fin de siècle.

— Ну и, собственно, оправдали. Можешь выдохнуть, — Позов всё же договаривает, хотя слышно, что слова даются с трудом даже такому видавшему виды помощнику. — Ясно, — Шастун тратит десять секунд на выбор реакции и останавливается на старом добром «похер». И не такое бывало. Всего за четыре года адвокатской практики он уже со всех сторон оценил суровую действительность, хотя были и некие константы. Предположим, например, что всегда утомляло смотреть на счастливые глаза счастливых домашних тиранов и убийц, счастливо ушедших от любых обвинений или попавших под раздачу домашних арестов. Адвокат он хороший, безусловно. Но какая-то внутренне натянутая струна подсказывает, что как человек — хуйло. И дело не в его практике даже, а в том, что утопический (в какой-то мере) мир допустил оплошность. Насилие вытравлено чёткими условиями мироздания из внешней среды, но... осталось внутри каждого человека аксиомой. Некой неопровержимой и непроглядной правдой, которая, под воздействием всего прочего заставила срывать злость на тех, кого судьба выписала в самые родные и близкие. В общем и целом, по законам идеальной Вселенной, каждый, рождаясь, лишался права выбора ровно до тех пор, пока не наступит возможность наконец-то выбирать. Выбирать себе адвоката, как вариант, дабы перейти под действие уже других законов. Всех тех, что входят в уголовный кодекс. И нет, Шастун вовсе не был пуританцем. Ещё с юридической академии он ходил в зал выпускать пар и колотить давно обзаведшихся соулмейтами партнеров по спаррингу, а в школе так вообще раздавал пиздюлей направо и налево, потому что… Им все равно ничего не будет, чё стрематься? Идеальная безнаказанность на подсознательном уровне. Просто чудо чудесное. Но в какой-то момент чаша терпения переполнилась, и вместо этих будто обтянутых целлофаном классных бойцов правового университета на помощь с выбросами агрессии пришло обычное размороженное мясо, прямо брызгающее кровью и разлетающееся под ударами. И что бы кто сейчас не начал затирать — нет, тут совершенно другая история. Абсолютно точно. Здесь все иначе, нежели у его подопечных, прикончивших своего соулмейта и желающих в результате не увидеть небо в клеточку. К этому мясу Антона привязывал только тот факт, что он его купил и донес до дома (в мясной целости и мясной сохранности, кстати). Он не чувствовал к нему любви, не дарил ему цветов, не венчался с ним в церкви. Он не вступал с ним в брак, не занимался сексом, не заводил детей. Не делил имущество. Не плакал у него на плече. Не ругался по мелочам. Не обещал в горе и в радости. Ничего из этого, смекаете? Решение стать юристом вообще пришло из-за денег. Желание стать юристом закончилось на втором курсе после первой практики. Деньги, как и ожидалось, появились, причём не маленькие… А вот со вторым вышло как-то криво и по-блядски. И вопреки ожиданиям. И вообще. Короче, вышеназванное желание так и не вернулось. Ладно, что мы имеем? Истощенного очередной победой человека двадцати шести лет в дорогущем костюме и при шикарном офисе, из которого он отправится в свою нескромную захламленную хатку за десяток миллионов страдать от ебучего наплыва планов на следующую неделю. Так. Нет. Есть два обстоятельства, которые должны нарушить стандартный ход вещей. Записываем под диктовку: 1. Сегодня пятница; 2. Победы нужно праздновать. Хотя на самом деле, просто уже месяц как антидепрессанты не справляются, а врач в частной клинике разводит руками. Уже полгода как медикаменты несовместимые с алкоголем были отменены. Уже несколько лет как Шастун не надирался вдрызг и… Текущее дело с оправданием было просто кошмарным по своей сути. А значит, завтра его точно поздравят человек пять из коллегии, поэтому надо подготовиться к тому, что они позвонят утром. В «подготовку» входит один единственный пункт: проснуться не раньше шести-семи вечера. Отыскав в переписке с Димой название бара, который тот нахваливал где-то неделю назад, Антон переносит его сначала в Гугл, а после — в приложение такси. Убер предупреждает об ожидании в шестнадцать минут, и за это время Шастун успевает передумать два раза: первый — когда смотрится в зеркало на выходе из кабинета, и вот сегодняшний галстук прям жесть как не подходит к пиджаку; а второй — когда спотыкается возле лифта и почти теряет половину ебла об раздвижные двери. Это дурное предзнаменование. Наверняка. Ослушиваясь карму, Антон забирается на заднее сидение Опеля, пытаясь расположить свои длиннющие ноги хоть немного комфортнее, чем обычно. Выходит, честно говоря, хуевее, чем обычно. Впрочем, ничего удивительного. Каждый раз, когда Шастун нацелен на результат, получается дрянь средней паршивости. Двадцать минут тряски по Питеру и вот он — удивительно светлый бар, с высокими модными стульями, теплым светом и дизайном в стиле лофт. Побегав глазами по кирпичным стенам, темно-коричневым диванам и остальным приколам современной дорогой урбанистики, Антон выходит на улицу. Возвращаться обратно он не собирается. Это не то. Это не так. Не так, как должно быть. Должно быть шумно. Грязно. Стремно. Должно быть хоть на грамм привязано к состоянию. Вот такая драма. Решение поехать домой навязывается само, ибо там хотя бы темно. Осталось только найти какой-нибудь «Бристоль» или «К&Б» и… — Извините, сигареты не найдется? — задающий вопрос, выглядит так, будто вся скорбь Земли выбрала своим местом дислокации его пьяное и утомлённое лицо. Замерев посреди тротуара, Шастун забывает, куда шел, что за цели преследовал и какой сейчас год. Ну ебать. Потупив пару минут в смешную кичку, подвязанную зелёной резинкой, он размышляет на тему: «Что могло заставить взрослого человека остановиться на подобной прическе?», но Мальборо из кармана все же достаёт. Вытащив из пачки чёрт знает сколько сигарет, мужик буркает какую-то небанальную благодарность и исчезает… Так стоп. Это не просто случайный чудак. Это ангел небесный! Михаил, Гавриил или какие там ещё есть? Их много. Неудивительно, что Антон сразу не признал. И нет, предупреждая все вопросы о назначении в божественные сущности: незнакомец не подпаливает сигарету о нимб, не распахивает крылья. Не играет на лире. Не светится. Но вот дурацкая дешевая неоновая вывеска бара, под козырьком которого он останавливается, сияет всей прелестью места с великолепной паленой водкой. Лучшим безлицензионным коньяком. Премиальным бадяженным виски. Ноги сами тянут туда, за мерцающую надпись «ОТКРЫТО» на фронте двери. Вечер перестает быть томным и уже играет новыми красками, в частности: синей, фиолетовой и зеленой. Под стать диодам. Приземляясь за стойку, Шастун не реагирует на классический оценивающий взгляд барменши и заказывает пинту эля. В зале пахнет рыбой, чем-то жареным и людьми в целом. Со стен куча телевизоров, создатели которых ни черта не слышали про 4К, транслирует больше десяти футбольных матчей параллельно. Громко, душно, тесно. Охуительно. С первым глотком подобия ирландского традиционного приходит спокойствие. Бестолково повертев головой, Антон цепляет матч Тоттенхэм против кого-то там и залипает на долгие пятнадцать минут. Отвлекается только один раз, когда смешная кичка протискивается сквозь толпу к своему месту за угловым столом. Если Шастун сейчас подойдёт поблагодарить его, будет ну совсем конченная тема или терпимо? Все-таки оценив странность подобного поступка, как повышенную, Антон остаётся на месте и, когда Вернер отдаёт слишком кривой пас, сменяет пиво на виски-кола. Становится интереснее. Матч проходит целиком по пизде, все улыбки барменши проходят мимо Шастуновского внимания, вечер проходит прекрасно. Снимая галстук, Антон надеется, что тошнота чуть отступит… но хер там плавал. Вообще коктейли, особенно в подобных местах, — ебучая русская рулетка. Если у тебя получается побороть страх метилового спирта, дальше тебя ждёт либо близкое к экстазу облегчение, либо непреднамеренное самоубийство, через выплевывание ЖКТ. Шастун — рисковый человек. Камикадзе, так сказать. Алкашный барабан он прокрутил уже трижды. Время контрольного четвертого стакана и, соответственно, расплаты, подкрадывается неумолимо незаметно. После двух глотков — тошнит сильнее и желание опорожнить желудок, не отходя от кассы, становится настойчивее с каждой ебаной секундой. Это как-то по-хамски? Безусловно. Честности ради, на каждый из этих барных стульев когда-то уже блевали. И, скорее всего, далеко не один раз. Так что в критическом случае Шастун хотя бы не будет первооткрывателем этого конченного свинского акта для этого конченного свинского заведения. Кстати, о заведении. Антон нихуево так заводится, когда кого-то толкают в проходе, и тонкая бледная рука вцепляется ему в плечо. Испытывая некий дискомфорт, Шастун выпрямляет спину и оборачивается на обидчика. Какая-то из русских команд забивает. За визгами и гулом радости болельщиков, Антон не слышит извинений, хотя они отлично считываются по губам. Ответить он решает равнодушным ничем, ещё раз поводя локтем, дабы стряхнуть пальцы с ткани костюма. Рука исчезает, а вот её обладатель остаётся возле стойки, тщетно пытаясь привлечь внимание единственной на весь бар женщины. Его внешний вид, конечно, совсем не ко двору. Чёрная водолазка, чёрные брюки. Уложенные волосы. Дорогой портмоне. Неебически-неминуемо-презрительный взгляд, что отрывается от лица Шастуна и прилипает к одному из экранов, как только тот поднимает глаза. И без объяснимых причин и объяснимых интенций Антон эти самые глаза больше не отводит. Приклеивается ими к точёному профилю. Смотрит. Смотрит. Смотрит. Неясно зачем. Может быть, чтобы услышать: — Никогда бы не подумал, что ПСЖ так потеряются. — Потеряются? Да они никогда особо и не находились, — Шастун считает своим долгом исправить спортивный промах неосведомленного. — А Вы знаток, да? — ухмылка кривая и ублюдская. — Ага, — Антон пытается выдать какую-то ответную отталкивающую эмоцию, но запинается на собственном лице. Приходится добивать словами: — А Вам поебать на футбол, верно? — Абсолютно. Шастун готов поклясться жизнью, что если бы его манерный собеседник не переключился на озвучивание заказа, он бы саркастически похлопал своими манерными ручонками такому быстрому анализу. Почему-то это злит. Но гнев идёт на пользу, ведь он застилает собой мерзкую и кислую тошноту... Зависнув где-то между «очень спасибо» и желанием вылить что-нибудь «фанату» французов в лицо, Антон приходит в сознание на моменте, когда снова остаётся совершенно один. Да и чёрт с ним. Так даже спокойнее. Проследив за критическим провалом теперь уже Манчестера, Шастун решает, что хуже уже не будет и топит себя в заключительном стакане пива. На часах — двенадцать. Двенадцать ноль одна. Спартак врывается в новый день с предъявами насчёт кривоногости от самых преданных поклонников, расстроенных до предела. Антон — с распалённой внутри тягой курить. Вот прям щас. После непродолжительной слежки за тем, как люди периодически снуют туда-сюда возле двери в другом конце зала, почему-то решается, что курилка именно там. Два плюс два не складывается, и вывод о том, что у баров такого пошиба вообще вряд ли бывает отдельная курилка, не навязывается от слова совсем. Зацепив своё пальто с вешалки возле выхода и благодаря Бога за его сохранность, Шастун вываливается на воздух и сразу же врезается плечом во что-то непривычно и неожиданно мягкое. Что-то, что подаётся вперёд и тихо, сдавленно матерится. Что-то… есть в едком и, кажется, высокомерном: — Нам вообще никак не разойтись, — тонкие пальцы держат сигарету за край фильтра. — Судьба, видимо. Антон в судьбу не верит. Если бы верил — была бы лютая потеха, ведь всё слишком давно идёт по пизде. Пока в мозгу пляшет пьяное ощущение ненависти к миру, Шастун сверлит глазами то надпись «хуй» на стене бара, то идеально выбритый подбородок этого пижона-фаталиста напротив. Подкуривает он неспешно, все продолжая пялиться и пялиться. Опять. Ну а что? Как-то вечерочек движется наперекосяк. Время куда-то летит, проще нихера не становится. С другой стороны, только такие события немного приостанавливают общий ход рутины и дают минуточку на отдышаться. «Хуй». Снова подбородок. И как-то ну, надо ответить? А что сказать? Правду что ли? — Видимо, — да, правда проще всего. Антон неловко поправляет волосы и слышит смех. Звонкий такой, легкий, отчего-то отдающий удушающей чванливостью. Мерзкий, натянутый смех. Это окончательная оценка. Вот теперь точно. Никаких «но» не предвидится. Шастун почему-то вздрагивает, будто от холода, отшатывается в сторону и происходящее сразу проясняется. Краем уха слышит чуть обеспокоенное: — Вам плохо? Может, скорую? А-то скончаетесь здесь, и до весны не раскопают. Он неопределенно морщится. Кто вообще будет копать? Если речь о клиентах, то эти уж точно хоть «из-под земли достанут». Так что сказанное попахивает пиздежом откровенным. Да и нихуя себе слово выбрал, умник: «скончаетесь». Становится ещё отвратнее. Антон оглядывает уже относительно знакомое лицо с относительно знакомой усмешкой. Совершает относительно знакомые действия, а именно — замах и хук с правой. Угрозы эффективнее нельзя придумать. Потрясения сильнее — нельзя почувствовать. Шока мощнее — нельзя представить. Шастун на ходу перебирает все возможные извинения, но в голову ничего не приходит, ведь раньше в подобную ситуацию он не попадал. Если честно, даже не рассчитывал и перестал надеяться, что когда-либо попадёт. Пара капель крови из носа «случайного собеседника» окрашивает снег под ногами в непонятно-бордовый. Антон заливается напрямую красным. — Блять, мужик, — мажор и его черная водолазка выпрямляются, будто ничего и не было. — Ну вот просто сказать нельзя, что не в духе? Я ж пошутил! Пиздец. Он даже смеётся, игнорируя, вероятно, сильную боль… Или не сильную? Шастун, ебать, не в курсе. Но в ахуе. Визитка из теплых рук перенимается им на автомате. — Давай, удачи, — «Арсений Сергеевич Попов, врач-психотерапевт» хлопает Антона по плечу и скрывается в духоте и беспорядке помещения. Кажется, насовсем.

***

Серёжа сначала не верит своим глазам. И потом не верит. Он даже нелепо протирает их, но картинка не меняется. Попов активно и неугомонно жестикулирует, в очередной раз проклиная выбор Матвиенко — можно было и дома залить горе его расставания. Попить дорогой скотч, пообсуждать анкеты на сайтах знакомств, поныть в вельветовые подушки уебищного желтого цвета, ведь они почти единственное, что осталось от бывшей. Поорать, посмеяться, побить посуду в конце концов, если прям сильно захочется. Но нет же! Попиздохаем в задрипанный бар в квартале от дома, будет весело! Жопа у Арсения полыхает неслабо, ведь за четыре часа пребывания в этом гадюшнике несчастный сорвал джекпот: его облили пивом, толкнули на стойку, а теперь ещё и предупредительно «вмазали» по роже. Это еще был опущен факт того, что плавит ужасно от такого количества палёнки в организме, и на ногах стоять — пытка ебейшая. Похуй. Уже упомянутых трёх пунктов хватит, чтобы Сереженьку зарыть прямо на месте. Попов размахивает руками, подчеркивая интенсивность своих мучений. Сныкавшись за пеленой из претензий, он не слышит требовательного: — Арс. И еще раз: — Арс. А теперь на повышенных тонах: — Арс! Арсений тормозит свою злобную тираду на очередном посыле лучшего друга на хер, дабы отвлечься на короткий вопрос: — Чего? — У тебя кровь. Да, у него кровь… закипает. Бурлит, блять, как при истериках в пубертате. Скоро из глаз польётся, от разницы картинок на телеках. Хлынет из ушей от криков и матершины на вратарей и голкиперов. Попов стартует в новую ветку диалога о насущном со слов: — А знаешь, что? И Матвиенко откровенно палится, что даже знать не хочет, так как воспроизводит нечто вообще уму непостижимое: прислоняет целую гору салфеток к его носу. Арсений замирает, собирая последние крупицы терпения. Выдерживает суетливое вытирание своего лица и причитания. А вот результата такой заботы не выдерживает — несколько ярко-алых клочков бумаги, неловко отброшенных Сережей на стол, сносят все установки на будущее до основания.