в тьму не проглядную утянет. Конечно, ребенок, коим его все видели, не мог такое взять из вне. Были попытки в себя пустить, были попытки отпустить, были попытки собрать, показать, помощи попросить. Но нет. Не выходило, не удалось никому от туда живым выйти. А тут кто-то решил ступить на этот путь, навестить его душу решил, не делая попыток, проникая. Его не трогают, к нему не лезут, не спрашивают, как пытались когда-то. Его просто греют. И этого малейшего шага, сделанного больше для себя прошлого, для шрамов собственных, глубоких, хватает, чтобы оттолкнули. За плечи толкнули, резко глаза распахнули, полные ужаса и страха. Чуть ли не в дрожь падали. Падают на холодную землю, тут же о холод морозный обжигаются, боль встречают хрупкие плечи от удара. Мужчина удивлённо, почти так же резко поднимается, будто не сам оттолкнул, а Смерть по спинке гладил, забрать хотела. Руку за ним тянет, только мальчик отползает. Он тяжело дышит, смотрит вперёд и понять всё никак не смеет – кто перед ним? Враг или друг? Смерть ли собственной персоной, слуга её или повелитель? Только дрожит, головой мотает. – Кем бы ты не был, не подходи, – порежешься. Убьёшь себя. Плохие сны не спутники, это часть его. Они преследуют везде, всегда находят под слоями одеял, прокрадываются в точки, о которых сам он не подозревал, и давят. До язвы горькой давят. Так же и сейчас, заставляют оттолкнуть того, кто грел, кто себе помочь хотел. Но мальчику не это известно, известна одна цель – он - злодей, а от них надо держаться подальше. Чонгук встаёт с места, снова в тёмной стороне комнаты остаётся, как бы то не было иронично. Волосы пятерней заправляет, покидает комнату, вновь дверь открытой оставляет. Мнимую свободу дарит. А мальчик остаётся, скручивается на холодном полу, шмыгает носом и гонит мысли прочь. Лучше бы смерть по спине гладила, лучше бы лично пришла, лучше бы она костлявые руки об его осколки ломала. Только не снова. Только не опять. Не надо больше. Чёрный автомобиль представительского класса BMW 7 Series останавливается на краю трассы - межгород между Сеулом и Инчхон. Вокруг ночной пейзаж Кореи. Из автомобиля выходят трое мужчин в черных костюмах, явно готовясь к встрече. Рации включаются, когда навигатор мигает красным и жёлтым оттенком. Красная точка приближается, огромная линия грузовых проезжает на большой скорости рядом с ними, проводя вибрацию по земле. Сигарета от водителя дотлевает на влажном бетоне. За ними тут же следует жёлтая точка. Машины - спорткары разных марок - на большой скорости разрезают линии вокруг грузовика, заставляя снизить скорость. Ничего не подозревая, водитель жмёт тормаза - ему же лучше при плохой видимости. Незаметно сзади подкрадывается другой автомобиль. Стакан с дорогим алкоголем разбивается о бетонный пол склада, чуть не касаясь проводов. Пять полных грузовых, пять фур товара и только один с мелочью, из которого и копейку не вытащить. Пустые коробки. Четыре пустые фуры. – Дохрена денег, блять, – за воротник сжимает рядом стоящего. – Ты мне вернёшь? Ты!? Какое нахрен «успокойтесь»?! Откинув напуганного бету, чуть ли не голову ему разбивает. Луис в бешенство приходит, руки в крови морает всю ночь, пока гнев не отпускает. Мужчина лет пятидесяти, ещё полный сил и формы, собственными силами давиться, готовый поголовно убить каждого. Каждому в эту ночь досталось. Лишь под утро телефонный звонок полное удовлетворение дарит. – Ты мне другое обещал, Чон, – скалиться сквозь зубы кубинец. – Всё будет, Лу, – с безразличием в голосе выдаёт. – Нужно терпение. Конечно, не все рады конкурентам, но их не много. Я разберусь в совете. Далее слышатся лишь гудки. Чонгук уверен - коллега на том конце довольно улыбается. Наконец может свою тяжёлую задницу опустить на мягкий диван, видавший не одних омег. Сам Чонгук хочет видеть одного. После случившегося ночью, ему спалось не спокойно. Ночь - время демонов, мрак накрывает улицы, разрешая нечести пробраться в миры человеческие, в их души и сердца, кровь отравлять. Сегодня двадцатое февраля - месяц до марта. И весь месяц дьявол спать не способен. Волнуется не за своих людей, семьи или кого-то связанного. А уж за связанных кровью - тем более. Негласно те обрекли себя на вечную защиту, пока душу добровольно в руки другому не вложат. Не человеку, связь с ним только узы ослабить может. Такому же тварью, как сам Чонгук. Уж тогда-то он ослабнет, перья свои потеряет. Не хочется повторить судьбу сестрёнки, что ребёнком из миров обоих ушла. Влюбленность, наивная, в зловещего врага, желающего власть и ничего более. Сегодня ты предложил сто, завтра другой - тысячу. И продал он душу дороже, считая любви дороже свою цель. Вспоминать больно, но это урок для них всех. Вечный урок и запрет. Он сам тоже оступился, за что и получил семь замков на крылья. – О Элиза... – тяжело вздыхает мужчина. От воспоминаний голова болит, внутри больно колит. Внезапный шум заставляет встрепенуться. Выходя из собственной спальни, мужчина на звук бежит. Единственное светлое в его доме будто кровью травится, грязью покрывается. Ужас обхватывает невиданный. Как он мог забыть? Все защищены, его люди под его же крыльями. Только один ребёнок на его груди. Совсем открыт и беззащитен. – Балам, – двери распахивает. На кровати бледное тело, дрожит весь, как осиновый лист. Лучи луны больше не способны его достичь, что-то в темноту тащит, а он выбраться не может. Срывая голос, кричит. Птичке собственного голоса лишаться нельзя, но на большее мальчик просто не способен. –Балам, – на колени перед кроватью оседает. Закрывает собственной спиной, никого не пускает, шипением отпугивает. Короля боятся. Прижав не к груди, к сердцу, мальчика греет, прикрыв глаза. Тот дрожит, всё так же бессознательно боится, сам не ведая кого. Мужчина и эту ночь рядом проводит. И весь месяц держаться себе обещает. *** Месяц проходит спокойно. Дела идут в гору, пока Чонгук всё пытается с Луисом отношения наладить. Единственная цель - забрать товар бесплатно. Конечно, ничего не бывает просто так и оба это прекрасно понимают. Кому, чем и когда платить покажет время. Больше альфу волнует другой человек. Омега в его доме прижился. Стал спускаться на завтраки и ужины. Не сидел за одним столом - брал поднос и уходил к себе. Будто приведение выглядел - весь в белом, волосы с каждым днём всё светлее, почти пшеничные стали, что удивляет альфу ещё больше. Они стали длиннее, чёлка в глаза почти лезет и порой мило наблюдать, как мальчик пытается её по дороге сдуть с лица. Удивлял и удивлял Чона. Без капризов и вопросов ждал. Порой, мужчине думалось, он немой. Но сомнения развеялись, вспоминая их короткие диалоги. Гетерохромия, светлые волосы, кожа темнее на тон, медовая, по-детски сладкая. Не замечает сам, как думать о нём стал. Вот-вот должен за подносом прийти, но никто еду не подготовил, на что хмурится Чонгук. Тэхён уже на лестнице виден, а блюдо для него не готовха. Тем временем, сам подросток голову вниз опустил, свои губки-сердечки прикусил и стал медленно, почти боязливо спускаться вниз. Лица его не видно, что расстраивает альфу, заставляет хмурится. Но густые брови летят вверх. Тэхён садится напротив него. Он весь тушуется, не зная, нормально ли это. Никто ему не разрешал такую вольность, но ведь всё разрешали до этого. Руки на стол ставить боится, пальцами подол рубашки перебирает. Тэхён сегодня особенно раскрепощен, чем радует хозина дома. Им приносят еду, но омега приступать не спешит. – Почему не ешь? – подаёт голос Чон, не вытерпя третью минуту. Тэхён заметно напрягается. Его глаза бегают, руки всё ещё внизу, лицо всё так же опущено, как и плечи, что падают стремительно. Он весь будто меньше стал. А может, дело в его юношеском худобе. – Тэхён? – Да, – что-то похожее шепчет, руки поднимает и ложку схватив, пытается унять дрожь, внутренне чертыхаясь. Он уже тысячу раз пожалел, что спустился. Нужно было в комнате оставаться и не позориться. Ну вот что он делает? – Почему не ешь? – про себя старший усмехается. Остался бы тихо в комнате, раз так сложно. Однако, озвучить это не спешит, догадываясь о ранимости. Тэхёна от неизвестного тошнить начинает. Волнение охватывает тело, чуть ли не наружу выворачивая. Голова начинает кружиться. Мысли в голове кругом идут. Запирался бы и дальше в той комнате. Но омега больше не мог сидеть на месте. Пришедшее сообщение от Отца задержало его тут, пришлось привыкать. Все годы запираться в четырёх стенах не получилось бы. Тэхён чувствует, что его жизнь застыла в одном месте, что он упускает возможности и не живёт полноценной жизнью, как должен бы. Он чувствует себя обузой для господина. Тот заботиться о нем, ночами оберегает, чувство защищённости дарит. Одновременно он благодарен за эту заботу, так как понимает, что хозяин дома делает это из добрых побуждений, но это усиливает его чувство неполноценности. Ребёнком видит, да и чувствует им себя всё чаще. Но надо понимать - он не так уж мал. Приёмы пищи были для мальчика чем-то важным, семейным. Именно поэтому составить компанию означает принять его и себя в этом доме. – Ты боишься меня? – не сдерживается Чон, закончивший давно, но всё ещё ожидает мальчика, что от силы два куска проглотил. – Нет, – шепчет. Кажется, ответь он громче, связки порвуться. Конечно, боится. До дыбом стоящих по спине волос. – Врать - не твоё. Зачем спустился? Поднимайся и ешь нормально. – Он только хотел подняться, как блестящие глаза поднялись в след за ним, а светлеющая макушка активно мотала головой. – Не уходите, – подаёт он голос. Не шепчет, действительно о себе даёт знать. – Спасибо, – всё так же громко, искреннее. А для мужчины - неземное. – Я не хотел вас расстроить, – начинает, вызывая укол в груди. – Мне тут придётся задержаться, – взгляд вниз не отводит, чем самого себя удивляет. – Отец говорил: кушать нужно в кругу семьи, тогда вкуснее. Вы издалека одиноки за большим столом. Поднимается парень и след его простывает за белой - такой чужой в этом доме - дверью. Чонгук только усмехается и приказывает далее накрывать на двоих. – Значит, семейное...