День из жизни

Практически всегда Наруто мог причислить себя к счастливчикам, которым не снились кошмары, лишь странные, сюрреалистичные обрывки недавних воспоминаний, причудливые образы. Практически всегда — ведь было одно исключение. Один и тот же сон. Сон, снова и снова разрывающий его на части. Наруто просыпается резко, словно кто-то с силой втолкнул в него собственное сознание, и, как и всегда, ему нужно две секунды, чтобы вспомнить сон. Две свободные, счастливые секунды. А после слёзы неостановимым потоком заполняют глаза и стекают через виски, растворяясь в волосах и в подушке. Боль отзывается внутри него, как запущённое в пустое пространство эхо, не имеющее возможности найти выход и бесконечно отражающееся от стен. Сознание ловит кусочки сна. «Маленький Наруто несётся из своей комнаты в светлую гостиную, запинаясь о свои ноги и прижимая к груди листок: — Мама, папа, посмотрите! — Что такое? — улыбается Кушина, пока Минато, сидящий рядом, откладывает какой-то мудрёный свиток с их колен. Наруто мельком цепляется взглядом за этот свиток и замечает, что там практически нет известных ему слов, да и кандзи мелкие. Что-то слишком умное. Вероятно, он отвлёк их от чего-то важного. Вероятно, он мешает. Острые иглы протыкают его голову быстрыми, тёмными образами, чужими недовольными лицами, лицами взрослых: мешает, мешает, всем мешает. Осознание этого крошит реальность, она покрывается дымкой, но сильные руки вдруг притягивают его на колени, а чья-то нежная ладонь убирает волосы с его лица. И тьма отступает. — Ты что-то хотел? — Кушина улыбается мягко и немного любопытно, по-матерински нежно. Минато смотрит спокойно и выжидательно. Они не злятся. Наруто моргает и неуверенно расплывается в улыбке. — Смотрите! — чуть смятый рисунок, и на нём — они, семья. По-детски нелепые силуэты, старательно выведенные простыми мелковыми линиями. Наруто, маленький нарисованный человечек, и два больших человека по обе стороны от него, держащие его за руки и улыбающиеся. Зелёная линия травы внизу, два цветка и большое солнце — закрашенный треугольный край с длинными лучами, достающими до голов нарисованных людей. — Ух ты, это мы! — радостно улыбается Кушина, рассматривая рисунок. — Какое большое солнце! — Папа сказал оно огромное, — в ответ улыбнулся Наруто, довольный правдоподобностью своего творения, и ластясь к руке матери, лежащей на его голове. Тепло… — Но почему оно треугольное? — уголки губ Минато приподнимаются, а в уголках глаз появляются морщинки. Наруто, словно только что осознав сказанное, смешно открывает рот, и Кушина тихо смеётся. — Это потому… это потому что… — глаза бегают вокруг, словно пытаясь найти ответ в окружении, и, наткнувшись на свиток, лежащий сбоку от отца, он быстро выпаливает, — гендзюцу! Пару секунд они оба смотрят на него расширенными от удивления глазами, а после светлую квартиру сотрясает громкий непрекращающийся хохот, из-за чего Наруто, сидящему у матери на коленях, приходится хвататься за её плечи, чтобы не упасть. Подхватив настроение родителей, Наруто тоже смеётся, держась за плечи матери и упираясь лбом в плечи отца. Тепло, ему так тепло…» В реальности утихающий смех родителей раздирает голову Наруто как скрип мела, и он закусывает губу и закрывает голову руками, с силой вдавливая ладони в уши. Словно это могло помочь ему не слышать, не вспоминать, как звучал их голос. Холодно, ему так холодно. Собственная квартира равнодушно сгущает тьму и этот холод вокруг. Мучительная боль от воспалённых, ненастоящих воспоминаний пульсирует внутри него как второе сердце, гоняя ледяную кровь по телу, и Наруто наконец всхлипывает, задыхаясь резким воздухом. От вдавливающихся в голову ладоней создаётся писк в ушах, и от силы этого действия его руки начинают дрожать под напряжением. Во рту мерзкий, кислый привкус. Знакомое чувство наполняет его до краёв. Чувство, которое он хотел бы забыть и никогда больше не вспоминать… Но у его квартиры и у его комнаты, в которых кроме него никогда никого не было, тени всегда были слишком длинными. «Кушина резко открывает дверцу ящика, впуская свет в тёмное пространство, где таился Наруто: — Вот ты где-е-е! — смеётся она и тянет маленького Наруто за лодыжки на себя. Рассекреченный во время игры в прятки он захлёбывается смехом и пытается ухватиться за мебель или пол, чтобы остаться в своём укрытии. — Теперь наша с папой очередь прятаться, — говорит она, прижимая спиной к груди брыкающегося Наруто, который, всё же, смирившись с проигрышом, расслабляется в тёплых руках матери. — Хорошо! Только прячьтесь лучше! — восклицает он, держась руками за ладони Кушины и смотря на неё в упор, запрокинув голову. Её лицо было так похоже на его. Она действительно была его мамой. Почему-то этот очевидный факт доставлял ему невероятную радость. Папа тоже был очень похож на него. Точнее, Наруто был похож на них обоих, и это было так хорошо, так здорово. Он действительно был их сыном. — Разве мы плохо прячемся? — Вы не воспринимаете меня всерьёз, — дуется он, смотря на облокачивающегося на дверной косяк отца, который «не нашёл» Наруто в других комнатах. — Мы можем спрятаться лучше, как настоящие шиноби. Справишься? — улыбается Минато, хитро переглядываясь с Кушиной. — Конечно! — услышав упоминание шиноби, Наруто мгновенно подскакивает и почти светится от восторга и энергии, как светодиодная лампочка. Наруто бежит к стене, на тёплый солнечный свет, и закрывает ладонями лицо, чтобы начать считать. Он слышит, как родители перемещаются, и пытается на слух понять, куда они прячутся. Но через секунду шум прекращается, как бы он не напрягал слух. Они действительно шиноби! Наруто почти дрожит от нетерпения и, не испытывая муки совести, начинает считать до ста быстрее. После, резко отдёрнувшись от стены, он восклицает: — Я иду искать! Наруто заглядывает в шкафы, за светлые, любимые мамины шторы, под кровати и столы, перерывает подушки на диване, даже пытается заглянуть на верх шкафов, прыгая на месте, чтобы увидеть больше. Однако их нигде нет. И чем больше проходит времени, тем сильнее угасает его энтузиазм. Растерянный, он заглядывает даже в микро-щели между мебелью, в слив в ванной и кухонные шкафчики с холодильником, роняя с него стикерные мини-переписки родителей о том, что бы не забыть купить, просьбы забрать Наруто из Академии, предупреждения не ждать вечером из-за загрузки на работе, пожелания хорошего дня. Неизвестное для маленького Наруто во сне, но почему-то до боли знакомое чувство просыпается в нём липкой, холодной тревогой. Он зовёт родителей, метаясь между комнатами, убегая от давящих высоких стен и преследующих длинных теней квартиры, на сужающийся меркнущий свет. Страшно, ему так страшно. Запнувшись из-за своих лихорадочных движений, Наруто опрокидывает маленький деревянный столик с фотографиями и падает на пол, под звон осколков. Семейные фото искажаются трещинами, и Наруто, открывая зажмуренные глаза, какое-то время смотрит на свой лежащий на полу рисунок в рамке за стеклом, испещрённым жуткими сколами, такими, что уже не видно лица родителей, не видно треугольное большое солнце — только он. На рисунке остаётся только он. Глаза наполняются слезами, и тревожность внутри него, холодная, обжигающе-ледяная, достигает своего пика. Наруто, не выдержав, начинает громко плакать, почти переходя на крик от страха, от ужаса, от неизвестно чего, что его вдруг так напугало. Реальность снова покрывается рябью, дрожащими сколами и тенями, такими длинными тенями, что Наруто закрывает голову, не слыша приближающиеся быстрые шаги, лишь бы не видеть всего этого. Но всё снова прекращается. Его быстро поднимают с пола, но не отпускают: держат на руках. Перепуганное лицо Кушины и обеспокоенное лицо Минато так светлы, так знакомы. С ними всё хорошо. — Наруто, ты не поранился? Всё хорошо? Ты испугался? — голос матери полон переживаний, пока она осматривает Наруто, прижимаемого к себе отцом. Пока сам Наруто что есть силы прижимается к их телам, цепляясь за их руки, волосы, одежду. — Не исчезайте! Пожалуйста, не исчезайте! — дрожаще просит он, утыкаясь лицом в плечо Минато и держа двумя руками запястье Кушины. Они были такими тёплыми, а ему было так холодно. Ладони матери нежно берут его за щёки, грея замёрзший нос большими пальцами, пока отец успокаивающе гладит его по спине. Они молчат. Но Наруто, жаждущий тепла, не замечает этого. Не замечает застывшей в воздухе безутешности, отражающейся в них так же, как отражался свет в осколках семейных фотографий, лежащих у их ног. Наруто просто жмётся к их телам, пока сон начинает размывать собственную реальность, и уже не понятно, где стоит мама, где папа, и где заканчивается кольцо их оберегающих рук. Он что-то говорит, но…» …но Наруто не даёт закончиться воспоминанию и резко мотает головой: боль раздирает его грудную клетку, и он хватается за пижаму, прижимая сжатые кулаки к сердцу. Глухие рыдания сотрясают его тело, а холод и тьма вокруг сковывают его, оплетают, утягивая под свою тяжесть. Этот сон снова и снова окунает его в жизнь, которая у него могла быть, заставляет верить в реальность этой жизни, а потом Наруто просыпается. Просыпается, и ему приходится снова и снова привыкать к тому, что ничего этого не было. У него никогда не было родителей, никогда не было семьи, и почему после этого сна ему кажется это неправильным? Словно реальность не здесь, а там, в тёплых объятиях и улыбках, в чужом присутствии. То, что всегда казалось обычным фактом, с которым он смирился, оборачивается болью настолько мучительной, словно это не он изначально жил в одиночестве, не зная, какого это, терять близких, словно теперь, обманутый иллюзорным счастьем, он терял их снова и снова. Снова и снова. Наруто вдруг вспоминает двенадцатилетнего Саске, болью отвлекающего себя от страха или наваждения, и сам медленно садится на кровати, хватаясь за изголовье. Тяжело дыша, он резко, с силой, впечатывается в него головой. В ушах начинает противно звенеть, и тупая физическая боль на время отвлекает от моральной, однако ему хотелось бы разбить свою голову до такой степени, чтобы воспоминания об этом сне просто стёрлись. Но так не бывает. Стираются только кожа на разбитом лбу и губы, покрывающиеся кровавой коркой. Стираются слёзы с щёк, новым неостановимым потоком льющиеся снова. Воспоминания же не угасают: зудят внутри, и их хотелось расчесать, выскребать, достать изнутри себя. А когда слёз просто не остаётся, внезапно Наруто накрывает опустошением, словно в нём вспыхнули и сгорели все нервы, и остались только выжженная пустота и горький привкус на языке. Наруто отлепляется от вмятины в изголовье кровати и ложится обратно, сосредотачиваясь на шуме в голове от удара и закрывая глаза, уязвимо и устало обнимая себя руками. Оказывается он знает что чувствовал Саске под цукуёми Итачи, снова и снова видя смерть своей семьи. Потому что, когда стирается граница сна, отступая перед реальностью, когда проходят две безмятежные секунды бессознательности, Наруто теряет своих собственных родителей, снова и снова сталкиваясь с шоком потери. Потери того, чего у него никогда не было. А значит ему приходится оставлять всё их тепло там же. Оставлять частичку самого себя, себя счастливого. И оставлять их любовь, словно чужую, позаимствованную вещь, от которой приходится избавляться, с силой выдирая её из себя. А может Наруто просто был плохим шиноби и совершенно не умел играть в прятки. Потому что за столько лет он так и не смог их найти. Вероятно, они спрятались очень хорошо. Туда, где бы он никогда не смог их отыскать. Слёзы засыхают на лице, пока Наруто проваливается в зыбкую, болезненную дремоту. Последние отрывки сна, которые он сам оборвал, пролетают в голове незаметно. «Его детский голос угасающий и тихий, исходит словно из-под толщи воды: — Вы же не оставите меня? И их ответ звучит из раза в раз тепло и ясно. Из раза в раз бесконечно нежно и бесконечно обречённо: — Никогда, Наруто... Никогда».