•
Хэ Сюань понимает, что что-то не так, когда звонок от Ши Уду вырывает его из пятиминутного перерыва на поспать в кресле. Обычно дурной директор не утруждает себя — разве какой-то менеджер стоит его внимания? В подобных случаях вместо него звонит или пишет секретарь. Хэ Сюань, не моргая, смотрит, как вибрирует телефон; секунду, две, три. Ши Уду, конечно, начальник, но они не в тех отношениях, чтобы лизать ему пятки и нестись сломя голову по первому зову. Ответить секунд через десять — вот это идеальный вариант. Чтобы самодур знал, что никто (точнее, конкретно Хэ Сюань) расстилаться перед ним не будет. Пять секунд, шесть, семь… — Стооооооой! Телефон продолжает надрываться. Ши Цинсюань держит его за уголок двумя пальцами, будто в руках у него бомба. Хэ Сюань переводит взгляд с экрана на взволнованное, тяжело дышащее (видимо, после бега) лицо напротив, и паззл складывается быстро. — Что ты сделал? На что Цинсюань выпаливает: — Хэ-сюн, только не злись, пожалуйста! И это совсем не тот ответ, который хочется слышать. — Зависит от того, что ты сделал. — Нет, пообещай, что не будешь! Это не сулит ничего хорошего; Цинсюань неистово хлопает ресницами и круглит глаза, которые из-за цветных линз и вовсе выглядят огромными блюдцами на пол лица Усталый вздох. — Ладно, я не буду злиться. Ну так? Злиться он, конечно, не будет. Взамен у него остаются на выбор миллионы других глаголов — охуеть, например. Ши Цинсюань нервно хихикает, отводя взгляд, и становится ясно, что грядёт нечто. — Ну… В общем, я, ха-ха… — накручивает кудряшку на палец и прикусывает губу. — Я, это самое… У меня правда не было выбора! Я просто не хотел и… Ха… — Ши Цинсюань. Ближе к делу. — Ну я типа… Сказал брату, что мы с тобой встречаемся. . Что? Хэ Сюань моргает. В его голове за секунду проносятся тысячи разных мыслей и миллион матерных слов, но вслух он говорит только: — Я, конечно, всегда знал, что однажды меня уволят, но не по такой причине. На лице у Ши Цинсюаня наконец проступает ничем не прикрытая паника. — Нет-нет-нет, что ты, Хэ-сюн, тебя не уволят! — и, почесав подбородок, добавляет. — Я пригрозил брату, что уйду из индустрии, если он тебя уволит. Хэ Сюань молча роняет лицо в ладони. Ещё лучше. Ши Уду его просто убьёт. — Хэ-сю-ю-юн! — даже не видя лица Цинсюаня, Хэ Сюань знает, что тот дует губы и вскидывает брови. Идеальный грустный смайлик, щенячьи глаза. — Ну и ради чего это всё? Ши Цинсюань заметно оживляется, когда видит, что Хэ Сюань поднял голову. — Короче! — когда рассказ начинается с этих слов, обычно это получается совсем не коротко. — Мой брат решил, что мне стоит поднять упоминаемость в СМИ. Но не смог придумать ничего лучше, чем пихнуть меня в скандальчик с отношениями, представляешь! — с возмущением всплёскивает руками. — Он хотел, чтобы меня засветили с какой-нибудь айдолкой или актрисой там, даже варианты подобрал… Я, может быть, не так бы возмущался, но он даже не предложил ни одного мужчины! Знает ведь, что я би, и нарочно игнорирует! Да, конечно, я ещё не делал прям официальный каминг аут, но в соцсетях намекал много и вообще… — Отходишь от темы. — Ой, ну… В общем, я как мог пытался отказаться, но он не считает мои аргументы аргументами! И в итоге, ну… Выдал первое, что в голову пришло… — тушуется и отводит взгляд. Неловкий смешок. — И-и? С нажимом такое «и». Ши Цинсюань вжимает голову в плечи. — И… Я сказал, что мой парень Хэ Сюань очень ревнивый, и никогда мне не простит, если я буду ошиваться с кем-то, а я не хочу его расстраивать. Типа того. Зная Ши Цинсюаня, можно предположить, что оригинальная версия была куда более красочной. Хэ Сюань смотрит на телефон, который продолжает разрываться от уведомлений, и ему даже не хочется представлять, что там было рассказано на самом деле. Важно сейчас другое. — Ты не хочешь, чтобы я рассказал Ши Уду правду. Не вопрос. Нервный смех рвётся из Цинсюаня, а лицо принимает грустное-грустное выражение. О, ну конечно. Сейчас он начнёт умолять в своей фирменной манере, как делает уже три года; ладонь ложится на плечо — пальцы горячие. — Хэ-сю-ю-юн… Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я сделаю всё, что ты захочешь, больше не буду заставлять тебя фоткаться со мной! — это, конечно, враньё. Он никогда не откажется от этого. — Буду сам вставать на все интервью вовремя! Буду покупать тебе каждый день поесть на завтрак, обед и ужин всё, что захочешь, доставку из любых ресторанов! — а вот это вполне выполнимо. Хэ Сюань не сдерживает заинтересованного хмыка. И вот, кульминация. Ши Цинсюань сжимает ладони Хэ Сюаня в своих, взгляд становится совсем уж жалостливым, кот из «Шрека» в сравнении с ним просто неумелая пародия. Глубокий вздох. — Только притворись моим парнем на пару месяцев, прошу! За это время брат придумает что-нибудь другое, и перестанет меня доставать. За пару месяцев Ши Уду, пожалуй, попробует его убить раз пятнадцать как минимум. Игра не стоит свеч; Хэ Сюаню от этого театра выгоды никакой — Ши Цинсюань, в принципе, и так постоянно кормит его бесплатно. А что будет после этих пары месяцев? С Ши Уду станется попытаться прикончить и за расставание тоже: просто потому, что никто не имеет права пренебрегать его ненаглядным братцем (кроме самого Ши Уду, естественно). С какой стороны не посмотри — мероприятие самоубийственное. Ши Цинсюань так усиленно хлопает ресницами, что ещё немного, и улетит в стратосферу. Рот медленно превращается в выгнутую вниз подкову. Жалкий до невозможности. А ещё до невозможности гордый, такой же, как его обосранный старший брат; ведь ничего же не стоило сходить на пару подставных свиданий, но Ши Цинсюань всегда предпочитает самый заковыристый путь, лишь бы его принципы остались нетронуты. И почему-то именно Хэ Сюаню приходится по этим заковыристым путям переться рядом. Глаза напротив блестят. Ну не будет же Ши Цинсюань плакать из-за такой херни на самом деле? Хэ Сюань обречённо вздыхает. — Только на пару месяцев. Ши Цинсюань расцветает в счастливой улыбке и бросается Хэ Сюаню на шею; тот давится воздухом — объятия у обманчиво хрупкого Цинсюаня медвежьи. Слишком тяжело и слишком близко. Почему он уже третий год подряд вечно ведётся у него на поводу? — Спасибо-спасибо-спасибо Хэ Сюн! Ты лучший!!! — Отцепись ты, а. Получается не так зло, как хотелось бы; Ши Цинсюань со смехом размыкает руки. Весь блестит-сверкает, такой счастливый, что хочется то ли врезать, чтобы радоваться перестал, то ли просто зажмуриться и отвернуться. — Если меня уволят, я тебя пришибу. — Я же сказал, не уволят! Клянусь! — Будешь каждый день заказывать всё, что я попрошу. — Без проблем! Хоть мраморную говядину, хоть лобстера. — Прекрасно. Ну так, и что от меня требуется? — В смысле? Лицо у Ши Цинсюаня такое глупое, что хочется оттаскать за чуть оттопыренные уши. — Тебе нужно, чтобы я притворился твоим парнем? Как, по-твоему, это должно выглядеть? Сразу говорю, никакой тупой ванильной херни делать не стану. Цинсюань чешет затылок с дурацкой улыбкой. — Ты такой умный, Хэ-сюн… Я, если честно, настолько далеко не задумывался. Хэ Сюань снова со стоном прячет лицо в ладони. Пожалуй, лучше бы его и правда убил Ши Уду.•
Стоя на ковре перед резным дубовым столом, Хэ Сюань чувствует, будто вновь оказался в школе; вот только в учебные года к директору его никогда не вызывали. Сидящий в кресле Ши Уду смотрит так пристально, будто взглядом пытается просверлить во лбу дыру; кого-нибудь другого этим он наверное пугает до слёз, но Хэ Сюань только сдерживает желание закатить глаза. — Думаю, ты и сам понимаешь, зачем я тебя вызвал. Как же всё-таки хочется закатить глаза. Так сильно закатить, чтобы увидеть заднюю стенку черепа. — Нет, не особо. Ши Уду цокает языком, и Хэ Сюань прикусывает щёку изнутри. Чтоб ты подавился, тварь. За три года не было ни единой ошибки с его стороны, а всё, что шло не так — шло не так из-за Ши Цинсюаня, не поддающегося дрессировке. — Цинсюань сказал, что вы с ним… — видимо, перебирает в голове оскорбления, но не может определиться. — …В отношениях. — И? — Я жду, что ты скажешь, что он всё выдумал, лишь бы не делать так, как я хочу. Умный, зараза. И проще, конечно, сразу с ним согласиться, но Хэ Сюань из принципа не станет. — Почему вы решили, что он всё выдумал? — Потому что Цинсюань не настолько глуп, чтобы в самом деле встречаться с кем-то не его уровня. Говоря это, Ши Уду даже не смотрит на Хэ Сюаня, скорее куда-то сквозь. Будто он даже не здесь, будто он всего лишь муравей под его начищенным лакированным ботинком. Хэ Сюань на самом деле планировал рассказать правду: лишние тёрки с начальством ему ни к чему, ему ещё Хуа Чэну долг отдавать, но. Но. Ши Уду сначала лишил его дебюта, после посадил ему на шею своего злоебучего братца, а теперь относится к нему, как к грузовому ослу. Но если бы не Хэ Сюань, Ши Цинсюань бы не стал знаменитым хотя бы потому, что сам не способен встать ни на одно своё выступление вовремя. Хэ Сюань ничем его не хуже — он лучше. Лучше во всём и это не завышенная самооценка, а факт. И при этом в глазах самодура они не равны. Просто потому, что Хэ Сюаню не повезло родиться с золотой ложкой во рту и пришлось прогрызать себе путь в жизни самостоятельно. Можно подумать, чтобы трахнуть Ши Цинсюаня, нужно быть как минимум сыном президента. Хэ Сюань прищуривается. — Вынужден вас разочаровать. Каменная мина Ши Уду вздрагивает всего на мгновение, но этого достаточно; злорадное удовольствие покалывает в кончиках пальцев. Рот полнится ядом, и Хэ Сюань едва сдерживает ухмылку, когда говорит: — Потому что а-Сюань, — о, как прекрасно кривится рот у Ши Уду, когда тот в шоке. — От меня абсолютно без ума и у нас любовь до гроба. Хэ Сюань юрко выскальзывает из кабинета до того, как Ши Уду придёт в себя, и даже почти не вздрагивает, когда за его спиной что-то с грохотом бьётся о дверь. Зная самодура, он схватил первое же, что попалось ему под руку, наверняка какое-нибудь вычурное, из золота пресс-папье. Хэ Сюань прекрасно понимает, что могло прилететь не в дверь, а ему в голову, но изнутри его всё равно сотрясает от смеха.•
— Ты сделал ЧТОО?! — когда Цинсюань краснеет, то от шеи и до ушей. Хэ Сюань пожимает плечами. — Сказал, что у нас любовь до гроба. Ты же этого хотел? — Да, но… — нервно хихикает, перекручивая многочисленные колечки на тонких пальцах. — Всё супер! Но, ха-ха… Ха… — Напоминаю, ты сам это придумал. Я просто подыграл. Сегодня, кстати, закажи мне тигровых креветок. И утыкается в ежедневник. Расписание на неделю само себя не составит, в планах куча фотосессий, на каждую из которых Ши Цинсюаня нужно поднять, привезти, проконтролировать, покормить и увезти. Хэ Сюань, конечно, пообещал помочь, но своей выходкой в кабинете Ши Уду роль он отыграл на все сто тридцать процентов. А то и сто пятьдесят. — Конечно, Хэ-сюн, самую большую порцию! И всё-таки… Не ожидал от тебя! — Он бы иначе не поверил. Нас уже третий год пол интернета шипперит, а он делает вид, что этого не происходит. — И то верно… Интересно, почему? Самое тупое в Цинсюане — вовсе не опоздания и не беспардонная тактильность, а беспочвенная уверенность в том, что его брат — великий мудрый справедливый благодетель. Действительно ли он считает, что его брат образец добродетели, или намеренно закрывает глаза? Хэ Сюань не знает и не хочет знать. В конце концов, нынешняя придурь Цинсюаня закончится так же, как и все до неё — ничем. Хэ Сюань не может представить, чтобы Ши Цинсюань любил кого-то конкретного: его шебутное сердце, кажется, слишком огромное для этого, а значит, никакие его предложения и касания нельзя воспринимать серьёзно. Вообще ничего в нём нельзя воспринимать серьёзно. Зачем он вообще об этом задумывается, если изначально попросили всего лишь притвориться? — Хэ-сюн, я заказал! Приедет через полчаса! — Прекрасно. Кудри щекочет щёку; Ши Цинсюань нависает над Хэ Сюанем со спины. Так близко, что слышно, как позвякивают серьги в его ушах. — Это моё расписание на следующую неделю? Жесть! Вот про эту фотосессию я впервые слышу, это вообще что? Тыкает пальцем в ежедневник; ярко-голубой ноготь с нарисованным на нём мультяшным солнцем елозит по странице. Другая рука ложится на плечо, и Ши Цинсюань наклоняется ещё ниже, прижимается к чужой спине практически вплотную. В этом нет ничего нового, он делает так постоянно, но Хэ Сюань всё равно резко выдыхает сквозь сжатые зубы. — А вот это что?.. Блин, ты не можешь писать покрупнее, я тут ничего не понимаю! — Отлипни сейчас же. — Хм? Всё-таки они безобразно долго знакомы, потому что, даже не видя лица, Хэ Сюань всё равно знает, что Ши Цинсюань улыбается. С хитрым прищуром, показывая зубы. — От-ли-пни. — Ну вот ещё! Ты теперь мой парень, так что имею право делать что хочу! Пару лет назад Хэ Сюань на каждый подобный выверт огрызался, клацал зубами и хмурил брови, сейчас же только устало отмахивается. Похоже, стареет.•
В этот раз на ковре у Ши Уду оказываются они оба, и Хэ Сюань по одним только колебаниям воздуха чувствует, как Ши Цинсюань паникует. Главное, чтобы он не начал хихикать от нервов. «Не смей ржать», — шепчет одними губами, сжимая острое плечо; Цинсюань в ответ трясёт головой, кудряшки прыгают вверх-вниз. — Я постараюсь… Успеха не гарантирует, но несколько обнадёживает. — Садитесь. Ши Уду указывает подбородком на два стула. Вот теперь это действительно напоминает вызов к директору. Что дальше — двойка в дневник, выговор, нравоучительная беседа? Пожалуй, лучше уж беседа, чем вероятность получить сотрясение мозга от удара пресс-папье. Не будет же он швыряться вещами при брате? Но с пол минуты самодур молчит, только пучит на них обоих глаза. Ши Цинсюань брата не боится, но, поскольку не совсем дурак, всё же опасается. Но на всякий случай Хэ Сюань чуть сжимает унизанное браслетами запястье. Благими намерениями вымощена дорога в ад — Ши Уду замечает этот жест и прищуривается. — Когда вы начали встречаться? Ши Цинсюань хорош в приукрашивании и драматизировании, но не во вранье; Хэ Сюань вообще не уверен, умеет ли тот лгать. Пульс под Хэ сюаневыми пальцами учащается. Что ж, по крайней мере, он пообещал, что не будет смеяться. — Год назад, в день, когда а-Сюань получил награду артиста года. Выдает с каменным лицом первое, что пришло на ум, только ради того, чтобы снова увидеть, как кривится морда Ши Уду на «а-Сюань». Да, вот так, подавись, гнида. Буду притворяться до последнего, лишь бы потрепать тебе нервы. Ши Цинсюань выразительно округляет глаза, немые вопросы мигают в ярко-зелёных линзах бегущими полосами. Хэ Сюань в ответ только поджимает губы, мол, не тупи, подыграй, хоть это сможешь? — Да, именно! Получается это было… Ну, не совсем год, если точнее, то год, два месяца и пятнадцать дней! Посчитал в уме за секунду? — И почему я тогда всё это время был не в курсе? Почему никто не был в курсе? — Но ты же сам сказал, что нельзя афишировать отношения на публике, потому что это повлияет на мой имидж, ну и вот… — Кто был инициатором? Звучит-то как, будто не про отношения спрашивает, а про преступление. — Я, конечно же! — внезапно в Ши Цинсюане просыпается его типичная неуёмная прыть. — И вообще, это сначала была безответная любовь, видал, какой Хэ-сюн неприступный? Но в итоге я всё равно победил, — очевидно, входит во вкус; даже глаза блестят. Неужели врать об отношениях так увлекательно? Ши Уду молчит, но строит такую гримасу, что Хэ Сюань буквально слышит голос, который говорит: Совратил моего брата, ничтожная пыль, что, не мог отказывать до последнего? — У меня не было ни единого шанса, — с безразличием пожимает плечами. В том, чтобы быть «хмурой жопой» (как любит его называть Хуа Чэн) есть свои плюсы: никто не удивится, если он будет говорить о любви с отсутствующим лицом. Ши Уду продолжает молчать и корчить рожи; если прислушаться, то можно заметить, как искрят и скрежещат шестерёнки в его упёртой голове. Когда он открывает рот, то выдаёт тупейшую вещь из всех возможных. — Когда у Цинсюаня день рождения? Хэ Сюань вскидывает бровь. — У нас день рождения в один день. Смехотворно. Будто это не Ши Уду третий год подряд передаёт Цинсюаню подарки через секретаршу и никогда не поздравляет лично. Ши Цинсюань, конечно, никогда не подаёт виду — если он действительно расстраивается, то делает это молча и с улыбкой на лице, но Хю Сюань не тупой видит всё это по чуть более медленной походке, по более тёмному, чем обычно, маникюру, по совсем уж слабым подколам. Даже фанаты знают, что все фанкамы, снятые в день рождения, чувствуются иначе, чем обычные. Не от Ши Уду ему выслушивать упрёки в безразличии. — Любимый цвет? Нет, ну он издевается. — Тиффани. И, прежде, чем Ши Уду успевает задать очередной тупой вопрос, Хэ Сюань закатывает глаза, поясняя: — Ярко-бирюзовый. — Ты помнишь!.. — с восторгом шепчет Цинсюань. Да, конечно, сложно не запомнить, когда каждый раз при примерке образов для фотосессий или выбора цвета фона приходится выслушивать драматичный монолог на тему это-совсем-не-то-что-я-хотел-нужен-другой-оттенок-хэ-сюн-мне-не-идёт, а потом раскланиваться перед стаффом, объясняя, что либо вы перекрашиваете всё в цвет злоебучей тиффани, либо Цинсюань пойдёт жаловаться своему ещё более злоебучему брату-директору. Ши Уду открывает рот, явно намереваясь спросить ещё что-нибудь нелепое, но Хэ Сюань опережает его. Хватит с него цирка. — У него нет любимого дорогого бренда, потому что он любит поддерживать независимых малоизвестных дизайнеров, у него аллергия на яблоки, его любимый айдол это Се Лянь из «Сяньлэ трио», он уже давно хочет записать контемпорари танец с традиционными элементами и тренируется с веером, не любит слишком жирное мясо, немного комплексует из-за веснушек и оттопыренных ушей, но учится их принимать, его любимый вкус мороженого — мятный с шоколадной крошкой, а теперь давайте уже закончим, потому что я заебался что-то доказывать человеку, который не знает и половины того, что я только что сказал, а ещё Цинсюаню сегодня на фотосессию для рекламы крема, о которой вы, наверняка, не в курсе, и мы уже опаздываем. Выдаёт практически одним вздохом; в горле першит от ярости. Запястье Цинсюаня в пальцах тонкое-тонкое, сожмёшь сильнее — и сломается, но Хэ Сюань не отпускает его, когда поднимается со стула и идёт к выходу, утягивая Ши Цинсюаня за собой. У самого порога напоследок оборачивается и кивает. Злость в груди превращается в холодное раздражение. — До свидания. И хлопает дверью.•
На фотосессию они едут в полной тишине. Ши Цинсюань, который обычно тараторит, не затыкаясь, сейчас с отсутствующим лицом листает ленту инcтaгрaммa. Не то чтобы Хэ Сюаня это волновало — он только рад посидеть в тишине, но невольно всё равно отрывается от созерцания окна каждые пару минут. Когда он в очередной раз косит взгляд в чужой телефон, Цинсюань поднимает голову. — Если ты за меня переживаешь, то можешь просто спросить. И улыбается. Дурость какая. — Я за тебя не переживаю нисколько, — и как ему такая глупость в голову пришла? — Просто не мог поверить своему счастью, целых полчаса тишины. Подумал сначала, что ты помер. Хотя ты скорее станешь самым болтливым в мире призраком. Но Цинсюань не обижается. Какие бы колкие слова не слышал от Хэ Сюаня — никогда не обижается. Улыбка, озаряющая его лицо, становится только шире. Он хихикает, но быстро съеживается обратно. — Я просто… — начинает нетипично тихо для себя. — Удивлён. Ты так много знаешь. Про танцы я не говорил никому. — Я все тренировки с тобой в одном зале сидел. — Но ты заполнял документы в ноутбуке! — И?.. Я занятой, но не слепой и глухой. Ши Цинсюань молчит, но его лицо светится так ярко, что у Хэ Сюаня звенит в ушах. Он поспешно отворачивается к окну. — Я был бы херовым менеджером и зря получал свою зарплату, если бы ничего про тебя не знал. Ведь это правда? Как ему иначе максимально корректно составить расписание, не зная при этом критические мелочи вроде того, с какой скоростью Цинсюань чистит зубы или завязывает шнурки? Бывают такие случаи, когда каждая секунда на счету. Это же нормально. Нормально ведь? — Я более чем уверен, что меньше процента всех менеджеров в индустрии работают так же, усердно, как ты, Хэ-сюн. Я рад, что за мной следит такой ответственный человек, как ты. Прямо чувствую, что в безопасности. Ши Цинсюань часто благодарит и хвалит его; все эти бесконечные комплименты а глазах Хэ Сюаня уже давно не имеют особой ценности, но сейчас он не отмахивается, только поджимает губы. — Хватит подлизываться, я и так выгородил тебя у Ши Уду как мог. — И за это я тоже благодарен! А то пришлось бы мне изображать любовь с кем попало, а я такого терпеть не могу! Вот если бы меня позвали играть в дораме или в мюзикле, тогда да, а так, в реальной жизни… Привычная болтовня заполняет машину мыльными пузырями. Хэ Сюань окончательно перестаёт вслушиваться и прижимается лбом к стеклу. Трель Цинсюаневых рассказов — как радио, на фоне. Значит, изображать любовь с кем попало он не может, но если изображать любовь с Хэ Сюанем, то никакой проблемы нет?