Увидимся в Аду

      Какой у него был взгляд: острый, проникновенный, знающий меньше, чем хотелось бы, и желающий знать больше, чем позволялось. Безупречный круг, наполненный теплыми кофейными красками, прекрасно контрастировал на фоне молочной склеры, и в то же время идеально сочетался с темным, немного расширенным зрачком. Чертовски красивые глаза. — И как это понимать? — настороженно и с жарким любопытством спросил Аластор, чьи губы растянулись в широкой улыбке.       В легком наваждении Вокс смотрел на золотистый свет, струившийся из стрельчатых арок и мягко накрывавший эти волосы, глаза, губы. Столь сильное, пугающее чувство внутри него отзывалось сожалением, что в чужой лоб упирались пальцы, а не настоящее дуло. — Я хочу сказать, что ты не сможешь отнять свою жизнь, — ответил он и острожно провел большим пальцем по линии корней волос. — Я тебе этого не позволю.       Он стер остатки чей-то оранжевой губной помады и убрал руку, наслаждаясь, с каким подозрением и попытками прочесть смысл между строк пафосных изречений Аластор глядел на него. И, видимо, решив попросту не удостаивать это смелое, граничащее с дерзостью, заявление ответа, тот перевел взгляд. Улыбка тотчас изменилась: словно уголки губ тянулись вверх теперь уже вынуждено.       Вокс с негодованием проследил за направлением глаз и понял, что реакция возникла от висящей на стене и занимающей большую часть ее площади картины. Райские сады практически не отличались какой-либо вычурностью или великолепием, а обильная растительность с разнообразием не особо пестрых цветов была исполнена довольно блеклыми, лишенными сочности, красками. И Вокс не особо понимал, чем этот рисунок зацепил внимание Аластора. Может, тот был вдобавок великим художником, и страдало его чувство прекрасного? — Она называется: «Начало раскола», — пояснил он, наверное, считая, что ему стоит дать объяснение. — Девушка у дерева — Ева, вторая созданная женщина — собирается вкусить запретный плод. С противоположной стороны — Лилит, женщина, созданная до Евы — возлюбленная того, кто стоит посередине и протягивает яблоко. — Люцифер Морнингстар, — произнес Вокс, демонстрируя и свои познания в этой истории. От произнесенного им имени взгляд Аластора остекленел, а рот слегка скривился, словно от противного, скрипучего звука. — Да, сын утренней зари, самый красивый и мудрый Серафим, который оказался недостаточно смышленым, чтобы не лезть не в свое дело, — саркастично отозвался Аластор, выражая то пренебрежение, которое Вокс обычно видел только по отношению к своей персоне. — Благодаря его высокомерию и беспечности мир стал таким, каким мы его знаем. — Не думал, что ты такой ярый хейт… недоброжелатель владыки Ада, — усмехнулся мужчина, отмечая, что то, как выглядел ангел на картине, не имело ничего схожего с оригиналом — сантиметров так на двадцать точно. — Я просто считаю, что каждый должен знать свое место. А он путал его как минимум раза два.       Аластор скрестил руки на груди и перекинул одну ногу на другую. Его высокомерный и презрительный вид вызывал смех наравне с изумлением: кто бы знал, что терки с королем-коротышкой начались еще задолго до встречи в отеле. — Если ты про то, что он искусил Еву и восстал против небес, то соглашусь, ублюдок много на себя взял.       «И еще больше, когда обрек меня на все эти испытания», — добавил он про себя, разделяя долю неприязни к образу на картине. — Тогда он решил, что является кем-то большим. Но до этого почему-то, наоборот, опустил свою планку, — Аластор указал на девушку за спиной Люцифера. Вокс озадаченно наклонил голову, не совсем понимая, что тот имел в виду. — Не сказал бы, — признался он, рассматривая неплохо так прорисованные пикантные места своей королевы. — Для такой я бы многое отдал хотя бы за ночь.       Пусть он смотрел на картину, но был стопроцентно уверен, что Аластор в отвращении закатил глаза. — Разумеется, ты ведь человек, а он, — мужчина уничижительным жестом махнул на рисунок, выражая крайнюю степень разочарования: — забыл, что является ангелом, почти всесильным существом. Связать судьбу, имея подобное могущество, с обычным человеком — это так… убого.       Чем больше Вокс украдкой поглядывал на Аластора, тем сильнее он замечал прибавлявшиеся на лбу морщинки. И вопрос слетел с губ прежде, чем он успел его обдумать: — А если бы он был демоном, а не ангелом: не прям всемогущим и с ебалом попроще, тогда ты думал бы так же? — Если бы демон влюбился бы в обычного смертного, то это был бы самый жалкий демон из существующих, — усмехнулся Аластор с нахальной беспечностью. Вокс вздрогнул и натянуто улыбнулся. Он беспрекословно разделял это мнение, ведь вряд ли на этой земле нашлась бы душа, которая презирала людей больше, чем он. Однако продолжать эту тему ему отчего-то не хотелось. — Слушай… — понадобилось прокашляться, чтобы голос звучал естественно. — А как ты узнал, что я занимаюсь бутлегерством?       Аластор повернулся к нему вполоборота. — О, умоляю! — театрально воскликнул он с наигранной обидой. — Не нужно быть гением, чтобы понять очевидное. Ты приходишь одетый в дорогую вульгарщину, когда еще утром за душой у тебя не было ни пенни. Через какое-то время я вижу тебя, беседующим с нетрезвым пастором Уайтом как со старым знакомым. Ты говоришь ему: «Продолжим разговор в церкви» и этим же вечером заявляешься, напившись, с бутылкой вина, толком не смея объяснить, где ее раздобыл.       Хитрый прищур и лукавая ухмылка вынудили Вокса удрученно поднять руки в знак поражения. Порой он забывал, какой Аластор раздражающе догадливый. — Но ты должен признать, что моя идея послужила бы людям во благо. Уверен, ты и сам не в восторге от спиртного ограничения.       Вздохнув, Аластор поднялся на ноги и наклонился перед мужчиной, одну руку спрятав за спину, а указательный палец второй выставив перед собой. — Итак, давай-ка, друг мой, установим правила. Во-первых, — он сощурил глаза и четко произнес: — ты перестаешь эксплуатировать моих соседей. Во-вторых, — следующий палец поднялся вслед за указательным. — Ты прикрываешь свою мнимую благотворительность. Мне не нужна полиция в доме. Это понятно?       Вокс кивнул дважды, но справедливо, по своему мнению, заметил спокойным тоном: — А что я получу взамен? — Я не засуну твою бесполезную чугунную голову в камин, — хмуро пообещал Аластор. Вокс, изображая задумчивость, погладил подбородок. — Заманчивое предложение, но я бы предпочел получить твое абсолютное прощение.       Выражение лица радио хоста было столь неописуемым, что Вокс пожалел, что не обладал более способностью записывать видео и делать фотографии. — Наглец, — прошипел мужчина сквозь зубы. — Выбор за тобой, — без капли притворства пожал плечами Вокс. — Если согласишься, я сейчас же сниму с себя эту хуйню и буду тебе послушным мальчиком.       Сложно было понять, какие чувства обуревали Аластора. Тот сначала язвительно усмехнулся, затем, медленно отойдя в сторону, посмотрел на урбанистический пейзаж за окном. Видимо, он погрузился в свои мысли и взвешивал, стоил ли Вокс запрашиваемой цены.       Тот же, коротая ожидание, разорвал почти все листочки с карикатурами. Это он, конечно, пошел в олл-ин, но и риск был оправдан. Разумеется, в случае отказа, он бы все равно выполнил все поставленные условия. Однако Аластору не стоило этого знать: если выебываться, то выебываться основательно.       Наконец, Аластор соизволил обернуться и, оценивающе оглядев Вокса, кивнул так, будто оказывал величайшую честь.       Большего было и не надо. С приливом воодушевления и, сдерживая победный клич, Вокс хлопнул себя по коленям и встал на ноги. Он пересек комнату, стараясь не показывать ликования через улыбку.       Шкаф в углу был доверху набит всяким хламом: тряпками, перевернутыми крестами, плакатами с текстами из библии. Пора было запихнуть туда и накрахмаленный, пропахнувший годами подрясник. — Знаешь, а я буду даже немного по этому скучать, — признался он, изображая скорбь (ему было слишком сложно приглушать радостные нотки). — Слушать всех этих нудящих, сопящих, ревущих кретинов — то еще испытание, но выведать кое-какую полезную информацию мне все же удалось. — О, нет, я уже говорил, что ненавижу сплетни, — резко прервал его мужчина, качая головой. — Сейчас ты втянешь меня во всякие россказни, я войду во вкус и уже опомниться не успею, как опущусь до того, что буду подслушивать чужие разговоры. Нет, благодарю сердечно, но нет.       Вокс с трудом сдержал себя от желания закатить глаза. — Да, ты прав, — он небрежно закинул рясу в шкаф и ногой захлопнул дверцу. — Если так посмотреть, в этой истории нет ничего особенного. Я даже считаю, что Уайт ее выдумал. В самом деле, быть свидетелем того, как какой-то пацан заявился в церковь, исповедался священнику, и тот после этого повесился — звучит как бред!       По комнате прошелся легкий холодок. Но по широко раскрытым глазам стало ясно, что Аластор онемел не от температуры, а от ошеломления, которое сквозило в каждом аккуратном изгибе его лица. — Что ты сказал? — голос у него дрогнул от фальшивого смешка. Вот смотреть на подобное зрелище и при этом прятать улыбку было уже настоящим мазохизмом. — В чем дело? Я думал, ты выше всяких пересудов, — издевательски пропел Вокс, спрятав руки за спиной и наслаждаясь этой бесполезной борьбой между желанием и моральными ценностями.       Когда прошло первое потрясение, Аластор нацепил на себя непроницаемую маску, однако слишком медлил и не успел до этого вовремя согнать гримасу алчущего нетерпения. — Знаешь, а я ведь могу и передумать насчет твоего помилования, — предупредил он, не скрывая угрозы в голосе. И тогда удовлетворенный Вокс в красках и подробностях, которые запомнил его хмельной мозг, рассказал то, чем поделился с ним Дуглас Уайт. И он с упоением любовался, как с каждым словом Аластор прикладывал все больше усилий, чтобы не терять самообладания. Но было прекрасно видно, что рассказ произвел на него неприятное впечатление.       По завершению монолога Аластор некоторое время стоял неподвижно и размышлял о только ему известных вещах. Вокс тем временем, жутко довольный собой (ему почему-то нравилось ломать в своем друге бесполезные принципы), расхаживал по помещению. Предоставив ценную информацию, он понимал, что Аластор теперь куда охотнее закроет глаза на его недомолвку о нелегальном бизнесе. Более того, по реакции он осознал, что его предположение о событиях восьмилетней давности оказалось верным.       Он остановился возле еще одной картины с громким названием «Явление человека ангелам». На нем обнаженный первый мужчина стоял напротив группы Серафимов, во главе которой находился Его Мелкое Высочество. — Слышал фразу: «Беден как Адам, что хуй прикрыть нечем»? — спросил Вокс, подзывая к себе друга и кивая в сторону картины. — Так вот, она означает: теперь я снова лишен заработка, поэтому согласен спать с тобой за деньги. — Ха! И не мечтай, даже в шутку, — усмехнувшись, отрезал пришедший в себя Аластор с написанным на лице отвращением. Он вновь смотрел на изображение Люцифера, и Вокс, понадеявшись, что это брезгливое выражение адресовалось как раз рисунку, равнодушным тоном поинтересовался: — Хочешь пририсовать ему член к нимбу?       Аластор взглянул на него, как на умалишенного, и на мгновение потерял дар речи от такого вопиющего нарушения всяких этических норм. — Я уже давно не мальчишка, чтобы находить вандализм забавным, — надменным голосом оборвал он и в знак уверенности сложил руки на груди. Вокс пожал плечами и все также невозмутимо бросил: — Мое дело — предложить. Уж больно бесячая у него здесь физиономия, не находишь?       Он заметил, с какой антипатией Аластор снова оглядел холст, и его глаза едва не выкатились от вопроса, который слетел с чужих уст с неожиданной твердостью: — Есть ручка?

***

      Закрыв за собой дверь исповедальной комнаты, Вокс шел к выходу и чувствовал себя настоящим победителем. Конечно, добиться прощения было катастрофически важно для него, но добиться, чтобы Аластор пошел на порчу церковного имущества! Вот это, действительно, был триумф.       Когда они пересекали высокий сводчатый потолок, расписные стены, танцующие языки пламени в подсвечниках, внезапно их окликнул высокий голос, сопровождаемый заиканиями. — Сэр, по-постойте, что Вы… Аластор? — мистер Уайт с изумлением уставился на соседа. — Вы при-пришли испо-исповедаться?       Аластор наградил его вежливой улыбкой и пожал руку, но по лицу пастора могло показаться, что сжали ее с излишней крепкостью. — Здравствуйте, пастор Уайт. Да, я подумал, что слишком долго откладывал это дело, — вкрадчиво объяснил мужчина, устремив на Уайта притворно-любезный взор своих лживых глаз. — Вы так не считаете? — К-конечно, — в голосе прозвучало недоверчивое изумление. — То есть, хо-хорошо, ко-когда че-человек желает по-повиниться. Но, ес-если за Вами не стоят гре-грехи, о прощении ко-которых Вы желали бы вы-вы-вымаливать, это еще лучше.       Глаза Аластора недобро блеснули, однако улыбка стала только шире. — О, так по-Вашему, я не прихожу, потому что за мной нет грехов или нет грехов, которые, как я считаю, нужно замаливать?       Вопрос был явно с подвохом. Вокс неуютно поежился: черт возьми, если бы Аластор так говорил и так смотрел на него, он бы тотчас предпочел выпрыгнуть в окно. Почему-то крик со стороны мужчины звучал куда безопаснее, нежели этот елейный шепот с мягко растягиваемыми где нужно слогами. — Я-я… я… — от негодования Уайт, видимо, помнил только одну букву алфавита. Но мучаться долго ему не пришлось: спустя несколько секунд Аластор, как ни в чем не бывало, тихо рассмеялся и уже обыденно проговорил: — Ладно, простите, это просто глупая острота. На самом деле, я пришел забрать своего сожителя домой, — он с напускным укором поглядел на Вокса. — А то он возомнил, что может спихнуть заботу о новорожденных щенятах на меня.       После смены темы разговора пастор облегченно выдохнул. — А, за-замечательно. В таком слу-случае… погодите… Вы живете вме-вместе?       Заметив это, Аластор поспешил его успокоить: — О, не волнуйтесь. Ничего такого, о чем священнослужителю стоило бы беспокоиться.       Вокс решил поддержать друга: — Да, просто иногда спим в одной постели… Ай! Да это шутка!       Новые туфли помялись от нажима чужой ступни, и Вокс недовольно ударил несколько раз носком по полу, чтобы вернуть форму. — Я подожду тебя на улице, — бодро обратился Аластор к нему и по-приятельски хлопнул по спине. — Поведай мистеру Уайту о нашей договоренности, хорошо? И да, пастор, будьте так любезны обрезать ветки своего дерева. Они губят мои цветы.       Эти слова он заговорщицки прошептал Дугласу на ухо. И Вокс даже на секунду почувствовал жалость к этому человеку: он был в шаге от того, чтобы упасть в припадке.       Когда звук каблуков стих, и было понятно, что Аластор вышел, Вокс помог пастору вернуться в реальность. После чего объяснил, что их лавочку придется прикрыть. Он ожидал, что его бизнес-партнер будет осыпать его вопросами, восклицаниями и выражать свое негодование разными способами: от слез до ропота, но Уайт лишь безвольно кивал, мыслями находясь за пределами церковных или еще каких-либо дел.       Только когда Вокс, посчитав, что разговор можно было считать исчерпанным, поспешил покинуть приевшуюся ему церквушку, Уайт словно ожил. Он так сильно вцепился в руку мужчины, что тот слегка поморщился. — В чем дело? — возмутился Вокс, вырывая свою руку. Мистер Уайт выпучил свои блеклые глаза, уставился на него с пугающим отчаянием и неслышно забормотал: — Бе-бегите… бегите! Н-нет, останьтесь… только не хо-ходите туда! — Что за чертовщина? — в замешательстве проговорил Вокс, в то время как Уайт продолжал что-то тараторить. И только, когда ему дали отрезвляющую пощечину, он заговорил по-человечески: — Вы дол-должны по-покинуть дом Аластора! И как мо-можно скорее! — Покинуть? — переспросил Вокс и страдальчески закатил глаза. — Да то была шутка. Уверяю, мы не траха… — Вы не слы-слышите меня, сэр! — он схватил мужчину за плечи и встряхнул настолько, насколько позволяли силы. — Вы в о-опасности в том доме! Вы мо-можете… — Умереть? — он с ироничным видом усмехнулся. — Ты хочешь сказать: умереть?       Бесцеремонным движением Вокс приблизился к Уайту и обхватил того рукой за плечо. Он повел его вдоль стен с таким видом, словно они просто неспешно прогуливались и вели светскую беседу. — Знаешь, меня в самом начале удивило, отчего бедный пастор с больной супругой живет в хорошем доме, где могут расположиться известные радио хосты, — неожиданно начал он, рассматривая с ложным восхищением церковное убранство и делая вид, что не замечал потерянного, обращенного к нему взгляда. — В самом деле, зачем жить там, где явно не тянешь арендную плату? Потом возник второй вопрос: восемь лет назад тебе открылась дорога стать пастором в другой церкви, когда предшествующий повесился. Тогда почему ты здесь?       Вокс вежливо кивнул проходящей мимо прихожанке в плетенной летней шляпке. Говорил он негромко, чтобы только Дуглас мог его слышать. Но тот, по всей видимости, решил притвориться глухим и немым. Тогда мужчина непринужденно продолжил: — Это даже забавно. Восемь лет назад к вам пришел юноша и раскрыл священнослужителю ужасную тайну. Вскоре тот повесился. Так, скорее всего, решили люди, — призрачная улыбка мелькнула на его губах, но голос сделался низким и укоризненным. — Но ты догадывался, что это было далеко не самоубийство, верно? Спустя год стали происходить первые пропажи людей. И тогда ты начал подозревать в этом того самого юношу, не так ли? И ты нашел его, я знаю. Конечно, по лицу отыскать человека сложно, но вот имя… такое вычурное, замысловатое — такое имя легко запоминается, стоит его лишь раз произнести… А теперь скажи мне, каково это?       Наконец, Уайт показал реакцию: остановился как вкопанный и побледнел настолько, насколько позволял цвет его кожи. Безумные, наполненные страхом глаза впились в Вокса. — Ка-каково это? — пересохшим голосом переспросил он сбитый с толку. Тогда Вокс завел руки за спину, надменно поднял голову, и дьявольская улыбка расползлась по его лицу. — Каково это — жить рядом с убийцей, которого ты сам и породил? — уточнил он, чувствуя, как от вырванных из мыслей и, наконец, произнесенных вслух слов задымилось сердце. — Ты ведь ради этого его искал и поселился рядом? Ты наказываешь себя тем, что живешь и видишь, как твое трусливое молчание из раза в раз приводит к многочисленным жертвам. Каждый день ты просыпаешься в страхе, что по твоей вине был убит еще один человек. Но при этом все равно продолжаешь бездействовать, оставаясь бесхребетным сторонним наблюдателем.       Уже второй раз за день пастор Уайт удивил его. И Вокс невольно отдал ему должное: ни криков, ни рыданий, ни жалких попыток опровергнуть сказанное. Мужчина стоически принял обвинение: лишь скорбь и обреченность нависли над ним тяжелой грозовой тучей. — Я ни-ничего не могу по-поделать… — от внезапного отчаяния он слегка пошатнулся, рука взметнулось стыдливо скрыть усталое лицо. — Уже слишком п-поздно. И я не в силах спасти эту д-душу.       Он замер, боясь пошевелиться, как вдруг дернулся, услышав громкий вздох. — Да, понимаю, — со снисхождением обратился Вокс. — Порой, затягивая что-либо, например, болезнь, долги, извинения, убийства, мы только ухудшаем ситуацию, делая последствия необратимыми. Но мне кажется, в твоем случае, — он выждал паузу и, усмехаясь придуманной аналогии, проговорил: — еще не поздно срезать эти ебучие ветки. Или хотя бы попросить прощения за то, что не сделал этого раньше.       Он заметил, как плечи Уайта дернулись, как тот открыл рот, возможно, от шока. Но надежда на то, что тот внемлет его словам, воспрянет духом, была такой же смехотворной, как рассчитывать, что грешная душа сможет искупиться. — Нет… я не мо-могу… Мне не хватит сил и тем более смелости, — последние слова произнес пастор, ни разу не заикнувшись. После чего они оба замолчали. Мозолистые ладони Уайта терли друг друга в беспомощной растерянности, глаза он старался не поднимать.       Души в мире Вокса делились на два типа: на тех, кто держал цепь, и тех, кто был ею скован. Дуглас Уайт был тем, кто сидел на привязи собственных страхов, нерешительности и истязаний за ошибки прошлого. И было несправедливо требовать от него сломать эти кандалы. Ведь он был всего лишь человеком. — Ладно, — каким-то непривычным для себя приободряющим тоном произнес Вокс и похлопал пастора по плечу. — В любом случае, было приятно поработать с тобой. И прости, что называл твою жену дешевой сифилистичной шлюхой, — вспомнив о взятых в день откровений деньгах, он вытащил купюры и протянул Уайту причитавшуюся ему сумму. — Она далеко не дешевая.