***
Закатные лучи ласково по волосам гладят, унося за собой в сон. Возвращение господина стало для гостьи неожиданностью, а такое появление вовсе за рамки выходит. Мандарин в последнее время усилился, он бы не заметил без комментариев демона. По другому называть красноволосого мужчину язык не поворачивается. Сон берёт верх, когда на подкорке сознания светлячок загорается: «Что ты с моим сыном сделал?» Тэхён не позволяет себе утонуть в воспоминаниях, переходя в реальность. Завтрак благополучно остался пропущенным, да и спускаться после он не собирался. Тело оказалось очень тяжёлым, мышцы расслабились, а ребёнка, будто мягкую игрушку, к теплой груди прижимали. Ох, и чья же эта грудь была... Тэхён не позволял себе об этом думать, но румянец быстро выдал все тайны, как и громкое биение сердца. Дыхание замерла совсем, голова шла кругом от этих прикосновений - пальцы осторожно перебирали одежду, незаметно поднимаясь всё выше к груди. – Успокойся, дай своему хозяину поспать, – прохрипели прямо у ушка, что мурашки покатились по спине. Глаза распахнулись, сон как рукой сняло. Облизав сухие губы, юное тело чуть задолжало, что не осталось незамеченным. – Что такое? – та же хриплость, табак, успокаивающая, когда в подкорку сознания прокрадывается. В ответ лишь отрицательно головой помотали. – Говори, балам. Ох, уж этот Балам... С ума сводит, чуть ли не до слёз! Не может Ким ни вдоха, ни выдоха сделать, мертвецом живым себя чувствует. Всхлипывает. – Тэхён, – приподнимается мужчина позади, отпускать не спешит, наоборот, к себе поворачивает, в глаза глядит. Тонет. А те его безжалостно с ума сводят, осколками светлыми, блестящими режет. – Что случилось? По розоватым щекам течёт одинокая слеза, которая тут же оказывается пойманного большим пальцем мужчины. Он поднимается, у ног присаживается, пока сам мальчик закутывается по голову в одеяло. – Балам, тише, – сонно шепчет. Эмоции, возможно. Такой маленький мальчик скорее всего перепугался, потерялся в своих мыслях. – Я буду сегодня дома. И обе двери остаются открытыми.***
Книга в руках расслабляет. Голова чуть ноет, глаза тоже жалуются, а пальцы от прохлады весны подрагивают. Любимая лёгкая рубашка от влажного ветра не защищает, петрикор забивает лёгкие, расслабляет сознание. Ветер своим холодом в голове гуляет, гудящие мысли отпускает. Глаза проходят по строкам, вызывая приглушённые громкими разбиваниями капель о черепицу крыши. Особняк сегодня по-особенному мрачен и приглушен во тьме. Выходить из теплого одеяла, что давно свалилась с плеча к спине кресла, совсем не охотно. Белый свет не навевает грусть, печаль, тревогу, в отличие от дома. Дверь комнаты внезапно открывается. Громко, без стука. Заставляет нежданный гость мысли оторвать от чтиво, повернуться в свою сторону. На балкон спускать никто не собирается. – Тэ, – улыбается приветливо, даже как-то радостно альфа. Минхек пришёл без единой царапины, и опасения омеги остались смыты дождём. – Что ты здесь делаешь? Если господин увидит, будет плохо, – помнит ту отраву в аромате. Точно сигары. – Ну, – в ответ только головой крутят, – всё будет хорошо. – Свои руки тянет к лицу, по щеке гладит и к себе тянет. Губы, сухие, что даже царапает, прижимаются к нежной щеке. – Я скучал, – шепчет друг. – Тэтэ, – выдыхает тяжко, распаляет, своим пламенем делится, – мы не закончили, помнишь? – а Ким теряется, глаза бегают, дыхание тише становится. Ресницы, пышные, хлопают и в ответ не смотрят. Не нравится. Садовник грубо за щёки сжимает пальцами, к себе разворачивает и прямо в губы шепчет: – поиграем? Зрачки замирают. Сознание делает скачок назад, в клетку. Помнит, хорошо помнит, как с Отцом играли. Руки сами тянутся к шее, мужскую руку вместо своих ощущает. Грубые ладони рывком срывали одежду, крепко сжимали ягодицы, оттягивая в сторону. Горящим азотом ощущал ладони, птица в груди билась в страхе быть один на один со Смертью. Зеркалом будто отражают чужие ладони, гладят грубо, хватают за бока, не дав даже с двумя пуговицами закончить. Тихое «Я сам» прямо в губы и тело куклой на нём висит. Альфе это по вкусу. Тело, что ещё такое лёгкое, юное, необузданное. К ней напрямую прикасаться не спешит, даже хватает лишь на миг за талию, дабы на пышную кровать уронить. Утопить. Сердце громко стучит, Тэхён исправляет - это птица, за клетку выйти хочет, спастись. Минхека только дразнит оттягивание удовольствия, движения бёдрами поступающие невольно выходят - в штанах тесно до невозможности. Голова плывёт, кругом идёт, а пальцы только с пуговицами возятся - даже губам кляп нацепил. Этот кляп поменяют намордником. Громкий выстрел, густой аромат табака. Веки скрывают карие глаза, ресницы трепещут, как и птица в груди - клетку сломает, Ким уверен. Слышится глухой звук упавшего тела, протяжный стон боли, а после ещё два выстрела, которые заставляют завыть. Смерть зовут. – Быстрая кастрация, – кидает господин на неразборчивое мычание - шипение. Протерев белоснежным материалом дуло, мусор на мусоре оставляет и мановением руки унести приказывает. Густые брови сведены к переносице. Закрыв дверь, мужчина приблизиться не спешит, пытается огонь свой приглушить. А дьявол в душе ножи метает, скалится на всех: как посмели? А как мальчишка посмел его словам следовать? Разве прошлый раз уроком не был? Что им двигало, что бессознательно лежал, руки по сторонам раскинул и собственные губы кусал, пока простынь на руках мял? Что за гротеск разыгрывают? Табак туманом всю комнату захватывает, давит, не даёт возможности и пошевелиться мельком. Влажно под веками, лекарство стирается, чёрт. Но ему можно. В животе неприятно скручивает, поперёк горла ком встаёт ребёнок вот-вот сознание потеряет. Стук невысоких каблуков классической обуви сбивает кучу мыслей, те разбегаются и путаются ещё больше. Внутренности зверем воют, осиновой листвой дрожит, голова начинает гудеть, пока воздуха катастрофически не хватает. – Ты аутист? – ответить не даёт. – Или тупой? Может, притворяешься? – шаги становятся громче, шире, прямо над душой стоят. Чёрное одеяние грозовыми облаками пугает. – Хочешь под альфу? – зрачок красным блеснула. Тон кажется спокойным, но о глыбы льда ударяет раз за разом, бессознательное тело готовые выбросить в бушующий океан. – Трахайся с кем, когда, где захочешь. В моем доме это право только у меня. – каждое слово отчеканил, будто в голове выгравировал. Слёзы горечью текут по щекам от страха, тело напрягается, готовый принять весь удар и злость, как учил Отец. Пламя на щеках обжигает табак, словно никотин катится по телу, расслабляет и отпускает на миг. Рука в кожаной перчатке касается щеки, нежно ведёт и стирает слёзы. – Тебе не идут слёзы, – голос становится тише, почти шепотом хрипит, что приходится прислушиваться. «Ему идут стоны». Блеснувший в памяти образ мрази - альфой назвать язык не повернется. Он бы так же сказал. Неосознанная агрессия берёт верх, в глазах черти пляшут, тёмные зрачки красным окрашивает. Кожа на перчатке скрипит, пока ладонь сжимает больно чужие щёки. От боли слышится писк внизу, рука к шее скользит, сжимает теперь там. Больно. Вот что означает воздуха катастрофически не хватает. Отец. На шее не руки в перчатках, таких холодных, совсем чужие, совсем грубые, в морщинах и мозолях. Глаза вовсе не глубинно черные, серые, мёртвые смотрят. И лицо серое, с лишней кожей, что висит паутинами. Панический страх смерти охватывает сознание. Такое родное. Такое ненавистное. Больное. – Я не хочу играть, – чётко проговаривает в мыслях Тэхён, веки закрывает, в ожидании конца. Его никогда не слышали, его утопали в плачевном грехе. – Запомни, Балам, – внезапно отдаётся прямо у виска, – я не твой отец. Ладонь скользит с шеи вниз, срывает пуговицы и непорочное порочное тело ласкает. Она под ним молчит, из мыслей сбивает, дурманит. Похуже наркотиков. Губы одно шепчут "балам". А "балам" дрожит, будто обжигается, подальше ползёт и повторяет в ответ другое: "я не хочу играть". Только большего не позволяет мужчине его же Дьявол. За ошейник тянет, рычит, готовый в кровь разорвать искушённую тушу. Бесполезен, если не управляем. Таких сжигают, расстреливают, на ссылку отправляют, жестоко и с позором убивают, мучают, купают, топят в боли. Чонгук одергивается на миг, сразу же в себя приходит и лишь небрежно собственный костюм на нежное тело кидает. Дверь на замок.***
– Какой большой, – восторженно ахает женщина. От неё много шума, за что была упрекнута не раз, но Мюллер возомнила себя Тетчером. – Помоги, – кивает, указывая сигаретой меж пальцев внутрь. Один из его людей тут же кивают и направляются за Госпожой. Госпожой София стала недавно, всего минуту назад, когда переступила порог чужого - родного дома. Привыкать к особняку придётся, убеждает себя женщина, ей тут жить долго. Пока не надоест. Дом или муж - дело времени. Каблуки постукивают. Весна совсем развязала её, несмотря на шестой месяц. Лёгкие платья чуть ниже бёдер, высокие шпильки с отвратительно раздражительными стуками о кафель, ногти Росомахи, как их любит называть Хосок и чересчур бесовская натура. Бесит. Брат не успокоился с тех пор ни на минуту, но не вмешивался. Приятно удивлял, не выделяя проблемы ещё и ему. Сигарета дотлевает. – Мне бы хотелось погулять, – тут же кричит с лестницы София, – а ещё нужно заехать в ЗАГС, тихо заявку подать. Тебе подобным шум не нужен, – ярко алые губы расплываются в сценической улыбке. – Ты - рабочие моменты, запомни своё место, – внезапно громом раздаётся на сказочном небе метиски. – Мао будет присматривать за тобой, слушаться её. Ты не моя жена, ты - инкубатор, раз очень хотела услышать эти слова. Слёзы так и остаются на глазах.***
Апрель. Аромат сирени с окна голову кружит. После того случая Ким более из комнаты не выходит, пока Господин не позовёт. Обычно, это случается на ужин. Еда так же стала остывать, но Мао об этом молчит. Девушка из офиса перебралась в дом, что показалось странным для мальчишки. Вроде, все должны спешить наоборот, к многоэтажным офисам. Однако, лишние волнения ни к чему. Сегодня душу тянет к книжным полкам. Только сейчас, читая забытые названия шедевров и авторов, объединивших века, осознание всей пустоты и простоты времени захватывает сознание своими еловыми руками. Шипами царапает неприятно глотку, но отпускает сразу, стоит открыть первую страницу. Надо забыться. Тревожит Кима женский голос. Тело напрягается рефлекторно, дыхание тише, размером даже будто меньше стал. Кто она и что здесь делает? Голос Чонгука за ней успокаивает. Сердце из пяток на верх возвращается, поглаживает грудь, шепча извинения за пугливость. А Тэхён «ничего» прошептать не может. Страх отступает со временем и листы книги дрожать перестают.***
– Господин Чон зовёт вас на ужин. – Уже, идём, – быстро босыми ногами перебирает в лёгкой двойке из льна. Стол накрыт, как всегда, полный, чуть ли не валится. Никогда не понимал такой подход, но и учтиво молчал каждый раз. Апрельская шутка ли, не известно, встречают омегу двое. Чонгук молча ест, наслаждаясь вкусом, что каждый раз разный, пока незнакомка истерику закатила. («Красивая. Кто она? Что здесь забыла? Чонгук пригласил? О боже, она беременна! Это его жена?») Эмоции менялись на бледном лице каждую секунду. Глазами хлопал мальчик, мялся у порога. Босые ноги, пропитанные холодом на лестнице, ступают за порог, замирая теперь там, но уже от чужого, надменного голоса. – Налей мне ещё сока, – женщина даже не смотрит в его сторону, но кому обращается - дала чётко понять. Ким глазами хлопает, не понимает, что ей нужно. После не трудных размышлений взгляд рефлекторно летит в сторону Чонгука, что вовсе не поднял взгляда на них. Ноги волочат в сторону небольшой стойки, разделяющий кухню от меньшей столовой, где стоял полный графин. Посуда тяжёлая сама по себе, теперь ещё тяжелее с оранжевой жидкостью, которая от не осторожности плещется за края. София тут же подскакивает с места, с громким визгом. Рука небрежно, будто вовсе не специально, задевает юношу, что с разбитым графином летит в сторону бетонных стен. Театральные слёзы, дрожь в руках и не прекращающиеся брани с алых, даже дома, губ. – Ты! Убить меня захотел? А если бы графин на меня упал?! Это был... Апельсиновый? О боже, точно хотел убить или меня, или ребёнка! Чонгук, я не могу, я так... – далее голос срывается на плачь ужаса в вперемешку со страхом. Руки обнимают живот, ноги слабеют, а мужчина молнией прислоняет её к себе. Чёрные сапфиры блестят рубином, стоит их направить на маленького омегу. Нутро у того сжимается до минимальных размеров, готовый в микрочастицы растворится в другой вселенной, лишь бы исчезнуть, лишь бы убежать. Отец. Мозг бьёт тревогу, готовя всё тело к побегу. Боль и дискомфорт уходят на второй план, пока на дрожащих коленях поднимается. Только не успевает. Совсем забыл, что перед ним не Отец. Стоит только подняться на ноги, как тело больно ударяется о стену за спиной, а уже после грудь обжигает последней стадией. Руки, вечно в перчатках и холоде, неистово сжигают его. Пожирают. Плакать хочется в голос, навзрыд, но лишь слёзы катятся по щекам и тяжёлое дыхание - признак живости. Веки тяжелеют, ловя напоследок рык Дьявола не в его сторону.***
Балкон понравился и Чонгуку. Теперь ясно, почему гость всё время находится здесь. Тёмно-серое небо прячет за облаками звёзды, и лишь самая яркая спутница их Земли - Луна, светит безумно ярко сегодня. Полнолуние, такое яркое, неизбежно к себе тянет. В ней бы уплыть, утонуть, алым раскрасить небо в крови одной омеги. – Лежи, – шорох не остаётся незамеченным, – и слушай внимательно. София беременна моим сыном и беременность протекает не совсем гладко. Если что-то будет с ними из-за твоей неосторожности, не посмотрю на твой нимб... – с полу слова сбивается, тяжело взглотнул. Шею стягивает жгутом, цепи по спине ударяют. Как ты смеешь, смертный? – Я понял. – Вот и поговорили, – встаёт со своего места Чонгук. Луну закрывают облака. Цепи о пол звенят, пока ухмылка ироничная проскальзывает на покусанные губы.***
«Я очень много ревновал Отца. Он заставлял меня, забавлялся этим. Те женщины и омеги были просто не достойны его внимания, а с появлением новых лиц мне приходилось довольствоваться малым. Зачем получать меньшее, если есть возможность к большему?»***
Появление женщины сыграло большую роль. Мальчик стал совсем тихим, будто возвращаясь в первые дни, не выходил из комнаты, а к концу недели вовсе проводил всё время на кровати. Закрыв глаза, тихо шептал «Не хочу» на просьбы Мао, но и это прекратилось. Девушка сообщила об этом сразу же, на что получила безразличное: – Не хочет - не трогай. Чонгука сейчас дом мало беспокоил. После того заседания семерых лучших, коих осталось лишь шесть, на Чонгука свалилось много обязанностей. Определить бизнес мертвого, позаботиться о семье и партнёрах. Это было больше похоже на рэкет, чем заслуженная смерть. Несовершеннолетний наследник сильно подпортил планы, поэтому, ещё один груз лёг на широкие плечи, будто для этого сильные в мышцах. Появление Софии дома было очевидностью и проблемы пока не представляет. Союз с одной из держав на мировой арене было бы как нельзя кстати. Связь с наследницей престола... Размышления прерывает громкий крик. «Вспомнишь говно, вот и оно» - чертыхается мужчина, пока медленно поднимается с места и проглатывает оставшееся виски со дна стакана. – Ты слепой! – кричит женщина истерический, пока бьёт очередную вазу. – Убить тебя мало! По всем кругам ада надо потаскать! Сволочь, безмозглая дрянь!– рука замахивается, болью отдаёт в плече, но под адреналином того не чувствуется. Вдруг боль ощущается уже на запястье, которую сжимают с особой силой и жестокостью, готовые сломать. – Следите за языком, госпожа. – Даже следящий сверху Чон удивляется, вскинув брови. Не ожидал такого от мальчика. Его голос за миг стал холоднее, грубее и этот хриплый баритон определённо услада для Дьявола. – И за руками, вы можете пораниться об осколки, – уголки губ поднимаются, а лицо смягчается. Звона не слышно даже если говорит громче обычного. Хитрый малец. Аккуратный платочек ложится на ладонь, а после ножки бесшумно спешат наверх, в комнату. Только на предпоследнем останавливается - на уровне Чона. – Господин, – начинает теперь уже тихо, не выражая ничего, пока один глаз слепит своим светом, заставив веки расшириться, – к ужину не буду. – Чонгук... – выдыхает София, еле поворачиваясь к мужчине. – Милый, – обворожительная улыбка озаряет лицо, притворства маску выдаёт, а в глубине озерных глаз - страх. – Меня не ждать, утром улетаю в Ресифи, – быстро, но чётко выговаривает, шагая назад. – Надеюсь управиться за неделю, без вопросов. И оставляет женщину с неподдельным замешательством и страхом вперемешку со злостью одну, держать свой живот и печатать скорее сообщение сообщнику.***
Размышлять ночью - особенно. Здесь мысли шире, страх отступает, а демоны не унимаются. Чертёнок. Всё, что приходит в голову альфы. Казалось бы, слабый, явно безобидный мальчик, которого каждый шорох пугает из-за травм от Отца. Ох, уж этот Отец, Чонгук его знает. Слишком хорошо знает, из-за чего кожа перчаток характерно скрипит. Дьявол людского происхождения. Балам. Необычные глаза. Гетерохромия. Цвета тёмного шоколада, политого золотым мёдом... Приторно сладко, губительно притягательно, словно детская наивность и любопытство. Но стоит отвести взгляд в лево, можно разбиться и до микрочастиц порезаться об айсберги, толщины не меньше с целым полюсом. Там льды не холодные, не замёрзшие, они врождённые. Стеклянные, безжизненные, бесчеловечные, убитые. Настоящие войны. Знать бы эту грань между личностями. Волосы стали полностью светлыми, а длина достигает плеч - их так приятно поправлять за ухо, собирать в хвост или наблюдать, как заплетает сам хозяин. Перед зеркалом в длинной рубашке и совсем уж коротких шортах крутиться, улыбается смущённо, заколками пряча непослушные пряди. Губы у него сердечком дуются, необычная улыбка, яркая, ангельская. Балам. Этот ребёнок - настоящее восьмое чудо. Он - связующий между трёх миров. Пламенем горит в тёмном глазе, во втором - холодный разум ангела, а в голове - человеческая греховность и светлость. Кожа приобрела медовый оттенок, она местами сушится из-за погоды, а губы вечно искусаны. Ладонь ложиться на лоб, заставляя откинуться на спинку кресла. Жуткий смех эхом бьётся о стены кабинета. – Чего ты ржёшь? – зло рычит брат. – Это был смех безумца, Хосок. – Сиди, – отклоняет попытки подняться, ловко перебираясь по другую сторону. – Что за чертовщина творится у тебя, Чон? – низко, угрожающе, как привык, шипит у уха Змей. – Моя личная жизнь тебя не касается. – Холодно, резко, как и движения, вовсе лишенные чувств. Он быстро подхватывает вещи. Диалоги с братом всегда были такие - короткие и лишь по делу. Но стоило демону пересечь грань, как Чонгук запирал двери перед самым кончиком носа. Это и восхищает, и раздаривает его внутренних псов. Пустить бы их всех на эту жалкую пародию рода. Не человек и не демон, себя Дьяволом нарекает. Да кто он такой? Ядовитая змея ползёт по внутренним органам, обжигает нутро, каждую клеточку обводит, свой яд плещет безжалостно. Это не его псы, это Змея. Она отравляет, нож направляет под гипнозом. Они опасны, а тот кто поддается - обречён. И разве важен укус, если не знаешь длину клыков?***
– Этот мальчишка испортил мне все планы! – кричит, нервно ногой дёргает женщина. – Видеть тебя в таком наряде... Необычно, – хмыкает её гость. София отбросила все свои шпильки и топы, следуя приказам Чона и сменила гардероб на весенние, лёгкие платья с длинными рукавами, а на волосах вместо укладки простой ободок в цветах. Ей самой это не по душе, но по душе Его величеству, как передразнивают собеседники. Сегодняшний посетитель дома решил пожадничать на сон, но прийти как можно раньше, дабы этот же сон был спокоен. Мюллер приняла с рук слуг чай и всех по отгоняла куда подальше, чтобы уши не грели. – Все они собаки верные, а мозгов меньше, чем у зверька. Мешают, ходят, – не может не скалиться, зубы демонстрирует, пока не понимая, что такой же в руках у Господина - гостья её - является. – А этот щенок ещё и кусается! – почти кричит, вовремя останавливаемая мужчиной. – Тише, – в голосе нотки интереса профессионально прячут, – что за щенок? Не забывай, тебе бы о своём позаботиться, – и весёлый смешок проскальзывает, явно умело подставленный. – Перестань, – хохочет кокетливо дама, – я всё-таки чья-то невеста. Глупышка. Всегда невеста, никогда жена. – Так, что за щенок тебе мешает? – улыбается с хитрым прищуром. – Ой, – махает рукой с золотыми кольцами, – дрянь какая-то. Безотцовщина. В дальнем углу живёт, неужели не понимает, что его хотят подальше спрятать? Да поскорее бы уже убили, я ж чувствую, его только используют. – Как он тебе мешает? – Они спят! – вскрикивает, встав с места и тут же за живот хватается. Мужчина любезно руку протягивает, целуя запястья. – Тише, милая, – шепчет томно, как любит она. – Я ускорю его уход. Вдруг раздаётся рёв машины, и мужчина быстрыми, но в то же время неторопливыми шагами уходит прочь на задний двор, где уже ожидает машина. Немного тормозя, женщина не может сразу понять, к чему была такая спешка. Недоумение отражается на лице раздражением, которую влить можно на первую попавшуюся мышку. Или мешающего щенка. – Какого чёрта ты сидел там? !И как давно?– широко шагая в домашних тапочках, кажется, что её положение вовсе не влияет. Всё забывается, стоит увидеть этого мальчика из-за которого чон сказал ей неслыханное. «Следи за языком, он не слуга.» Фраза до сих пор между рёбер ревностью отражается. Сколько нулей на имени этого пацана. Более того, с каких пор безотцовщинам стали помогать дьяволы? – Я с тобой говорю! – подходит к лестнице, где сдавшийся комок сидит, коленны свои приобняв. Острые ногти женщины впиваются в затылок, от нажима кожу раздирая. Слёзы катятся за миг, доставляя удовольствие даме. – Язык проглотил? – за волосы дёргает, на себя смотреть заставляет. Вот и нашелся цель для выплеска злости. – Щенок, куда твой Отец смотрел, раз не смог воспитать путевого? Мешаешься, только это и умеешь. Безмозглый, – и больно в сторону тянет, о периллы ударяя. – А теперь? Пришёл в себя?! И откуда в беременной женщине столько эмоции? Откуда в такой прелестной актрисе вообще нашлась смелость оказаться в особняке Чон? Потресканные, искусные губы кровоточат, болью обжигают, а слёзы только сильнее раздражает. Да только губы ли? Глубоко и сердце в унисон ноет. – Дебил! Из-за тебя всё! И на какой чёрт мне этот ребёнок сдался?! Отморозок! Сирота, даун, точно не здоровый! Хватит, хватит, хватит. Отпусти. Убери. Уйди. Руки, некогда ослабшие, будто всё в себя собирают и ложатся прямо над животом наклонившейся женщины. С громким криком «Уйди» та летит по лестнице вниз. Ушла. И у последних двух ступенек лежит бессознательное тело, хранящая в себе теперь мертвеца.***
– Мне очень жаль, ребёнка спасти не удалось. Состояние госпожи стабильно, мы вкололи успокоительное, она... – закончить не дали, проходя мимо, дьявол прямо в палату зашёл. Женщина, что некогда была привлекательная, словно хитрая лисица белых вершин, сейчас лежала на белоснежных простынях. Лицо её померкло, серым налётом покрылся взгляд, губы сухими стали, вовсе не алой крови цвета. Только этой бледности сейчас вовсе не хватало Чонгуку, ему бы задушить. Точно видел все записи, и мужчину, что через задний двор выбегал, заметил. От взгляда божества ничто не скрыть. – Я ненавижу предателей, – первое, что услышала София после пробуждения. Последнее, что сказал Чон Мюллеру. Всегда невеста, никогда жена. – Контракт, – последняя надежда. Первая слеза. – У тебя нет шансов, Мюллер. Но отнюдь, всё, что остаётся - пентхаус, куда ты шагнула впервые. Ему же вход закрыт. – Спиной к ней, больше нет союза между ними. – Ты одна, лисица. Северная лисица в тот вечер погибла. С распоротой брюхой погибала. Проклятье моё будет услышано небесами. Да содрогнется земля, а за материнский грех сто тысяч зим в сердце. Балам.