Проклятье фараона

Пробираясь по узким лабиринтам храма Апедемака, Тэхён ощущал, как по спине пробегает озноб, а холодный пот выступает на лбу. Гнетущая атмосфера этого места буквально давила, внушая безотчетный страх, а мысли о том, что всё получается слишком легко, не покидали голову омеги. Сегодня, как только ночь окутала пустыню своим бархатным покрывалом, а безжалостное солнце уступило место сиянию луны и мерцанию звёзд, небольшой отряд под его предводительством проникли сюда — в дом бога войны Апедемака. Тэхён вёл своих людей по едва заметной тропе, петляющей между барханами, пока впереди не замаячили очертания величественного храма. Массивные каменные стены, увенчанные пирамидальными крышами, вздымались подобно неприступным бастионом. Лунный свет облизывал их, придавая им призрачный вид и посылая причудливые тени, рождённые этим ночным союзом, на землю. Тэхён жестом велел воинам остановиться, после чего они осторожно приблизились к стенам. Сегодня их главной задачей было найти способ проникнуть вовнутрь, поэтому они рассредоточились вдоль каменной кладки в поисках какого-нибудь лаза, которым можно было воспользоваться как входом. Сколько прошло времени с момента, когда они начали обследование холодной поверхности стен, до момента, когда внезапно Сарпедон заметил узкую щель в каменной кладке и тихим шёпотом оповестил об этом, Тэхён не скажет. Но омега отчётливо помнил, что именно в этот момент он буквально выдохнул. Ночь в самом расцвете, а значит они могут исследовать храм изнутри Осторожно просунув руку в узкую щель, Сарпедон смог отодвинуть какую-то панель. И стена сдвинулась, открыв путь внутрь, и один за другим они проникли в храм, ступая по древним плитам пола. Здесь в воздухе витал едкий запах курений и благовоний, от которого першило в горле и резало глаза, а при виде устрашающих барельефов с изображениями жертвоприношений по их спинам пробегал неприятный озноб. Изваяния бога Апедемака с грозными ликами, коими его одарили, казалось, следили за каждым их движением бездушными каменными очами. В огромном зале их взоры притягивали зловещие пятна запекшейся крови на жертвенном алтаре, вызывая тошнотворные спазмы в животе. Переходя из одного коридора в другой, они то и дело натыкались на тупики или наглухо запертые двери, вынуждавшие их возвращаться на прежние развилки. Под ногами скрипели песчинки, а впереди маячили таинственные иероглифы на стенах, словно насмехаясь над их беспомощностью разгадать загадки этого лабиринта. Внезапно впереди замаячил тусклый отблеск факелов, и Тэхён жестом велел своим людям рассредоточиться и спрятаться за колоннами и выступами. Сердца воинов забились жарким комом в груди, отдаваясь в ушах частыми ударами. Они ловко скрылись в густых тенях, сливаясь с древним камнем, затаив дыхание. Вскоре из-за поворота показались несколько жрецов в ритуальных одеждах, бормоча что-то на древнем наречии. Их лица были скрыты под капюшонами, от чего создавалось зловещее впечатление безликих теней. За ними следовали два стражника с копьями наперевес, чеканя шаг по каменным плитам. Процессия прошла мимо, и вскоре звуки голосов и шагов стихли вдали. Выждав некоторое время, Тэхён высунулся из укрытия и махнул рукой, призывая людей следовать за ним, направляясь в сторону, где он увидел небольшую дверь, что была больше похожа на часть настенной плиты. Она была едва приоткрыта, от чего сердце его забилось чаще… — Евдор, Клеонт, — окликнул омега альф, кивая в сторону плиты. — Помогите мне. Втроём они налегли на каменную глыбу, и она с трудом, но поддалась. Позади неё обнаружился тёмная комната, уходящая куда-то вглубь стены. На стенах комнаты, что оказалась за плитой, под тусклым светом единственного факела, что держал Евдор, словно оживали барельефы. Фигуры на них, казалось, тянулись к вошедшим своими костяными руками с длинными пальцами, застывшие в муках изуверских пыток. Их лики были исполнены такого ужаса, что воинам поневоле становилось не по себе. В дальнем углу Тэхён вдруг разглядел прикованную к стене фигуру. Сердце его замерло, а затем забилось с удвоенной силой. Он тут же бросился вперёд, но был остановлен Гиласом, который схватил омегу за запястье. — Тэхён, — тихо и с укором произнёс альфа. — Всё в порядке. Я знаю, это он, — так же тихо, но с невероятной уверенностью произнёс омега, встретившись с Гиласом взглядом. Он ни с кем не спутает этот аромат, что даже здесь, в воздухе, наполненном запахами крови, пота и разложений, тонкой лентой тянулся от альфы к нему. Нет сомнений, это — Хасни, младший сын фараона. Это его альфа. Принц Чонгук был едва жив — бледный, исхудавший, с ввалившимися щеками и лихорадочным блеском в полузакрытых глазах. Веки его подрагивали, словно он видел некий кошмар наяву. Тэхён опустился перед ним на колени и кивнул Гиласу, чтобы тот поспешил снять оковы с рук Хасни. Сам же он взял изможденное лицо альфы в свои ладони, склонившись ниже. — Не бойся, мы пришли спасти тебя, — негромко, но убедительно произнёс он, стараясь звучать максимально успокаивающе. Его голос дрожал от переполнявших эмоций. — Всё будет хорошо. Я никогда не оставлю тебя. Его рука нежно скользила по исхудавшей спине Чонгука, под пальцами чётко ощущались позвонки и сухость натянутой на них кожи. От омеги исходили умиротворяющие феромоны, которые разливались по тесной камере подобно благовонию, чуть разбавляя спёртый воздух, и Хасни при первом же вдохе этого аромата немного расслабился, хоть и всё ещё настороженно вздрагивал, не веря в реальность происходящего. Тэхён прижался лбом к его лбу, не выпуская его из объятий и продолжая повторять словно заклинание: «Всё будет хорошо»… Как только Гилас освободил принца от оков, тот попытался встать, но ноги подкосились от слабости после долгого заточения. Тэхён тут же подхватил его, не позволив упасть на холодные плиты, прижимая к своей груди, давая Хасни ощутить биение своего сердца, полного тревоги и облегчения одновременно. — Тихо, тихо, ты в безопасности, — ворковал омега, продолжая гладить Хасни спине и по всклокоченным волосам, отмечая про себя каждую новую рану и ссадину, что находили пальцы. — Я не дам никому больше причинить тебе вред… Никому… Слышишь… Хасни что-то слабо прохрипел при этих словах, уткнувшись носом в шею Тэхёна, позволяя феромонам омеги усмирить его сущность и подарить умиротворение несмотря на то, что их всё ещё окружали эти каменные стены. Когда Чонгук резко дёрнулся от испуга, услышав шум из коридора, Тэхён крепче притянул его к себе, зарываясь пальцами в спутанные пряди и прижимаясь щекой к макушке. — Тшш, это всего лишь мои воины, — шептал он, аккуратно лаская затылок Хасни, контролируя уровень феромонов, чтобы не захлестнуть его их потоком. — Мы выведем тебя отсюда в полной безопасности, я обещаю. Убедившись, что принц наконец-то успокоился и его дыхание выровнялось, Тэхён осторожно передал его в крепкие объятия Сарпедона, как самого сильного из альф, и тот подхватил Хасни на руки словно пушинку. Всю обратную дорогу через узкие коридоры и лабиринты он шёл рядом, не сводя глаз с Хасни и при необходимости снова успокаивая его своим умиротворяющим ароматом. Убаюканный этой заботой, тот изредка проваливался в забытье, находя покой в уютном коконе феромонов после пережитого кошмара. Они спешили выбираться из этого кошмарного места. Каждый скрип, каждый шорох заставлял их вздрагивать, а каждая тень чудилась жрицами или стражниками, следующими по их следу. Лишь оказавшись снаружи, выйдя через потайной ход, они смогли перевести дыхание и выпустить сдавленные стоны облегчения. Ночной воздух пустыни показался необыкновенно свежим после спёртой атмосферы храма. — В лагерь… — устало выдохнул Тэхён и медленно двинулся прочь от этого места. **** Пока отряд Тэхёна спешно покидал запутанные коридоры храма Апедемака, их маневры не остались незамеченными. В одном из тайных углублений стены притаилась Бахира, чьи глаза, подобно двум чёрным жемчужинам, следили за каждым движением беглецов. На её лице не дрогнул ни единый мускул, когда она наблюдала, как воины проносят прочь бесценный залог — сына фараона Псамметиха, но в её душе в это мгновение бушевал огонь, грозящий спалить всё дотла. Едва последняя тень скрылась из виду, тень самой Бахиры оживилась, загустела и вылилась из ниши наружу. Женщина, казалось, была соткана из самой тьмы — её чёрные одежды смешивались с мраком, а лицо скрывалось под плотной вуалью, усеянной сверкающими бусинами. В глубинах самого сердца храма Апедемака, в зале, где стояла громадная статуя самого бога, пылали жертвенные костры. Их трепетные языки пламени отбрасывали причудливые тени на стены, усиливая мистическую пульсацию этого святилища. Клубы ароматного дыма с примесью благовоний струились вверх, к потолку с изображениями звездного неба. В этом полумраке, едва рассеиваемом светом костров, жрица Бахира предстала пред ликом Апедемака — грозного божества, покровителя Мероэ. На его каменном лице играли отблески пламени, выхватывая то жёсткую линию челюсти, то острый профиль, так искусно созданный мастером. Выпрямившись во весь рост, Бахира вонзила свой взор в каменную гримасу Апедемака. Огромная фигура бога нависала над ней, окутанная полумраком, внушая благоговейный трепет. Взметнувшиеся вверх каменные руки бога, казалось, вот-вот сомкнутся, дабы пригвоздить жрицу к земле. И всё же дрожь, сковавшая Бахиру, была вызвана не столько устрашающим обликом бога, сколько самой сущностью этого мрачного божества. — Владыка, почему ты приказал не останавливать этих дерзких чужаков, похитивших заложника Хасни? — дрогнувшим голосом вопросила жрица, старательно скрывая свой гнев за маской почтительности. — Разве мы не могли бы… Её слова оборвались на полувздохе, когда каменный идол ожил, и тяжелая ладонь Апедемака сомкнулась на её горле, поднимая Бахиру над полом, безжалостно вдавливая её хрупкое тело в стену святилища. Она ухватилась за крепкую руку, пытаясь освободиться, но тщетно. Сила Апедемака была подобна силам самой природы — неумолимой и безжалостной. — Молчи, Бахира! — прогремел глубокий, рокочущий голос бога, отдаваясь эхом в ушах жрицы. — Моему сыну нужна… пища, полная страха и ужаса! Ты думаешь, ему будет достаточно того дряхлого жреца, что ты скормила ему? От этого рыка Бахира ощутила, как даже её кости озябли, вызывая изнутри безотчетную дрожь. Губы мелко дёрнулись, но тут же сжались, слова ей больше были не нужны. Она поняла, что Апедемак отпустил карийцев с Хасни не по милости или беспечности, но с далеко идущим умыслом. Бесцеремонно отбросив жрицу в сторону, Апедемак повернулся к одной из стен, на которой был запечатлен огромный барельеф. С каждым его тяжёлым шагом, сотрясавшим святилище, на барельефе оживали фигуры. Это были люди, скованные цепями, с лицами, искаженными от боли и ужаса. Один из них протягивал вперёд скрюченные пальцы, умоляя о пощаде. Но безучастный Апедемак лишь сделал еле заметный жест рукой, — и фигуры на барельефе окаменели в самых изощренных позах агонии. Оглянувшись через плечо на жрицу, он усмехнулся — если только этот оскал можно было назвать усмешкой: — Пусть бегут, жалкие твари. Им не уйти от моего взора. Они станут новой трапезой, когда Великий Змей позабавится ими от души! Бахира чувствовала, как тело сковывает болью, но с её губ не сорвалось ни единого вздоха или крика, — она лишь рухнула ниц перед владыкой, не смея и помыслить о неповиновении его воле. Ибо гнев Апедемака был столь же ужасен, как и аппетит их сына. — Змею нужно гулять по своим владеньям, а ты его держишь как младенца в подоле! — Апедемак, казалось, смеялся. — Приведи ко мне сына. Бахира робко коснулась локтя бога в надежде на ответную ласку, но в глазах Апедемака она не увидела ответного огня. — Владыка… позволь мне… — Нет! — рыкнуло божество и откинуло её руку от себя. — Ты — мать сына моего. Жена моя и жрица храма моего. Ты — будешь голосом моей воли и поведёшь войска Куша в великой войне, — он бросил взгляд в сторону входа в зал и мягко улыбнулся тому, кто там появился. — Но ты не моя любовь и не ты моё сердце. Бахира поникла, опустив голову, боль своей костлявой рукой схватила её сердце. — Приведи Змея, — и снова, посмотрев на того, кто ждал у входа, добавил: — Завтра… к вечеру. Пусть беглецы отдохнут. Мальчику не нужна вялая дичь. На выходе из святилища взгляд жрицы упал на юного омегу служителя храма, что стоял у входа, мальчика по имени Сенби. Его лицо светилось, а глаза блестели сотней огней, отражая блики огней святилища. Необычные белые кудри юноши, словно фата, спускались на покатые плечи, а его мягкий цветочный аромат так и вовсе превращал его в ночной цветок лотоса. Бахира лишь усмехнулась сквозь боль. — Душа моя, подойди ко мне, — услышала она за своей спиной голос бога, который, казалось, был пропитан звоном нежности. — Я скучал, альфа, — тихий голос юноши обволакивал и даже жрице показался манящим и сладким. Она вышла в тёмные коридоры храма и направилась в свои покои. Желваки играли на её лице, боль от предательств окружающих её альф чёрной змеёй сдавливала её сущность. Каждый из них только использовал её. Отец — продавая её общество чинушам, что любили голос и губы маленькой Бахиры. Рахоферхахтов — используя её разум, продав её в гарем Хасни, а после сделав её сообщницей в похищении принца. Хасни — используя её тело, но выбросив из своей спальни, как только она надоела. Апедемак — используя её лоно для порождения его семени, а теперь променяв на этого бледного омежку. Единственный, кто защищает её, это Великий Змей — сын её. Который по одной материнской просьбе сворачивал головы тем, на кого она укажет. Бахира улыбнулась, нырнув в свои покои и предвкушая, как этот юнец — Сенби, присоединится к новому пиршеству Великого Змея. — Мой сын — ты… ты один… моя надежда, — шепчет Бахира, присаживаясь на ложе Змея, поглаживая капюшон кобры на его голове, словно это шёлковые волосы. — Ты настоящий защитник матери своей. Бахира была мудра не по годам. И она понимала, что в этой игре она одна, и ей просто необходимо находить союзников и убирать лишние фигуры с поля. **** В сердце величественных Фив, где вдоль берегов великой реки Хапи высились грандиозные храмы и гробницы фараонов, окутанные ароматом тысячелетий, находился Дом Счастья при святилище бога Амона. Этот невероятный оазис красоты и роскоши посреди пыльных улочек древнего города походил на зелёный изумруд, усыпанный каплями росы и обрамленный золотом пустыни. Великолепный сад утопал в буйной зелени развесистых пальм, чьи стройные стволы отбрасывали успокаивающую тень на выложенные узорами из жёлтого песчаника дорожки. Повсюду в мраморных чашах фонтанов жемчужными нитями струились потоки прохладной воды, создавая приятную прохладу и заглушая порой шумы городской толчеи. Воздух был напоен благоуханием лотосов, роз и гибискусов всевозможных оттенков — от белоснежной невинности до пурпурно-багровой страсти. Среди этого райского великолепия медленно прогуливались две девы-омеги, чьи тонкие черты лица и изящная осанка резко контрастировали с окружающей их буйной природной пышностью. Старшая из них, Нейтикрет, искренне наслаждалась обществом своей юной спутницы Хедебнейтирбинет, которая, прогуливаясь рядом, то и дело озиралась по сторонам с изумлением и восторгом, напоминая невинного оленёнка, впервые выбравшегося из чащи на залитую солнцем полянку. Хедебнейтирбинет была сейчас совсем не похожа на ту худосочную бродяжку, что появилась в Фивах. С её ссохшейся на солнцепеке кожи, грубой, как ворсинки старого ковра, и безжизненных, будто выгоревших на ветру волос, мягкая ладонь этого места стряхнула налёт путешественницы-изгнанницы. Теперь перед взором предстало нечто нежнейшее и хрупкое — лепесток розы среди чахлых сорняков. Смугловатая кожа юной омеги словно изнутри излучала негасимое сияние, безупречно симметричные черты лица завораживали взгляд с первого мгновения, а худощавая фигура лишь слегка была затронута первыми признаками взросления в виде округлившихся бёдер. Но главное очарование Хедебнейтирбинет таилось в её глазах — огромных, словно два бездонных озера, в глубинах которых плескалась ярчайшая, почти пугающая жизненная сила. Стоило кому-либо заглянуть в эти манящие омуты, как пленник уже не мог отвести от них свой взгляд. Широко распахнутыми глазами Хедебнейтирбинет впитывала каждую деталь райского уголка, что окружал её. Недавняя скитальница по выжженным солнцем пескам, она с жадностью взирала на роскошные сады, будто опасаясь, что столь пышная красота вот-вот растает, словно мираж. Тонкие ресницы бархатно подрагивали от восторга при виде белоснежных лотосов в мраморных озерцах, где плавали золотые рыбки. Изящные ноздри трепетно вдыхали душистый аромат алых бутонов роз и пушистых шаров гибискуса, чьи нежные лепестки рдели ещё ярче среди пронзительно-зелёных листьев. А когда порывы ветра доносили отголоски гомона и смеха с городских улиц, юная дева невольно вздрагивала и жалась поближе к своей старшей спутнице, точно испуганный жеребёнок к ногам матери. — Ты словно каждый раз впервые видишь этот сад. Не устаёшь им любоваться? — мягко поинтересовалась Нейтикрет, заметив восторженный взгляд спутницы. Сама она привыкла к окружающей роскоши, с младенчества купаясь в ней. — Я… я никогда не видела ничего подобного, — выдохнула Хедебнейтирбинет, проведя кончиками пальцев по гладким лепесткам лотоса, будто опасаясь, что тот может раствориться. — Словно оазис посреди безжизненной пустыни! — Если тебе понравились сады при Доме Счастья, то ты будешь поражена, увидев сам храм Амона, — с теплотой в голосе отозвалась Нейтикрет. — Я познакомлю тебя со всеми его тайнами, ибо однажды мне суждено будет стать супругой бога, сменив мою мать, а ты станешь дочерью моей. При этих словах юная омега благоговейно сложила ладони у груди — подобное предназначение было величайшей честью, которой удостаивались лишь избранные. Но Хедебнейтирбинет казалось, что в её зрачках на миг промелькнуло нечто, отдаленно напоминающее сожаление. — Я слышала удивительные истории о божественном Амоне, — прошептала омежка, окидывая взглядом сад. — Но разве ты не боишься?.. Её слова оборвались, не решаясь облечься в вопрос. Ведь не каждому дано разделить жизнь с бессмертным существом, и последствия подобного единения непостижимы для простых смертных. — Бояться? — на губах Нейтикрет появилась едва уловимая загадочная улыбка, словно она была посвящена в нечто, неведомое окружающим. — Я жду этого с нетерпением, ибо какой дар может быть выше, чем принять в себя бога?! Хедебнейтирбинет поежилась, не зная, что и ответить. Столь возвышенные материи были пока чужды её детскому пониманию. Но, глядя в глаза своей наставнице, она чувствовала, как в её груди начинает разрастаться жар: нечто зовущее, манящее, неизведанное и слегка пугающее — предвестник будущих взрослых желаний и страстей. Лишь время могло открыть юной омеге все тайны, которыми была пронизана атмосфера этого места — садов, храма и самих дев и жён бога Амона. — Это… это поистине величайшая честь, — наконец произнесла Хедебнейтирбинет, взяв себя в руки и закусив губу. — Я безмерно счастлива оказаться здесь и всем сердцем надеюсь, что сумею стать достойной обитательницей Дома Счастья. Улыбка Нейтикрет стала ещё шире, и она с материнской нежностью протянула руку, поглаживая юную гостью по округлой щеке. В её ласковом жесте не было и капли снисходительности, но сквозило присущее старшим омегам особое тепло, подобно негасимому светочу, озаряющему путь молодым. — Ты поистине прекрасна, милая Хедебнейтирбинет, — промолвила Нейтикрет. — И я приложу все силы, чтобы помочь тебе развить все таланты, коими наделили тебя милостивые боги. Дабы, когда придёт время, ты смогла достойно предстать пред ликом самого Амона, если таков будет высший его промысел. В тот самый миг, когда Нейтикрет отвела ладонь от девичьей щеки, лёгкий ветерок принёс к чутким ноздрям омег причудливый, пьянящий аромат. И сердце младшей из них пустилось вскачь, забилось подобно перепуганной птичке. За очередным поворотом дорожки окружающие кусты расступились, и взору двух дев предстала высокая стройная фигура. Этот омега, облаченный в струящиеся одежды из тончайшего белого льна, казалось, воплощал в себе саму квинтэссенцию египетской красоты, величия и изящества. Его смуглое тело, подобно высеченному искусными руками из тёплой бронзы, излучало негасимый внутренний жар, а на высоком лбу отражалась печать благородного рода. Нейтикрет одарила гостя приветливой улыбкой, игриво склонив голову набок, однако, заметив, как у Хедебнейтирбинет округлились глаза и слегка приоткрылся пухлый ротик, не могла не узнать в этом выражении тайного восхищения. Девочка буквально замерла на месте, не в силах отвести взгляда от мужчины, точно кролик, застывший перед раскрывшей перед ним свой капюшон коброй. Её юные феромоны робко запорхали в воздухе, окутывая стройную фигурку почти осязаемым, ароматным маревом. Хедебнейтирбинет вновь ощутила то, что почувствовала в день прибытия в Дом Счастья — нечто новое, доселе незнакомое, но уже манящее, зовущее за грань. Низ её живота сладко сводило от томительного жара, разливающегося по всему телу. Она не знала толком, что это за странные ощущения, но не могла отделаться от ни с чем несравнимого желания наполнить своим присутствием каждый дюйм пространства, которым дышал этот омега. А его аромат… Всего один жадный глоток терпкого мускуса, — и юная дева уже безумно жаждала раствориться в этой пряной амброзии, пропитаться ею до последней клеточки своего существа. Хедебнейтирбинет почти утратила связь с реальностью, лишь бессильно и робко взирая на приближающегося омегу широко распахнутыми глазами, полными невинного изумления и чистой, неразбавленной чувственности. Нейтикрет, со стороны наблюдавшая за подобной реакцией своей юной подопечной, лишь понимающе улыбнулась и отвлеклась на брата. — Брат мой, — обратилась она к омеге, когда тот приблизился. — Я не ожидала встретить тебя в таких глубинах наших райских садов. Разве лекари не велели тебе покоиться после недавних омежьих мук? — Мои боли уже сошли на нет, сестра, благодаря стараниям здешних прекрасных лекарей, — низким грудным голосом отвечал ей Нехо. — Ты помнишь Хедебнейтирбинет? — словно опомнившись, произнесла Нейтикрет. — Юная омега прибыла к нам не так давно, но уже стала настоящим украшением Дома Счастья. Нехо скользнул по Хедебнейтирбинет долгим, изучающим взглядом. Юная омега ощутила, как от этого взгляда по коже побежали жгучие мурашки, совсем не холодные, но обжигающе горячие. Одна лишь сдержанная улыбка, которой Нехо её одарил, показалась Хедебнейтирбинет вызовом всем богам разом. — Воистину прекрасная дева, — глубокий голос Нехо, полный сдержанной силы, разлился в воздухе подобно ленивым водам Нила. — Я надеюсь, ты будешь столь же прилежной ученицей, сколь и пленительна взору, и впитаешь все уроки, которые преподадут тебе в Доме Счастья. Ибо лишь так можно раскрыть твою истинную, божественную суть. Хедебнейтирбинет ощутила, как к щекам прилила кровь, и быстро опустила взгляд, не смея долго смотреть в эти бездонные очи цвета шоколадного обсидиана — Я… постараюсь не разочаровать вас, досточтимый Нехо, — с трудом пробормотала она, силясь обрести хоть каплю самообладания. Нейтикрет с улыбкой наблюдала за смущением Хедебнейтирбинет, пытаясь понять, что происходит с ней. Трепет девы был столь силен, что она решила дать ей возможность успокоиться. — Хорошо, что мы встретили тебя, брат, — обратилась старшая омега к Нехо. — Солнце уже клонится к закату, и пора готовиться к вечерней трапезе. Присоединишься ли ты к нам? Нехо склонил голову в почтительном жесте. — Сегодня я останусь в своих покоях. Но я надеюсь ещё не раз навестить тебя и твою прелестную спутницу за трапезой, сестра. Развернувшись, он неторопливо удалился, оставив за собой шлейф из ароматов, от которых у юной Хедебнейтирбинет кружилась голова. Ей пришлось опустить голову, упершись взглядом в землю, чтобы феромоны снова не вспыхнули в ней ярким пламенем. Нейтикрет же окинула омежку взглядом и мягко опустила ладонь ей на плечо. — Всё в порядке, дитя? — Я не знаю… — ей было неловко. Она прекрасно знала, что феромоны — это то, что позволяет выбрать себе пару альфам и омегам, но… она не могла, а точнее боялась признаться себе, что этот омега влияет на неё странно, не так, как все… даже не так, как альфы. — Наверное я ещё не готова к общению с большим количеством людей. — Это пройдёт. Полагаю, сейчас тебе стоит немного прийти в себя. Пойдём, освежимся и подготовимся к трапезе как подобает. Хедебнейтирбинет лишь смогла кивнуть в ответ, торопливо зашагав вслед за Нейтикрет. Но всей душой юная омега жаждала остаться здесь, чтобы иметь возможность видеть, пусть и изредка, этого невероятного человека. Если бы она только знала, как нелегко давались Нехо эти встречи… Омега ещё с первой из них осознал весь смысл их феромонового танца, и теперь, сидя на тонком мраморном ободке фонтана, держась за грудь, он пытался прийти в себя от дикой пульсации в его теле и скулежа сущности, что требовала быть рядом с этим чудесным созданием. — Амон, неужели такую участь ты приготовил мне? — слеза скользнула по идеальной щеке. — За что ты наказываешь меня и это нежное дитя? **** В самом сердце бескрайних нубийских песков, где выжженные солнцем барханы были подобны застывшим волнам раскалённого моря, средь этого безжизненного марева в тени двух невысоких скал, высились треугольные силуэты походного лагеря. В центре небольшого становища, огражденного кольцом верблюжьих экскрементов и упавших растрескавшихся пальмовых стволов, бросавших жалкие полосы тени, высились шатры из грубой, исхлестанной ветрами ткани. Эти навесы были убежищем от беспощадных лучей Ра, палящих с безоблачной высоты. Под прохладной сенью натянутого полотна в молитвенной позе сидел древний старец Хаммон — верный спутник и наставник юного принца Хасни. Его обветренное лицо за многие десятилетия обрело сходство с самими пустынными дюнами. Воздев узловатые ладони к небесам, он вещал, обращая свои слова к Амону, вседержителю и покровителю царствующего рода. Старец молил о даровании мудрости и защиты своему принцу, а также чужеземному принцу омеге по имени Тэхён, чей несгибаемый дух и стойкость так восхитили Хаммона. Сила воли и крепость тела этого кариийца поражали старца, издавна привыкшего считать омег хрупкими и слабыми созданиями. В глазах Хаммона принц Тэхён был подобен одному из бессмертных богов, снизошедшему на землю в плотском обличье. И где-то в глубинах своей древней души старик уже не был уверен, кому же он в действительности возносит свои молитвы — всемогущему Амону или ясноокому карийскому омеге Тэхёну. Услышав отдалённые голоса, гулко разносимые песчаным ветром по бесплодным барханам, дрожащая фигурка старца Хаммона тотчас выпрямилась. Он высунул седую голову из-под грубого полога шатра, загораживаясь ладонью от бьющих в глаза закатных солнечных лучей. С морщинистым лицом, потрескавшимся от жары губами, взъерошенными сединами и горящим лихорадочным блеском в глазах, старик в этот миг больше походил на запыленного странствующего бетхирца, чем на благородного наставника и воспитателя принца. — Мой Хасни, мой мальчик… — залепетал Хаммон, прижимая ладони к впалой груди, завидев безвольное тело юноши на руках у самого высокого кариийского альфы. — Что с ним? Ответь, мальчик мой жив? От переживаний старец смешивал египетское и карийское наречия, но юный принц понял его. — Он просто спит, добрый наш Хаммон, успокойся, — мягким, но твёрдым тоном произнёс Тэхён, кивком велев следовавшему за ним дюжему Сарпедону, что нёс принца на своих могучих руках от самого храма Апедемака весь этот жаркий день, идти за встревоженным стариком. — Сейчас мы отнесём его в ваш шатёр, и ты сможешь как следует о нём позаботиться. Эти слова буквально подарили крылья измученному жарой Хаммону, — он даже отчаянно подпрыгнул на месте от нетерпения. Затем старик торопливо засеменил вперед, кривясь и ворча на ходу: — Хасни, мой Хасни… Сюда идите, сюда! Я всё приготовил для моего принца! Живей, живей… В его скрипучем голосе звучала целая гамма эмоций — от облегчения и радости до беспокойства и торопливого нетерпения. Столь бурная реакция вполне объяснима, ведь Хасни был для Хаммона больше чем принцем — он был смыслом всей его жизни, её кульминацией и вершиной. Каждой частичкой своей древней души старик трепетал за жизнь и благополучие его господина. Тяжело привалившись плечом к опоре шатра, Хаммон отодвинул полог, пропуская вперёд Сарпедона с его драгоценной ношей. Внутри было прохладно и темно. В дальнем углу возвышалось узкое походное ложе, явно подготовленное для принца, — застеленное шёлковыми покрывалами самых дорогих расцветок, какие только имелись в обозе. На невысоком столике рядом дожидались кувшин с освежающим соком и чаша фиников. Хаммон приложил все усилия, чтобы обустроить жилище своего господина с максимальным возможным здесь комфортом. Сарпедон опустил изможденное тело на яркие ткани, от чего то показалось ещё бледнее. — Ступай, ступай, — поглаживая сильные руки воина, без конца повторял Хаммон, выпроваживая альфу. — Тебе нужно отдохнуть. Ступай, — и тут же бежал к своему принцу. — Хасни, мой Хасни… **** — Какой сердобольный старик! — раздался позади голос альфы Гиласа, перекрывая бормотания старика. Он не мог не умилиться подобной картине. — Он его любит, — с теплотой в голосе произнёс Тэхён, задумчиво вглядываясь в распахнувшийся полог шатра, где Хаммон склонился над принцем. Но затем взгляд омеги решительно потвердел, и он развернулся к Гиласу. — У меня к тебе серьёзный вопрос, друг мой Гилас. Альфа мигом стушевался, заметив новые нотки в голосе своего предводителя. Неужели принц Тэхён узнал о его тайной договоренности с фараоном Псамметихом? Гилас сжал кулаки до хруста в костяшках, готовясь к сложному разговору. — Не кажется ли тебе, что всё прошло… слишком просто? — наконец изрек омега, впившись в воина испытующим взглядом. У Гиласа отлегло от сердца, хоть и недоумение всё ещё сквозило в его лице, а совесть скулила, сжавшись комочком где-то у печени. — Не знаю, принц, — он лишь пожал могучими плечами, не находя объяснения происходящему. Тэхён вдруг резко обернулся, окинув взглядом выжженные пески за пределами лагеря, где уже опускалась ночь. — Неужели нубийцы нас просто впустили в храм и выпустили оттуда?! — воскликнул он, нахмурив смуглый лоб. — Здесь что-то не так. Почему они не преследуют нас? Гилас на миг растерялся, не находя оправданий этому странному обстоятельству. Действительно, после кровавых жертвоприношений и пыток, которым подвергались узники храма Апедемака, стражи явно не должны были запросто отпустить их с принцем Хасни в руках. — Может, нам просто повезло? — нерешительно предположил альфа, с трудом веря собственным словам. — Ты так не думаешь? Тэхён прищурился, не сводя взора с бесконечной пустыни, раскинувшейся перед лагерем. — Не думаю, — отрезал он с внезапной решимостью в голосе. — Это ловушка. — Да с чего ты взял? — вскинулся Гилас, начиная проникаться опасениями своего предводителя. — С того… — произнёс омега, сцепив ладони в замок, — что за всем этим должен скрываться какой-то умысел. Слишком уж всё прошло гладко. Он сделал шаг к альфе, возвышаясь над ним всей силой своей убежденности. — Высшие ниспосылают нам испытания, от которых зависит успех всего нашего начинания. А лёгкие пути — удел слабаков. Мы слишком легко проникли в сердце храма и слишком легко выбрались оттуда. Взгляд Тэхёна пылал решимостью, пропитанной мистической верой в промысел высших сил. — Враг жаждет утомить наши души ложным ощущением безопасности, чтобы нанести окончательный удар. Но мы должны быть начеку! Наша цель — вернуть Хасни к его отцу, фараону Псамметиху, и я не допущу, чтобы нас застали врасплох на финальном рубеже! Пусть все встанут, подняв свои мечи, как только омоют ноги и наполнят желудки. Некогда безмятежное лицо омеги преобразилось, обретя истинно воинственное выражение. Он больше не был юным мечтателем — перед Гиласом предстал зрелый полководец, готовый повести свой отряд навстречу любым испытаниям судьбы. **** Ночь спустилась на лагерь карийских воинов внезапно, словно чернильная завеса. Звёзды ярко высыпали на небосводе, но их свет казался бессильным пробить мрак, окутавший песчаные барханы. Стояла зловещая тишина, нарушаемая лишь отдаленным посвистыванием ветра да потрескиванием костров. Измотанные дневными событиями, альфы, что разбрелись по своим палаткам, чтобы вздремнуть пару часов, уже стояли в дозоре. Принц Тэхён также бодрствовал, неотрывно всматриваясь в темноту за пределами лагеря. Его ноздри слегка вздрагивали, ловя малейшие запахи ночи. По спине благородного омеги время от времени пробегала дрожь предчувствия — всё его существо буквально вибрировало от нарастающей тревоги. Внезапно из-за одного из барханов донесся отдалённый шорох — тихий, почти неразличимый. Тэхён вскинул ладонь, призывая своих воинов к безмолвию, и повернулся в сторону звука, вглядываясь сквозь пелену мрака. Где-то на границе видимости промелькнула быстрая тень, скользнувшая в сторону. Принц отчетливо ощутил волну тревоги, прокатившуюся по его позвоночнику под действием феромонов опасности. Прежде чем он успел вымолвить хоть слово, песчаная буря из теней обрушилась на лагерь. Из-за барханов посыпались безмолвные фигуры с мерцающими в свете костров клинками. Их движения были столь молниеносны и зыбки, что казалось, будто сама пустыня ожила и двинулась в атаку. — К оружию! — скомандовал Тэхён, выхватывая свой меч из ножен. Вокруг него альфы уже вскакивали на ноги, озираясь в поисках врага. Песок взвихрился в воздухе, застилая глаза и нос отравленной пылью. Первый из нападавших, тощая тень с окровавленным ятаганом, прыжком вынырнула перед Гиласом, нанося решительный удар в грудь. Альфа едва успел уклониться, ощутив лишь скользящее касание клинка по ребрам. Он схватил врага за руку с оружием и резко дёрнул на себя, намереваясь вбить тому кулак в висок. Но тот оказался поистине зыбким, будто акула в воде, — извернувшись всем телом, он увернулся и ударил ногой в солнечное сплетение, выбивая из Гиласа дух. Вокруг тотчас закипело сражение, но Тэхён даже не заметил, как метнул свой меч точно в горло одной из теней. Омега пригнулся и выпустил мощную волну успокаивающих феромонов, моментально накрывшую весь лагерь подобно плащу. Заметив, как слегка расслабились плечи альф, он крикнул: — Будьте начеку, их феромоны сбивают чувства, а движения — обманчивы! Но вы должны их одолеть, иначе дальше нашего пути не будет! Неожиданно со стороны палатки Хаммона донесся леденящий душу крик. Одна из теней уже вырвалась к шатру и пробилась внутрь, оставляя за собой развевающийся шлейф из феромонов страха. За ним следовал ещё один воин, с обнаженными клыками и ятаганом наперевес. — Хасни! — рявкнул Тэхён и, подхватив меч из груди поверженного врага, в три гигантских прыжка преодолел разделявшее их расстояние. Картина, что открылась его глазам, всколыхнула дикий гнев где-то в глубине омеги. Раненый Хаммон лежал посреди шатра лицом вниз, а первый из теней уже навис над принцем Хасни, собираясь схватить его тело. Второй отвлекся, зачарованный видом добычи. Тэхён с воем отчаянной ярости вцепился в запястье первого врага, дёрнув его на себя с такой нечеловеческой силой, что услышал отвратительный хруст ломаемых костей. Тень взвыла и разжала безвольную руку, выпустив ятаган. Меч Тэхёна тотчас пробил ей горло, разбрызгивая чёрную кровь во все стороны, окрашивая ей каждый дюйм вокруг. Вторая тень мигом бросилась на рассвирепевшего омегу, но вдруг выгнулась дугой в спине, глухо хрипя, и медленно осела наземь, открывая взору Тэхёна дрожащую фигуру Чонгука. Альфа рассеянно смотрел перед собой, всё ещё вытянув вперёд руку, что мгновение назад метнула клинок убийце в спину. Он опирался на локоть, а его тело мелко подрагивало от изнеможения и пережитого потрясения. Тэхён и сам не осознал, как оказался возле ложа альфы, рухнув на колени и порывисто обняв Чонгука. — Мой хороший, ты молодец, — трепетно шептал он, помогая Хасни приподняться, чтобы бережно уложить его на расшитые покрывала. Взгляд Тэхёна бегал по осунувшемуся измученному лицу альфы, а его пальцы с обожанием касались впалых щек и изломанной линии рта. Чонгук попытался снова подняться, но омега властно надавил ему на плечи. — Полежи, всё уже кончилось. Слышишь? За пологом шатра ни единого звука. И правда, тишина накрыла лагерь карийских воинов, лишь сдавленные хрипы умирающих врагов едва просачивались сквозь неё. — Хаммон… — прошелестело с губ Чонгука. Тэхён резко обернулся и потянулся к неподвижно лежащему на земле старцу. Тот слабо, но дышал, и омега развернул его на спину, осматривая рану на груди, которой тот наверняка хотел заслонить своего любимого принца Хасни. — Он в порядке, — произнёс Тэхён больше для себя самого, чем для Хасни. — Просто сильный испуг и небольшое ранение. Облегченно выдохнув, омега сполз на песок и откинул голову, упершись затылком в ложе альфы. «Ты молодец, Тэхён», — словно услышал он низкий голос отца в покачивающихся ветром стенах шатра. — Это только начало, мерзкие твари, — прошипела тень Бахиры, растворяясь в черноте нубийской ночи.