«Всё болит, но мы не лечим Я музей людских увечий. Вдаль не ровные дорожки, скрюченные ножки, На морально-волевых, хоть скребутся кошки».
молодость внутри — На Больное
— Ты хотел поговорить о чём-то конкретном, в чём ты запутался? Или же надо, чтобы мы вместе выделили проблему? — перенимая чашку из рук, Арсений недолго вглядывается в кофейную жижу и добавляет к достаточно профессиональному вопросу признательное: — Спасибо. — Я вообще не хотел говорить, — Шастун устраивается на кресле в углу. Непростительно далеко, конечно. Диме бы такое поведение не понравилось. — Это всё — идея Позова. Я должен устроить допрос с пристрастием на тему: «Что тебе нужно?». Ну и еще разобрать тот факт, что мы соулмейты, не помешало бы. — А что там разбирать? — достаточно сухой и расчётливый ответ. И всё бы хорошо, если бы Попов снова не врезался в противоречие — он загорается и двигается вперед, задевая коленками ножку стола. — Ты на эту тему вообще забил? — Нет, конечно, — Арсений странно качает головой из стороны в сторону. — Очень сложно забить на то, что ты лично знаком с человеком, которому дано природное право тебя убить. И который мало того, что может… Ещё и хочет это сделать. — Давай о подобных вещах поменьше, — резко стреляет где-то в висках, и Шастун не успевает разобраться, что именно начинает его глодать: пустая обида или же сомнение в правдивости слов психотерапевта. Если посмотреть с неебанутой стороны, то обиде тут взяться неоткуда. Он же не с букетом роз к Арсению пришел в первый раз, а с желанием по роже вмазать. А все эти бредни про любовь и неправильно считанные реакции — хуйня из-под коня. Даже не смотря на то, что принадлежат они такому опытному врачу-психиатру, как Суркова. — Хорошо. Получается, я не так услышал. Расскажи, что для тебя вообще такое «отношения соулмейтов»? — тонкие нотки терапии прям прорываются наружу из Попова, но на это Антон решает пока что болт положить. Если ему комфортно таким образом общаться, то похуй. Погнали. Даже проще. Ведь тогда не надо ничего приукрашивать или осторожничать и можно смело заявить: — Розовые сопли из мелодрам по телеку. Долго, красиво, счастливо в трехэтажном замке. Сначала. — А потом? — А потом в завидном проценте случаев я ебусь с оправдательными речами и поездками по судам, — Шастун задевает подлокотник, и чай стремительно покидает границы кружки. Ну блять. — Но ведь есть и другая сторона медали. В первую очередь, соулмейты — это абсолютно про взаимность. Каждый из них компенсирует какие-то недостатки партнёра. Максимально жизнеспособный концепт здоровых отношений при идеальной совместимости, — Арсений закидывает ногу на ногу и устраивается поудобнее, как на троне. — Любые отклонения чаще всего спровоцированы влиянием среды и подконтрольностью человека этой среде. В случае, когда оба соулмейта достаточно компенсированы и сосредоточены на восприятии своих отношений под верным углом, все складывается как раз в порядке «вечной любви». У тех, кто смотрит друг на друга глазами и слушает друг друга ушами, так сказать, проблем не возникает. Возьмём для примера Диму с Катей… — А вот давай пока Диму с Катей не брать, окей? В душе не ебу, откуда ты вообще с Позом знаком и так далее, но история мутная. И учитывая то, что один из её участников — это мой лучший друг, который на протяжении двух недель мне безбожно пиздел… Короче, становится паршиво, — ну не совсем правдивое определение. Тут бы больше подошло: «пиздец как, блять, хуево», но что-то заставляет Антона сохранять хотя бы мизерный уровень приличий и цензуры. Попов же весь такой из себя. Вдруг у него ушки завянут? — Так я могу объяснить… — Не надо. Подожду, пока Позов сам прозреет. Да и ты тоже хорош, — перебивать вот таким образом — некультурно. — Ладно, так вот… — И да, кстати, мы в эту твою «другую сторону медали» сразу не влезли, сам понимаешь, — некультурно, Шастун! — Про «жизнеспособный концепт» я тоже уже начитался в твоих научных лекциях для научных гениев. Со скрипом, конечно, но я всё понял, поразмышлял, и под каждым выводом готов подписаться. Только вот с моими снами это не работает. С желаниями? Тоже не работает. С эмоциями? Не, нихуя. И вот сейчас, не будь я набит под завязку нейролептиками, разговор бы у нас вообще не склеился. Поэтому просто ответь на вопрос: что тебе нужно от нашей «абсолютной совместимости»? У тебя какие-то надежды? Нет, ты же не идиот. Просто хочешь помочь мне несчастному по долгу клятве Гиппократа? Нет, ты же не мать Тереза. А вот тут надо сделать паузу и перехватить дыхание. Антон тормозит слишком резко, замечая, что его уже несёт, и быстро перебирает все возможные лекарства за сегодня и все возможные побочки, хотя эта затея сама по себе — параша полная. Ни у одного препарата в инструкции не указано: «возможны приступы лютых предъяв и философствования». — За что ты на меня злишься? — Арсений гремит ложкой по керамике. Ну ещё бы он не заметил, ну конечно. — За то, что совет твой оказался хуйнёй и стало ещё хуже. — Расскажешь? — Ты увлекаешься БДСМ практиками и мазохизмом? — Шастун использует последнюю попытку загнать психотерапевта в стыд и смущение, хоть и уверен на все сто, что можно бы было даже рассказать подробно и в деталях. Всё равно толку будет ноль. — Как-то не приходилось. — А вот у меня во сне увлекаешься, — Антон пытается поймать взгляд Попова, но тот устремлен в стену, парализуя её своей отрешенностью. Пара минут тишины и наконец Арсений просыпается, чтобы ухмыльнуться: — Забавно. Не то чтобы этот вариант развития событий сильно удивлял, но все же… Мне надо попросить прощения? — Обойдусь. Я тут жду, пока ты перестанешь съезжать с конкретного и наконец расскажешь, чего добиваешься. — Почему я должен чего-то добиваться? — Попов очень натурально фыркает с повышенной язвительностью. — Это похоже на паранойю, не думаешь? Ты каждый раз делаешь меня виноватым во всем злодеем. — Так ты же сам даешь поводы! — Какие? — Опять свернул с темы, например, — Шастун встряхивает потяжелевшую голову. Кажется, его мыслительные процессы, сравнялись по скорости с черепахой под транквилизаторами, и совсем скоро этот диалог превратится во что-то беспросветно проклятое. Ну, будем надеяться, что если он заснёт, Попов не станет вести себя, как сука, и накроет печально-жалкого и беззащитного «клиента» покрывалом с дивана. — Я просто пытаюсь выяснить, в чём у нас проблема, — психотерапевт стремительно теряется в своей беспристрастности. Кофе кончился и теперь ему буквально нечем заняться. Вроде выглядит он абсолютно нейтральным, но вот цепляющие обивку дивана руки говорят о неспокойствии. Решив не разбираться с чужими эмоциями, Антон врезается в единственную доступную ему правду: — Не «у нас» проблема, а «мы» проблема, Арсений. — Пусть будет так, — даже не возразит? Нет, блять, это уже не в какие ворота! — Но если тебя всё же волнуют мои первоначальные интенции, то Дима рассказал, как сильно переживает. Я взял тебя в работу только поэтому. И теперь понимаю — не должен был. — А что тогда должен был? Ты каждый день встречаешь своего соулмейта? — так, не нападаем на врача! Он человек важный. — Я надеялся его вообще не встретить. — Причины? — Достаточно приятно иметь какой-то выбор относительно партнёров. — Тут ты можешь выдохнуть, — Шастун пытается скинуть надоедливую дрёму и трёт слипающиеся глаза. — Учитывая то, что твой соулмейт я, а я всю эту ситуацию на хую вертел, напомню, количество «выборов» у тебя не поменялось. — Это могло бы ранить мои чувства, — наверняка, Попов не хотел выглядеть уязвленным, но почему-то вышло наоборот. — Знаешь, я сам не в восторге от того, что происходит с тобой и готов помочь, хотя сейчас уже понимаю, что это совсем не в моей компетенции. — Так раньше надо было. Хуле ты меня сразу за порог не вытолкал? — Внутреннее природное побуждение, — слишком скользко и высокопарно, не кажется? — В смысле? — Было интересно, какой он — мой идеальный партнер. С какой стати он эталонно мне подходит? Чего в нём особенного? Все вот эти банальные вещи. В конце концов, я человек, а не робот. Антон тормозит, так как наконец-то Арсений сказал что-то действительно логичное. Если он пытается включить какой-то глас разума в котле Шастуновского гнева подобным образом, то придётся постараться чуть сильнее. Возможно, Попов рациональный. И это кажется слегка странным. В целом, в попытках ответить на вопрос: «А почему он?», Антон и собрал самую полную биографию, пролистал все странички в социальных сетях и всё-таки припёрся в тот мерзкий холодный вечер на заклание, дабы рассказать о своём яростном хотении крови, хлеба и зрелищ. Возможно, Попов даже искренний сейчас. И это кажется слегка странным. А ещё психотерапевт бегает глазами по комнате и цепляется за случайные предметы. Вроде как и изучает, но морду кривит, будто ему все равно. Такой уровень вовлеченности при настолько агрессивном отрицании мог бы о многом сказать, только вот несмотря на имеющиеся сведения об Арсении, на все адреса, пароли и явки, Антон понимает, что знает о нём чуть больше, чем нихуя. Желание обладать еще большим количеством информации, дабы правильно расшифровать то, что происходит, и ни дай бог не проебать какие-то двойные смыслы, покалывает где-то в грудине. Возможно, Попов интересный. И это тоже кажется слегка странным. Так. Стоп. На своих заскоках концентрироваться — идея тупорылая донельзя. Безумная и никуда не годная. А вот свернуть на старые грабли и вдоволь на них распрыгаться — вот это хорошо. Это всегда пожалуйста. Так что, взвесив все «за» и «за», Шастун повторяет: — Что тебе нужно от нашего, — слово застревает и не пролезает по будто опухшему горлу, — партнерства? Чего ждёшь? Для тебя это вообще какое-то значение имеет? — Звучишь, как женщина из Дворца Бракосочетаний, — вроде как Арсений пытается разбавить обстановку. Вроде. — Я бы разозлился, если бы мог, — пустая кружка оставляется прямо на пол. В конце концов, Антон дома, и может делать тут, что хочет. Не стоит попусту клеймить его неряхой. — Нет, ну правда. К твоим вопросам не хватает только вот этих слов про счастье и горе: «Согласны ли вы быть рядом и в драме, и в радости?» — Попов церемониально раскидывает руки, пробивая Шастуна на нелепую улыбку. Атмосфера могла бы стать дружески-теплой с текущего момента, если бы из окна так люто не сквозило февральским загробным морозом в минус тридцать. Глаза слипаются нещадно, но закрыть их, значит, продлить подписку на кровавые сюжетики, выматывающие от и до. Хотя, это всё же лучше, чем вести абсолютно бесплодный диалог. Арсений не ответит, и это бесит, тревожит, злит. Антон не может ни беситься, ни тревожиться, ни злиться — психотропные сожрали все эмоции. Вот и сидят они, как два ебалая: один ничего не скажет, второй никак не отреагирует. Прекратить бы всё это на какой-то высокой ноте, типа: — А знаешь, иди-ка ты на хуй, Арсений Сергеевич. Я вернусь к своему старому врачу, со всем разберусь, дырки в башке залатаю и нормально будет. Обещаю не сталкерить, не мешать и не лезть. Успокоительных у меня ещё вагон и маленькая тележка, поэтому кидаться из подворотни на тебя тоже не стану. Терпеть не могу все вот эти переливания из пустого в порожнее и прочую херню. Не говоришь конкретно, значит, сказать нечего. Если надо где-то углы сгладить — давай. Но сразу говорю, что не буду человеком, который извиняется по хуйне. — Так не будь…те, — это цепляет. И то, как Попов, абсолютно не растерявшись, встаёт — цепляет. То, как движется к двери, поправляя рукава пиджака — тоже. Да и вообще: — Забери Позова ещё. Вам в одну сторону. Арсений слушается, окликает Диму и, наверное, сталкивается с ним уже в коридоре. Их приглушенные разговоры возле двери щекочут барабанные перепонки своей повышенной секретностью. Ну или это Антон себе что-то там накрутил. Вообще, он надеялся, что сознание отключится раньше тела, и получится вырубиться моментально, но не тут-то было. Он готов поклясться матерью, что не хотел бы заметить шагов в свою сторону, услышать хлопок закрывающегося окна и почувствовать надрывное спокойствие, с которым его укрывают клетчатым шерстяным пледом. А также, он вообще не имел даже малейшего желания словить достаточно неразличимое: — Очень жаль. Вот теперь я считаю, что смог бы тебя полюбить.***
Эта последняя фраза Арсения застревает в голове, будто на «Момент» приклеенная во всем своем великолепии, а вот явные и яркие кровавые картинки постепенно трансформировались в нечто неразборчиво-фрагментированное и более эротическое, чем раньше. Оксана что-то щебетала при первом звонке про «эффект недавности», про конкретный сдвиг в позитивную сторону, про свободные часы на неделе, но Шастун слишком русский человек. Пока совсем пиздец не настанет, он к врачу — ни ногой. А тут ещё и улучшение состояния, и почти-мартовское солнышко, и завал с подачей документации. Работа — тоже терапия, все же понимают, да? Вот и отлично. Но, дабы не казаться совсем уж мудилой, Антон записывается на конец февраля и молится, чтобы «окошечко пораньше» не освободилось, ведь он накатал длиннющую простыню текста в Вотсапп насчёт занятости Сурковой и стечения обстоятельств. Нервно прикусив палец от осознания, что его сообщение уже прочитано, и сосредоточившись на легком ощущении отрезвляющей боли, Шастун игнорирует три коротких стука в дверь. И ещё три. Игнорировать высокое и тонкое: — Антон Андреевич? — уже не получается. Приходится ответить: — Да, Ир. Заходи. И Ирина заходит. На ней новое офисное платье. В целом классное, что-то между тяжелым люксом и действительно удобной вещью. Сама же Кузнецова — что-то среднее между «я не выйду замуж, если у тебя нет Астон Мартина» и «не ущемляйте мои права, как женщины». Проведя подобное сравнение, Шастун встревает на мысли, что в последнее время вокруг него крутится слишком много таких угловато-противоречивых людей. Вот взять, например, её и Попова… Нет, нахуй. Стоп. Работа и ещё раз работа. Труд, как никак, облагораживает. Ира мнётся у двери, будто это её первый рабочий день. Хотя даже нет. Когда она только устроилась к нему секретаршей, три года назад, то была разительно смелее, чем сейчас. Скорее всего, ей опять надо срочно куда-то убежать по личным вопросикам. Скорее всего, она уже завершила все свои задачи на сегодня, и ей просто скучно. А может… : — Что-то случилось? — Антон отвлекается от ноутбука, а если быть точнее, от скроллинга Ютуба на предмет подходящей музыки для вечерней медитации. Может быть, Шастун и не самый ответственный пациент, но советы Оксаны насчёт всего вот этого релакса он не игнорирует и уже восемь дней исправно залипает в расслабляющих ваннах и включает аффирмации по вечерам. — Там мужчина принёс букет, — Кузнецова нелепо тычет пальцем в дверь приёмной. — Какой? — Мужчина или букет? — девушка хмурится, сосредоточенно пытаясь не проебаться в понимании. — Оба. — Цветочки из очень дорогой флористики и их очень много, а вот насчёт второго… Странный какой-то. Попросил зайти и предупредить, мне в руки не отдал, — Ирина звучит так, будто не на шутку оскорблена этим действием, — хотя ваза-то у меня. — Ну, пропусти его… — Шастун искренне надеется, что это не кто-либо из благодарных до сумасшествия клиентов. Выслушивать, как сильно у кого-то наладилась жизнь, он не горит желанием, потому что его собственная жизнь пока что только готовится к выползанию из пиздецового сумрака. Но что-то подсказывает, что фальшиво лыбиться и не придётся, потому что первой в кабинете появляется кичка. Следующими — цветы. И уже в третью очередь — голова. Голова со спутанной, но видно, что профессионально подстриженной барбером бородой. Мужчина неопределенной национальности и довольно низкого роста бочком проталкивается в дверь, неся букет впереди себя на вытянутых руках, как ебучий грааль. Автоматический доводчик закрывает Антона один на один с этим персонажем, и с горем пополам Шастун узнает в нём мужика, стрельнувшего сигарету тем поганым вечером развала всего. Немножко охуев от подобных стечений обстоятельств и ощутив себя героем «Шоу Трумана», он указывает на стул и на диван одновременно. Но «кичка» не выбирает себе место. «Кичка» выбирает представиться: — Добрый день. Сергей Матвиенко, — а после спешно приближается и жмёт растерянную правую руку Антона. — Я тут принёс вам сюрприз. Хотите — забирайте. Не хотите — не выбрасывайте при мне. Я половину Москвы проехал за ним, и ещё половину Москвы — досюда. — С чего бы мне его выбрасывать? — А вы не догадываетесь, от кого он? — Сергей Матвиенко с этим дизайнерским веником в руках смотрится достаточно потешно. Видимо, для демонстрации возмущения, он теперь держит розы небрежно и вверх тормашками, будто это авоська с молоком и пельменями. Но вопрос смущает чуть больше, чем его поведение. — Вообще не догадываюсь, если честно, — активно тупит Антон. — Ну, ладно. Арс предсказывал подобный расклад. Все окей. Так забираете? — Да блять, — Шастун цепляется за это «Арс» будто клещами, подскакивая из-за стола и буквально подлетая к «курьеру», — забираю. Матвиенко шугается, слегка отходя в сторону. Мало ли? Как-то некомфортно. Антон решает извиниться по-хорошему, пока их разница в росте совсем не нагнала страха на несчастного Сережу. Человек-то всего лишь цветы принёс, в чём он виноват? Это Попову моча в голову ударила, и это Попов там сидит, что-то «предсказывает». Нострадамус хуев. — Простите, я как-то резко себя повёл, — тараторит Шастун. — Да всё в порядке. Я понимаю, что вам неудобно забирать цветы переданные человеком, которого вы отправили далеко и надолго, — Матвиенко буквально впихивает букет Антону в руки, словно ему слишком западло уже с ним возиться и хочется побыстрее слинять. — А вы насколько обо всём осведомлены? — Настолько, чтобы оценить ваши эмоции, и даже отчасти понимать их причины. Арсений иногда вообще невыносим. Если ему что-то или кто-то нравится, то пиши пропало, да… — договорить Сергей не успевает. — Антон Андреевич, хотите кофе? — Кузнецова и без стука? Вот это номер. Разворачивая ситуацию и кресло возле стола (для удобства) Шастун отвечает коротким кивком, и девушка уже накидывается на Матвиенко с допросом: — Сливки? Сахар? — Нет, два… Три, — кажется, что тот слегка паникует, проводя рукой по хвосту на затылке и перетаптываясь на месте. Ира фиксирует информацию в памяти, исчезая также резко, как и появилась. — Присаживайтесь, — Антон не дает собраться, уже указывая на место. — Давайте поболтаем? — О чём? — удивительно, но Матвиенко быстро устраивается даже вроде как удобно, повозившись всего пару-тройку минут. — Если о Попове, то он мне с утра уже весь мозг выебал, а я… — Вы сами начали, — Шастун, ещё раз: перебивать — признак дурного тона. Ничему тебя жизнь не учит. — Ладно, окей. В общем, хотел сказать: когда Попов чем-то увлекается, он пиздец, какой тяжелый становится. — Мне, конечно, приятно, что он мной увлекается, и… — Ага, я в курсе, что вы хотите его убить, — Сергей говорит так, будто все в порядке вещей. — Иногда и я хочу, но не судьба. Антону бы вынырнуть из шока, дабы ответить что-то, но в целом, он уже и не центр внимания — сейчас главную позицию занял кофе. Достаточно ароматный, чтобы кроме него ничего не замечать. Хотя, это мнение Шастуна. Матвиенко неплохо так залип ещё и на Ирине. Что-то в нём выдавало человека с кучей неудач в личной жизни, несмотря на внешнее спокойствие. Печально? Естественно. Переняв свой американо у секретарши, Антон почти плюётся, но делает первый глоток. Недолго думая, также делает и первый выпад: — Вы мне расскажете, какой он на самом деле классный и попытаетесь нас свести? — Нет, наоборот. Послали? Хорошо. Он побесится, конечно, поноет, но потом успокоится. Может, через месяц, может — через два, — а вот это неожиданно. — Серьезно? — Максимально. Он же вам совсем никак, чего мучиться? А если вопрос был касаемо характера Арса, то да. Он вообще не такой равнодушный, каким кажется. В большинстве случаев у него не настроение, а фейерверк. — Очень интересно было узнать, — Шастун откровенно ожидает подвоха и только поэтому прячется за иронией. Не может быть всё действительно вот так. — Да не за что. Обращайтесь, если вздумается. Меня можно найти в его Инсте, — прям ножом по сердцу преданного подписчика режет Сергей. — Ага, обязательно, учитывая то, что после вашего визита, я должен окончательно распрощаться с Поповым. — Но вы же все равно не послушаете. Хотя, надеюсь, со временем придёт. Да и эта штука с агрессией у вас сложная. Арсений, конечно, много раз разгребал подобное, но… Короче, он эксперт по всяким отношениям других соулмейтов, а вот во всех своих отношениях — лузер. Тут как бы нельзя его винить, что он не помог, — позиция Матвиенко кристаллически понятна, но дослушать её у Антона как-то не получается. Каждое упоминание о психотерапевте будто наслаивается на предыдущее, создавая повод для наплыва образов и желаний. Ладони неправомерно чешутся и потеют. Ага, приехали. Сергей отставляет пустую кружку, встаёт, кивает на букет и вместо стандартного «до свидания», спрашивает: — Вы же цветочки в воду поставите? — Конечно, — Антон почему-то прямо загорается засунуть букет в любую доступную тару и оберегать его, как восьмое чудо света, чисто из желания протеста. Ведь этот Матвиенко немножко стрёмный, да и особого доверия не внушает, несмотря на адекватность и разумность его суждений. Ну, какой Арсений, такие же и друзья. Неудивительно. — Спасибо, — скомкано благодарит добрый друг-курьер-доставщик психотерапевта. — Но почему вообще «цветочки»? — Шастун всеми путями просчитывал выбор подарка, но ни к чему не пришел, и этот вопрос прямо свербил в горле с самого начала. — Ноль идей. Попов любит цветы, а соулмейты, вроде как, схожи. Я говорил, что он дичайше лажает во всяких там чувствах? — Сергей уже водит ладонью по дверной ручке, демонстрируя нетерпение. Наверное. Антон решает не держать его насильно и просто молчит. Это же считается за реакцию? Как только дверь за Матвиенко закрывается, Шастун выжидает ровно три минуты и подлетает к Кузнецовой, дабы получить тайные женские знания о подрезании роз.***
Серёжа вообще не хотел принимать никакого участия в этой авантюре, но чек за услуги помощи Арсения в самых сложных жизненных ситуациях маячил своим появлением в любой момент. Попов, конечно, очень хороший друг, да и человек неплохой. Вряд ли он прибегнет к подобным методам, и всё же... Согласно их давней истории общения, если психотерапевта где-то заклинило, перечить — рыть себе могилу. И залезать туда. Самостоятельно. Выбравшись из офиса, Матвиенко спешно набирает:Вы
Блять, Арс, вот я ни на секунду не сомневаюсь. У вас общего дохуя. Но спасибо хотя бы на том, что этот твой Шастун прямой, как палка. Я сказал всё, что должен был, букет отдал. Больше ничего делать не буду. Насколько бы кончено ты не уговаривал, хоть на коленках ползай, у меня один ответ — ебись с этим сам.
16:49
Прождав восемь минут и заметив эмодзи в углу сообщения, он спокойно заводит машину. Ну а чего ещё, блять, можно было хотеть? И такого ответа достаточно. Попов, на секундочку, очень занятой человечек.***
Выслушав монолог о «наклоне среза», Антон мысленно крестится, вручает Ирине цветы и снова исчезает в офисе. Выпитый кофе всё ещё раздражает нёбо, осев во рту кислым привкусом. Мда, денёк мог бы быть и получше. Хотя, кое-что всё-таки возвращает Шастуну какую-то легкую улыбку и внезапное ощущение баланса. После того, как Кузнецова приводит букет в надлежащее состояние долгой радости, она объявляется с запиской, что отклеила от обёртки. Честно клянётся — не подглядывала. Абсолютно честно. Антон скрывает любой интерес к маленькой открытке. Скрывает любые эмоции при её прочтении. Вообще скрывает всё подряд, потому что лыбиться, как дебил, перед собственным сотрудником — некомильфо. Но когда секретарша исчезает из поля зрения, он-таки не сдерживается и ещё раз перечитывает слишком небанальное и неромантичное, выведенное вручную чёрной гелевой ручкой: «Сам иди».