Вопрос-Ответ

      Мин Юнги восемь лет. Он стоит рядом с папой и мамой, с восхищением в глазах рассматривая новый дом, который его папа купил пару дней назад. Он намного лучше того, что остался в Тэгу. У нового дома много спален, у него даже будет своя комната! Мама весело рассказывает о том, как будет обустраивать кухню и спальню, папа говорит, что поставит кофейный столик в зале, а Юнги думает лишь о том, какой из плакатов его любимой группы повесить первым. Его папа полгода назад получил повышение по службе, став руководителем отдела по борьбе с коррупцией, правда для этого пришлось уехать из родного Тэгу в Сеул, но ничего, это даже лучше. Новый город, новая жизнь, новые друзья. Как здорово они заживут! Мама будет печь любимые пироги Юнги и варить суп для папы, который так нахваливает последний. Юнги после лета пойдет в новую школу, заведет много друзей и будет меняться с ними коллекциями по супергероям. Пальчики покалывают от предвкушения. Юнги уже представляет, как будет делиться своими историями из Тэгу, вызывая смех у своих будущих друзей. Он будет играть в футбол, настолки, в догонялки со своими друзьями.       Мин Юнги десять лет. Ему не особо нравится в школе, потому что мальчишки задирают его из-за коллекции с Женщиной-Кошкой, мол он как девчонка. А ведь он сын полицейского! Учителя конечно защищают его, но по пути домой он все равно слышит парочку нелестных прозвищ. Папа стал часто задерживаться на работе, поэтому они с мамой ужинают вдвоем и ложатся спать, не дожидаясь главу семейства. Мама ласково гладит его по голове, говоря о том, что отец ловит опасных преступников, поэтому не может помочь ему с корейским. Юнги гордится своим папой, он ловит плохих дядь и сажает их в тюрьму. Он говорит маме, что его задирают в школе, на что получает ответ быть сильнее, терпеливее, мудрее. Не лезть в драки и стараться учиться лучше. Хотя куда лучше, Юнги лучший ученик класса. Он занимает первые места на олимпиадах по физике и математике. Впервые у маленького мальчика в голове мелькает что-то противное, тягучее. Но Юнги не знает этому название. В дальнейшем Юнги не жалуется маме об обзывательствах, он сам справится, ведь он просит его быть терпеливее, а папа учил быть его сильным…и тоже терпеливым.       Мин Юнги двенадцать лет. Папа все чаще задерживается на работе, приходит в подпитом состоянии и громко ругается с мамой. Юнги страшно от пьяного папы, ведь он начал кричать на него. Впервые это произошло, когда Юнги, услышав хлопок двери, побежал встречать папу, намереваясь рассказать тому, что получил высший балл за тест по физике. Он так эмоционально рассказывал, что не заметил, как смахнул рукой стоящую на столе недопитую бутылку. — Ты заработал на эту бутылку, чтобы бездумно ее бить?! Папа наорал на него, выгнав к себе в комнату. Мама, вышедшая на шум, попыталась успокоить супруга, но папа прошел мимо, бухаясь на кровать. На следующий день папа не извинился, а Юнги, обидевшись, не пожелал тому доброго утра, как делал обычно. Мама печально проводила сына в школу, попытавшись вразумить мужа, на что получила лишь строгое " — Пусть уважает мой труд». В школе насмешки превратились в легкие толчки и обидные прозвища, порой переходящие в маты. Юнги жалуется учителям, но за это получает лишь прозвище «стукач». Юнги старается больше не жаловаться. Он сильный. Он справится. Он терпеливый. Папа в один день пришел сильно загруженный, не замечая ни взволнованную маму, ни прижавшегося к косяку двери сына. Он весь вечер молча сидел на диване, впиваясь в стену напротив. Впервые он положил кобуру с пистолетом на стол, вызывая своим впившимся взглядом тревогу у сына и жены. Юнги спрашивает у мамы, в порядке ли папа, на что первая лишь отмахивается от сына. В голове снова что-то щемит, противное, скользкое. От него отмахнулись, как от мухи.       Мин Юнги четырнадцать лет. Он начал замечать за собой странное, когда находится в раздевалке для мальчиков после урока физкультуры. Его тело охватывает огонь, стоит посмотреть на голый торс одноклассника, или же обтянутую формой задницу. Он старается не обращать внимания на то, что у него встает на мальчиков. Это сбой. Такое не может быть. Наверное он болен. Юнги копается в интернете и узнает подробности об ориентации «гей». Юнги пугается, но любопытство берет вверх и он вводит запрос в поисковой строке. Двое мужчин целуются, а у Юнги внизу все в узел скручивается. Так приятно тянет в паху, дыхание учащается, щеки начали краснеть. Рука вторит движениям на экране, опускаясь под резинку шорт. Стоны разносятся из динамиков, покрывая руки мурашками. Хлопок двери заставляет вздрогнуть и наспех закрыть ноутбук. Папа сегодня пришел пораньше с работы. Странно. — Ты сегодня рано, — Юнги спускается по лестнице, стараясь натянуть футболку пониже. — А я не имею права?! А?! Я столько работаю, чтобы твоя мамаша и ты ни в чем не нуждались, а ты смеешь говорить, что я рано пришел?! Юнги вздрагивает всем телом. Папа пьян. Он не может сфокусировать свой взгляд на сыне, крича на лестницу. Спотыкается, падает. Встает с помощью сына. — Где твоя мамаша? — пьяное дыхание вызывает чувство отвращения. Когда его папа успел стать таким? Когда он начал так часто пить? Когда перестал баловать его и дарить плакаты, чтобы Юнги повесил их в своей спальне. Юнги страшно. — Она сказала, что задержится сегодня. Папа странно улыбается, грубо скидывая руку сына. Он рваными движениями вытаскивает из кармана пистолет в кобуре, небрежно бросая тот на стол. Юнги впивается взглядом в огнестрельное оружие. Папа еле проходит пару метров и падает лицом на кровать, не заморачиваясь о верхней одежде. Юнги страшно. Страшно, что папа стал часто приходить пьяным. Практически каждый день. Страшно, что мама тоже стала часто задерживаться на работе. Ей ведь нужно отдыхать. Страшно от того, что он чувствует. Юнги знает: что он чувствует — не правильно. О таком нельзя говорить направо и налево. Он никогда не слышал в своем окружении о однополых парах. А в школе слово «пидарас» оскорбление, нежели определение ориентации. У Юнги нет близких друзей, с кем можно было бы обсудить. Мама перестала укладывать его спать и шептаться по вечерам. Папа давно не улыбается сыну. Юнги один.       Мин Юнги пятнадцать лет. Мама натянуто улыбается ему, сажая перед собой. На столе нет привычного обеда, а в коридоре стоят три сумки. — Мы куда-то едем? — голос Юнги тихий, уставший. Он снова в школе попал под раздачу. Кое-кто заметил у него фото нескольких айдолов, и ладно бы, у кого их нет. Но те были голыми по пояс. Юнги не предусмотрительно оставил телефон на парте, пока отдавал тетрадь учителю. Одноклассник Ким Намджун, что после лета не слабо раскачался, начал вести себя так, будто он глава класса. Хотя, может так и есть. Он стал негласным лидером после того, как из их школы перевелся Пак Бомгю. Он улетел в Штаты, куда его отца позвали на должность повыше. Теперь настало время Ким Намджуна. А тот время зря не терял, сколотил что-то наподобие маленькой банды. Чон Чонгук, Ким Сокджин и Ви, он же Ким Тэхен. Намджун беззлобно подшучивает на Юнги, плюясь сальными фразочками, на что Юнги старается не обращать внимания, хотя, делает только хуже, видимо. — Не мы, а я. Юнги-я, прошу, ты на меня не сердись. Так вышло, что я полюбила другого мужчину, — женщина судорожно выдыхает, беря в свои руки ладони сына. Юнги распахивает глаза, не понимая. Мама не любит папу? — Я подала на развод с твоим отцом, поверь, так будет лучше. Я улетаю обратно в Тэгу, там мой…мой мужчина, Чон Чхве, и он, — мама запинается, — он уже не так молод, и понимаешь, не любит шума и все такое, поэтому, ты доучишься здесь, а потом я тебя заберу. У Юнги сердце замирает. Мама оставляет его? Бросает? — А папа? — сил хватает только на этот вопрос. — Он в курсе, мы вчера утром поговорили. Он не против, чтобы ты остался. Юнги, прошу, пойми меня. Мы с твоим отцом уже давно ругаемся, и вместе нам будет хуже, чем порознь. Я буду звонить тебе, помогать. А потом ты переедешь ко мне, после школы. Если захочешь, — мама неуверенно мнется. — Хорошо, я пойду, завтра рано в школу вставать, — Юнги встает на слабых ногах, поднимается на второй этаж, опираясь на перила и не видит, как облегченно вздыхает мать. Юнги один. Он лежит на своей кровати не в силах даже плакать. В сердце таится маленький страх, но его вытесняют мамины слова о том, что она заберет его после окончания школы. Юнги не слышит как хлопает дверь. Как пьяное тело грузно разваливается на диване, бубня под нос. Он не слышит, как папа винит не себя в разводе, а ни в чем не повинного парня, у которого душа сжимается от надежды, что осталось чуть-чуть и мама его заберет. Звонки от мамы действительно были частыми. Она справлялась о его учебе, здоровье, аппетите. И не слова о папе. А ведь он теперь каждый день приходил домой пьяным, круша по пути все, до чего коснется. Юнги говорит маме, что ему страшно. Он боится, что однажды и ему попадет, ведь он слышит все проклятья, что выходят из рта папы. Он не узнает его. Мама просит подождать, потерпеть. Юнги терпит. Терпит, когда папа в очередной раз разносит гостиную, терпит когда в него прилетает ваза, потому что на крик отца " — Ну, и где твоя мамаша?! Почему оставила тебя!», Юнги посмел ответить " — Она скоро заберет меня». Он не знает точных причин развода, но ему, если честно, все равно. Он ведь уедет от сюда как только окончит школу. Юнги страшно, потому что вчера Ким Намджун провел его до дома, они разговаривали на разные темы, но Юнги не смог до конца расслабиться рядом с ним. Что-то подсказывало, что не стоит верить его словам. Но Намджун был учтив, шутил всю дорогу, даже не задевал словами. Легкая нервозность была видна в его руках. Что с ним? Юнги не задумывался. Ему страшно, что теперь Намджун знает, где он живет, и его могут подкараулить. И зачем только он повелся на эти разговоры, даже не заметив, как привел его к своему дому. В школе начинает расти буллинг в его сторону. Ему задают двусмысленные вопросы, заставляя Юнги напрячься. Никто не решается спросить в лоб, но зато столько простора для фантазии. Многие перестали здороваться, потому что сплетни огромной волной поглотили школу. Кем только его не называли. Звонки от мамы стали реже, говорит, что у нее много работы. Она уже не спрашивает о его оценках, поел ли он, как его здоровье. Она спрашивает, пришли ли деньги на карточку. А Юнги не деньги нужны, ему мама нужна. Чтобы посидела с ним, пошепталась как раньше. Чтобы сказала, что заберет его скоро. А эти слова его мама не говорит уже давно. Юнги пытается понять себя. Понять, что он чувствует. Хотя, кого он обманывает. Он знает, прекрасно понимает, что чувствует, когда смотрит порно. Когда смотрит одноклассников, которые переодеваются в раздевалке. Он знает этому название, но он боится признаться. Ему страшно. Ему нужна мама. Да, она поможет. Она поддержит. После рокового звонка, в котором Юнги, сбиваясь и плача, признался маме, что его тянет к мальчикам и он не знает, что делать дальше, мама перестала звонить. Теперь единственное напоминание о ней, это пополнение один раз в месяц карточки. Папа не знал о ней, и хорошо, иначе бы и с нее пропивал бы все. Папу трезвым Юнги не видел уже давно. Он не ходит на родительские собрания, не покупает ему одежду, не готовит поесть. Он только приходит пьяным. Юнги тогда совершил первую ошибку, купив продуктов с карточки, хотя раньше тратился только на школьные обеды. Папа давно не покупал продукты, и мальчик хотел есть. Папа, спросив от куда сие пиршество и услышав ответ, пришел в ярость. Он подошел к ничему не понимающему Юнги и наотмашь ударил по щеке. — Я значит тут пашу для него, чтобы у него крыша над головой была, а он крысит деньги! Тварь, выродок, крыса, а не сын! — отец бил и бил его, не замечая, что мальчишка уже рыдает навзрыд. Юнги небольшого роста, щуплый, бледный. Его руки-спички не могут дать отпор отцу. Он лежит на полу, получая по голове, щеке, животу. Отец переворошил всю комнату, прежде чем найти карточку в полке с нижним бельем. Вторая ошибка Юнги была в том, что он хранил пару журналов с мужчинами. Хранил у себя. Хранил в полке с нижним бельем. — Ах, ты пидарас конченный! — отец взревел в комнате. Юнги охватил ледяной страх, что покрыл спину инеем. Последние остатки сил были потрачены на то, чтобы встать, схватить телефон, обуться и убежать. Пьяный отец шел медленнее, но не он пугал до икоты, а пистолет в его руке. — Убью, пидарас! — отец размахивал пистолетом в одной, журналом с голым мужчиной в другой руке. Размазывая слезы, Юнги бежал. бежал вперед, не оглядываясь. Подальше, быстрее, хватит, сил нет. Он падает на колени в какой-то подворотне. Легкие горят огнем, бока болят от расцветающих синяков. Голова болит, и кажется, у него кровь на брови. Есть хочется, он ведь не успел приготовить. Благо на улице не так прохладно, скоро ведь лето. Он еще долго вздрагивал от каждого шороха, страшась, что отец нашел его. Сколько он просидел около мусорки, Юнги не знает. Дрожащие ладони нажали на контакт «Мама», но ему не ответили. Бросили смс, мол заняты, на работе. — Мне страшно, мама, — шептал в пустоту маленький мальчик. Затемно, он тихо, как мышь, крался к дому, в страхе оглядываясь по сторонам. Благо дом не был заперт, из спальни доносился храп. Прошмыгнув в комнату, Юнги осторожно снял окровавленную одежду, упал на постель, порыдал. На сердце раны открывались от тоски по маме, от обиды на отца, от страха перед ним. Мама защитила бы его. Она бы поняла его…? Она ведь его любит…? Засветло Юнги убегает в школу, прихватив лишь яблоко, не хотелось рисковать и разбудить отца приготовлением каши. Ссадины успешно скрыты под толстовкой, бровь заклеена пластырем. В школе Намджун к нему не подходит, но и не кидается злобными прозвищами, и на том спасибо. А после последнего урока снова порывается проводить его. Зачем? Юнги не спрашивает, боится. Намджун также расспрашивает Юнги о себе, увлечения, интересы, как здоровье. Даже мама столько не спрашивает. Юнги отвечает неуверенно, боязливо. Но Намджун просит быть открытым. Юнги щурится, не понимая, почему тот стал к нему…более…добрым…?

***

— П-прости, пожалуйста. Я трус, я понимаю, но прости… Я трус… Прости — Нет, я убью тебя! — Не-е-е-ет! — Чимин рывком садится на кровать, сжимая рубашку у груди. На глазах слезы, в горле песок, руки дрожат, сердце бешено колотиться. Испарина на висках стекает на щеки. Который день. Чимин не может уснуть, до последнего оттягивая этот момент. Но через полтора суток организм не выдерживает и Чимин проваливается в небытие. Потом сон повторяет события зимних каникул и Чимин с криком просыпается, первые минуты не понимая где находится. В этом сне Юнги не щадит его. Он стреляет. Безжалостно и смотря в упор. Телефон, что жжет подушку, лежит всегда рядом. Он чист, в нем нет контактов, фото, приложений. Там нет мессенджеров или браузеров. Абсолютно чистый. И только несколько видео раскрашивают гаджет. Чимин смотрит их. В день может одно посмотреть видео, а может несколько гонять по повтору, с каким-то садистким удовлетворением причиняя себе боль. С психологом пришлось назначить в два раза больше созвонов. Психотерапевт назначил кучу таблеток, которые Чимин или пьет горстью, или не пьет вовсе. Он осунулся, стал бледным, щеки ушли. Пришли панические атаки, мрачные мысли и груз вины. Огромный груз вины. Чимин откинулся на кровать, снова погружаясь в событие последнего учебного дня перед Новым годом:

Тот самый день

— Ким Намджун, огнестрел, время смерти около 12:14. Ким Тэхен, огнестрел, время смерти около 12:20. Ким Сокджин, огнестрел, время смерти около 12:29. Чон Чонгук, огнестрел, время смерти около 12:32, Мин Юнги, огнестрел, время смерти около 12:45, — голос фельдшера, что прибыл на место происшествия, временами подрагивал, пока вся школа была на улице. Заплаканные школьники толпились у ворот, ожидая, что им скажут. За многими пришли испуганные родители. — Я не понимаю, сколько можно допрашивать моего сына, ему помощь нужна! — мама Чимина срывается на полукрик, держа сына за плечи. — Мы все понимаем, — полицейский, что записывал показания Чимина устало вздохнул. — Ладно, в принципе, если вам нечего больше сказать, можете идти. Чимин прижался к боку матери и вышел из кабинета. Он старался не смотреть на одноклассников, что шептались, старался увести взгляд от кабинета где случилось не поправимое, но всхлип все же вырывался из дрожащих губ. Никто из опрошенных не вспомнил, что Юнги дал свой телефон Чимину, а последний не стал говорить полиции об этом. Он сам посмотрит его, узнает ответы и может потом, якобы, может быть, вспомнит. Вернувшись домой, Чимин не нашел сил ни на разговоры с мамой, ни на принятие душа. Руки все еще дрожали, в голове стоял гул. Свернувшись калачиком на кровати, Чимин хотел одного — отмотать время и не делать ничего в той несчастной столовой.

flashback

      Каникулы, что должны были пройти весело и легко, заполняя энергией школьников на следующий семестр обернулся для многих ночным кошмаром. Тошнота к горлу подходила паузами и урывками, но Чимин соскреб себя с кровати, привел в более менее божеский вид и отправился в школу. Гробы стояли в ряд, позволяя подойти к каждому и попрощаться. Безутешные родители рыдали на плечах своих половинок, одноклассники стояли вдоль стены, не решаясь подойти. Гроб Юнги стоял последним. Рядом с ним стояла лишь одна фигура. Женщина выглядела уставшей. В очках, платке и длинном платье, она смотрела на закрытый гроб. Казалось, она не слышит ни-че-го. Чимин, сказав матери, чтобы она присела, направился к хрупкой фигуре. — Примите мои соболезнования, — Чимин говорил не громко, стараясь не напугать женщину. Она не повернула к нему голову, не ответила, вынуждая думать, что ее мысли далеко от сюда. Чимин смотрел на гроб и слезы новой волной хлынули из глаз. Он виноват в произошедшем. Он довел. Чимин уверен — из-за него Юнги решился на такое. Та ситуация в столовой стала последней капли в его чаше терпения. Ладони до скрипа сжались в кулаки. Если бы он мог. Если бы мог исправить. Если бы… — Я бросила его, — Чимин вскинул голову. Женщина заговорила. — Я бросила его, уехала обратно, выбрала любовь, а не сына, — лицо опущено, руки держат себя за плечи, мама Юнги говорила перед собой, но Чимин все слышал. — Я думала его отец справится, когда на его плечи упадет такая ответственность. Станет меньше пить, начнет снова работать на престижной работе. — Мин Джису впервые подняла голову, смотря на Пака. — Ты первый, кто подошел. С ним никто не дружил, да? У моего сына не было друзей? Чимин сглотнул. Как сказать матери убитого сына, что тот был изгоем, буквально никем в школе. — Я знаю, он убил столько людей, но, — женщина всхлипнула, — каждый заслуживает прощения, да? Каждый заслуживает прощения. Только не Чимин. Только не он. Ему в аду гореть до конца жизни своей. Ему в кошмарах просыпать много дней. Ему глаз не сомкнуть, потому что сразу Юнги с закатанными глазами предстает. Наказание его до смерти — жизнь.       Сумерки наступили незаметно. Чимин и не заметил, как кладбище опустело, оставляя Пака наедине с пятью свежими могилами. Но лишь у одной он стоит на коленях, склонив голову. К другим он не подошел ни в школе, ни на кладбище. — Ты сказал, что понимаешь меня, что не винишь, — мама Чимина стояла за воротами, не мешая сыну попрощаться с одноклассником. — Юнги, мне ни в жизнь загладить свою вину перед тобой, да я и не буду пытаться. Я знаю, что виноват. Я конкретно виноват, — слезы не перестают бежать по щекам. — Боже, прости меня, пожалуйста. Юнги, мы ведь могли подружиться. Могли ходить на уроки вместе, зависать дома и делиться секретами, но я оказался слабым. Прости, — голос дрожал, — не могу больше говорить, в горле иголки, я приду потом, я обязательно приду, — Чимин шептал еще что-то в бреду, но его откровения унес могильный ветер.       Чимин нажимает на первое видео с конца. На экране ничего, темнота, но зато отчетливо слышны всхлипы. — Мне страшно, мама, — это голос Юнги, по предположению, он лежит на боку, держа в руках телефон. Голос дрожит. — Папа снова пришел пьяный и сломал стульчик, он говорит, что загубил свою жизнь. Мне страшно, мама, забери меня, пожалуйста. Я лучший ученик в классе, я не буду обузой, — голос звучит приглушенно, видимо Юнги уткнулся в подушку или одеяло, — забери меня, забери, забери. Я скучаю, мама. Ты ведь придешь за мной? Запись останавливается вместе с сердцем Чимина. Он кожей чувствует тот страх, что испытывал мальчик в телефоне. Дрожащая рука нажимает следующее видео. — Привет, Чимин, — низкий голос с хрипотцой, лицо не выражает эмоций, такой привычный Юнги на экране, такой…живой. Чимин тыльной стороной руки слезы стирает, в экран упираясь. — Странно, да? Записываю видео тебе в надежде, что когда-нибудь дам тебе посмотреть. Бред. Конечно не дам. Мы ведь не общаемся. Ты не будешь общаться со мной, — Юнги за экраном сидит на кровати, облокотившись на стену. Его волосы слегка растрепаны, челка шрам скрывает. — Знаешь, ты первый, кто заговорил со мной за многое время, точнее, заговорил без обзывательств, — Юнги макушку чешет, видно, не знает как вести себя. — Мне не привычно, я уже отвык. Лучше тебе не говорить со мной, — повторяет слова, что сказал в первое знакомство. — Ты новенький, не знаешь пока, что со мной лучше не контактировать. Но мне было, — он запинается, — в общем, надеюсь, ты не разочаруешься, Чимин. Запись заканчивается, оставляя в душе Чимина новые осколки. Он просто ему представился, а Юнги видео для него записал, даже без надежды, что когда-нибудь он ее увидит. Чимин укладывается на подушку, держа в руках телефон. Смотреть дальше или снова уйти в себя? Палец нажимает «плэй». — Паршивец! Пидорас! — телефон по всей видимости лежит на полу, видно лишь ноги. Голос грубый, наполненный злобой. — Я тебя еще не убил лишь потому, что не хочу из-за какого-то пидораса работы лишиться и свободы. Но это не помешает мозги вправить, — звук пощечины разрезает комнату. Чимин вздрагивает. — Нравится жопу рвать под хуями?! — еще пощечина. — Как от такого как я, могло родиться такое уродство! — звук разбитого стекла, громкие рыдания. Чимин зажимает рот рукой, ибо начнет выть. По звукам картина предстает перед глазами: вот отец Юнги бросает бутылку, она вдребезги о стену разбивается. Вот Юнги кричит о том, что на стеклах больно. Вот душераздирающий крик пронзает комнату и бешенный мат сыпется из рта мужчины. Телефон поднимают и перед экраном сидит Юнги, зажимая глаз рукой. Он качается из стороны в сторону, прося отца вызвать скорую. Но хлопок двери оповещает, что просьба Юнги не будет выполнена. Запись останавливается. — Боже, боже, боже, — в бреду шепчет Чимин, впиваясь в экран взглядом. Сердце бешенно грудную клетку рвет, кроша кости. Пак не выдерживает, утыкается в подушку и кричит, кричит, кричит. Кричит сильно, будто это ему глаз повредили. Будто это ему стеклом вспороли кожу со лба до щеки. На лице фантомная боль проступает, вызывая тошноту. Чимин бежит в уборную, пугая бледную маму. Его рвет желчью, ибо последние два дня в парня не влезло и крошки. Рыдания смешиваются со звуками рвоты, кулаки отчаянно бьют ободок. Истошный крик вырывается из рта. Чимин кричит аки раненный зверь. Кричит от несправедливости, от трусости, от неизбежности, от непоправимой ошибки. Он в бреду принимает стакан воды от мамы и таблетки. Хорошо, тихо, спокойно. Тело расслабляется и Чимин падает в темноту.

end flashback

      Чимин стоит перед школой и уже двадцать минут не может заставить себя войти в нее. Кажется, вот он зайдет и встретит Намджуна, что толкнет того плечом, в шутку, конечно. Увидит Ви, что будет стоять вальяжно у подоконника, надувая жвачку и смеясь над очередной шутки Чонгука. Он поздоровается с Джином, у которого на руке будут неизменные часы. Ноги несмело делают шаг, второй, третий. Вот гардероб, где он оставляет свою куртку. Вот вот этаж, на котором у него в кабинете начнется география. Вот кабинет, который все еще опечатан. Кабинет. Опечатан. Чимин тормозит, медленно поворачивает голову, упираясь в закрытый кабинет. Вот она — реальность. Он не встретит никого из шайки Джуна, он не будет бояться, что его начнут задирать. Он не встретит… Юнги. Он не увидит его шрам, не подаст ему салфетки, не будет неосознанно искать того в толпе. Вот и все. Кулаки сами по себе начинают сжиматься, тело потряхивать. Невозможно. Все проходят, будто и не было того ужасного события. Будто и не было пятерых убитых. Вокруг толпы школьников, которые стараются не смотреть на застывшего парня. — Не могу, нет, — шепчет Чимин, отступая на шаг, второй, третий. Бежит из школы он быстро, не разбирая дороги, расталкивая всех, то будет на пути. Не может. Не хочет. Не будет. Невозможно.

flashback

      Чимин закрывается в комнате, ложится в постель и укрывается одеялом с головой. Сегодня он впихнул в себя полтарелки супа и воду, и то только из-за того, что желудок начало сводить и тошнота не отступала. Телефон Мин Юнги зарядился и можно смотреть дальше. Рандомное видео включается, показывая потолок. Всхлипы Юнги Чимин слышит сразу и сердце от этого щемит болью. Видимо, Юнги включил видео и лег. — Я так хочу к тебе, мама. Пожалуйста, забери меня. Мне страшно, — голос Юнги дрожит, срываясь на рыдания. Чимин губу до крови закусывает, — почему папа злой и пьяный? Что я ему сделал, почему он орет на меня? Мне страшно. Я скучаю, мамочка. Чимин телефон на кровать отбрасывает, не в силах больше слышать такой жалобный голос. Сколько всего пережил Юнги? От представлений душа крошится. Чимин головой о подушку бьется. Как же хочется вернуться в прошлое, уберечь Юнги от отца, от Джуна. Стать с ним друзьями, защитить Мина. Сказать " — Я твой друг, Юнги». Но уже слишком поздно. Слишком поздно для Юнги, для Пака, для всех. — Привет, Чимин, — хриплый голос звучит в наушниках, — у тебя наверно столько вопросов, да? — Юнги сидит на полу, опершись спиной на бок кровати, подтянув колени к подбородку. На нем потертые джинсы и свободная футболка с огромными рукавами, из-за чего его руки кажутся спичками. — В твоей светлой голове, наверное, предположительно такие вопросы: «Почему именно сейчас, ведь издевались над тобой уже давно?», «Где ты достал пистолет?», «Почему ты не попросил помощи», «Почему отдал телефон именно мне?» и тэ дэ и тэ пэ, и я готов дать тебе ответ, — выдох тихий, едва уловимый. — Блин, не так я запись начал, но мне нравится с тобой здороваться, хотя бы так, в записи, — Юнги не привычно хмыкает. — Наверное, надо было начать с фразы " — Всем привет, меня зовут Мин Юнги и завтра я намереваюсь убить несколько людей, в том числе и себя?». — Чимин рвано вздыхает, силясь не заплакать. — Эта запись будет самой длиной из всех, прошу, наберись терпения, — голос Юнги тихий, даже…спокойный. Кажется, он смирился. — Если думаешь, что у меня проблемы пошли с детства, то будешь не прав, и прав, отчасти. У меня есть отец и мать, в детстве не били и издевались, — Юнги делает вдох. — А вот в подростковые годы меня помотало, — Мин откидывает голову. — Отец начал заливать за шиворот, мать смоталась к хахалю, заверив, что заберет меня после окончания школы, хах. Я все задавался вопросом, почему из такой образцовой семьи получилось нечто такое, — Юнги развел руками перед собой, — какое-такое? А ответы постепенно приходили. Оказалось, отец решил поиграть в честного полицейского и не взял взятку от какого-то крупного чиновника, и вот, его карьера стремительно идет вниз. Отец, конечно, артачился сначала, а потом его понизили, и еще понизили, и вот он был на грани стать обычным патрульным, и это с места начальника отдела по борьбе с коррупцией, смешно, да? — Юнги хрипло хмыкнул. — Отец оказался не достаточно сильным духом, так что нашел свое утешение лишь в бутылке. Я как-то мельком слышал, как отец бубнил себе под нос, что мало колотил мать. Видимо, доходило до рукоприкладства. — Чимин не видит, как у Юнги глаза на мокром месте, ибо сам уже плачет не сдерживаясь, но продолжает слушать. Он должен выслушать. — Мать, видимо, не стала терпеть такое и сама нашла себе крепкое мужское плечо в виде командировочного коллеги. А ему не нужен был балласт в виде меня, это я только потом понял, а изначально верил и ждал, что мать приедет на мой выпускной и прямо от туда заберет меня в Тэгу. Наивный. Так, — камера начала подниматься, Юнги встал на ноги, — ляжем в постель, — камера наклоняется вбок и Чимин едва видит лицо Мина на подушке. Теперь они будто смотрят друг на друга, лежа на соседних подушках. Чимин не сдерживает рваный всхлип. — Чимин-а, — Юнги произносит его имя так неожиданно, что Паку кажется, будто он не из телефона, а в реальности. — Ты первый, кто за долгое время подошел ко мне, чтобы просто представиться, поздороваться, это было так неожиданно, что я тебе ответил грубостью, ты уж прости, — Юнги поднимает уголок губ. Чимин машет головой, будто тот может увидеть. Ни Юнги должен извиняться. Нет. Только не он. — Ой, снова я отошел от темы. Так вот, — Юнги поправил уголок подушки, — родители: отец алкаш, мать кукушка, я брошенный подросток с кризисом ориентации, комбо, да? Казалось бы, все поправимо, осталось всего ничего отучиться, уехать к матери и начать учебу в каком-нибудь университете, мозги благо есть. Но судьба зло пошутила надо мной, дав мне влечение к моему же полу, хах, — Юнги грустно тянет уголком губ. — В классе один придурок увидел у меня фотки айдола, полуголые, и пошло-поехало. Сначала я, конечно, не обращал внимания, потом шутил в ответ, потом говорил, что это просто фотки и все такое, но люди они такие, им лишь дай почву для разговоров. Тычки, смешки, обзывательства, чего только не было, они все вспомнили, и женщину-кошку — фигурку в моей небольшой коллекции, и браслетики, что я носил на запястье, но я все сносил, все терпел, — парень глубоко вдохнул для новой порции исповеди. — А отец тем временем все больше распоясывался. Он мог неделю не появляться дома, мог прийти и разгромить гостиную и спокойно улечься спать в зале. Перестал покупать продукты, вещи, благо мама все еще перечисляла деньги на карту, да и ту, в скором времени отец забрал, увидев, что я на нее купил покушать. Забрал, избил, впервые тогда, и я убежал, а через некоторое время понял — идти мне некуда. Даже мать трубку не взяла, а друзей у меня нет. — Юнги сжал губы, — но я очень хотел бы, чтобы ты был моим другом, правда. Ты пришел такой весь тихий, спокойный, меня не трогал, я даже начинал немного думать, что когда-нибудь мы можем хотя бы перекидываться фразочками. К тому моменту, когда ты пришел в наш класс, я уже потерял себя. Я не осознавал этого, но это так и было. Я потерял надежду, потерял веру, потерял себя. Зачем я ходил в школу, в которой меня булят? Я жил лишь призрачной целью, выпуститься и начать новую жизнь в университете. Даже если уже буду совсем один. Без отца и матери. Я думал, вот там то я начну новую жизнь. Ага, начал. Чимин резко ставит паузу и зажимает рукой рот. Невыносимо. Больно. Тоскливо. Глухие рыдания глушат подушка и ладонь. Чимин сворачивается клубком, не в силах больше сдерживаться. Голова гудит, глаза опухли от слез, что все еще текут, в животе снова спазмы скручиваются, вызывая тошноту. Почему он все это говорит ему? Почему не говорил это при жизни? Мин Юнги. Мин Юнги. Мин Юнги. Имя набатом бьет в голове, не давая успокоиться. Чимин плохой. Чимин довел его. Чимин виноват в произошедшем. Чимину нет прощения. Чимину нужно страдать, а потому, он снова включает видео. — Но потом ты начал общаться с Намджуном и его дружками, и я понял, что мне нет места в твоей жизни. Если ты связался с Намджуном, то ты либо счастливчик, либо попал. Тебе получилось забрать первое, а я второе. Помнишь нам маленький диалог у мусорки? Я помню, я детально помню, ведь ни до ни после, мы так уже не общались, а мне понравилось. — Юнги положил голову на щеку, не замечая, как из глаза потекла слеза. — Ты выглядел напуганным, осунувшимся, но даже в таком состоянии ты назвал меня по имени и поздоровался. Ох, я этот момент так долго еще в голове потом крутил и даже отцу мысленно «спасибо» говорил, что потерялся в тот день. Ведь если бы я не искал его, то не наткнулся на тебя, мы бы не поговорили, и ты бы не спросил меня, за что Намджун так со мной поступает. Я тебе тогда размыто ответил, но сейчас. Думаю, сейчас я готов, — Юнги опускает глаза, будто закрывая их, но через пару секунд продолжает. — Занятная история. Намджун, когда вся эта тема с айдолами началась, стал меня до дома провожать, ненавязчиво узнавая что-то обо мне. Я сначала шугался, думал, выследит и с дружками своими выбьет дурь из меня. Но нет, после учебы начались летние каникулы и мы практически каждый день гуляли. Просто гуляли, болтали, общались на разные темы. Я отца каждый день избегал, а если он приходил домой то старался на глаза попадаться. Если честно, я думаю, что он иногда вообще забывал, что у него сын есть. Ну, ладно, вру, пару раз я попадался ему на глаза, не успев уйти, и он вспоминал, что вообще то у него сын, и что вообще то он у него пидарас, как он выражался. В последний раз, когда он меня избивал, я успел камеру включить, ты когда-нибудь наткнешься на это видео, — Чимин со всей силы кусает ребро ладони, чтобы жалкие всхлипы не начали заполонять комнату. — Все спрашивали от куда у меня этот шрам, ладно, не все, только учитель и пару ребят со двора, но я никому не сказал, что это отец постарался. Он в общем-то и не целился, так вышло прошло. Он замахнулся и осколок красиво прошелся по лицу. Денег, чтобы обратиться в больницу, у меня не было, а батя снова ушел. Поэтому перекись и старые бинты в помощь, и вот я — Франкенштейн. Новые шутки, клички, тычки, издевательства, все это стало бить меня в разы мощнее. Я чувствовал, что начинаю медленно терять разлагаться внутри. Ладно, снова не в тему, — Юнги поправил плечом съехавшую футболку. — Намджун. Да, на нем я остановился. Гуляли мы гуляли в общем, и в один из таких вечером он берет и целует меня. Понимаешь? Я только-только перестал бояться его, а он мне в гланды полез. Я тогда опешил, сказал, что не такой. Но он начал бурчать, мол я видел фотки, да и слухи, и тому подобное. Тогда я вежливо объяснил, что вижу его своим другом, но никак не парнем. Ну, не привлекал он меня, что поделать. Я думал, мы решили наше недоразумение. Думал, что дальше будет как прежде. Но как говорится, судьба снова решила надо мной посмеяться. Намджун тогда ядом брызгал из-за отказа, сказал, что пожалею еще об этом. А потом пригрозил, что если я кому-то скажу о поцелуе, то не жить мне. А я и не собирался рассказывать, зачем? Что я от этого получу? Но, придя после каникул, я понял, что Намджун о-очень на меня обиделся. Он пустил слух, что я сплю с учителями за оценки, что я гей всем рассказал, и вывернул все историю так, мол я за ним все лето бегал хвостиком, что я присосался к нему, за что и получил. В общем, как ты понимаешь, Чимин, меня никто бы не стал слушать. И вот, я изгой номер один. Пару раз меня избивали за школой, но никто не вступался за пидораса. Я тогда еще неделю не мог согнуться, ребра болели. От туда то и пошло это «Хлюпа», так как я говорить тоже толком не мог, булькал ходил. Хлюпал. Ну, а когда я попытался дать сдачи, конечно же, все рассказали учителю, снова выставив меня виноватым. Отца в школу вызвали и представляешь, он впервые пришел. Дома мне досталось по первое число, ребра стали болеть сильнее. Он тогда бросил фразу, что в моей голове засела: " — Пристрелить бы тебя, да пулю жалко на пидараса». Вот тогда то и сломалось во мне что-то. Целыми днями в моей голове крутилась эта фраза. Пристрелить, пристрелить, пристрелить. Чимин воет в подушку. Ребра болят. Глаза не видят, так опухли. Он ставит паузу. Невыносимо.

end flashback

      В школе Пак ни с кем не общается, замкнувшись в себе. На автомате отвечает у доски, на автомате сдает домашнее задание, на автомате проходит мимо того кабинета. Он все еще опечатан и непонятно, когда еще в нем можно будет учиться. В голове лишь голос Юнги, низкий, с хрипотцой. Он не покидает его ни на миг. Чимин строит в своей голове диалоги с Мином, не замечая, что иногда отвечает вслух. Чимин не больной, не подумайте, просто каждый справляется с болью по-своему. После школы, неизменно, Чимин идет на кладбище. Он находит нужную могилу без труда, там уже тропинка вытоптана им. В руках телефон Юнги, в ушах наушники. Чимин садится на снег, не боясь заболеть и включает видео. — Знаешь, человек такое существо — приспосабливаемое. Вот и я приспособился жить с каждодневным булингом, опасно лавируя на грани. Нет, я не был зол на них, на их высказывания. Я был подавлен. В голове одна мысль «терпи, терпи, терпи». Я не надеялся на учителей, не надеялся на мать с отцом, ни на кого не надеялся. Я сам по себе, твердил внутренний голос. Внешне, я вообще старался не показывать эмоций, ведь шайка Джуна как вампиры, питаются ими. Но чем больше я молчал, тем сильнее раззадоривал Намджуна. Кажется, он уже и забыл, с чего вообще начал вымещать на мне весь свой негатив. Но даже с таким давлением, у меня и мысли о суициде не было. Мне ведь нужно еще в университет поступить, отучиться, работу найти и стать обычным парнем, кажется план прост. Да и времени оставалось всего ничего, да? — Юнги на камере выглядит уставшим. — А потом в моей жизни как-то появился ты, Чимин-а, — названный грустно улыбается. Лучше бы не появлялся. — Ты подошел ко мне, потом в том переулке поговорил со мной, и знаешь, такой маленький диалог, а столько сил мне придал. Я видел твои глаза, в них было искреннее сожаление, но в них было еще кое-что. Страх, Чимин. Я видел его в твоих глазах, и я понимал тебя. Ведь я тоже их боялся, боялся Джуна, Ви и прочих. Боялся, жаловался на них, дрался, но когда понял, что все это пустое. Я принял и просто ждал. Ждал когда им надоест, ждал когда окончу школу, ждал, ждал, ждал. Но дождался совсем иное. Тебя. — Юнги улыбается, совсем краешком губ, заставляя Чимина крошиться изнутри. — Нет, конечно, мы не были приятелями и все такое, но ты подал мне салфетки, помнишь? И потом еще много раз давал их. Я видел твой взгляд, полный сожаления. Я знал, видел, что ты хочешь мне помочь, но не решаешься. Я понимаю тебя, Чимин. Я не осуждаю тебя, и тем более, не виню, не думай. И ты не виноват в том, что я сделаю. — Юнги встряхивает челкой. — Ты, Чимин, не салфетки тогда мне подал, а надежду. Надежду, что потом меня будут окружать хорошие люди, добрые, мудрые. Надежду, совсем крохотную, но надежду, что моя жизнь не кончится на школьной ноте.       Чимин прикрывает глаза, прислоняясь к памятнику. За ним не ухаживают и Пак после похорон вообще не видел, чтобы кто-то кроме него приходил сюда. Видимо мама Мина уехала обратно, а отцу нет дела до сына даже сейчас. — Я часто дома лежал на кровати и представлял, какой бы была моя жизнь, если бы в ней был приятель Пак Чимин, — Юнги дергает уголком губ улыбается. — Строил в своей голове диалоги, моменты представлял, будто ты в них участвуешь. И так прекрасно на душе было, но ведь это моя жизнь. — Юнги в камеру смотрит, — жизнь Мин Юнги, а в ней не бывает светлых моментов. В жизни Мин Юнги боль, страдание, еще раз боль, отчаяние и принятие. Пак Чимин, то что я сделал, я сделал для тебя, — Чимин широко глаза распахивает, не верит в услышанное. — Ладно, чуток для себя, но в все же, твое лицо в столовой подтолкнуло меня к этому. Чимин отбрасывает телефон, зажимая рукой рот. Для тебя. Для тебя. Для тебя. Почему Юнги? Зачем? Зачем ты сделал для незнакомца? Чимин волосы на голове рвет от того, что был прав в своих мучениях. Он виноват в произошедшем. Он виноват в смерти Юнги. Он виноват в смерти пяти людей. Виноват. Виноват. Виноват. Чимин глаза закрывает, под веками образ Юнги восстанавливает. Его стеклянный взгляд, тонкие руки, футболку, съезжающею с плеча, рюкзак с оторванной лямкой. Его шрам, что лицо украшает. В голове набатом бьет — Мин Юнги убил для Пак Чимина. Он должен досмотреть запись, должен услышать все доводы, должен добить себя морально. Дрожащий палец на «плэй» нажимает. — Я чувствовал, что что-то не то, в тот момент, когда ты шел ко мне через всю столовую. Чувствовал, что произойдет что-то. И в принципе, в глубинах своего сознания, я, наверное, понимал, что рано или поздно произойдет что-то такое. Джун бы не оставил тебя в стороне, итак слишком долго давал тебе свободы. Тот момент у меня сохранен на подкорке, — Юнги говорит серьезно, — мог бы сказать «на всю жизнь», но скажу «до того самого момента». Твои глаза, в которых паника через край хлестала, твои губы, что ты искусал все, пока дошел до меня. Я все заметил, Чимин-а, — у Пака сердце в колья рвется от юнгиевого «Чимин-а». — Я видел твои терзания, твои споры внутри, но самое главное, я видел твой страх. Страх перед Джуном, страх перед последствиями, если бы ты не сделал, как он сказал. А это он тебя отправил ко мне — я не сомневаюсь. И твое тихое «мне жаль», я слышал. И я понимаю тебя, Чимин. Я как никто понимаю тебя. И не виню. — Юнги камеру поправляет, челкой шрам прикрывает. А Чимин уже не плачет, в глазах до боли сухо. Все выплакал. — Я даже тебе благодарен, за то, что подошел, за то, что поговорил, за то, что не хотел делать. Ты был моим маленьким проблеском света моей темной полосы жизни. Чимин о памятник упирается спиной, глаза прикрывает и голову к небу возводит. Больно. Тоскливо. Паршиво. Ничтожно. Ничтожество. Пак Чимин — ты ничтожество. Из-за тебя пострадал человек, из-за тебя мертвы пять. Из-за тебя. Вина змеей у шеи сворачивается, не давая глотнуть воздуха. Хрипы выходят из горла, но Чимин не сопротивляется. Заслужил. Из губ пар клубами выходит, нос красный уже, но Чимин упорно на земле сидит. Осталось чуть-чуть. — Пистолет я взял у пьяного бати, что снова дрых. Пули взял в полке, в которой он обычно их хранил, — голос Мина спокоен, он сидит на кровати, записывая последние минуты. — Впервые за долгое время, я шел в школу уверенным шагом. Я знал, что если выживу, меня посадят на пожизненное, а туда мне не хотелось. И я знал, что никто из шайки не должен выжить. Пять патронов, пять тел. У меня нет права на ошибку. Я знал, что Джун не отстанет от тебя или меня. Он продолжит издеваться все те полгода, что остались. Но если я выпустился бы и ушел, постаравшись забыть все это как страшный сон, то Джун собирался поступать в тот университет, что и ты. Я это подслушал однажды, когда в коридоре слонялся. Они не заметили меня, и Джун говорил, что с твоими мозгами ему не будет в тягость учеба. Не знаю, почему именно к тебе прицепился, тем более и сам был не глуп, но отставать от тебя он был не намерен, это точно. Я знаю, что если бы ты сейчас отказался от его предложения, не стал бы издеваться надо мной, то он бы жизни тебе не дал дальше. Он бы сломал тебя, как и меня. Но если меня уже поздно спасать, то у тебя еще есть шанс, Чимин. Ты еще можешь дальше жить нормально. Мое преступление — мой подарок на Новый год тебе. Считай так. — Юнги ухмыляется в камеру. — Я не жалею о том, что задумал. Я не виню тебя, Чимин. И я знаю, что на мою могилу будешь приходить только ты, поэтому, заранее спасибо тебе, Чимин-а. — Юнги замялся. — Ну, пока? Запись прерывается. Тишина нарушается карканьем вороны и скрипом деревьев. Чимин телефон в карман прячем, на колени встает перед могилой и перчаткой убирает снег, что успел присыпать даты, написанные через черточки. — Ты слабый. Ты ничтожество. Ты не достоин. Ты виноват во всем, — Чимин слезы не замечает, продолжая вполголоса говорить. — Ты слабак, Пак Чимин, — губы сжимаются в ненависти, но не к Юнги, нет. Чимин себя ненавидит. — Наказание за его смерть — твоя жизнь, Чимин. — Пак голову в бессилии опускает, роняя соленые слезы на землю. Не может себя не винить. Не может не ненавидеть. Чимину страдать положено. Чимину только тоска теперь прописана. — Мин Юнги, ты самый сильный человек из всех, что я встречал. Мне искренне жаль, что мы встретились в таких обстоятельствах. Господи, нет мне прощения, Юнги. Какой же я придурок. Слабый трус, что боялся Джуна. Придурок, придурок, придурок! — на крик переходит, не боясь показаться больным. Чимин по голове себя лупит, стараясь физической болью моральную вытеснить. Ноги окаменели на мерзлой земле, горло хрипит от истошных криков, а дышать нечем. Легкие гореть начинают, а щеки слезы обжигают. Чимину страшно. Страшно за того маленького Юнги, что прятался от отца. Страшно за подростка Юнги, которому приходилось себя познавать в одиночку. Страшно за Юнги, который звонка от матери ждал. Сердце болит от представлений в голове. Чимин не заслужил такого. За него не убивают — над ним издеваются. Мин Юнги освободил его, забрав их жизни за собой. Мин Юнги сильный, Пак Чимин слабый. Он заслуживает всех тех терзаний, что поселились в его душе. А есть ли вообще душа у Чимина? Может ли быть душа у того, кто последнюю нить надежды оборвал? Чимин в истерике снова заходится, не замечая сгорбленную фигуру у ворот. Мужчина презрительно смотрит на картину, что развернулась перед его глазами. Ближе не подходит, наблюдает. И на секунду, всего на секунду, старшему Мину становится больно от увиденного. Но ноги делают шаг, следующий, и вот он уходит за ворота. Он тут лишний. Ему тут не место. Пак Чимин заканчивает школу, на церемонию вручения аттестатов он не является. Он просто не мог находиться там, не мог смотреть на всех тех, кто живет. На себя в том числе. Он регулярно посещает психолога, принимает успокоительные и старается жить дальше. В школе с ним никто не общался после новогодних каникул, а ему это и не нужно было. Чимину хватало видеть Юнги на видео, слушать его голос в наушниках. Телефон Юнги теперь с ним неизменно. Чимин мазохист, но не может прекратить это. Психолог говорила, что ему нужно прекратить слушать и смотреть записи, но Чимин не может признаться даже себе, что засыпать он может только под голос Юнги. И не важно, что он говорит, плачет ли он, или в пустоту твердит свое «забери, забери, забери». И в моменты, когда становилось невыносимо, Чимин долго смотрел на бритву, что лежала на полочке в ванной. Он взглядом будто пытался расщепить на атомы несчастное лезвие, но голос Юнги, что пробирался во все закрома разума шептал " — Ты живешь не за себя, Чимин-а. Я для тебя это сделал», и Чимин уходит из комнаты. Не трогает лезвие. Он не имеет право. Нет. Ему жить за двоих нужно. Пак Чимин поступает в университет на специальность «инспектор по делам несовершеннолетних» и старается жить дальше. В свободное от учебы время он ездит волонтером в детдома и дома малютки. В университете его любят, преподаватели хвалят, а мама Чимина, наконец-то, улыбается. Пак Чимин не переехал из Сеула. Пак Чимин нужен тут. Он отучится и обязательно будет хорошо выполнять свою работу. Он постарается, чтобы никто из детей не страдал от рук своих же родителей. В будущем он построит карьеру, встретит свою половинку и не будет вспоминать ни Хосока, ни Джуна с его шайкой. Чимин перестанет пить несчастные таблетки, от которых потом полдня отходишь. Он перестанет сверлить лезвие. Нет у него такого права. Его жизнь идет дальше, не взирая на то, что молодой человек был бы не против оказаться в прошлом. Чимин поменяет стиль одежды, прическу, характер. Чимин научится защищаться, отстаивать свою точку зрения и идти до конца. Пак Чимин за это время многое поменяет. Все, кроме одного. Вот и сейчас, он неизменно направляется по выученной тропинке, по которой ходил на прошлой неделе. Все уже такое знакомое, родное даже. Уже не страшно, уже и слезы редко идут. На душе только тоска все та же. Солнышко приветливо ласкает кожу, с ветром в дуэте слегка ероша пушистые волосы. В руках у парня направление на практику и он хочет поделиться этим с ним. Чимин знает, сколько бы лет не прошло, он будет сюда возвращаться. Он приходил сюда каждый день, потом через два дня, теперь же раз в неделю. Парень с сожалением признает, что если бы не он, могила давно бы вся бурьяном поросла. Никто не приходит сюда, кроме него. Никто не ухаживает за камнем, что стоит на утрамбованной земле. — Привет, Юнги-я, — Чимин ком в горле сглатывает, опускаясь на колени. — А я вот второй курс закончил, через две недели на практику пойду, — парень направлением машем перед собой, — буду воочию наблюдать, как детей оберегают от насилия. Знаешь, я очень надеюсь, что ты видишь меня, что наблюдаешь за мной в те моменты, когда кажется, будто я один. И я очень надеюсь, что ты хотя бы уголок губ дергаешь, наблюдая за моими успехами. — Чимин мелкую травку рвет попутно, усаживаясь уже на попу. — Я знаю, что делаю мало для того, кому второй шанс предоставили. Я всю жизнь буду должен тебе, хоть ты и не просил об этом. Спасибо тебе, Мин Юнги, — парень слабо улыбается, ну хотя бы слез нет, уже лучше. — Ты дал мне шанс, забрав его у себя. Ты прости, что реже приходить стал, сам, наверное, видишь, я каждую минуту стараюсь прожить не зря. Для тебя, для меня. — Чимин гулко сглатывает, опуская взгляд. Не может смотреть на фотографию, что с плиты смотрит. С нее смотрит подросток, что улыбается в камеру, показывая верхние десны. Когда было сделано это фото? Что его тогда развеселило? Почему нельзя было всегда рисовать на таком лице только улыбку, а не шрам? Чимин еще долго говорит о своей жизни и волонтерстве, учебе, маме, что кажется начала ходить на свидания, хотя старается пока это скрыть от него. " — Будто я против» улыбается парень. О личной жизни говорит, которую все еще не строит. Он не ищет кого-то специально, ему нет необходимости, Чимин просто ждет. Если судьба, то она сама найдет его. Парень рассказывает о преподавателях, которые пророчат ему хорошую карьеру и одногруппниках, которые не то что булят, даже не шутят злобно. Рассказывает, что чувствует себя на своем месте с данной профессией, что не жалеет, о решении поступать именно сюда. Чимин не утаивает и то, что иногда представляет свою жизнь, не поступи Юнги так, как поступил. Чимин бы извинился за то, что сделал в столовой. Они бы подружились, стали бы доверять друг другу секреты, рассказывали бы свои планы, а может даже поступили бы на один факультет, разве не здорово? В порыве своего монолога, Чимин не замечает, как вслух задает последний вопрос и тишина, служащая ответом, бьет его о реальность. Мин Юнги уже не окончит школу. Мин Юнги уже не поступит в университет. Чимин рассказывает о сессиях с психологом, которые сократились вдвое, о том, что прекратил пить таблетки. В горле першит от столь долгого разговора, но Чимину нужно рассказать все, что случилось за неделю, Юнги ведь интересно. Он ждет его тут, сидит тихонько на камне, ногами покачивая. — …и кошмары теперь реже снятся, только при сильном стрессе. Но, благо, единственный стресс у меня сейчас, это сессии и невовремя сданный реферат. Так что, все не так уж и печально, да? — Чимин улыбку вымученную показывает надгробию. — Я стараюсь жить за двоих, правда стараюсь, Юнги. Да, знаю, ты не просил, и врядли сейчас одобряешь, но я не могу иначе. Я хочу хоть как-то отблагодарить тебя, хотя, — парень встает на ноги, — тебе это уже врядли нужно, да? Чимин грязь с колен стряхивает, волосы поправляет, крепче держа в руке направление. — И в жизнь мне тебя не отблагодарить. И до конца дней своих нести в себе эту вину и скорбь. Но — это моя плата за жизнь. Спасибо, Юнги. Я приду на следующей неделе. Молодой человек привычным шагом идет на выход, мысленно хваля себя, что слезы не пустил. Забор начал выцветать, что Чимин отметил у себя в голове, а значит, в следующий раз с краской придет. Сердце спокойный ритм отбивает, а значит, успокоение пришло Чимину. Так всегда бывает, когда он выговаривается надгробию. Чимин калитку закрывает у кладбища, не замечая, как в стороне худое женское тело стоит, в дрожащих руках небольшой букет из четного количества цветов держа. Смелости только сейчас набравшись, мама Юнги мелкими шажками ищет знакомую надпись и фото, что сама выбирала. Как просить прощение за опоздание не знает. Ее не было так долго, а мальчик ее был один. Не уберегла, не спасла, не забрала. Прощения нет ей, как и права носить статус «мама». Руки дрожат наравне с коленями, взгляд пеленой застилает, губы дрожащие выдыхают. Как же он там, один в земле лежит, что уже сорняком поросла скорее всего. Но, ничего, она и голыми руками траву вырвет, и плиту вытрет платком своим, если нужно будет. В голове лишь желание холодный могильный камень обнять, да и слезам волю дать. Прерывистый выдох срывается с искусанных губ, когда взгляд находит нужную надпись. Удивление видно в глазах, когда могила и не заброшена оказывается. Приходит кто-то, ухаживает, все же. Худую руку несмело на фото без пыли прикладывает, поглаживающими движениями проводя. Не замечает, как слезы из уголков льются, на землю глухо падая. Дыхание сбивается. Не выдерживает, на колени приседает и тихим шепотом, сквозь соленую влагу произносит: — Здравствуй, сына…