Увидимся в Аду

      Пока шла проповедь, у Вокса было время отдохнуть и набраться сил перед изнурительным днем. В комнате, где он заслушивал исповеди, было душно и немного жарко, и из-за этого клонило в сон.       В полудреме он видел расплывчатые силуэты — знакомые, улыбчивые и подзывающие к себе. Однако стоило ему услышать посторонний шум, вздрогнуть и согнать сонную пелену, как все образы, эмоции и воспоминания стерлись, как будто кто-то нажал на кнопку сброса данных. Осталось лишь непонятное чувство недосказанности.       «Последнее время я начал забывать, что такое спокойный сон», — угрюмо подумал он, вспоминая недавний ночной кошмар. Даже спустя время по нему пробегали мурашки, и пальцы непроизвольно ощупывали горло, чтобы убедиться в отсутствии обвитой вокруг шеи веревки.       В дверь постучали, и Вокс тотчас выпрямился и уселся поудобнее. Ему вновь предстояли встречи с очередными неудачниками со скучнейшими историями, ценность которых заключалась лишь в том, будут ли они запиты под конец алкоголем. В его работе редко можно было услышать что-то интересное, и мужчина ощутил некую зависть к пастору из рассказа Уайта. Тот услышал, наверняка, нечто запредельно интригующее, раз умудрился потом повеситься на рабочем месте. Хотя еще парочка однотипных признаний в желании поиметь новую секретаршу, и он сам готов был воплотить свой кошмар в реальность.       Однако, несмотря на скуку и интерес сугубо к развитию бизнеса, Вокс отдавал себе должное: он начинал, действительно, пытаться вникать в содержание исповедей. Даже сумел дать дельные советы, за которые получил скомканные благодарности. А чтобы скоротать время и не слишком раздражаться от унылых, монотонных и приправленных иногда слезами и соплями историй, он чиркал на листке забавные карикатуры прихожан.       В какой-то момент он так увлекся отображением курносого профиля одной француженки, которая втайне от мужа спустила все деньги в обвалившиеся акции, что даже не обратил внимание на следующего желающего выговориться гостя. — У меня проблема, святой отец. Я узнал пренеприятную тайну… — Ага, поведай мне о своих невзгодах, и сердце твое, возможно, вернется к истинному пути, — бесцветно протараторил он, не поднимая глаз. — Благодарю. Дело в том, что мой сосед, которого я по несвойственной мне глупости пустил к себе в дом, оказался полнейшим идиотом. Он втайне от меня пудрит мозги жителям района и занимается незаконной продажей алкоголя, — будничным тоном сообщил прихожанин. И, если в начале его фразы голос звучал низко и скрипуче, то под конец заимел знакомые высокие нотки озорства и свежести.       Вокс отвлекся от своих художеств, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. — Я все объясню, — пообещал он, и с волнением взглянул через решетчатое оконце. Аластор с безмятежным видом преклонил колено на невысокой скамейке и выжидательно глядел на него. — Интересно, в который раз я слышу эту фразу? — он ядовито усмехнулся и подпер щеку рукой. — Давай, удиви меня еще одним невероятным оправданием.       Мужчина не винил того за излишнюю язвительность, поэтому ответил на колкость лишь коротким кивком. И хотя сердце у него колотилось как ненормальное, сознание, как ни странно, оставалось спокойным и ясным. — Я тебя не обманывал и собирался все рассказать еще когда начал развивать это дело. Если помнишь, мы договорились, что в обмен на твой секрет, я расскажу свой. — Если помнишь, — с нажимом в голосе передразнил Аластор. — Ты мне так ничего и не поведал. — Ты был на меня ужасно обижен, и я не хотел подливать масла в огонь, — поспешил оправдать себя Вокс. Хотя он понимал, что этого было явно недостаточно, поэтому отчетливо добавил: — Мне жаль.       Глаза Аластора недоверчиво сверкнули сквозь деревянные, красиво вырезанные решетки. — Разумеется, так оно и есть, — его голос сочился едкостью и сарказмом. — В принципе, как и ожидалось.       После чего он резко поднялся с колен, намереваясь покинуть комнату. И как бы Вокс не желал остановить его, схватить за руку, несмотря на близко расположенные решетки, осыпать приевшимися речами о сожалении, он молча продолжал сидеть на месте. Говорить что-то было бессмысленно: слова сейчас не представляли никакой ценности. Более того, он знал, что Аластор ненавидел, когда его трогали, удерживали и пустословили. Поэтому все, что ему оставалось — смиренно и безропотно принимать чужое волеизъявление. — Я просто не понимаю… — прозвучал у выхода напряженный голос. Рука Аластора сжимала ручку, но он никак не поворачивал ее. — Я не понимаю тебя!       Воцарилось предгрозовое молчание, Вокс недоуменно таращился на чужую спину. И вскоре Аластор развернулся и наградил его таким агрессивным взглядом, что в груди все охладело. — Ты без зазрения совести и, наплевав на все существующие нормы приличия, говоришь слова, от которых волосы встают дыбом.       Медленными шагами Аластор обошел конфессионал и остановился прямо напротив Вокса. Голос у него был твердым, раздраженным, сочился парализующим ядом. — Но в то же время ты постоянно врешь, изворачиваешься и не чураешься самых подлых и мерзопакостных поступков ради своей выгоды, — бушевал мужчина, отображая на лице все оттенки презрения. — Почему ты это делаешь? Почему ты не можешь обойтись без лжи и манипуляций?       Вокс вздрогнул и вжался в спинку стула. За короткое время их знакомства он никогда не видел Аластора кричащим. Обычно тот демонстрировал злость иначе: взглядом, улыбкой, ударами по лицу. Сейчас его голос просто гремел, напоминая о своем полном выздоровлении. — Аластор, тебя услышат, — предостерегающе сообщил Вокс, прижав указательный палец к губам, и это заставило того враз осознать потерю собственного контроля, слегка устыдиться этому факту и поспешно вернуть самообладание. — Ты хоть понимаешь, какие последствия влечет твое эгоистичное безрассудство? — сдержанным тоном обратился мужчина. — Понимаешь, что ты в первую очередь подставляешь меня? Ты живешь в моем доме, и все, что ты делаешь, затрагивает мою жизнь и репутацию.       Стыдно было признать, но когда он придумывал весь план, то мог думать лишь о том, какую золотую жилу отыскал в бессмысленном, заведомо обреченном на провал сухом законе. И в последнюю очередь его волновало то, как все это могло отразиться на том, кого в принципе он должен был убить.       Понятия «общественное мнение», «репутация», «пресловутость» не играли в этом мире для него никакой роли. Но для Аластора это было значимо, ведь он не собирался умирать и все еще принимал участие в идиотском спектакле под названием «Жизнь».       Как Вокс сумел бы объяснить свои мотивы? «Прости, я был слишком уверен в себе, чтобы думать о последствиях»? Или «Мне было похуй на твое будущее, потому что как-то не принято, что у мертвецов оно имеется»? — Прости, я не подумал… — единственный приемлемый, на его взгляд, вариант ответа. — Конечно, у тебя это входит в привычку, — буркнул Аластор, прикладывая усилия, чтобы вновь не повысить голос. — Тебе плевать, что у меня могут возникнуть проблемы. Плевать, что ты спаиваешь людей, черт возьми, в церкви! Плевать, что притворяешься пастором… Это даже не смешно! — побагровевший, чересчур разъяренный для подбора выражений он смотрел на Вокса с неприязнью, но слишком отдаленной, чтобы назвать ее личной. — Эти люди ведь приходят сюда за помощью, за советом. А ты используешь их ради того, чтобы заработать. Тебя самого от себя не воротит?       Вокс не осмеливался сказать ничего. Он глядел на парня широко раскрытыми глазами. И не потому, что в нем откликнулась совесть (хотя вину он все же за собой чувствовал), а потому что этот взгляд, этот пропитанной обидой тон помогли склеить кусочки нового ребуса. Он мог бы догадаться сразу… — Когда ты начал заниматься вудуизмом?       От абсурдности и нелепости вопроса хотелось рассмеяться. И все же прозвучал он достаточно серьезно, чтобы к нему отнеслись не как к неудачной шутке. — К чему этот вопрос? — с подозрением и легким смятением спросил Аластор, видимо, почувствовав очередную попытку обмана. Но Вокс, к собственному изумлению, не был настроен на ложь. Напротив, он желал наполнить пространство вокруг них исключительно правдой. — Мне нужно знать, — настойчиво проговорил он и уверенно пообещал: — Тогда я расскажу тебе, почему я поступаю так… подло, опрометчиво, безрассудно. В общем, ты узнаешь больше, чем я хотел бы, чтобы кто-либо знал!       Аластор спрятал руки за спину и выпрямился. Всем своим недовольным, громко говорящим о недоверии и презрении видом он напоминал Кармиллу. Взгляд был точно таким же рассерженным и пренебрежительным, как у нее в те разы, когда приходилось заговаривать с кем-нибудь из Ви. — Я увлекся вудуизмом еще в отрочестве, — с неохотой и прохладой промолвил он. — Активно заниматься начал несколько лет назад. — Точнее, — нетерпеливо потребовал мужчина, но тут же сник, когда на него метнули предостерегающий взгляд. — Семь лет назад я стал вудуистом. Зачем тебе эта информация?       Аластор смотрел со смешанным выражением скептицизма и недоумения. — Затем, — Вокс вздохнул и поднялся на ноги. — Чтобы соразмерно перед тобой объясниться.       Он вышел из конфессионала и присел на низкую скамейку, куда обычно вставали на колени. Одну ногу он согнул, а вторую вытянул, устраиваясь поудобнее. На приглашающий сесть рядом жест Аластор ответил безразличием. Тогда Вокс начал свой рассказ, смотря снизу вверх: — Довольно давно, когда я был молод… — Вообще-то я рассчитывал на извинения, а не твои мемуары. — Ах, прости, — псевдо-виновато протянул Вокс. — Я тоже рассчитывал увидеть потенциального клиента, который пополнит мой кошелек… Но ты намного лучше! — добавил он поспешно, поняв по потемневшему от гнева выражению, что сболтнул лишнего. — Кхм, так вот. Раньше я очень хотел работать в одной сфере. И упорно учился, тренировал дикцию, делал все, чтобы получить желаемую должность. Однако… на этой работе требовалась сущая мелочь — всего-то быть внешне бескомпромиссно безупречным. Ни морщинки, ни кривого зуба — идеальное лицо как символ человека, живущего идеальной американской мечтой! — Ты, что, хотел играть в театре? — уточнил Аластор, слегка наклонив голову. Вопрос прозвучал скорее как удивление, нежели насмешка. — Что-то вроде того, — неопределенно отозвался Вокс и продолжил: — но, как ты мог заметить, я не лишен внешних недостатков, — он указал на шрам, проходящий через глаз. — Казалось бы, пустяк. Но этот пустяк стал причиной десятков отказов и пиздабольств из разряда «Мы с Вами обязательно свяжемся. Примерно… никогда». Я трудился как проклятый, пытался брать харизмой, артистизмом. Я знал, что лучше любого своего бездарного конкурента со смазливым личиком, но все было бестолку! И тогда я…       Он замолк и сглотнул (во время рассказа он не заметил, как в горле образовался сухой ком). Вспоминать период первой жизни было непросто: словно приходилось выкапывать собственный разложившийся труп.       После перемещения в прошлое больше всего он опасался, что переполненный жизнью мир заставит его вспоминать то, что давно было похоронено и отпето. Однако сейчас этот страх куда-то исчез. Слова давались с натяжкой, царапая горло изнутри, но не причиняли столь мучительной боли, которую он ожидал. — Я решил, если мир несправедлив ко мне, то я и подавно должен послать его нахуй. Так что первое интервью я прошел с помощью шантажа, далее последовали обман и фальсификация.       Вокс запрокинул голову, вспоминая, какие неблагородные поступки происходили по его инициативе. Глядя назад, было даже смешно, как он, на тот момент простой парень, осваивал всю красоту искусства карьерного каннибализма. Виртуозность манипуляций, чтобы добиться вести утреннее шоу; искусность подхалимства, чтобы получить повышение и удвоенную премию; мастерство обмана и угроз, когда глаза жадно прожигали опустевшее кресло ведущего новостей федерального канала. За свою недолгую жизнь Вокс овладел ремеслом, которое открыло перед ним две двери: в мир славы и успеха и в мир вечного горения в бурлящих котлах. — В общем, я преуспел: становился состоятельным, влиятельным, мой талант был признан. Но на этом я не остановился, и чем выше взбирался по карьерной лестнице, тем ниже падал морально. Будь то запугивание, манипуляции или даже гипноз — я не видел иных способов достижения поставленных целей. В конце концов, произошла точка невозврата… — То есть?       Воксу почудилось, что в глазах Аластора что-то блеснуло. Но через мгновение он понял, что ему показалось: на лице не отображалось ничего кроме бесстрастного пренебрежения.       Ему стоило больших усилий вынудить себя ответить, и все же он чувствовал, что давно задолжал это признание. Согнув в локте руку, он сжал безымянный палец и мизинец, указательный и средний были, напротив, вытянуты, а большой оттопырен. С абсолютным равнодушием Вокс приложил пальцы к своему виску и изобразил этим жестом выстрел в голову. — Я не помню настоящего имени, не помню лица. Помню только, что после я получил его место и в тот же вечер отправился отмечать в загородный клуб с двумя блондинистыми шлюхами, — он усмехнулся этому совершенно бесполезному воспоминанию. — Ты убил коллегу, чтобы получить его должность? — прецедировал Аластор, переходя из состояния озлобленности в ошеломленный ступор. — Нет, я не убивал его, — сказал он честно. Уразумев в хитрой улыбке исконный смысл, в глазах Аластора сверкнула догадка пополам с растерянностью. — Ты довел его до самоубийства, — он не спрашивал, а хмуро утверждал. — Я предпочитаю говорить: «Дал сделать правильный выбор», — он пожал плечами. Аластор открыл было рот, чтобы выразить слова, которые принято высказывать в подобных ситуациях. Но вскоре, найдя в себе силы на выдержку, он ровным тоном вымолвил: — В твоих словах ни капли раскаяния.       Теперь одной усмешкой дело не могло обойтись. Сначала, удивленно приподняв бровь, Вокс был готов оскорбиться, но после, опустив голову, не смог сдержать тихого, отдающего дрожью в теле смеха.       Раскаяние? Он серьезно? Какое, к черту, раскаяние, когда после смерти этот же коллега безбашенно выпивал с ним из пупка стриптизерши во время корпоратива ВоксТека? — Потому что это было давно, и я не чувствую вины, — беспечно отозвался Вокс, прочищая горло. — Но это правда — такая, какая она есть. И если ты не готов принимать ее в чистом виде, то я не понимаю смысла твоего недовольства.       Усилия, требовавшиеся для удержания себя от необдуманных действий при проявлении подобной наглости, Аластор, наверное, мог бы назвать колоссальными: об этом свидетельствовало его ожесточенное выражение лица. Но вскоре он прикрыл глаза и ненадолго затих, отходя в сторону, словно боясь, что его мысли сумеют прочитать. — Как ты можешь так спокойно мне об этом говорить? — обратился он совсем тихо. — Неужели тебя не заботит, как я отреагирую? Я ведь могу заслуженно оскорбить тебя, сдать полиции, публично осудить!       Вокс поборол в себе желание встать, подойти и прижать к себе этот тлеющий сосуд, наполненный прошлым, наслаждающийся настоящим и уповающий на будущее. В окружении изрисованных акварельными красками картин Аластор в своем привычно фатовском бордовом тряпье и со внутренними противоречиями ощущался таким чрезмерно живым. — Нет, меня это не волнует, — прошептал мужчина с мягкой улыбкой. — Твое доверие для меня важнее последствий. Более того, я знаю, что именно ты меня не осудишь за правду. Как и я тебя.       Аластор глянул на него с изумлением и выражением, точно тот поведал ему несусветную чушь. — Ты совсем не знаешь меня, — голос отдавался горьковатым привкусом, улыбка была иронично-снисходительной. — А если бы узнал, то не высказывался бы так смело.       Вокс оторопел, но потом легко и понимающе кивнул, даже и не думая спорить. Хотя единственное, за что он по-настоящему судил Аластора, был факт наличия у того плоти и крови, глубокого дыхания и ритмично стучащего в груди сердца (а еще члена, которым он отказывался пользоваться по назначению). — Тогда исповедуйся мне и проверим, — предложил он. Вопросительный взгляд не заставил себя ждать. — Как я могу тебе повиниться? Ты не пастор, — справедливо заметил Аластор. — Но и ты далеко не прихожанин, — парировал Вокс и похлопал по свободному месту рядом.       Аластор, борясь с сомнениями, все же сдался и присел, но на приличное расстояние. Каждая клетка его тела была напряжена, улыбка чуть дрожала, а взгляд был направлен в другую сторону. Он пытался выглядеть отрешенным. — Я разочаровался в церкви, — выждав необходимую минуту, признался он, без интереса рассматривая картину Эдема перед собой. — Ты не представляешь, какой труд я прилагаю, чтобы просто находиться здесь. Фальшь на фальши — как будто мне мало ее в моей повседневной жизни.       Вокс рассматривал затемненный задумчивостью взгляд и утвердительно произнес: — Да, здесь херово. — И это твой ответ? — Аластор враз согнал с себя отчуждение. — Какой сенсационный болван позволил тебе нацепить эту рясу?       Он по-детски насупился. В совокупности со стариковской чопорностью, жалящей надменностью и улыбкой по-умолчанию это выглядело очаровательно нелепо. К сожалению, Вокс не был поклонником философских изречений, религиозных постулатов и считал себя абсолютным нулем в тех разделах психологии, где информация не помогала воздействовать на сознание масс. — Зато я тебя не осуждаю! И верю, что это взаимно, — он перешел на язык приятельской любезности и старался каждой буквой укреплять истонченную нить доверия между ними. — Я далеко не ангел. Я поступаю так, как привык, и не могу измениться за один день. Но в отношении тебя я хочу вести себя иначе…       При последнем слове темные глаза вспыхнули. В них поселилась загадочная мысль, плечи опустились и, позабыв про напускную задетость, Аластор сдавленно захихикал. И хохотал он до тех пор, пока его смех не стал таким же легким и невесомым, каким был всегда. — Ты говоришь так, будто имеешь на меня какие-то планы.       Он снова перешел на эти игривые, скрытые за беззаботностью и озорством хищные нотки в медовом голосе. И от такой сумбурной перемены у Вокса перехватило дыхание. — Может, так и есть, — он широко улыбнулся, чувствуя, как хитрый взгляд опалил его нутро. Но все равно не так сильно, как будоражащее осознание того, что его слова Аластору понравились. — Надеюсь, ты не собираешься доводить меня до самоубийства, о, прошу прощения «давать сделать правильный выбор»?       Распознать в этих речах шутку не составляло труда, однако смеяться почему-то не хотелось. Хотелось сорваться с места и… он не знал, что именно желал сделать, но безумно жалел, что их местом откровений стала чертова церковь. Все-таки и у Вокса были какие-никакие моральные принципы.       С минуту он глубокомысленно смотрел перед собой, полностью утопая в собственных мыслях и чувствах. А потом, резко и без предупреждения, вытянул руку в сторону мужчины и повторил жест, имитирующий пистолет. Пальцы едва коснулись скрытого челкой лба, и предвкушающая улыбка разлилась на его лице. — Не говори подобных глупостей, — сладострастно промолвил он, упиваясь неопределенностью от столь внезапного выпада в чужих карих глазах. — У тебя, мой дорогой, никакого выбора нет.