Выкуп

Своды в камере были крепки — толща и мощь камня, побежденного человеческой хитростью. Башня Барджелло была крепка и сурова, от верхушки до основания, и Джулиано чувствовал вес этого камня, погребенный под ним как будто навсегда. В крохотное окошко подвальной камеры свет не врывался, а вползал, обозначая только намек, день там или ночь. Только свечи и тени. И тишина — каменная тишина, которая заглушит любые крики. Джулиано в первый же день разбил до крови кулаки о стены в ярости: на Пацци, на стражников, на все, что свершилось. Потом холод и тишина остудили горящий разум и нашептали: если б он не смог следом за Лоренцо вырваться из собора — так и остался бы там трупом. А если его, схваченного чуть позже, не убили, а бросили сюда, — значит, Лоренцо на свободе. Если б эта мысль дала ему столько же сил, сколько счастья, Джулиано разнес бы башню по камешку, но оставалось только ждать: Лоренцо, чуда, ангела. Ждать, не давать себе впасть в сомнения, не ослабнуть, если выдастся шанс. Бросаться на стражу Джулиано уже пробовал в пылу первых дней плена, но трезвый расчет теперь велел не тратить силы зря. Мучительнее всего были не лишения — неизвестность. О, его не морили голодом, хотя Джулиано был готов и к этому; кормили не роскошно, но достаточно, приносили свечи. Но у дверей стояли наемные стражники, не флорентийцы, и проще было дождаться участия от камней Барджелло, чем от них. Джулиано много думал, что делать и что сказать, если за ним придут. Но когда в неурочный поздний час загремело железо, и дверь отворилась, все вылетело из головы при виде знакомой сутулой фигуры. Пацци явился наконец. Втайне Джулиано ждал этого с самого начала, знал, что так будет, — Пацци придет посмеяться над ним, попавшимся в плен, как куропатка в силки, или решит завершить начатое в соборе. Что бы ни было, его страха он не увидит. Джулиано даже не встал с кровати и презрительно смерил Франческо взглядом. А тот стоял молча посреди камеры, наклонив голову, и свечи обрисовывали все резкие линии его лица. В тишине треск фитиля казался очень резким, а тихий голос Пацци — очень громким. — Джулиано Медичи, ты хочешь отсюда выйти? От ярости Джулиано подбросило мгновенно, он еще удержался, чтобы с размаха не врезать кулаком, но остановился напротив весь сжатый, как пружина. — Ты издеваешься?! — Я пришел предложить тебе свободу. В обмен на выкуп. Ярость отпустила, сменяясь надеждой. — Лоренцо предлагает выкуп?! Но при чем тут мое согласие?! — Лоренцо Медичи… далеко, — уронил Франческо, и Джулиано вздрогнул, но не позволил себе истолковать эти слова слишком мрачно. — Тогда ты прогадал с барышом. У меня ничего нет, — он развел руками, — и никаких секретов о дедовских кладах я не знаю. — Мне не нужны деньги, — Пацци поднял голову, скулы на впалых щеках стали резче. — Я тебя выпущу, если ты мне разрешишь, — Пацци сглотнул, крупно дернулся острый кадык, — один раз, одну ночь делать с тобой все, что я захочу. Сегодня. Изумление и гнев заперли в горле слова, Джулиано невольно подался на шаг назад и только хватал ртом воздух. О нет, где-то в глубине души он знал. Догадывался, видел в глазах Пацци глубокое и потаенное, но не хотел видеть. Не хотел думать, что это может быть, и не мог поверить. Вот к чему сегодня вместе с ужином стража расщедрилась притащить не кувшин, а аж бочку с водой — искупаться… Гнев наконец победил, и Джулиано звонко, небрежно засмеялся. — Да ты трус, Пацци, ты меня так боишься даже сейчас, что не требуешь, а торгуешься?! — Я не хочу тебя силой, — негромкий ответ обрезал смех. — Мне нужно твое согласие. Второй раз Джулиано ненадолго потерял дар речи и только надеялся, что при свечах не видно, какой мучительный жар заливает его лицо. — И что, Якопо Пацци согласен меня отпустить ради твоей прихоти?! Или ему тоже нужно мое согласие на… что-нибудь?! — от ярости он весь дрожал. — Кто там еще, Сальвиати?! Риарио?! — Стража подкуплена. Здесь и у ворот, — Пацци ронял слова так неохотно, словно каждое у него стоило по флорину. — Завтра ты будешь уже далеко. Джулиано с трудом сдерживал дрожь волнения и ярости, чтобы Пацци не принял ее за страх. В плотной тишине они стояли друг против друга, и мысли метались. Свобода?! Обман?! Пацци действительно мог с ним сделать здесь все, что угодно, — от этой мысли перехватило горло, — и потом убить, или убить у ворот и сказать, что поймал при попытке бегства, или… Свобода, так близко, отделенная одной ночью, — лицо и тело снова окатило жаром. — Джулиано, никто не узнает, — еле слышно даже в этой тишине прошептал Пацци. — Клянусь святым Франциском. Клянусь именем моей матери. Франческо поднял свечу между ними, и Джулиано видел, как напряжено, натянуто все его лицо. Как горят свечные отблески в его глазах — волчьи огоньки в темной чаще. Ответить Джулиано был бы не в силах даже ради спасения жизни. И кивнуть тоже. Он просто опустил голову и, видимо, это было достаточно похоже на кивок, потому что Пацци неровно, судорожно втянул воздух. Вот теперь Джулиано действительно стало страшно. Не смерти, не боли, не унижения даже — подспудный страх. Он крепко сжал зубы, чтобы не стучали, пока по звукам понимал: вот Пацци ставит свечу на стол, вот обходит его со спины… Джулиано еще крепче сжал зубы и кулаки, но от дыхания над шеей все-таки весь вздрогнул. Может, Пацци ночной упырь?! Франческо поцеловал его сзади в шею, нет, не поцеловал, просто прижался к загривку губами и всем телом — к телу. И пока он не видел, Джулиано прикрыл глаза, чтобы перевести дыхание и справиться с почти болезненным, недопустимым удовольствием. Все, что угодно, только не выдать себя Пацци, не дать понять, как ему прежде хотелось такого поцелуя! Пацци — предатели и убийцы, нельзя ни верить им, ни торговаться с ними, Лоренцо уже доигрался! Франческо возьмет свое и погубит его потом сталью или словом, — Джулиано был почти уверен в этом, но невольно поднял голову, когда пальцы Франческо едва ощутимо коснулись его горла. Такие теплые, горячие даже — нет, не горла, на ощупь нашли завязки рубахи и осторожно потянули. Джулиано закусил губу. Пацци едва прикоснулся, а у него уже голова пошла кругом! Гнев на себя слегка отрезвил, но лишь бы только Пацци не подходил спереди, потому что стоит ему обнять лицом к лицу, и он все поймет! Гнев всегда помогал. Разозлить Пацци, вытеснить одну страсть другой, выплеснуть в стычке! Джулиано через силу усмехнулся: — Пацци, если тебе нужно столько времени набраться сил, позвал бы сперва какую-нибудь ловкую девчонку! Края ворота с резким треском разошлись в руках Франческо, разодранная рубаха от рывка съехала с плеча, а Джулиано оказался прижат к Франческо объятием под дых — теперь он все ощущал, и твердую грудь Пацци, и еще твердое пониже, и на обнаженное плечо лег жесткий, горящий поцелуй. Он не выйдет из этой камеры, потому что умрет здесь, вот как только Пацци его отпустит, так и умрет. Не было сил, чтобы так хотеть и так сдерживаться, пока Пацци к нему прижимался и кусал шею. — Джулиано, — когда шепот и язык коснулись уха, тело все-таки пронизала дрожь. — Ненавижу, — прошептал Джулиано в ответ, и это была правда. Сейчас он, как никогда, ненавидел Пацци за тупость и нерешительность, за то, что не подошел раньше, за то, что теперь торговался и принудил согласиться на то, что Джулиано хотел бы уступить не так и не тут! Пацци шумно втянул воздух, и его длинные пальцы легли на шею. Обхватили одним движением, почти поглаживали кадык. Джулиано весь замер, чудовищным усилием воли сдержав желание откинуть голову назад, на плечо Франческо. Если Пацци слегка сдавит и нажмет пониже — будет не вдохнуть. Джулиано сглотнул, и ладони съехали вниз, окончательно спуская с плеч драный ворот. Джулиано готовился к немедленной смерти от стыда разоблачения, пока Франческо обнимал его со спины и поглаживал грудь и живот. Вот-вот штаны треснут, как и рубаха, только без помощи Пацци. Губы он уже искусал, чтобы не застонать или не заорать, и если так продолжится… — Не тяни, — хрипло и коротко потребовал он. Должно же и у Пацци быть хоть какое-то милосердие! Джулиано ему что-нибудь даже простит, если он не будет слишком внимательным и понятливым. — За что ты меня всегда ненавидел? — шепотом спросил Франческо, и Джулиано облегченно засмеялся. Пацци, как всегда, был туп, и в этом было спасение. — А что, для этого нужны причины? — смех подкатил к горлу, подозрительно похожий на рыдание, и Джулиано вгрызся в собственную губу, чтобы хоть от боли прийти в себя. Если бы Франческо вдруг догадался спросить еще, за что он его любит, Джулиано тоже не смог бы ответить. — Видеть тебя не могу спокойно. Он подавился словами, когда жесткая ладонь закрыла рот. — Тогда не смотри, — прошипел Франческо, рывком сунул руку за пояс и грубо, всей ладонью, сжал под штанами голую ягодицу. Кровь стучала в ушах так, что не разобрать было, шепчет ли Пацци что-то еще, Джулиано пошатнулся, попытался зубами прихватить ладонь, беззвучно закричал в нее. Франческо бесцеремонно ощупывал его зад, оглаживал и похлопывал, как лошадь по крупу, и Джулиано готов был разрыдаться от того, как хочет Пацци, несмотря ни на что. Он зажмурился, но злые слезы все-таки увлажнили уголки глаз. И в этот момент, совсем невовремя, Пацци отнял руку от его рта, выпуская жалобный стон. Франческо погладил кончиками пальцев его уже распухшие — а было б лучше, если от поцелуев, — губы. Мягко, осторожно подтолкнул к кровати. Джулиано не сопротивлялся, переступая, и упал на нее, как сноп, лицом вперед. Так было и лучше, и хуже, когда Франческо накрыл его собой, и член Джулиано больно уперся в постель. Он поерзал от неудобства и вожделения, а Франческо приподнялся. — Джулиано, я хочу заключить с тобой еще уговор. — Что? — Джулиано вывернул шею, пытаясь вернуться в этот мир. — Я тебе предлагаю, — Пацци коротко вдохнул, и глаза у него были совершенно безумные, — жизнь Лоренцо. — Что?! — Его поймал Монтефельтро сегодня. Он не здесь, в синьории. Хочешь, я дам тебе слово, поклянусь чем угодно, что освобожу его или умру?! — Если ты сперва вытащишь из тюрьмы его, а потом меня! — Нет, — лицо Пацци стало совсем деревянным. — Сперва тебя. Джулиано сжал голову обеими руками; ну хоть вожделение улеглось и не страшно стало перевернуться. — И чего ты еще хочешь от меня? — Притворись. Если можешь, — Франческо смотрел в пол, не в лицо. Джулиано расхохотался, смех раскатился под сводами и заглох. — Ты безумец, Пацци, просто безумец, как вы все, — он запрокинул голову, смеясь. В глазах Франческо загорелась ярость, но едва он раскрыл рот, как Джулиано дернул его на себя и впечатался в открытый рот поцелуем. Франческо застонал первым, глухо и коротко, и этот стон встряхнул Джулиано до последнего волоска на макушке, а губы Франческо окончательно превратили в одно сплошное желание. Впервые в жизни Джулиано готов был благословлять тупость Пацци, если она порождала такие идеи. Впервые в жизни он мог позволить себе все, что хотел… … если бы только успел. Стоило поцеловать, и Пацци как с цепи сорвался. На Джулиано не осталось ни единой нитки, а губы уже ныли, но он все равно подставлял их под поцелуи, пока хватало дыхания. Франческо поднялся над ним на локтях, тоже нагой, и Джулиано, забывшись, окинул взглядом все его тело: сильное, сухое, поджарое. Вел взглядом снизу вверх и вдруг понял, что Пацци тоже его разглядывает. Джулиано стыдиться было нечего, и даже наоборот, но во взгляде Франческо было что-то такое, отчего стало жарко и все волоски колко поднялись дыбом. — Я осторожно, — прошептал Франческо и подтолкнул его перевернуться. Джулиано даже не думал сопротивляться, страх перестараться в «притворстве» давно развеялся — Пацци безнадежен. Джулиано просто было безумно хорошо, хотя он все-таки зарылся лицом в подушку, пока Франческо гладил и разводил ладонями его ягодицы. Стыднее было, когда он сам впервые пытался ласкать себя пальцами и представлять, что это Пацци. Но у Франческо пальцы длиннее, и никто тогда не целовал Джулиано пониже поясницы. Губы отзывались болью, стоит только прикусить, Джулиано сдался и протяжно застонал в такт чужим движениям. Если он сам попросит, даже Пацци не настолько идиот… Джулиано был на грани просьбы, он уже изгибался всем телом, когда ощутил в себе сначала пустоту, а потом сразу — много, туже, чем он привык, чужой член был больше, чем он ожидал. Джулиано дернулся, и Франческо подался назад. — Все в порядке! — Джулиано вскинулся было, но Франческо лег рядом, лицом к лицу. Джулиано отвлекся на глубокий поцелуй, пока Франческо закинул его ногу себе на бедро. И вошел снова. До конца. Поймал стон Джулиано и замер, давал привыкнуть. Джулиано был счастлив, несчастен, потерян, пойман — все, что в нем было, сейчас жаждало только прижиматься к Франческо, сжимать его в себе и тянуть на себя. Он поддался, когда Франческо снова перевернул его и взял сзади. Теперь член входил легко, Франческо двигался размашисто и придерживал, чтобы Джулиано не съезжал с постели от толчков. Блаженство было жгучим, на грани боли, так долго он его хотел. Джулиано не сдерживал стоны, все равно никто не услышит даже за стеной…

***

… Джулиано поднял взлохмаченную голову и потер горящее лицо. Лучше бы это был сон, над снами человек не властен. Что могло быть стыднее, чем тайно дрочить на Пацци?! Что могло быть унизительнее, чем все еще мечтать о нем во тьме ночного Барджелло? Ни гнев, ни ненависть, ни желание мести не гасили страсть, посланную ему, видимо, в наказание за все разбитые девичьи сердца, не помогали перестать представлять на все лады, как это было бы. Этого не было и быть не могло, как не могли сами по себе раскрыться двери темницы. Джулиано готов был как дорого продать свою жизнь, так и попытаться ее спасти. К счастью, обыскали его не слишком тщательно, когда засунули сюда, и под подушкой теперь прятался кинжал. Не для стражи, о нет, — для бегства или хотя бы мести. Когда придет Франческо… Одна и та же мысль безмерно радовала и наполняла бесконечной тоской. Джулиано знал, что Франческо — не придет.