«Пластилиновое сердце хочет быть сталью, Хочет быть больше и стучать громче
Или быть дороже, возможно, Казаться крепче, чем на самом деле».
Убей меня Эйс! — Аспирин
— Какой же этот твой… Господи, нет слов, — Позов развалился на кожаном диване офиса прямо по-хозяйски. Антон к такому в целом-то привык и уже давно даже болт положил на следы от ботинок у подлокотника, но сейчас почему-то раздражается и толкает вальяжного коллегу рукой в коленку. В ответ — никакой реакции. Допустим. Утихомиривая остатки возмущения и отправляя очередную мысль нахер мимо мишени, он спрашивает всё-таки достаточно спокойно: — В смысле? Дима разворачивает телефон, демонстрируя буквально роскошную фотографию: леопардовая шуба, уложенные волосы, улыбка всё та же — ублюдская. Ебучий Казанова с экрана светит на Шастуна своими идеальными винирами и отвернуться хочется до умалишения. Не в силах сопротивляться желанию, Антон все-таки взгляд переводит на хлорофитум в углу, а тон меняет на более весомый: — Ты даже его Инстаграм знаешь? — Ты тоже знал бы, если бы в папку заглянул, — Позов многозначительно всматривается прямо в глаза, пытаясь обнаружить что-то схожее с растерянностью. Зря. «Если бы да кабы», — единственное, что пролетает сквозь Шастуновское сознание. Вообще, когда Антон отсылал Диме короткое: «Узнай, кто» с фоткой визитки, он не имел в виду: «Нарой так много инфы, чтобы даже «Война и мир» на фоне собранного тобой показался детской сказочкой». Вот совсем. Нужны-то были просто краткие сведения о человеке. Ну, может, адреса офиса и квартиры, на всякий. Номер и марка машины. Название кафе, в котором тот ест по утрам и бара, в котором выпивает вечером. Короче, по-мелочи, ясно? Ничего криминального и прям личного. Сейчас же, в сотый раз оценивая почти полную биографию с указанием места учёбы и фамилией дипломного руководителя, он хмурится, втыкаясь пессимистичной рожей в полную тележку неоднозначных чувств. Если красиво пиздеть — стоит дать задачу сделать из всего текста выжимку до краткого описания. Если же говорить совсем честно: каждая крохотная деталь интересна, аж зубы сводит, но читать впадлу. Зависнув меж молотом и наковальней, Шастун не решается сделать простейший выбор и исступлённо зевает, даже не потрудившись прикрыть рот ладонью. — Вообще, занятное чтиво оказалось, — Позов наконец отлипает от профиля этого успешного-притягательного Арсения на фоне каких-то успешно-дорогих тачек, успешно-шикарных ресторанов и успешно-элитных хат. — Сначала золотая медаль, потом красный диплом, потом свой проект благотворительный. Как вот такие за решётку попадают? Что им вообще двигало? — Да ничего не двигало, — Антон не то чтобы хотел защищать этого пижона, но и клеветать — хуйня идея, поэтому Диму он осаживает: — Он обычный мальчик-зайчик и к преступлениям имеет нулевое отношение. Если ты, конечно, в этом манускрипте обратное не доказал. Почему-то испугавшись предположения, Шастун показательно брезгливо отталкивает папку. — Ну-ка погоди, — доносится со стороны дивана. Ага, блять, конечно. Тем не менее, Антон погождает и перемещается обратно за стол, оставляя Позову больше простора для задумчивого сидения. Сейчас этот черт ещё пять минут поразмыслит о причинах интереса к Попову Арсению и совершенно рандомно и наугад попадёт пальцем прямо в самую точную версию. Нужно такого не допустить: — Я выбираю себе нового врача, Дим… — Пиздеж, — поздно. — Ищешь нового, когда ещё от прошлого психиатра не отказался? Регулярно ж ей написываешь, и такое положение тебя вполне устраивает. Про кидание таблеток через хер напоминать? И вот во всем-то он, сука, прав. Шастун сокрушительно-долго выдыхает, отпуская поводья и внутренне подготавливаясь к череде предположений Шерлока Поза. Его догадки зачастую абсолютно прокляты, но спорить бесполезно, да и отступать уже некуда. — Он тебе нравится? — понеслось. — Боже упаси, — Антон чуть на кресле не подлетает. — Он тебе не нравится? — интересный вопрос, кстати. — Уже теплее… Хотя тоже нет. — Но ты с ним случайно…? — Блять, я когда на твоём веку вообще с мужиками трахался? — Остынь, надо все проверить, — Позов предельно спокоен, прям ни единый мускул лица не дрогнул от наезда. Даже на большинстве судебных заседаний он не так увлечен. Это пугает. — Тем более, бухал недавно? Бухал. А твои пьянки я знаю. Шастуну до инфаркта чёртова секунда. Сердце заходится, будто его буквально со спецназом окружили. Как, блять, близко. Как, блять, тупо. Как, блять? — Он тебе угрожает? — Дима, кажется, ощущает себя всё также умиротворенно, расплываясь в какой-то отцовской ухмылке. — Нет. — Ты ему угрожаешь? — Да нахера мне это? — Ну ты же ему въебал? — Да, но кто знал, что получится! — Понял, — Позов слишком равнодушно откидывается на спинку дивана и снова утыкается в экран айфона, пока у Антона вселенная вокруг нагревается перед финальным взрывом. В смысле понял? Охуел что ли? Реально? — Реально? — Ты ожидал другого? Мне расплакаться? — в круглых профессорских очках отражается новый пост Арсения. — Да закрой, блять, Инсту, — почему-то пылит Шастун и бросает надоевший Паркер в великого, сука, детектива. — Тихо-тихо, не ревнуй, — одна неловкая удивленная усмешка, и всё показное безразличие идёт крахом ровно на этом моменте. — Тебе нормально мразотой живётся? — Какой есть. Извини уж. — А ещё другом называешься, ага. Дима откладывает все дела вместе с телефоном в сторону. То, как он приосанивается, сулит длительный и нудный разговор о проделках судьбы, ещё какой-то бредятине и великом счастье построить жизнь именно с соулмейтом, а не просто с партнёром. Монолог нравственности будет длиться где-то полчаса, но спать захочется уже на второй минуте, поэтому, мысленно пожелав себе: «Счастливых голодных игр!», Антон готовится к моральному изнасилованию и принимает его, как постулат — абсолютно расчётливо и обстоятельно. — Тут висит ссылка на сайт, я могу записать тебя на приём, Шаст, — и молчание. Не, не, не, все не так должно быть. Ну-ка, нахуй, быстро верните происходящее на круги своя. Требуется уточнение: — Это всё? — Ну а что ещё? Сходишь, поболтаешь. Глядишь, даже поможет с твоими рабочими загонами. Говорят, как специалист — ну прям звезда. Отзывов куча положительных, рейтинг высокий. Отзывчивый, внимательный… — Отзывчивый, да? Поболтаешь? — развитие подобного диалога без остановки хуячит Антона по макушке своей нереальностью. — Чё тебе только смотреть на него? — Ты же смотришь, — пять баллов, Шастун. Отразил прям по образцу. — Так у меня и ситуация другая, — и вот ничего против сказать не получится. Позов снова тянется за айфоном, что-то набирает в браузере и поднимает голову только чтобы спросить: — Номер указывать тот, который на шестьдесят два? — Который на тридцать четыре, — всё. Конец. Подпись актов о капитуляции пройдёт… — … завтра в семь вечера, — Дима отправляет скриншот страницы с подтверждением, зная: сам Антон и пальцем не пошевелит куда-то там зайти или уточнить. Да что уж тут, он забудет уже через часик-другой и точно решит проебаться. Удивительная методика работы с Шастуновской памятью была высечена из адвокатской практики, а именно из правила: «при наличии вещественных доказательств отказ от признания вины считается поводом для разбирательства». Так что, сделав дополнительно ещё и скриншот своего чата Телеграм, Позов переключает внимание на несчастного: — Готово. Антон наблюдает за всей этой процедурой назначения казни прям с интересом и на последнем действии понимает — не отвертишься. Придётся правда пойти. Правда не пропустить. Правда пиздец? Ещё какой. Тем не менее, становится как-то свободнее от того, что он с кем-то поделился такой вот несуразной новостью. Этот цирк с конями войдёт в историю, как «очередной акт абсолютного доверия»… для Позова. Самому же Шастуну становится жарко, стыдно и неудобно. Он ёрзает на месте и крутит дурацкую визитку, будто ебучий спиннер, потому что понимает — закрысил. Закрысил за упорным отрицанием факт того, что Арсения Попова хотелось бы увидеть. Закрысил за усталым подчинением факт того, что Арсения Попова хотелось бы коснуться. Закрысил за искусственным страданием факт того, что Арсения Попова хотелось бы снова ударить. Причем настолько сильно, что костяшки правой руки каждый раз зудят при вспоминании, и Антон уже почти расчесал их в кровь. Кстати, храни Господь женщину в аптеке за то, что она посоветовала какое-то успокоительное для аллергиков, ведь на нём (и на честном слове) теперь держится менталочка Шастуна. Ну и ещё на изрядном количестве алкоголя каждый вечер. Смешанном и не взболтанном. Ну и ещё на трёх размороженных и разможжённых курицах, которые ну совсем… не похожи. Ну и ещё… — …кое-что, — Дима отвлекается от рабочей переписки в Вотсапе и пристально сканирует зеленые, почему-то переполненные виной перед ним глаза. — Я не толкаю тебя в роскошную кровать к этому роскошному Попову, не думай. Тебе бы разобраться с грустью-печалью, и новый психотерапевт тут — карт-бланш. Или думаешь, я тебя насквозь не вижу? Антон кивает как-то слишком невпопад. Все надежды на то, что Позов просто выебывается, нагнетает и показушничает, а на самом деле… не видит. Даже дальше собственного носа. Но это уже самый лучший расклад, и как бы не было прискорбно, Шастуну никогда настолько не везло. — С темой соулмейтов тоже надо все обговорить, такое не каждый день случается, — снова кивок. Дима продолжает: — Со всех сторон орут про вечную радость, назначение судьбы и розовые сопли, конечно, но это необязательно совсем. Может, вы станете просто друзьями?***
— Может, мы станем просто друзьями? — Антон добирался до центра мучительно и невероятно долго, поэтому, дабы срезать время, на которое он опоздал, сразу начинает с запроса. Больше ни единой причины так шокировать своего будущего психотерапевта у него нет. Честно. — Прямо с порога? Удивительно, — нихуя не удивительно: нейтральное лицо Попова остаётся таким же, как и было. Во взгляде тоже ничего нового не читается. Кажется, Арсений даже значения не придаёт появлению Шастуна, как и, блять, самому факту, что это он. Как бы суженый ряженый, вообще-то. Откуда такое обесценивание? На момент закрадывается паника, вопя во все выходящие: «Он не запомнил, позорище» и «Так тебе и надо, лох». Можно было бы с ней согласиться, расстроиться заранее, даже удрученно повздыхать пару минут, но то, как резко дергаются руки, приглашающие пройти в кабинет, отправляют все блудные мысли к чёрту и в утиль. Попов не подаёт ни единого лишнего сигнала заинтересованности, хотя всё равно заметно, что следит этими своими равнодушно-голубыми глазами, и к каждому движению притягивается. Прижимается. Примагничивается. Изучает. Дичайше увлекательно. До напряжения в пальцах и покалывания где-то в висках. Антон аккуратно обходит «удивленного» и снимает пальто возле вешалки, а после забивает на стеснение сразу же: примеряется, куда бы приземлиться для плодотворной работы, и буквально по-царски падает напротив стола. Решив идти ва-банк, цепляет нахальным: — А вы на что-то рассчитывали… Арсений Сергеевич? — Если честно — да. На отношения, — Попов как-то быстро оказывается чересчур близко, и Антон шугается, будто ему пистолет к виску приставили. Блядский Боже. Немного потерявшись от такого прямого и быстрого ответа, он нервно сглатывает и жалеет, что не погуглил статьи о прямых отказах соулмейтам и их последствиях перед выходом. — Отношения типа психолог — клиент. Вам знакомо такое? — Арсений не садится в офисный кожаный стул, а просто встаёт совсем рядом, облокотившись бедром на стол. — Если нет, это будет значить, что Вы раньше за психологической помощью не обращались. Но ничего, мне не составит труда объяснить Вам общие и частные правила приёмов. Главное — не стесняйтесь задавать вопросы. Хорошо? Конечно, хорошо. А ещё лучше, что у Шастуна вопросов-то — идеально абсолютный ноль. Да и в целом, он структурно думать сейчас не может — все силы уходят на превращение собственного лица из испуганно-ошарашенного в отталкивающее, холодное или мрачное. Хотя бы похуистичное, на крайняк. Но не тут-то было. Ничего и никак не получается. Зато вот лёгкая уязвлённость демонстрируется отлично и рисуется закушенной нижней губой. Необъяснимое смущение и клокочущая злость тоже проявляются замечательно, закладывая пару резких морщинок меж бровей и добавляя щекам краски. Все другие эмоции плавают где-то на периферии, а у Антона недостаточно доступа для работы с ними. Ну или что-то вроде. — Давайте пересядем на кресла, Вы не против? Стол — это некий барьер, а первое правило консультаций: «говорить без ограничений», — Попов присаживается даже около-грациозно и Антон морщится, будто ослепленный действием. На секунду в голове прокатывается грешная мыслишка разораться, выплеснуть все пафосное, громкое и надуманное, а потом как раз-таки в стол и впечатать челюсть этого дружелюбного павлина. Но встает Шастун тихо, как мышка, и на указанное место опускается кротко и смиренно: — Принял, что ещё интересного в этих ваших регламентах? — он знает все от и до, но нужно собраться с силами, так что пусть пока пизди́т Арсений Сергеевич. Тон у него на удивление успокаивающий и размеренный. Для фонового шума — самое оно. И то ли просто соглашаясь говорить, то ли принимая неосведомленность Шастуна за чистую монету, Попов разглагольствует десять минут, позволяя отдохнуть от первого эффекта и немного разгрузиться. Он повышает голос на моменте: — …в моих частных установках только три заповеди: не лгать, не прятаться и не отказываться, — дежурный менеджерский полуоскал сопровождается пустым и уравновешенным взглядом. — Создаётся ощущение, что я попал в заложники, а не на терапию, — да, Антон просто высказывает мысли. Без попытки задеть. — Как знать, — пиздец неоднозначно. Ебаный восторг. Начало выдалось грандиозное, с пометкой «на Оскар». Вот эта напряженная сцена молчания под тикание раздражающих часов носит вообще сюжетообразующий характер! Общий вайб происходящего напоминает какой-нибудь Чехословацкий фильм, снятый на черно-белую плёнку через объектив, вкрученный в зрачок голубя. Шастун ухмыляется такому сравнению и как-то подотпускает даже. — Расскажите о себе, Антон, — блядский Арсений (а он почему-то кажется именно блядским), специально хватается за имя, концентрируя на себе внимание полностью. — Можете начать, откуда Вам удобно, но чаще всего люди начинают с самого детства. — В детстве нет ничего интересного, а вот в данный период жизни — полно. — Множество негативных ситуаций, влияющих на нашу психику и возникающих в текущем возрасте, как правило, так или иначе основано на травматической памяти. — Тогда я просто подмечу, что память у меня короткая, как у рыбки, — Шастун парирует, пытаясь перехватить управление. Нахуй оно надо — неясно совсем. — Вы уверены, что прям вся память такая? — Попов усмехается, и это его первая искренность. — Более чем, — Антон же чувствует, как терпение шатается, будто на клоунских ходулях. — Тогда не вижу смысла спорить. Давайте поговорим о том, что происходит сейчас, и думаю, мы точно выделим цель нашей ближайшей работы. От «мы» скулы сводит, потому что Шастун знает, как сильно не справляется в соло. Настолько сильно, что уже и усилия как бы прилагать перестал. Из него никудышный помощник в раскопках своей головы, если совсем кратко, но по неясной интенции он пытается доказать совершенно обратное, имитируя активную мозговую деятельность и замолкая на несколько пустых минут. Когда что-то щелкает на задворках сознания, Антон решается на конкретику: — Я адвокат. И я защищаю убийц каждый божий день, — слетает с языка плавно и как-то слишком легко. Арсению не нужно объяснять что-либо дополнительно. Он быстро соображает и подхватывает, хотя чуть остерегается прямоты: — Проблема лежит в них и нелогичности их… деяний? — Проблема лежит в том, что я ужасно успешен, — зачем-то раскалывается Шастун, спалив вдобавок ещё и какую-то ебуче-тягучее уныние. Моментально поправляется коротким: — Да, конечно. Именно деяний. — Вы их не понимаете? Правый кулак, левый кулак, все части тела снова начинают зудеть и покрываться мурашками. Мозг совершенно по-скотски дразнится, подкидывая Антону целую тысячу картинок окровавленной ладони из того вечера возле бара и всего один провокативный вопрос: — А вы? — Я могу их объяснить, — почему так уклончиво? Отчего так скользко? В кучерявой башке сверкнуло, и почему-то вырвалось нечто больше похожее на приказ, чем на просьбу: — Объясните. — К сожалению, данный разговор не ограничится одним часом. Это Ваше время, так что предлагаю все же поговорить о Вас, — будто душит, блять. — Хорошо, обо мне, — Антон замечает сам за собой, что просто глаз уже с Попова не сводит. Почти не моргает. Сука. — Двадцать шесть лет, живу один, бесконечно работаю за деньги, которые особо и не нужны. Уже. — Они потеряли свою ценность? — Можно сказать и так. Раньше на первом месте всегда были. — И что же их заместило? — Желание жить какую-то другую жизнь, — Шастун пытается подогнать достаточно простой ответ, дабы не оступиться на ровном месте и не дать повода лишний раз проехаться по себе реальному. Со стороны это выглядит так, будто он нещадно тупит и не знает, что ответить. Спасибо большое КВНу в универе за какую-либо базу актерского мастерства! Прям респект и уважение! Если бы Антон знал, что навык отыгрывания кретинов и так сильно пригодится, то до последнего курса бы отыгрывал поехавших кукухой жён и закомплексованных подростков, пока горстка людей на потрёпанных страфонтенах местного ДК делает вид, будто им реально смешно до коликов. Утопая в непонятно-теплой ностальгии, Шастун залипает на пару своих самых старых колец. Ему абсолютно всё равно на то, что Арсений говорит, хотя и тот сильно на себя внимание не перетягивает. Просыпается Антон на моменте, где вроде как важная для сеанса речь психотерапевта уже подходит к концу со словами: — … для Вас привлекательность этой жизни? — Что? — гадать совсем наобум Шастун не решается. Проще переспросить. — У Вас есть хобби? Антон решает, что не собирается палить непонимание, касаемо перескакивания с чего-то значимого в данную точку диалога, но подлетевшие брови делают это за него. Вот кому сдалась эта активная мимика? Без неё бы проще было в разы. Ладно, поебать. Хобби, так хобби. Антону в принципе не стыдно сказать, что ещё со школы он: — Собирал комиксы. — Что-то активное? — Если вы боитесь, что мы столкнёмся где-то на горнолыжном склоне в Хорватии — расслабьтесь. — Если честно, не боюсь, — Попов слегка откидывается на спинку и складывает руки на животе, как-то загадочно щурясь. — И я предпочитаю поездки в жаркие страны. Вам нравится путешествовать? — Иногда бывало. Раньше со знакомыми катался, — Шастун почему-то начинает суетливо теребить край пиджака в ответ на ужимки психотерапевта. Слепая ярость напополам с бессмысленностью беседы поджимает в районе кадыка. Где вопросы про Антошкино состояние? Где разрешение на его эмоции? Где хоть что-нибудь, блять, про ощущения? — Тогда могу ли я считать Вас одиноким человеком? — ах, да. Вот и оно. — Допустим, — более лояльно, чем безупречное «конечно». Просто на всякий. — И быть одиноким — это позиция или стечение обстоятельств? — Естественно второе, — Шастун машинально прокручивает левую запонку. — Значит, есть какой-то внешний фактор мешающий построению отношений? — Да, например то, что мне действительно нужен психотерапевт, — Антон сделал бы ударение на слове «действительно», но как-то забылся, поэтому остаётся только перехватить воздух, — я плохо сплю и ощущаю только ноющую усталость от своего призвания и людей, о которых вы не хотите слушать. Выгорание? Пусть будет оно. — Я бы всё же назвал такое проблемами внутреннего характера, — выдержанная улыбка поджигает радужки Арсения изнутри небесно-ясным, и Шастун не выдерживает, вскакивая с места. Померив шагами комнату, он разворачивается настолько резко, что сам не успевает понять зачем, и просто застывает, прошибая Попова внезапностью насквозь. Психотерапевта, конечно, никто пиздеть не приглашал, но он первым находит нужные фразы и будто прицельно устанавливает выход из состояния недомолвок: — Все в порядке, если вы сейчас скажете, что я раздражаю. — Отлично, потому что именно это я и планировал сказать, — и нет Антон не плюётся ядом. Всего лишь продолжает говорить правду, как и просил «добрый доктор». Арсений только покачивает головой, отсыпая время на «успокоиться» с барского плеча, а когда Шастун усаживается обратно через десять минут очень полезного и вдохновляющего рассматривания голой стены, он снова открывает рот: — Выгорание, которое Вы мне назвали, достаточно серьезная вещь. По своим причинам я хочу Вам верить. Подскажите, нет ли… — Нет, — пидора ответ. Антон и сам понимает, что зря перебил. Подобным всплеском он откровенно сдал с потрохами себя, свои часы, проведенные у психолога за разбором этой темы, и то, что все уже перекопано вдоль и поперёк от затылка до бессознательного. — Хорошо, — просто соглашается. Просто. Соглашается. Врачебная этика или нечто личное? — У нас осталось десять минут, поэтому перейду к краткому резюме нашего знакомства. Я считаю, что дальнейшие приёмы можно ограничить. Раз в месяц подходит? Чисто для контроля. Шастун весь подбирается, с горем пополам игнорируя желание сжать руки на этой своенравной и такой до дикости профессиональной шее. Пытается сидеть спокойно и без надоедливой чесотки уже будто бы везде. Без эмоций. Без чувств. Вот так вот. — В каком мессенджере я могу написать Вам? — Арсений такой же внимательный и честный, как в начале. Блядство. Антошина головушка, затопленная абразивными желаниями, не понимает что от неё хотят, хоть наизнанку выверни, поэтому выталкивает только настороженное: — Зачем? — Вышлю материалы по объяснению структуры таких зависимых отношений, как те, что встречаются Вам в работе. Более чем уверен, что ответ на свой вопрос найдёте. Даже точно скажу — это третья лекция. Она про избегание и как раз тесно связана с криминологией. Шастуну бы закричать, что он не договорил. Шастуну бы хоть на момент перестать противиться вовсе не фальшивому расположению Попова, который спокойно готов любую хуйню понять, принять и разобрать сразу — здесь и сейчас. Шастуну бы встряхнуться и позволить себе нечто большее, чем идиотское: — Телега по номеру. У меня не скрыт. — Одну минуту, — и то, как Арсений суматошно достаёт телефон и щелкает по защитному стеклу, завораживает и вымораживает бесповоротно. Звук колокольчика разрезает тишину. Антон вглядывается в короткое: «Здравствуйте, это Арсений Попов». Приплыли. Психотерапевт безмятежно-расслабленно молчит. Шастун же, сука…. Молится, ибо вжать этого ни в чем не виноватого (во всех вариациях вселенной) урода в стенку и хорошенечко приложить по рёбрам хочется больше, чем жить. — Если что-то в лекциях будет неясно, Вы можете прийти… Понедельник в шесть? Если захотите, конечно. Антон захочет. И лекции читать, наверное, будет. И вообще, надо бы подняться, руку там пожать, выдать спасибо и, нахуй, бегом до дома, пока красная пелена не заставила действовать отчаянно и истерически. План — золото. Но рот на район, что он провалится и посыпется пеплом, если Попов скажет хоть слово… — Планировать наши с Вами другие встречи не вижу смысла. По крайней мере в какой-то определенной периодичности, — …или десять, блять, слов. Шастун переминается с ноги на ногу, надев пальто на один рукав. Настолько до визга сумасшедшим он никогда себя не ощущал, и… прям пробирает. Выворачивает. Ещё и Арсений не затыкается, со своим лекторскими поучениями: — Если проявятся кризисные ситуации, вы всегда можете мне написать. Тем не менее, проследите за изменениями, как только восполните недостаток информации о поводах и причинах поведения подзащитных. И ещё раз не затыкается: — Думаю, как только перекроется это поле, всё наладится. Непонимание всегда порождает внутренние конфликты. Они ведут к выгоранию и депрессии. Самым верным шагом будет — предпринять попытку разобраться. —Так дело совсем не в «недостатке информации», — эх, сейчас бы не сорваться, да, Антош? — а в том, что я ничем от моих «подзащитных» не отличаюсь. Проморгали, м? Выходит как-то по-псиному: побито, скуляще, обиженно и прям напоследок. Попов стремительно хватается за дверь, не давая её закрыть. Силы ему не занимать, и очень жаль, что Шастун подмечает — он сам все же сильнее. Выше. Крепче. Слишком рядом. Надо отойти на метр и уже с этого расстояния отвечать на вопрос психотерапевта: — В смысле? — Вы вот спрашивали, что я чувствую? Или нет? Похуй, — может, материться — это неприлично, но запретную территорию кабинета Антон уже покинул, а на коридор правила, наверное, не распространяются. Да и вообще у него тревога, чё пристали? Решено продолжать в том же духе: — Я чувствую, что хочу. То есть, последние полтора часа каждая ебаная секунда времени убеждала меня в том, что я бы своего соулмейта тоже убил. Как-то странно в ответ на подобное не замечать отклика. Да тут уже за угрозу расправы посадить можно! Ало! Ордер какой-нибудь выписать на запрет приближаться, отсудить миллионы, закрыть на домашний арест… но до Попова, видимо, законы уголовного кодекса не дотягиваются, хоть тресни. Он меняется, можно сказать, никак. Только смотрит теперь тяжко и глубоко. Не выдержав себя самого и странную атмосферу, не найдя ключей от тачки в кармане и каких-либо других просьб и предложений, перед побегом из последних сил Шастун бросает: — Отговорите меня, Арсений.