Скинпанк

Все это начинается как в фильме "на игле", который вышел намного позже описанных событий. Та же музыка, звучащая в моей голове, те же улицы Лондона, пролетающие мимо меня, пока я, не сбавляя темп, бегу от бравых полицаев с новой порцией отборного химического дерьмища. А со мной мои друзья - слева Томми, справа жирный Боб. А, нет, жирный Боб уже отстал, на то он и жирный, без негатива. На длинные дистанции он бегать не готов. Но я мог. Так вот, пока мы бежим по мокрому от летнего дождичка асфальту, пока мои размалеванные кеды шмыгают по лужам, а дырявые носки пропитываются влагой, я думаю о том, что моя жизнь не так плоха. Меня зовут Оливер, и я бы пожал читающему руку, но блять, ты же понимаешь, что не здесь и не сейчас? Это мой дневник, исписанный до чернильных разводов в моем подсознании. По правде, я обращаюсь сам к себе, потому что никого за кадром и не существует. Я всегда был ебанутым, но хватит обо мне. Хотя нет, для того, чтобы описать все, что было и как к этому привело, стоит вернуться на пару лет назад моей жизни и понять, а что пошло не так. И так, отмотаем. Короче, 1957, и я делаю первое "ааа" блять, стоит мне вылезти из своей мамки. Ну там я уже нихуя не помню, давай немного вперёд. 1967, потому что считать я умею только до десяти. Мне, как ни странно, десять, и я впервые слышу пластинку с восьмым по счету альбомом Битлз - One Down, Six to Go. Лучший из лучших, так все считают, и я, в том числе. Так вот, в мою голову словно ебнули из дробаша, а на свет вместе с мозгами вырвались краски, фантазии и куча идей о том, как разнообразить собственный никудышный унылый вид. Тогда битлы решили сменить образы, поменяли свои костюмы на яркие наряды, и я не был исключением. Это было воистину феноменальное преображение: из простого гадкого утенка я стал, сука, не менее гадким, но более запоминающимся гадким утёнком. Как оказалось, если взять несколько цветных маминых платьев и порезать их на лоскуты, а потом слепить из этого суперклеем и скотчем костюм, он окажется вполне добротным. Меня побили за это ремнем, но чел, это было отпадно. Десять лет вперёд, и на дворе, о боже, только не это, 1977. И это был рассвет The swankers (они же Sex Pistols). Тогда небезызвестного Глена Мэтлока заменил безызвестный на то время Сид Вишес (Его выгнали за любовь к Битлз, вы представляете? Но я уже остыл к ним на тот момент). Пистолы уже светили собой в 1967 в клубе 100 (это я точно застал в свои десять лет) и в 1966 в Раундхаусе, так что челики были на слуху у тысяч таких фанатиков как я. Не менее громко прозвучало переименование магазина, тесно связанного с этой группой. Их менеджер, Макларен, обозвал свой магазин новым именем и назвал его "SEX". И сколько же там было шмотья: прозрачные джинсы, топы на молнии, анархические символики и прочее невообразимое дерьмо, так близкое мне по духу. Пистолы выступали в местных пабах, где не часто получали что-то большее, чем удар банкой пива по голове, но это уже считалось честью. В 75-ом в их коллектив влился Джонни, которого вскоре за гнилые зубы окрестили Роттеном и понеслась душа в рай! А потом и Сид в 77-ом! Это было безумие. Тогда же они впервые выступили на разогреве в колледже святого Мартина. Потом вышла студийная вторая песня лейбла - Anarchy in the U.K. "Я использую анархию, потому что я Я хочу быть анархией! Единственный способ существования!" Я просыпался и засыпал, крича в лицо этого ебаного мира. Я кричал, кто настоящая "проблема", я кричал "Боже, храни Королеву", зная, что я на самом деле желаю ей и всей этой поганой семейке. Я просто знал, что в моей жизни нет места власти, семье, войне. В моей жизни вообще нет ничего, и это потрясающе. В свои двадцать лет я отрекся от всего во имя анархии, во имя свободы, во имя жизни без границ и правил. Это был мой выбор, и я был вполне счастлив, пока на мою свободу не покусились наркотики. В моей голове Сид Вишес, расплывшийся от нового укола героином, словно терминатор поднимал большой палец и говорил "я ещё вернусь, чувак". - Левее, Оливер, левее! - кричит сквозь мои мысли Томми и неловко заворачивает за угол, пытаясь утащить меня за порванный рукав. В общем, анархии служило многое. Она висела в воздухе. Вокруг был хаос их субкультур, подростки и такие молодые двадцатилетние лбы как я просто не могли существовать в этом унылом дерьме, называемом "взрослая жизнь". Мы жили как могли, мы выражались так, как считали нужным, мы плевали в небо, обращаясь к высоте скучных авторитетов. Были моды, что буйствовали в середине шестидесятых. Тогда они, сукины дети, столкнулись с рокерами в 64-ом на юге Англии, устроили жёсткую потасовку и потом кооперативно уносили ноги от полиции. И эти суки в конечном итоге трансформировались в скинхедов. Любители ска и рокстеди. Они объединились с мигрантами из Ямайки и назвали себя скинами, хотя как по мне, всё ещё оставались агрессивными модами. Они носили клетчатые рубашки button-down, брюки «Ста-Прест», бомбер МА-1. Танцевали Moonstomp и брили свои головы на манер пехотинцев. Изначально скины и не были тем немытым националистическим быдлом, к образу которого привыкли многие. Вовсе нет. По большей части они были чистоплотны, намывали свои берцы до блеска, чтобы в них виднелось собственное отражение, отглаживали свои клетчатые рубашки до стрелочек на плечах. Они были выходцами из рабочего класса и максимум дерьмового, что они могли сделать - драка после футбольного матча. Дрались с нами, с хиппи, с рокерами. Но это были ещё цветочки перед тем, как их захватила волна ныне неизвестного им самим расизма. Тогда они и поделились на НС-скинхедов, что начитались небезызвестного журнала "Бульдог", и на антифа - шарпов. И вот с первыми ублюдками у нас дела не задались, прямо скажем. Топили они за превосходство белой арийской расы (хотя зачастую они сами и не были арийцами, забавно). Как странно изменились их взгляды на приезжих черных, учитывая, что вся скин культура пошла от беженцев с Ямайки. Но почему из всех субкультур я сейчас обратился именно к ним... Это вторая проблема. Для начала стоит унести отсюда ноги. Мы завернули в грязный переулок, бренча своими застёжками, побрякушками и значками на всю округу. Мой яркий ирокез, разноцветные одежды Томми, были словно красный флаг для быка. И бычье совсем не отставало, замечая нас в шумящей толпе. - Я не могу бежать, Оли. Я щас сдохну. Бок колит. Я же уверенно подхватывал братика под локоть и тащил за собой. Если остановимся - они выбьют из нас все дерьмо и отберут порошок, а этого мы допустить не могли, верно? Особенно второго варианта, потому что ломки приближались просто неумолимо. - Не останавливайся, слышишь? Нельзя даться им живыми. Мы не часто так убегали, лишь тогда, когда силы совсем подводили нас. Когда количество соперников было несправедливо больше, а возможность дать отпор доходила до поразительного нуля. Тогда между бей и беги побеждало "беги", но когда силы уравнивались, наши кулаки били вдвое сильнее. Среди скинов была забавная поговорка: Если встретишь чела в странной одежде и длинными волосами - это хиппи. Драться они не любят и не умеют, так что их смело можно гасить. Если встретишь в косухе и с ирокезом - это панк. Драться они любят, но не умеют. Можешь попробовать. Но если ты видишь во тьме длинные волосы и косуху - уноси ноги, ибо это металлист. Черт бы их побрал, и лучше бы коса нашла на камень в лице металлистов. Их можно было спутать с хиппи в темноте из-за длинных волос. Было бы весело. А теперь, когда толпа скинов наступала нам на пятки, я думаю, что было бы неплохо завести новые знакомства в среде рокеров. - Шая! - кричу я, заворачивая за очередной угол и стуча в окно первого этажа многоквартирного общежития. В него моментально высовывается девушка, свешивая дреды с вплетенными в них цветами с края подоконника. - Какого?- не успевает спросить она, как я уже подсаживаю Томми, и он неловко заваливается к ней в комнату, снеся все цветы в горшках своей тушкой. - Нет времени объяснять, спрячь его, мы встряли в неприятности. И возьми это,- я вынимаю порошок из внутреннего кармана куртки и закидываю свёрток в ее протянутые руки.- Отвечаешь головой. Я скоро вернусь, как только оторву этот хвост. И стоит мне вновь перейти на бег, как из-за поворота меня встречает один из скинов. Я сворачиваю правее, но новый ублюдок выныривает и оттуда. Они подпирают мне спину, они, блядь, окружают меня со всех сторон. - Попался, гаденыш,- через отдышку говорит один из них и дарит мне первый удар в лицо. Недостаточно сильный, чтобы повалить меня на землю. Я отшатываюсь назад, но меня вновь толкают в центр сужающегося круга. Губа начинает неприятно щипать, и я слизываю кровь, чувствую привкус металла на языке. - Спокойно, братья. Спокойно,- с ухмылкой говорю я и промакиваю губу рукавом.- Неужели игра в кошки-мышки обязательно должна всегда кончаться так, а? Да, верно, это всегда кончается именно так. Либо загнанные в угол скины, либо панки. И по силе ударов в сморщенные лица всегда побеждали обе стороны равносильно. Однако, когда ты оставался один против толпы, ощущались они намного болезненнее. - Ебаный урод,- проносится совсем рядом тогда, когда крепкий кулак пересчитывает мои ребра, повторный удар заставляет меня склониться вперёд, но ещё не упасть.- Сраный наркоман. Удары сыпятся со всех сторон: в лицо, в спину, в сгиб колена, заставляя меня упасть. Пинок в ребра, одно и то же место вспыхивает болью раз за разом, пока внутри что-то еле держится от разрывного треска. Они могут меня нахуй прикончить, это вполне закономерный исход. - Хватит, мудачье. Хватит! - кричу я и прикрываю больное место ладонью, сгибаюсь пополам и сажусь на колени. Толпа успокаивается лишь тогда, когда какой-то особо крупный мудак в бомбере оглушительно громко свистит через всунутые в рот пальцы. - Хорош, хорош, ребята. Иначе он так и кровью истечет, а мы не узнаем, куда эта наркоманская жопа дела свой клад. Ну так что, ты скажешь по-хорошему? Они застали нас за покупкой наркоты, порошка мефчика, а потом решили проучить всю нашу компанию одним разом. И хоть Томми и жирный Боб ничего толком не сделали, они уже успели раздать им тумаки. Какое, собственно, им до этого дело? А я знаю какое, они боятся за чистоту арийской расы, за генетический код молодежи и насильно пытаются рассказать им, что где и когда они сделали не так. Или это просто был хороший повод набить неугодным ебало. - Я его сожрал,- вру я и улыбаюсь кровавым ртом.- Все до последнего. Скоро меня так вштырит, чувак. Не по детски. Хочешь его забрать? Принеси мне баночку для мочи, поделюсь. Они смеются, и я поддерживаю этот смех, потому что вышло действительно забавно. Настолько, что следующий удар в лицо даже не кажется мне таким оглушительно сильным. У меня точно будет сотрясение после таких приколов. - Что ж, значит, по плохому, да? Что ты будешь делать, если я скажу, что знаю, что за нами сейчас подглядывает твоя подружка. Шая, верно? И что некий Томми сейчас согревает своим взмокшим телом ее кровать? Что я знаю, где они находятся, как туда пробраться и сделаю это, если ты не захочешь сказать правду. Ты не мог его сожрать, придурок, иначе сейчас ты был бы без сознания с пеной у рта и без возможности пошевелить даже пальцем. Я вспыхиваю, хотя упорно пытался держать себя в руках. Знает, ублюдок все знает, кто бы сомневался вообще. Внезапно кружится голова, а обед подходит к горлу по пищеводу. Чувство тошноты почти невыносимо, но я сглатываю и подавляю его. - Я его сожрал,- продолжаю я гнуть свою линию. - Это правда,- внезапно говорит кто-то из толпы и на главную сцену выход он. Первое, что я вижу - неоновая змея на рукавах его бомбера, второе - пронзительные печальные глаза. И, собственно, все, что я смог запомнить из образа этого парня. Лицо его скрыла балаклава, даже с учётом того, что скины не часто прибегали к этой вещи, так явно выделяющей их из толпы. Он казался белой вороной, а может, и был таким в компании этих засранцев. - Я видел, как он высыпал порошок себе в рот, пока бежал. Видел, потому что я был впереди всех вас. У него нет при себе наркоты. Главарь от такой наглости весь покраснел, венки выступили на его бычьей морде, я же кинул полный вопроса взгляд в сторону незнакомца. Глупо, но смело однако. И зачем он только это делает. - Новенький, ты верно слушаешь своей жопой. Шестерки не говорят без спросу, пока что ты никто. И если ты хочешь стать кем-то, то надо очень хорошо для этого постараться. Пацан говорит тихое "прости" и делает шаг назад, но его уже хватают под локоть и также как и меня недавно пихают в круг. - Нет, подожди, куда это ты уходишь. Раз сказал одно слово, скажи и два. Накажи ублюдка за то, что он позорит своим существованием всю нацию. Покажи ему, что бывает с теми, кто выбрал путь нариков. Я снисходительно ему улыбаюсь. Ах, новенький, да? Значит, он ещё не настолько испорчен, чтобы знать, что нужно делать дальше. По классике это удар битой или типа отметины ножом или зажигалкой на коже. Ну что-то, чем можно добить, чем можно начертить жирную точку в этом бесцельном диалоге. Скин передо мной низкий ростом, но, уверен, крепкий внутри. Несмотря на его телосложение, я мог бы предположить, что смогу справиться с ним. Я был куда выше и сильнее. - Наказание? - глупо переспрашивает он и вновь оборачивается на меня. Я же демонстративно выпрямляю спину и задорно вскидываю голову. Ну и что же ты придумаешь. - О, я знаю,- кричит кто-то сзади, очевидно, не шестерка, а кто-то из стариков,- раз уж Джеки хочет оправдать сученка, то тот обязан его отблагодарить, а? Как насчёт вылизать его пятки? Главарь, именуемый Головастым Роем, воистину по-умному чешет свою безмозглую репу и выдает громкое: "а что, мысль". Я тяжело беззвучно вздыхаю, что ж, ничего, к чему бы я мог быть не готов. - Лучше бы мы отрезали ему яйца. Это убогое чмо не должно продолжать свой род. Тебя, урода, забыл спросить, в кого свой член пихать. Парень передо мной растерянно оборачивается на меня, но потом, словно собрав всю свою волю в кулак, надменно вскидывает подбородок и подходит ближе. У него ровные плечи и колкий взгляд, такого точно не потеряешь в толпе идиотов. Уверен, улицы Лондона ещё сведут нас вместе, и я узнаю его под маской или без. - Ты их слышал. К ноге. Ох, а это даже возбуждает. Я усмехаюсь краем рта и примерно складываю ручки на земле перед собой. Наклоняюсь вниз и высовываю язык, дабы коснуться его до блеска вылизанных и без меня берц. И когда мой шершавый язык таки ложится на кожаную поверхность, я чувствую нечто странное внизу живота, нагнетающее и будоражущее. И почему-то мне кажется, дело вовсе не в том, что я делаю, а в том, что этот долбаный незнакомец просто пронзил меня одним своим видом и вызвал неподдельный интерес. Надеюсь, интересом все и кончится. Я веду языком длинную полосу, целую его щиколотку, притягивая к себе ближе. И парень отшатывается, видя, что я совсем не стесняюсь того, что делаю. Что будь мы близкими друг другу, я бы с удовольствием сделал это без стыда и укола совести. Я панк, чувак, и я не боюсь показаться странным. А ты боишься? - Ха-ха-ха!- тянет убогий недоскин в лице Роя.- Чего ты испугался, Джеки? Он же просто облизал твои ноги. Засмущался, значит? Я смеюсь с них всех и разом, потому что их глупая попытка унизить меня снизошла на нет, потому что их собственная шестерка, кажется, испугалась ситуации сильнее, чем я. И чего такого? Ничего, что мне ещё не доводилось бы проходить. - Заткнись! - кричит внезапно названный Джек и подходит ко мне вплотную, с размаху залепив жёсткую пощечину, от которой голова мотнулась в сторону. Я растерянно заморгал и прикоснулся к щеке. А собака с зубками.- Делай, что тебе сказали, слышишь?! Делай с чувством. И вновь нажимает мне на затылок. Пытается пересилить самого себя, поверить в то, что происходящее все ещё поддается его собственным правилам. Все так, как он и хочет, но это не так. И пора прекращать этот гнусный концерт. Я внезапно кашляю, выдавливаю из себя слюни и пену, вполне реалистично изображаю передозировку. Ложусь на спину и начинаю задыхаться. Да так реалистично, что Шая в окне заметно касается лбом стекла. - Оливер задыхается! У него конвульсии,- кричит она с той стороны, а я еле сдерживаю рвущийся от наигранности смех. Поверила. Теперь уже парень делает не просто шаг, а несколько шагов назад. Ошарашенно отклоняется к толпе, но те все так же подпирали его спину, мотивируя вернуться на место. - Блять, реально сожрал. У него передоз. Валим. Валим, пока не приехали копы! Рой кричит, озирается по сторонам и рвет когти, а за ним и вся толпа под аккомпанементы рвоты и захлебывающихся звуков. - Ебаный урод! - слышу я напоследок парня в балаклаве, но продолжаю гнуть свою палку и делаю вид, словно отключился нахер с пеной у рта. Он тоже бежит, потому что слышит полицию. Однако я вижу чью-то тень около себя, однозначно замахивающуюся ногой у моего лица, но копы прерывают этот смелый замах. Это вернувшийся за шестеркой Рой, вынужденный встать и бежать точно так же, как его незавидная стая шакалов. Еще пара минут, и никого, кроме копов, в радиусе метра не остаётся. И стоит им поднять меня с пола, как я делаю безуспешную попытку вырваться. Это обещает быть интересным. *** - Значит, чтобы избежать избиения, ты сделал вид, что передознулся? Я в сотый раз киваю полицейскому, а он с недоверием смотрит в мою сторону. - То есть ты не употребляешь, а? Тогда какой порошок они искали? Тогда я отвечаю, что они выдумали то, чего у меня никогда и не было. Что они мыслят стереотипно. Панки ведь не всегда бывают наркоманами, понимаете? Это все гнусное враньё, основанное на внешности. - Не знаю, что они искали. У меня ничего нет, клянусь матерью. Ну обыщите меня, если не верите. Ничего нет! Почему я употребляю? Ну какие там обычно приводят отговорки? Пиздили в детстве, пиздили в молодости? В моем случае это было чистое саморазрушение. Я часто думал о том, чтобы убить себя. Правда, где-то я слышал, что быть наркоманом или алкоголиком - это осознанный выбор, желание медленно самоубиться. Не откровенно заявлять миру, что я сдохну здесь и сейчас, а растянуть процесс, попутно наслаждаясь каждым мгновением. Рано или поздно это сведёт тебя в могилу. Разница обычной жизни и моей в том, что мы все стремимся умереть, просто кто-то осознанно, а кто-то бессознательно. В итоге что мы имеем: я хочу умереть, но двигаюсь по этому течению медленно. Вроде панки не должны думать о самоубийстве. Как будто бы жизнь для нас - игра и развлечение, как будто в тебе достаточно похуизма, чтобы вынести этот день. И день после. И так далее до самого конца. Я шокирован тем, что так не могу. На самом деле я не самый весёлый человек, способный быть счастливым лишь во время ебли, либо под трипом, либо расплываясь в улыбке от выпитой водки. В общем, нормальные вещи меня радовать перестали. Хорошая драка? Отлично, наконец-то я могу выбить из тебя все дерьмо. Побег от глупых скинхедов, драйв от того, что они почти что дали тебе пизды? Звучит классно, да? Маты в мою сторону прохожих, озадаченных эпатажным видом? Ну, заряд бодрости и злости вам обеспечен. В один момент показалось, что ненависть - это мое топливо, без которого потеряется последний смысл двигаться дальше. Но когда я курю феню... Пропадает всякий смысл двигаться вперёд, потому что нет ни ненависти, ни радости, ни каких-либо чувств. А это заставляет делать тебя глупые поступки. Так я шагнул один раз с окна. Но я выжил, потому что был слишком расслаблен, потому что, оказывается, даже чтобы сдохнуть, нужно приложить какие-то усилия. Тогда, лёжа в психушке изнурительную скучную неделю, я достаточно набрался ненависти, чтобы двигаться вперёд. И я видел там эти гребаные печальные глаза, выглядывающие из-за острого плеча. Даже тогда на его лице были бинты, но я не смог поинтересоваться о причинах их носить. Кажется, я знал того парня и опознал его так просто, по одному лишь взгляду. Возможно, он даже не догадывался, что я его узнал. А имя его звучит на языке как мат - Джек. Словно "шутка", словно то, что лучше не произносить. Как кличка у собаки или пиратский стереотипный образ. Короче, имя ему совсем не подходило. Так что я запомнил его как "грустный парень в углу общей комнаты" и все. На этом наше знакомство быстро закончилось, ведь выписали меня быстрее, чем пробка от шампанского сделала "чпоньк". Так вот, когда я вернулся под ночь из полицейского участка и также как и Томми недавно ввалился в окно, от порошка не осталось практически ничего. И злости моей не было предела. - Эй, урод, где скорость?!- спрашивал я, шлепая придурка Томми по лицу, с каждым разом увеличивая силу пощёчины. Мне уже было хуже некуда, и амфетаминовая ломка начала накрывать меня с головой: выступил пот, усталость тянула меня к полу, а позже я услышал голос матери, позвавший меня из коридора общаги. Я испуганно замер и позволил себе подойти к двери, но голоса больше не было. Возможно, показалось. А значит, начинаются галлюцинации. - Придурок, долбаёб ты конченный! - кричал я, пиная все на своем пути и ударив по открывающиеся настежь в туалет двери. - Эй-эй, что разбушевался-то? - расслабленно пропела Шая и криво мне улыбнулась.- Оставила я тебе. Просто распихала по всем углам на случай, если копы или скины решат явиться. А потом, слегка успокоившись, я смог вновь пропасть сам в себе от одного вздоха. И день продолжался, за ним ночь, снова день. Я устало облокачиваюсь на исписанную матами стену Датской улицы, 6. Здесь, в этом месте, я словно перерождаться из грустного злого настоящего меня в свободного от мыслей и веселого Оливера. Такого, каким меня и хотел видеть мир. Из клуба 100 доносился очередной Панковский марш, в желудке приятно варилось пиво, звучный баллончик в руках Шаи вырисовывал новый знак "мир" на стене. Ебаные хиппи никак не успокоятся, да? Томми в знак несогласия с идеологией Шаи, просто дописывал красным цветом "...его праху" и удовлетворённо кричал: "в жопу мир, полный мира". Да-а-а, только анархия, только хардкор. Тем временем, пока мои друзья тихо перемывали друг другу кости за моей спиной, подошёл жирный Боб и всунул мне безвкусный на вид бургер, который чуть ли не сразу улетел в сторону Томми под вопль Шаи об убийствах бедных свинюшек. - Не голоден,- кратко объяснил я, хотя это и была наглая ложь. Просто однажды, проснувшись утром, ты понимаешь, что в еде нет никакого ебаного смысла. Ты пьешь алкоголь, куришь сигарету, а мысли о еде попросту улетают из твоей головы с ее дымом. И становится как-то легче. Казалось бы, откуда тогда организму брать энергию, чтобы удирать от скинов? Я не мог объяснить это иначе, чем внутренний неиссякаемый генератор, называемый силой воли или желанием найти деньги на фен. Больше мотиваций и не было. - Лжец поганый,- говорит Боб и осматривается кругом, выбирая нам новую жертву.- Вот он.- и тыкает в сторону спешащего куда-то мужика, говорящего по телефону. - Не, слишком быстро бежит, я не успею. - Тогда этот. Разваливающийся по частям бургер в его ладонях сочится маслом, струя бежит по его толстым пальцам, а я отворачиваюсь, пытаясь сдержать рвотные порывы от одного вида, запаха, цвета. И лишь сильнее натягиваю на глаза свои розовые лягушачьи очки. Сегодня я одет простенько, если простым можно назвать штаны, сшитые из красной и жёлтой штанины совершенно разных шмоток, порванной в рукаве рубахи и берцах до колен. Истинный ветеран Панковский войны. Смотрю туда, куда указал Боб, и вижу милую девушку, мнущуюся у магазина напротив. - Не, она слишком... Милая. Не знаю, ищи дальше. "Хлыщ поганый" - слышу я одобрительное хрюканье Боба и начинаю сам искать в толпе жертву. Это должен быть не примечательный серый ужасно рассеянный человек с блеском глупости в глазах. Такой простачок, который и не успеет заметить, что что-то пошло не так. Что исчезновение его кошеля - просто случайность, которая может случиться с каждым. И я вижу такого, вернее такую: громоздкую женщину за пятьдесят с очень интересной на вид сумочкой. Я говорю: "есть", я иду через толпу в ее сторону, делая вид, словно осматриваюсь, словно потерялся и не мог найти дорогу. А потом врезаюсь со всей возможной дури в нее спиной и валюсь назад, еле успев смягчить неловко падение. - Простите! - слёзно молю ее я, пытаясь закинуть в разлетевшуюся косметичку вылетевшие кисточки и тени.- Пожалуйста, простите меня, это не нарочно. Прошу, простите. Ее кошелек открывается также быстро, как крышка пива отлетает от действия открывашки. Плотные купюры просовываются в рукав моей плотной рубахи. - Ну аккуратнее же надо ходить, молодой человек! Смотреть себе под ноги. Она ворчит, но стоит собрать все ее пожитки в сумку, как она слегка еле заметно успокаивается и вновь приобретает независимый и хмурый вид, что и до этого. - Прошу вас,- продолжаю отыгрывать роль.- простите меня. Мне так жаль, что так вышло. Она выходит из игры победителем, она почти что верит, что ее жизнь под четким контролем. Что стоит только заиметь пару купюр, как твоя жизнь станет недоступной для глупых земляков этих трущоб. Когда я отдаю ей сумочку, то смотрю в сторону, ощущая на себе пристальный взгляд. Ах, мои старые друзья. Скинхеды мнутся у клуба 100, пьяно пошатываются, громко гыгыкают и осматриваются в поисках жертвы, а моих друзей сразу же и след простыл. Но видели меня не все бритоголовые, а лишь единственный парнишка из всей этой тусни. И снова рукава со змеями, кажется, они, змеи, ему очень нравятся. Я выпрямляюсь и хитро лыблюсь в его сторону, а потом отхожу спиной в сторону проспекта. Улочки Денмарк-стрит слишком узкие, в них так же легко быть замеченным, как рыбе в абсолютно чистой воде. А я хочу увести этого парня подальше. Туда, где нет посторонних глаз, и ничего не может быть спрятано лучше, чем на виду. Поэтому я иду дальше по А40, прекрасно зная, что он идёт за мной. Я был ему также интересен, как и он мне. Слишком уж мы выделялись в толпе своих же. Мимо меня проходили парни с ирокезами и подмигивали мне в знак солидарности, другие же, типа модов, просто нагло задирали голову и игнорировали само мое существование. Но, так или иначе, никто не оставался равнодушным. Когда я завернул за очередной высокий дом, то подождал чувака пару мгновений, а позже, заметив знакомую змею, дёрнул за рукав в сторону стены и ударил парня спиной. Попался. - Интересно,- игриво проговорил я и сразу же потянулся к его лицу, желая приподнять балаклаву, но получил хлесткий удар. Кусается, зараза. - Не трожь,- грубо просипел он и оттолкнул меня в плечо, вырываясь из непроизвольных объятий. Не самый тактильный человек, я вижу. Это так уж сильно смущает после всего, что было? Почему мы безмолвно поняли друг друга? Почему пошли сюда и что хотели выяснить? Я хотел лишь одного - узнать, что за личико скрывает этот интересный новый персонаж. Любая тайна была сколько закрытой, столь и желанной. Это как засунуть руку в закрытую коробку с насекомыми, надеясь нарыть там заветный ключ от замка. Ты знаешь, что скорее всего скорпионы или какая-нибудь черная вдова внутри ужалят тебя, но цель оправдывает средства. А он же... Простак хотел извиниться, кажется, подобное вчерашнему он видел впервые. И по нему всё читалось слишком уж явно. - То, что было...- начал он и замялся, переступая с ноги на ногу. - Забей. Мне не нужны извинения, шкет. Считай, я тебя простил. Но ты только ответить мне на один единственный вопрос: что с твоей жизнью не так, что ты решил ввязаться в это дерьмище? Арийская раса? Ты сам хоть в это веришь? Он верил, это горело в его зрачках. Наконец-то придурок нашел отдушину, нашел врагов как мнимых, так и реальных, а дальше дело за малым: ты плывешь по течению, пока не сталкнешься с глыбой в водах Северной Атлантики. Рано или поздно все такие ультраправые идеи идут ко дну под собственной тяжестью. - В общем, ты знаешь, что это не было моей идеей. На будущее: не попадайся нам больше. Потом я не стану тебя жалеть, потому что предупредил. Если это произойдет вновь, не думай, что я сделаю вперёд хоть один шаг. Я хмыкаю от того, как ловко он ушел от ответа, как быстро замял тему и, даже не услышав моего прощения, рвется уйти к своим "братьям". Забавный парнишка. - Сколько тебе лет, молодой? Он останавливается, смотрит из-за плеча и говорит тихое: девятнадцать. Я лишь киваю головой, думая про себя, что в девятнадцать лет, конечно, можно было бы и повзрослеть, но мне ли об этом судить. К черту, пусть идёт в пасть этой анархии, как и я, как и мы все. Она поглотит его с головой, обожрет до костей и выплюнет, как и всех тех, кто нашел свое пристанище в манямирке, полного насилия. - Мы уже виделись однажды, ты помнишь? - все ещё спрашиваю я его в спину, и он удерживает себя за стену, не давая двигаться непослушным ногам. - Нет. Врёт, голос дрогнул, большой палец еле заметно махнул по носу. Зачесался, верно, Буратино? И ушел, как ни в чем не бывало, а я, побродив по улицам ещё пару часов, вернулся под ночь в Камден. В сквоттинг. В старые забытые никем не заселенные дома, которые так и не были выставлены на продажу. Мы сразу же оприходовали их. Сделали эти кричащие граффити на стенах, заколотили окна изнутри, положили матрасы. Во многих домах даже оставались элементы мебели, а где-то до сих пор поставляли газ и электричество. Удивительное дело. Я не был рад такой жизни, но, как говорится: назвался панком, живи хуево. Каждый раз ложась на грязный матрас и пялясь в потолок, я волей-неволей вспоминал детство, когда мама ещё была жива. Однажды я проснулся и понял, что не могу раскрыть веки. Это было ужасно. Как потом объяснили, у меня внезапно случился конъюнктивит, и мерзкая жёлтая корочка слепила ресницы так, что было не открыть. Тогда мама взяла меня под руки и потащила в ванную, умыла теплой водой, приговаривая, что все пройдет и не стоит плакать, пока мама рядом. Но ее больше не было рядом, и больше не будет. И некому промыть мои замыленные белыми кристаллами глаза. Не для кого бороться, не для кого жить. И это действительно начало становиться проблемой. Ведь если смысла нет, то ты просто существуешь, живя одним днём и не надеясь, что сможешь вообще проснуться по утру. Вернувшись в тот "дом" и осмотрев грязные тела вокруг, я вдруг понял, что не хочу здесь находиться. А где действительно хочу, то называется "домом", которого я и не знал всю свою жизнь. Вечно в бегах, вечно сам не свой. Потерянный, уставший от поисков, уставший от самого себя. - Ты чего? - спрашивает Шая, увидев меня, замершего в дверях с потерянным видом. Видимо, она привела сюда совсем отъехавшего Томми и собиралась вернуться в общагу.- У тебя синяки под глазами совсем черные. Ты давно спал? Я не спал со вчерашнего вечера. С того самого момента, как употребил меф. - Скорость предполагает отсутствие сна,- пробубнил я и прошел внутрь, слегка покачиваясь.- Это тебе не расслабляющий кетамин, знаешь? Стимулятор, теперь я даже насильно не усну. Тогда она подошла ближе и совсем не стесняясь обхватила мои щеки своими тёплыми ладонями и заглянула в лицо снизу вверх. Такая красивая. Такая чуткая и любящая весь мир хиппи, с иссохшимися цветами в дредах, с милыми ямочками от часто появляющейся улыбки. От ее вида, запаха стирального порошка от ее одежды, от доброты в ее взгляде хотелось растаять. Опуститься на землю и позволить себе отдохнуть хоть на мгновение. Никакой борьбы, беготни, воровства. Я потянулся вперёд и обнял ее за стройную талию, притянул к себе, чувствуя кожей мягкость хлопковой ткани ее свитера. - Спасибо, что ты есть, малыш,- сказал я и уткнулся в плечо, а она аккуратно погладила меня по шее, боясь задеть ирокез. - Все будет хорошо,- ласково сказала она, но голос предательски дрогнул. Она не верила в то, о чем говорила. А потом повела меня на разложенный голый диван и позволила лечь рядом с лежащим в позе звёзды Томми. Он был славным малым всегда, кроме того момента, как засыпал и начинал издавать все эти раздражающие факторы вроде храпения, пердежа или вечной возни на одном и том же месте. Сейчас же он решил поднасрать своей позой. - Иди домой, Шая, не беспокойся за нас. Крысы обычно очень живучие. И вот ещё что... Не приходи сюда больше, не связывайся с этой грязью, тебе это не нужно, понимаешь? Учись, добивайся ебаного мира во всем мире, а крысы останутся крысами. Такими, какими их и задумала природа. - Крысы выживают, потому что у них есть чуткий нос...- сказала она и щёлкнула меня по нему.- Длинные усы и прекрасная память. И как бы они не были вредны для человека, но они все ещё часть природы, часть баланса. Жизнь любого живого существа на земле нужна и важна. И ваши жизни тоже, понимаешь, Оливер? Ты не должен сдаваться. Ты должен прожить эту жизнь так, чтобы уходить потом было не стыдно. И дело совсем не в вере, не в исправлении грехов, не в великой цели, а в тебе самом. Ты должен остаться человеком, таким, которому не стыдно за самого себя. Всё ещё может измениться, но вы сами должны что-то сделать, чтобы стало лучше. А я буду вашим спасательным кругом, если нужно. Я вас никогда не брошу, даже не проси об этом. Я смеюсь. Большего и не следовало ожидать, наши спасатели мира как всегда лечат неизлечимых и цепляются за смертельно больных. А я так прошу гребаную эвтаназию. - Иди,- просто сказал я и отпустил ее нежную кисть.- Будь осторожна. Скины сейчас совсем сорвались, бьют всех направо и налево. И она ушла, а за ней и цветочный запах, уступая запаху носков, пота и баллончиков с краской. Я лег на бок и подтолкнул под шею руку, прекрасно осознавая, что ирокез не даст мне лечь по-другому. У Томми вечно торчащие иглами ядрено-жёлтые волосы, словно иглы у ежа. Но ему это не мешает, а мне, похоже, пора сменить прическу или хотя бы снять лак. Я уснул, хотя убеждал себя, что это невозможно. А дальше до неприличия яркое утреннее солнце будит до неприличия ярких панков. Собачий лай с улицы подогревает тебе нервы, пока кто-то рядом устроил собачий кайф, а на улице на медленном огне варится кофе. Мы особенно любили собираться утром и под ночь у костра, петь песни и греть друг об друга тела. И это бы я не променял ни на одни деньги. - Микки, я тоже хочу в туалет, быстрее! - кричит какая-то девушка и поджимает колени к груди, сидя рядом с уборной.- Ну пожалуйста, я сейчас обделаюсь. Ну давай, а? Я встаю и сонно потираю глаза, а позже отталкиваюсь от дивана и шатко встаю. От меня заметно пахнет потом и алкоголем, от Томми того хуже, но заметил я это лишь сейчас. Пару часов назад это меня вообще не волновало. - Тихо, не кричи, что случилось? Я иду к ней, к низкорослой девке с черным поплывшим макияжем, что кричала, кажется, на весь двор. - Что, там кто-то сидит, ну сходи за дом, мне тебя учить что-ли? - Я уже не могу терпеть, а Микки там застрял уже на пол часа. Сделай что-нибудь. А потом ты обходишь дом, открываешь и без того приоткрытое окошко в туалете и заглядываешь внутрь, видя труп. Передознувшийся труп. Без романтизации, без описаний синеющей кожи и без подробностей душевных терзаний об умершем. Тебя начинает тошнить, и то, что выходит из тебя, попросту трудно романтизировать. Одна желчь за отсутствием еды, этот привкус застревает во рту, пока не попьешь не самой свежей воды. Ты говоришь: "звоним копам и убираемся. Боб, позвони из автомата. Эй, народ, руки в ноги и валим, сейчас тут будет несладко." Кто-то подбегает к тебе и просит не звонить копам, кто-то говорит, что сейчас обосрется прям здесь. Ты же с холодным разумом и желанием поскорее найти воды, твердишь всем, что мы не можем его так просто здесь оставить и уж тем более не можем похоронить за домом, сделав несуразную табличку. Тебя, конечно, мало кто слушает, и вот табличка спустя время появляется. Корявое: "мы любили тебя, Мик". Его медальон, обернутый вокруг палки словно змея. Ты не проронил ни капли слез, вся вода, выпитая ранее, выходит у тебя через пот, пока ты роешь яму. На следующий день окажется, что могилу растащили дикие собаки, за которых как за своих ручался Томми: "мои?! Нет, это явно с соседней улицы прибежали. Мои бы такое не сделали." Водоворот событий утаскивает тебя на самое дно, заглушается новой порцией мета. Подъем, что-то случилось, но нужно выпутываться. Тревога, приближается ломка, нужно что-то делать. Сегодня воровство не катит, а Томми приняли менты. У меня нет чертового выбора, блять, никакого выбора. Я говорю: "сочтемся" - какому-то грязному мужику в подворотне. Я говорю: "сосу только с презиком, понял? Мне не нужны твои болячки". Он брызгает тебе на лицо, ты кладешь мятую пачку купюр в карман и просишь сигарету. А потом бежишь искать свою скорость. Я затрахался, устал, и вроде бы, казалось бы, я должен плевать в потолок и верить в то, что так нас и задумала судьба. Что я живу так, как живут все, что когда-нибудь что-то изменится, но... Не меняется? И когда-то и мой труп найдут в туалете с шприцом в вене, так оно обычно кончается, а? Нет, пора с этим кончать. Пора кончать. - Сегодня я не буду,- твердо говорю я и отворачиваюсь от руки Томми. По ушам бьёт ужасный бас Сида, который так и не научился играть, а банки с пивом стали бутылками. Он весь в крови, отжигает на полную, по его венам течет хмурый, с губы на голую грудь капает кровь. Потом ее становится больше, а Вишес перестает держаться на ногах и оседает на колени, гитара выпадает из ослабевших рук, а Роттен злобно зыркает в его сторону. Также Томми, кажется, смотрит на меня. - Врешь ты все, конечно ты не слезешь. Вот, вотри в губу хотя бы кокс, чтобы легче было. Ну же. Я отказываюсь и от этого. Мне нужно уединённое место, где можно пережить ломки, мне нужно либо бежать, либо сидеть, прижав жопу смирно. Приковать себя к батареям, а ключ выкинуть к ебеням, и может, когда я достаточно наберусь сил, чтобы снести все с петель, я вылечусь по настоящему. Точно, мне нужно это. Я резко срываю с пояса Томми спизженные им у мента наручники и вырываюсь из клуба. - Отстань, Том. Засунь свои порошки себе в жопу. Я бегу по улице туда, куда несут меня ноги, а дождь разъедает лак на моем ирокезе. Люди оборачиваются на меня, когда я случайно сношу в сторону их сумки, когда нечаянно толкаю в сторону. Я бегу туда, где в случае чего я могу закончить свои страдания - мост Ватерлоо, простирающийся над рекой Темза. Когда-то я даже видел про него фильм, смотрел, будучи ребенком, но, наверно, так и не досмотрел до конца. Эта ваша любовь была мне непонятна, оттого и противна. Теперь же я бегу туда не в поисках вечной судьбы своей, а скорее в попытке эту судьбу оборвать. И к чему такая спешка? Покуда ломки не добрались и не сковали мое тело, я смогу с этим справиться. Когда я добегаю, кажется, ноги начинают спотыкаться одна об другую, а из лёгких вырвался кашель с таким надрывом, словно я действительно был каким-то донельзя загнанным жеребцом. Плевать, надо успеть приковать себя прежде, чем кто-либо другой успеет меня остановить. Ключ выкинуть к чертям. Пока полиция будет возиться с замком, я смогу продержаться. Потом они обязательно привезут меня в участок, посадят в обезьянник и вколят что-нибудь успокоительное. Я просижу там пару дней, мне вменят хулиганство и запишут очередной штраф. Ломки будут адскими, но я готов терпеть все, лишь бы избавиться от этого дерьма. Когда наручник щелкает под удивленный взгляд прохожего, я блаженно улыбаюсь и откидываюсь взмокшим от пота и дождя затылком на перила позади. Все кончено. Осталось ждать. Я сжал ключ в своем кулаке, ожидая момента, когда появится первое желание снять с себя оковы. И когда оно появится, этот самый ключ улетит к чертям собачьим прямо в Темзу. Туда, где ему и место. Как забавно, люди приходят сюда вешать замочки, а я повесил здесь себя. И кажется, если я не выберусь, фраза перестанет быть только фигуральной. - Ты псих или гений? - говорит кто-то знакомый, и я поднимаю голову на сидящего сверху парня. Оу, кажется, с моим плохим зрением пора тоже что-то делать. - А ты пакет или кот? - передразниваю его я, удивлённо вперившись взглядом.- Бля... Сошлись два одиночества. И только теперь я понимаю, что его ноги парят в воздухе, а худой зад таранит косточками карниз. Он одной ногой в могиле, если, конечно, он не умеет плавать или правильно приземляться. Высота не столь ужасна, но все же... - Ты чего задумал, шкет? - спрашиваю я, оборачиваясь назад, осматривая черную гладь под нашими ногами.- Ты что... Решил с жизнью тут расстаться? Выкинуть свои арийские гены на ветер, а? Я знал, что шутить сейчас было бы опрометчиво, но пьяный после бара язык как помело. И я вовсе не собирался за ним следить. Да уж, все как в романтических фильмах. Вот она, твоя любовь, грустно сидит на жердочке в ожидании смерти, а ты, ебучий пижон, бежишь за ней в слоумо, крича протяжное "Н-е-е-е-т". - А потом она прыгает в воду. Он убивается над ее ни разу не вспухшим трупом на похоронах, клянётся в вечной любви, а вечером пьет яд,- с ухмылкой закончил я, видя, как приподнимается бровь моего собеседника. - Заткнись, пожалуйста. Ты все портишь,- кратко говорит он и встаёт пятками на бортик, цепляясь за перила позади.- Я не хочу умереть, вспоминая твои глупые рассказы. Но я перехватываю его запястье и прошу послушать свои глупые рассказы ещё хотя бы минуту. - Не пытайся убедить меня в чем-то. Только один раз. Расскажи что-то, что поможет мне... Не знаю, смириться с этим дерьмом. Я закусываю губу, в бреду не понимая, что нужно сказать, чтобы остановить пацана от глупого поступка. Вода станет для него асфальтом, и я просто не могу отпустить это тонкое запястье. Тогда я поднимаюсь, чувствуя, как кисть тянет меня вниз вслед за наручником, и перехватываю его со спины, не пытаясь потянуть на себя. Рукав со змеёй мелькнул перед моим носом, когда он опасливо перехватил меня, боясь, что я испорчу ему все. Тихо смеюсь и упираюсь подбородком ему в плечо, смотря, как падает свет фонарей на темную гладь и покачивается там размеренно, так тихо. За спиной мчат автомобили, но мы их не слышим. Они ничего не значат, просто шум на фоне. Хотя в этих железных гробах едут настоящие люди, а за спинами идут настоящие души. Пока я держу его, все будет также размеренно и тихо. - "Река была страшной, дома на берегу были окутаны черным саваном, и казалось, что отраженные огни исходят из глубины вод, словно призраки самоубийц держат их, указывая место, где они утонули. Луна и тучи беспокойно метались по небу, словно человек с нечистой совестью на своем смятом ложе, и чудилось, что сам Лондон своей тяжелой тенью завис над рекой". Это сказал Чарльз Диккенс про этот мост. И ты, наверное, слышишь, чувствуешь и видишь тоже самое. Наверное будет легче, если я скажу, что тоже это вижу. А если говорить совсем правду, то я для того сюда и пришел. На случай, если у меня ничего не получится, я пойду за тобой следом, друг мой. И я не могу просить тебя остаться, разве что подождать, когда я не смогу справляться с ломками, а потом я либо выкину этот ключ. Либо сдамся окончательно. Я разжимаю кулак на его груди, и он не сразу касается своей холодной рукой теплого от моего тела ключа. - Можешь забрать его с собой и дать мне шанс пережить эту ночь, а можешь остаться и подождать меня. Кажется, мы хорошо друг друга понимаем, а? Может, вдвоем нам будет легче. Он молчит, как-то тяжело и долго, отворачивается, но все же забирает кусок моей свободы себе, засовывает его в карман. Он говорит: "хорошо, я жду". Я же думаю, что полиция в Лондоне могла бы работать и быстрее, учитывая все обстоятельства. - Эй, парни, что у вас происходит? - спрашивает неравнодушный прохожий, мужчина средних лет, и я пьяно ему ухмыляюсь. - Все хорошо док, мы просто экстремалы. Скажем нет самоубийствам, да? Ну вот и славно. Но это повторилось не единожды, и когда я устал отвечать, что это лишь игра, наш парень в черном обернулся и громко произнес: - Проходите мимо, я не собираюсь прыгать. Он врал, потому что хотел побыть один то время, что ему отведено, а мои ломки, сколько бы зубодробящими они ни были, не заставляли меня заглянуть ему в карман и забрать ключ. А потом перевалиться за ним следом. Теперь эта игра приобрела нечто большее. И сколько бы не тряслось мое тело, не стучали зубы и не покрывалась мурашками кожа, я не мог позволить себе прекратить все это. Ни выкинуть, ни забрать, это становилось мучительно. - Расскажи ещё что-нибудь,- просит он совсем уж тихо. - Я знаю строки "Ада Данте": «Будь я стеклом, не так бы отразился, Он отвечал: «наружный образ твой Как внутренний во мне изобразился. Так мыслями я сходствую с тобой, Что оба мы теперь одно и тоже Задумали в опасности такой.» "Как ты это запомнил?". Ответ простой - я вовсе не глуп, и, кажется, это и стало моим проклятьем. В тайне от многих я мечтал многого не понимать, не запоминать и не прокручивать, ведь глупым ты, вроде как, не задумываешься о всем том, что тебе приходится проходить. Ты живёшь как тот же Томми, в хуй не дуя, или как Шая, "плывя по течению судьбы". Ты не париться о несправедливости, тебя в принципе не ебет, что происходит вокруг. И тут ты: выродок или самородок. Гадкий или менее гадкий утёнок. С сшитыми образами, словно яркие платья твоей матушки, а внутри гибкий ум, готовый самого себя исхлестать ремнем. - Прости, что не могу тебя отпустить. Мне не позволяет совесть. Поэтому я пойду с тобой. Я сую руку в его карман и трясущимися пальцами всовываю ключ в замок. Где-то вдалеке слышится визг полицейской машины. Неравнодушные граждане ебаного города просто не могут оставить тебя в покое, даже умереть. Я прошу паренька подвинуться, чтобы влезть за ним следом, и он теряет бдительность. Отворачивается, смотря в сторону. Ровно в тот момент, как он делает шаг вправо, я перехватываю его запястье и защелкиваю браслеты, а сам оседаю на пол, чувствуя такую боль в костях, что хочется выть. - Что ты сделал?!- кричит он и дёргает наручники на себя, поворачивается спиной к пропасти и со всей дури отталкивается, поставив ногу на перила. - Не получится, не сможешь. Это настоящие, а не бутафория. Томми спиздил их у ментов. И кстати о них... Я лжец, обманщик, но я всегда таким был, честное слово. И это единственное честное слово, которое от меня можно было услышать. Я так хорошо врал, потому что искренне в это верил. Говоря прохожим про свой большой дом, любящую семью, про кучу братьев и сестер и ебучего крокодила в ванне я искренне верил в эти образы, оттого был столь убедительным. Но на деле это лишь мое желание, которое просто невозможно было воплотить в жизнь. Так и сейчас, я сказал то, чего действительно желал, ведь мутная гладь манила меня и шептала настойчиво в ухо, что это единственный мой выход. Что дальше будет только хуже, что только 2% наркоманов могут самостоятельно вынести эти ломки, и я вряд ли тот, кто будет в этих несчастных процентах. Я оттягивал неизбежное, и лучше бы мне перекинуть ногу через ограждение и разбиться к херам вместе с грустным парнем из общей комнаты. Я так бы хотел в это верить, но мне пришлось соврать ему, соврать себе и начать наконец расплачиваться за ложь. Зубы все сильнее прикусывают щеку, от боли выгибает спину, и я не удерживаю себя стоя, когда полицай тянет меня вверх. - Вставай. Руки за спину, блять. Кому я сказал. Он дёргает меня, но я не в силах подчиняться глупым командам. Утыкая меня мордой в пол, он застегивает такие же браслеты, как и те, в которых мечется моя черная птичка, желающая сбежать из оков такой уродливой человеческой жизни. И какие бы причины у него не были, я хочу их знать. Хочу все исправить, потому что тронув его кожу я почувствовал как небывалую мягкость, так и колкий удар током. Словно шипы на розе, не иначе. Хотелось их срезать, блять, как же хотелось узнать, что таится под маской. Умерев, он бы не доставил мне такого удовольствия. В фильмах трупы не бухнут, да?