«Under peaceful conditions, the warlike man attacks himself».
Freidrich Nietzsche
«В мирных условиях воинственный человек нападает сам на себя».
Фридрих Ницше
Вставать где-то около восьми в свой выходной день — занятие не из приятных. Шастун возится ещё минут пятнадцать после пробуждения, принуждая себя не закрывать глаза ни на секунду и уговаривая бренное тело постепенно начать скатываться с кровати — он просто обязан попасть к Сурковой. Пусть и в несусветную рань. О-бя-зан. Уже прям совсем невмоготу. Все дело в том, что вопрос с Арсением не ограничился одним букетом и одной фразой. Проходя мимо стола на кухне, Антон машинально задевает пальцами стопку карточек-открыток с золотистыми рамочками или отрисованными кружевами, с бантиками или сердечками, с вензелями или без. И если эти записки можно объединить хоть в какую-то систему, то переданные с их помощью слова Арсения, по-сути, никакой логике не подчиняются. После первой картонки с ответным посылом на хуй шел огромный букет из сухоцветов, сопровождаемый текстом: «Довольно солнечно сегодня», и дальше становилось все запутаннее и запутаннее. «Жалко, что звёзд не видно». «Надеюсь, ты хорошо пообедал». Сегодняшняя доставка хризантем в час ночи с коротким: «Сладких снов» вообще загнала Шастуна в такую панику и паранойю, что хоть на стену лезь или волком вой. Проворочавшись с боку на бок до четырех утра, он всё-таки решил побыть мудилой и потревожить Оксану. Кстати, трубку Суркова подняла быстро, через три гудка, и, отвечая на его сбивчивую, хаотичную и несуразную речь, смело приправленную истерическими нотками, звучала достаточно бодро. Прогнав навязчивую мысль о том, что медикам ещё со времен института выдают некое зелье, с помощью которого они могут не спать десятилетиями, Антон дослушал девушку, успокоился и поставил себе в календарь напоминание, что в десять он уже должен просиживать штаны у неё в приёмной. Тем не менее сейчас спокойствие схлынуло. Два часа сна, отекшее лицо и мешки под глазами упорно доказывают, что он натворил херни лютейшей, а волноваться по пустякам — вообще вредно для сердца. И правда, чего распсиховался? Суету навёл. В конце концов, это же он дал гарантию, что не будет сталкерить Попова. Сам Арсений ему подобного не обещал ни разу. Так что, может, не стоило утрировать… Кофемашина подает сигнал полной готовности, и Шастун с непреодолимой ненавистью вглядывается в мутную тёмную жижу, которую люди с обычными вкусовыми предпочтениями называют: «напиток из дорогих колумбийских зёрен». Чаелюбы же, как сам Антон, именуют подобное, как: «вынужденная для выпивания хуйня, дабы не завтыкать за рулём после бессонной ночи». Впрочем, всё это вкусовщина. А на вкус и цвет, как известно, — все фломастеры разные. На удивление, кофе действительно приводит Шастуна в порядок. Веки перестают так бессмысленно и беспощадно слипаться, голова болит чуть меньше, а лента Инстаграма не плывёт и не растекается. Даже когда он резко встаёт с места, намереваясь уже принять контрастный, полезный, заряжающий энергией (блять) душ, комната не кружится. Расклад — фантастический. Настрой сменяется на положительный, аромапалки уже во всю наполняют комнату запахом пачули, коврик для медитации расстилается. Вчерашний плейлист не успел себя закончить, поэтому какой-то вероятно второсортный, но довольно расслабляющий сознание лоу-фай забивает мягкими басами желание вздёрнуться или хотя бы залезть обратно под теплое одеялко. Шастун даже слишком быстро завершает приготовления к ванной и, как последний штрих, вытягивает из коробки с аффирмационными картами наставление на день, которое прочитает десять раз, а потом повторит себе ещё двадцать раз. Итак, сегодня он будет уверен в том, что… Дверной звонок раскалывает зародившийся оптимизм на нелепые кусочки. Антон даже зависает, будто не до конца верит в происходящее. Настойчивая трель повторяется. Датвоюжмать. Шастун уверенно останавливается в коридоре, выдыхает и решает не смотреть в дверной глазок, дабы не портить себе впечатление об утреннем госте. Если это Позов с кегой пива и ведром крыльев из KFC, он, пусть и скрепя сердце, его впустит, ибо подобными «дарами» будет доказано, что намерения склонить его в сторону моментального прощения всех грехов у Димы серьезные. Если же это… Да кто ещё это, блять, может быть? Уже несколько лет с социализацией и новыми знакомствами у Антона не очень, а немногочисленным друзьям из прошлого, как правило, не с кем оставить детей, дабы куда-то выбираться по вечерам, что уж говорить про утро? Смоделировав короткий диалог с Позом у себя в голове, Шастун уверяется, что знает, с какой предъявы начать, поэтому ключ поворачивает даже с неким энтузиазмом. В следующую минуту улыбка уже испаряется с его лица, а курьер флористики, с которым на этой неделе они уже встречались, коротко здоровается, вытягивая вперед обе руки, ведь в одной такое количество белых кусто́вых нарциссов не удержать. Зима. И нарциссы. Антон ощущает некий укол совести, приблизительно прикинув общие затраты Арсения на его безответность. Впрочем, он же там лучший из лучших — миллионер, плейбой, филантроп… Психотерапевт с сотнями тысяч подписок в инстаграме, наконец. Возможно, он просто пересылает Шастуну то, что ему под порог притаскивают фанатки его книжек о здоровых отношениях и позитивном принятии себя. Витая где-то в своих мыслях, Антон пропускает несколько повторений фразы: — Забирать будете? И вроде он даже головой потряс в жесточайшем отказе, вроде абсолютно готов был дверью хлопнуть, но тем не менее, вот букет уже у него. Лежит себе спокойно, прижатый предплечьем к груди, разносит потрясающий аромат по всей лестничной клетке, а ещё… знаков присутствия записки даже не подает. Попов решил «промолчать»? Нахуя тогда этот цирк? Сейчас доставщик дождётся лифта, уедет и всё — пиши, пропало. Наверное, грубо будет потревожить порядок явно отвратного утра курьера, чтобы спросить: — А больше к цветам ничего не передавали? — Нет, — парень лет двадцати выглядывает из-под козырька зеленой кепки с логотипом в виде охапки лилий и смеряет ошалелым взглядом слишком босые ноги Шастуна на слишком холодном кафеле подъезда. Уже более спокойно он рассматривает пальцы, увешанные кольцами, что мёртвой хваткой вцепились в его толстовку чуть выше локтя. Антон понимает, что повёл себя немного некультурно. Сильно неадекватно. Он кидает короткое: «Благодарю», со скоростью света ретируется обратно в квартиру, скидывает букет на стол с готовностью препарировать его… но почему-то не может. Люди старались, собирали, упаковывали красиво, а он поведет себя, как варвар ебучий? Нет, это не дело. Шастун наливает воду в очередную глубокую чашку, срезает хвостики нарциссам, и все же, не сдержавшись, трясёт букет вверх тормашками. Ничего не выпадает и ниоткуда не отклеивается. Ну и спасибо. Ну и пожалуйста. Ну и не нужно? Не нужно. Прикинув наиболее удачное расположение и все же примостив импровизированную вазу поближе к свету, он переворачивает забытую карточку аффирмации и пялится на неё, как баран на новые ворота: «Я сам контролирую свою жизнь». Да, конечно. Именно так.***
В абсолютно пустом узком коридоре Антон чувствует себя каким-то гигантом. Почти задев при смене позы параллельную стену носком кроссовка, он лишний раз отмечает, что ему здесь не место, да и… Так, оставить вот эти отговорки и прочую чушь! Даже для настолько уставшего человека, как он, причина: «неудобно сидеть в приёмной» — слишком тупое оправдание побега перед психиатром. Уже через десять минут откроется дверочка в кабинет Оксаны, а там уже как-то посвободнее будет. Физически. Морально же — его раздавит абсолютно, в этом Шастун более, чем уверен. Надо было ему захватить из дома какой-нибудь из Поповских веников и презентовать Сурковой в знак признания себя кретином и предателем, а также чтобы подчеркнуть, насколько сильно он виноват. Ещё какие-нибудь розы, например, вчерашние, неплохо бы выразили, что теперь всё будет иначе: любые её задания будут выполняться, и вообще Антон полностью готов щеночком перед ней прыгать и закидывать в себя любые таблетки, включая цианистый калий или другие яды. Идея — разъёб. Дарёное, конечно, не передаривают, но как бы хуй с ним. В руках красивой молодой девушки вся вот эта цветочная история явно чувствовала бы себя лучше, нежели в банках, бутылках или пол-литровых чашках на кухне двухметрового депрессивного мужика. Да и о каждом букете он отчитывался ей только вскользь. Про сегодняшние нарциссы Оксана вообще не в курсе… Но рассказать придётся. Пытаясь сформулировать и подготовить достаточно хладнокровный монолог об утренней доставке, Шастун превращается в глухонемой комок эмоций, поэтому игнорирует пробежавшую мимо предыдущую пациентку и в упор не замечает Суркову, ожидающую от него каких-либо телодвижений. Психиатр коротко кашляет в руку, дабы обозначить своё присутствие, и Антон чуть до потолка не подпрыгивает. Любые заготовки пламенной речи развеиваются с первой же фразой Оксаны: — Что у тебя уже успело случиться? — девушка пристально вглядывается Шастуну в лицо, пытаясь выискать все ответы ещё до того, как он откроет рот. Антон от такого немножко отвык, хотя сейчас кое-какая память об их взаимодействии и прошлом лечении начинает просыпаться, подсовывая кучу случаев, в которых Суркова будто залезала прямо в голову и вытаскивала наружу всё самое позорное и наименее привлекательное. — Да ничего не случилось, — тушуется он. Пальцами дергает край своей оверсайз футболки. Ноги устраивает то так, то эдак и никак не уймётся. — Ладно, случилось. Но, может, не здесь хотя бы? — в конце концов сдаётся Шастун, понимая, что сопротивляться дотошности психиатра бесполезно. — Ну заходи. Тош, не перестаешь меня удивлять, — Оксана двигается в сторону от двери, пропуская нерадивого пациента вперёд. — Я и себя нехерово так удивляю. Переступая порог, Антон предусмотрительно выбрасывает из головы любые готовые сценарии беседы. Бог с ними. Раньше он частенько полагался на импровизацию, нормально же было? Нормально. Вот и сейчас должно неплохо выйти. Плюхнувшись на небольшой диванчик в центре комнаты, Шастун решает сразу выложить, как на духу, все терзающие душу чувства; впустить психиатра в чертоги разума, расчертить ей дорожку в своё измученное сердце и… — Ты снова не понимаешь Арсения Попова? — слышит он. Опередила. Суркова его опередила с ударом прямо в лоб. Да мать твою! — Так точно, — Антон выбирает не юлить и не приукрашивать. Если его ложь вдруг станет очевидной (а учитывая навыки Оксаны, — она точно станет), он просто сгорит на месте от своей тупости, вины и безысходности. — И что на этот раз? — Букет без записки в девять утра! Понимаешь? Как тебе, м? Домой привезли! Какая радость! Я ещё за курьером побежал, напугал его расспросами, типа — передавали ещё что-то или нет. Потом дома все перетряс. Пусто! И это я ебнутый? — А что за цветы? — Нарциссы. Шастун впивается глазами в удивленно вздёрнутые брови и поджатые губы Сурковой. Девушка сидит здесь же, на диване, достаточно близко, чтобы было возможно разглядеть каждую микроэмоцию на припудренном лице. «Каждая микроэмоция», кстати, вообще не радует и только нагоняет тревожности. — Мне вообще-то здесь плохо, товарищ доктор, — Антон пытается прожевать ахуй, понимая, что Оксана увлеклась активными поисками чего-то на просторах Интернета, абсолютно забив на его присутствие. — Конечно, плохо, — легко отбривает «товарищ доктор», — ты же таблетки пьёшь, как попало, лишь бы тебя отпустило. Схемы не придерживаешься, в аффирмации не веришь, очевидного не принимаешь. А ещё запрещаешь себе чувствовать то, что сам считаешь для «чувствования» непригодным. Сейчас ты просто хочешь послушать, как я раскидаю все по местам и решу твою проблему, правда? Ну вот и подожди минуточку. Шастун порывается начать клясться, что в этот раз все совсем и абсолютно иначе, он исправился и готов действовать, а не просто слушать, ведь ситуация — SOS, но вовремя прикусывает язык. В аффирмации он же и правда не верит, а отрицать чьи-то слова не целиком — как-то уже и не по-пацански. Типа: «Я не согласен с тем, что ты говоришь, но вот тут одно утверждение — заебись, прям в точку». Херня, не кажется? Успокаивая себя тем, что он не высказался «против» совсем не потому, что Суркова попала абсолютно во все болевые, Антон закидывает ногу на ногу, пытаясь отменить нервную тряску в одной из них. Или вообще в обеих. С ощущением тела у него сегодня как-то хуево. Не надо было йогу пропускать. Молчание затягивается и Шастун всё-таки вбрасывает душное: — Минуточка прошла. — Я в курсе, просто более развернутое описание искала. — Описание чего? — Того, что последний букет и без всяких этих записулек достаточно красноречивый, — Оксана слегка склоняет голову вбок и смотрит из-под полуопущенных ресниц совсем по-лисьи. — Ты же подобную сторону не изучал? Трактовки и значение цветов? Не отвечай, и так знаю. — Не изучал, — почему-то Антона даже задело сказанное. Будто ему только что указали на ошибку в примере, типа: «Три на три, сколько будет?», а он завтыкал и даже со второго раза не смог решить верно. Слегка поёжившись от ощущений, он всё же принимает решение обосновать: — Потому что Попов — психотерапевт и умный мужик, а не тринадцатилетняя восторженная девочка. — А я не твоя мамаша, чтобы скомандовать тебе присмотреться к «мальчику», но белые нарциссы — это правдивая, искренняя и сильная безответная любовь, — девушка хмурится, готовясь зачитать ещё что-то с экрана айфона, но всё же откладывает его в сторону, встретившись с агрессивным недовольством на лице Шастуна. — Я понимаю, да, просто притянула, но только попробуй сказать, что такой расклад не звучит интересно и романтично. И к тому же, других объяснений у меня нет, а именно за объяснениями ты и пришёл. Давай пока остановимся на этом? Антону набатом бьёт куда-то в виски «безответная любовь», «присмотрись к мальчику» и ебаный абсурд. С другой стороны — ругаться при текущих обстоятельствах более, чем не стоит. Хоть уже и понятно, что лечением сегодняшняя встреча даже не пахнет, представляя из себя скорее дружеский разговор для выплеска всего, что накопилось, но и его не хотелось бы сводить куда-то к спорам и обидам. С горем пополам вернув себе самообладание, Шастун спрашивает: — Вот что мне делать? И почему он делает то… — неловкая заминка. — А что он делает? Нахуя ему это, Оксан? — Он же твой соулмейт, его тянет, здесь-то как раз все просто, — психиатр неопределенно пожимает плечами. — Гораздо интереснее выбранный метод и… Хотя, может, он просто боится приближаться вживую, учитывая вот это твоё желание набить ему морду? Вполне логично. Вооб… — Да какого чёрта! — Антон еле сдерживается, чтобы не подскочить с места и не начать мерить шагами кабинет. — Ещё и ты теперь пытаешься мне втюхать это «соулмейт», «соулмейт»! Прям любовь до гроба! «Всё просто»! — Я не пытаюсь втюхать. Я всего лишь не так яро её отрицаю… — А кто отрицает? Я? Нет, хорошо, — Шастун теряется в правилах поведения, перебивая на половине слова, — допустим, что Арсений влюблён по самое не могу. Мне как себя вести? Приползти на коленках к нему, бедному-одинокому, и играть в чувства, пытаясь свыкнуться? Пойми меня правильно: я когда рядом с ним нахожусь, то глаза слепит та хуета, что я во сне вижу. И там все хуже, чем я описывал. Просто поверь. В сто раз хуже. Толкаете меня к нему — не вопрос, толкайте. Только я тебе гарантирую, блять: час наедине и всё. Вам — молиться, мне — полицию. А Попову… Придумаете что-нибудь, когда он из комы выйдет. Если выйдет. По-дурости заблудившись в приемлемой жестикуляции, Антон почти задевает щеку Сурковой в очередном размахе. Весь запал сходит на нет моментально. Подбор слов для извинений проходит крайне неудачно, и он не успевает даже начать пресмыкаться и клеймить себя дураком — Оксана произносит: — Ты не настолько беспринципный человек. Сам себе не ври и мне не пытайся. Я не совсем понимаю, кто эти «мы», а вот твоё состояние понимаю прекрасно, как и тот факт, что ты неверно трактуешь мои слова. Я не говорила, что тебе стоит бежать к нему, сломя голову, но также и не говорила, что тебе стоит бежать от него. Во всем нашем с тобой общении на эту тему больше было про ответственность за чужие чувства и умение подавать отказы. Вот ты как ему отказал? — Я не отказывал! Потому что отказывать не на что. Спрашивать, что он от меня хочет — пытался, по Димкиной наводке, а вот прям отказывать… — Ты послал его? — психиатр также перебивает. Ну, зуб за зуб, как говорится. Ничего страшного. — Послал, — Шастун почему-то ощущает себя маленьким, просто крохотным в этот момент. Он настолько очевиден? Да, настолько. — Ясненько. Резюмируем: ты записался к Арсению Сергеевичу, и сразу же рассказал ему, что спишь и видишь, как… умерщвляешь его? Слово, подобранное Сурковой во избежание случайного триггера, режет слух своей вычурной литературностью. Антон съеживается, дергает перстень на указательном пальце и всё-таки кивает. — Погнали дальше, — девушка начинает загибать пальцы, дабы не упустить ни единой ступеньки на ебучей Шастуновской лестнице в ад, — ты встретился с ним ещё раз, понял, что он боится тебя, и поступил поистине гениально: подкинул ещё подробностей, не объяснил толком ничего, навыделывался на отсутствие помощи и прогнал его. Все верно? Если Шастун продолжит так интенсивно трясти башкой, подтверждая, то у него скоро заклинит шею. — Наконец, ты случайно словил сексуальную фиксацию и закрылся дома, Тош! Вот тут начинается самое интересное! Итак, Позов вызвал Попова к тебе домой. Откинем пока тот момент, что он вообще приехал, учитывая прошлое, окей? — Суркова, кажется, начинает разгоняться, ведь интонация у неё скачет, будь здоров: — Ты усадил его в кресло и с налёта начал выяснять, какие планы он строит и так далее, наверняка заливая все таким отторжением, что хоть вешайся! Да я вообще в шоке! Думаешь, «мы» придумали какие-то эмоции Арсению и так далее — ладно, но посмотри под другим углом, пожалуйста. Вот в такой истории, ты бы стал искренне рассказывать о своих чувствах? И это он идиот? А ты тогда кто? — Я его не в кресло усадил, а на диван, — Антон сливается не издевательства ради, а компенсации для. Ему становится невыносимо жарко и в кои-то веки не от злости. Стыд покрывает щеки кроваво-красной сеточкой возбужденных капилляров, поджигает кончики пальцев и в голове снова воскресает вопрос: что было бы, если бы Оксана знала о прощальных словах психотерапевта? Да она бы ещё в коридоре открутила Шастуну голову. Хотя, где голова, там и уши. Если бы ушей не было, он бы не смог выслушать всю эту потрясающе складную, резонную околесицу. — И что мне делать? — Тщательно следовать схеме, которую я сейчас поменяю. Агрессия должна снизиться, а устойчивость идей будем через терапию сбивать, — Оксана тяжело выдыхает, поднимаясь. — В среду придёшь на группу, в которой я специально для твоего королевского величества всю историю с отказами проработаю. Техники поделаем… Не строй такие страшные рожи! — девушка в шутку бьёт его ладонью по коленке. Боли Антон не ощущает. Ну ещё бы. — А потом — встретишься с Поповым, объяснишься. Советую до этого момента хотя бы попытаться понять, что ты можешь вызывать у людей, окружающих себя, какие-то эмоции и разрешить им их испытывать. Да, они не всегда будут тебе нравиться, но они и не должны. — А вот эти группы прямо… — Обязательно, Шастун! Я останусь при своей теории, что выдвигала Диме, конечно. Это которая о первой эмоции к соулмейту и кривое восприятие тобой твоей же собственной влюблённости, не обессудь, — какой-то бланк с печатями слетает со стола, и Суркова на секунду прерывается, чтобы поднять его. — Но вообще моя главная цель — оказать помощь. Заставлять тебя любить кого-то «из-под палки» я даже не собиралась, но и против очевидного не пойду. Хочешь отнекиваться — пожалуйста. Я от этого ничего не теряю. Антон замирает не в самой удобной позе, но двигаться не решается. Когда Оксана пылит — ещё куда ни шло, но вот когда она холодеет… В такие моменты скручивает, чуть ли не до тошноты. И сейчас — один из них, ведь в горле зарождается мерзкий тяжелый ком. Минут десять, пока психиатр занимается своей непосредственной деятельностью, выписывая рецепты на новые таблетки, Шастун залипает в сторис. Из них он узнаёт, что сегодняшний день Арсений начал с похода в зал, потом позавтракал в какой-то кафешке, а после — составил план своего выступления перед студентами Института Клинической Психологии. Оно состоится четвертого марта в пятнадцать тридцать. В лофте ***, на улице ***. Скриншот улетает в галерею, а дата и время заносятся в календарь. Это по-привычке. Честно. Сквозь музыку, подложенную на фон чьего-то видоса с Бали, звучит уже достаточно дружелюбное: — Ты чай будешь, Тош? У меня тут ещё одно окошко нарисовалось.***
Стоя на кассе в «Леруа Мерлен», Шастун прокручивает в голове последние Оксанины слова на репите. Звучат они так: «Не делай никаких глупостей, пожалуйста. Просто следуй нашему плану лечения». Внезапный ремонт, ну, чисто гипотетически, входит в этот план? Или нет? Вроде ничего такого не обсуждалось, но в умных книжках по самосовершенствованию написано, что модернизация окружающей обстановки положительно влияет на настроение, а чрезмерно вдохновленный разговором с психиатром Антон готов основательно заняться своей депрессией и… Новая «нажимная хромированная ручка с запорным механизмом для межкомнатных дверей», одиноко лежащая на ленте, пялится на него с нескрываемым: «Какой же ты пиздун, Шаст». И да, несмотря на тщательно продуманные отмазки, Антон не может с ней не согласиться. Его план по «спидрану всепринятия» даже ему самому уже кажется абсолютно бредовым, но с другой стороны, разве может быть ещё хуже? Вряд ли. Он уже успел обзавестись достаточным уровнем отчаяния, бесконечной и мрачной жаждой насилия и абсолютно неуместной сексуальной фиксацией. У кого-нибудь есть предположения насчёт того, что могло бы усугубить ситуацию? Ни у кого? Вот и у Шастуна их нет. Да и вообще, не попробуешь — не попробуешь. Это правило, кстати, отлично усвоено милой работницей-кассиршей, ведь она настойчиво пробует достучаться до сознания витающего в облаках Шастуна, дабы предложить «товары для повышения комфорта в доме» — всякую мелочь, от которой срочно надо разгрузить пару-тройку прилавков. Когда Антон наконец выплывает из астрала, он смотрит ей прямо в лицо, изучая, — светлая кожа, почти незаметный макияж, кристально-голубые глаза. Незаметная снаружи ярость напополам с чем-то ещё более мутным сразу же сравнивает их с глазами Арсения. Не похожи. Вообще. Пытаясь загладить неловкость минутного рассматривания, Шастун фокусируется на полках за головой кассирши и выцепляет разрекламированные ей чуть ранее: «Потрясающие ароматические свечи!» Даже наличие почти соколиного зрения не позволяет ему рассмотреть, чем в ближайшее время будет пахнуть его хата, пока он произносит: — Вот те три, которые справа. Крайние. Расплатившись, он все же не сдерживает любопытства и заглядывает в пакет. Две с кофе и одна с персиком. Прекрасно. Персики — очень вкусно. Кофейные, конечно, придётся отложить до лучших времен. Впрочем, эта мысль заставляет вспомнить кое о чём, что не терпит этого самого отложения. Закинув вещи на заднее сидение «Тахо», Шастун вбивает в гугл название цветочного бутика, что светил своим лого с обёрток подгончиков от психотерапевта. Полистав сайт, он останавливается на каком-то достаточно пёстром шедевре флористического искусства. Выглядит просто охереть, как красиво. Стоит — тоже приемлемо. Прям великолепное стечение обстоятельств. Остаётся только понадеяться, что состав этого букета нельзя перевести и трактовать, как: «Желаю тебе нескончаемой диареи!» или «Счастливого попадания в реанимацию!». Оставляя свой номер и нажимая на галочку: «Не звонить, подтвердить в Watsapp», Антон усмехается сам себе. Дожидаться сообщения от администратора он будет уже в дороге. Надо скорее домой, ведь остаток дня обещает стать ебейше тяжелым.