sugar rush ride

— Что, прости? — Ты слышал! Мне срочно нужно научиться целоваться, — Ши Цинсюань бешено пучит глаза, те ещё немного — и выскочат из глазниц на пружинках, как в мультиках. Очередная полоумная просьба уже не особенно удивляет; Хэ Сюань потирает переносицу. — На кой оно тебе надо? — По сценарию в дораме скоро сцена с поцелуем, а я ничего не умею! — всплëскивает руками. — Я не могу опозориться перед Мин-дзе! — Не вижу никакой проблемы. — Хэ-сюн! — топает ногой и складывает руки на груди; брови сходятся к переносице. — Все думают, что мы с тобой встречаемся, конечно все считают, что я уже умею целоваться! — И как обычно — это ситуация, которую ты сам и создал. Причëм тут я? Хэ Сюань не ловит себя на том, что даже не сильно-то и сопротивляется — мог бы отрубить коротким «нет», и дело с концом, но вместо этого зачем-то требует у Ши Цинсюаня достойной аргументации. Будто затем, чтобы у этой затеи появился смысл. Ши Цинсюань фыркает и закатывает глаза. В такие моменты он похож на своего дрянного брата больше обычного. — Так и скажи, что тоже не умеешь, вот и всё. Манипуляция чистой воды, банальное детсадовское «на слабо», но у Хэ Сюаня дëргается глаз. У него тоже есть гордость, в конце-концов. — Ничего подобного. — Ну, я могу только поверить на слово, — Ши Цинсюань пожимает плечами. — Доказать-то ты не можешь. Вот же зараза. Ведьма кучерявая. Хэ Сюань стискивает зубы до скрипа. — Могу. — Тогда вперёд! Ши Цинсюань подлетает к нему так стремительно и близко, что Хэ Сюань едва успевает выставить перед собой ладонь, в которую втыкаются вытянутые в трубочку губы. На коже мгновенно отпечатываются остатки тинта. Липко. — Сдурел? Не здесь же. — Где? Когда? Имей в виду, съëмки той сцены уже на следующей неделе! — … Сегодня пятница. — Вот именно. У нас мало времени! — Какое ещё «у нас»? У тебя. — Хэ-сюн! Если не хочешь, то так и скажи, я попрошу кого-нибудь другого мне помочь. В голове щëлкает, будто кто-то повернул тумблер. Хэ Сюань сам не понимает, что его ведёт, когда хватает Ши Цинсюаня за запястье и говорит: — Сегодня вечером. Когда я отвезу тебя домой после расписания. — Ну вот, совсем другое дело, спасибо! И только попробуй до вечера передумать. И вприпрыжку убегает на вокальную практику, оставляя Хэ Сюаня с ярко-красным отпечатком губ на ладони. Форма чёткая, без изъянов, словно штампом припечатали — Хэ Сюань смотрит на руку дольше, чем стоило бы, сражаясь с желанием то ли лизнуть, то ли понюхать. Тумблер щёлкает обратно, и осознание — на что именно согласился — такое же красное, как и чмок на коже. Горит, как ожог. Хэ Сюань молча выдёргивает из ящика рабочего стола ком влажных салфеток и трёт-трёт-трёт, до того, что ладонь красная уже не от тинта, а от попытки вымыть руку до дырки. И вроде бы Хэ Сюань не может назвать себя очень эмоциональным — но желание заорать и засунуть эту блядскую кучу салфеток в красных разводах кому-нибудь в рот зудит в горле. Ши Цинсюань не вкладывает в свою просьбу больше озвученного — ему действительно надо просто подготовиться к съёмкам, Хэ Сюань это знает, так почему его трясёт? Нет, не то. Почему он согласился? Нет, тоже не самое важное. Как он вообще оказался в ситуации, где Ши Цинсюань получает всё, что хочет? Они оба знают, что манипуляции, ужимки, красивые глазки — просто игра, они бы никогда не сработали если бы- Если бы Хэ Сюань не позволял себе быть пойманным на самые банальные наживки в мире. Наверное, он сходит с ума. Всё предыдущее можно было оправдать желанием насолить Ши Уду, но вот об этом — он ведь даже не узнает. Ладонь пахнет чем-то цветочным (из-за влажных салфеток), но сквозь всё равно пробивается тонкая нота вишни. Хэ Сюань не может себе ответить, зачем согласился, но и причин отказаться не находит.

•

— Так, я быстро, зубы только почищу и всё, а ты вот — жуй! Бросок. Хэ Сюань ловит упаковку мятной жевачки и невольно кривится. — Ну уж извини, арбузной не было. Жуй что есть. Будто вкус жевачки самая важная проблема; Хэ Сюань засовывает пластинку в рот, и язык начинает покалывать от прохлады. Из-за этой дурной затеи весь день прошëл как в тумане, и даже сейчас реальность кажется зернистым кусочком киноленты. Слышно, как Ши Цинсюань в ванной полощет рот и мурчит себе под нос какую-то песенку. Неужели совсем не волнуется? Хэ Сюань ненадолго встаëт с дивана, чтобы выплюнуть резинку в мусорку, и невольно морщится — мята невкусная. — Я всё! Ши Цинсюань с размаху плюхается на диван, Хэ Сюань от этого почти подпрыгивает. — Всë, давай. Я готов! Сидит, зажмурившись так сильно, что всё лицо скукоживается в одну точку, зато губы трубочкой вытягивает. Всё-таки тоже переживает, хоть и пытается это скрыть. Хэ Сюань хмыкает. — Расслабь лицо, — говорит негромко, ткнув Ши Цинсюаня пальцем в лоб, — И челюсти разожми. Тот покорно исполняет просьбу; шумно дышит носом. Чуть вздрагивает, когда Хэ Сюань касается подбородка большим и указательным пальцами. Цинсюань не успел смыть макияж — и если бы не тоналка, то Хэ Сюань смог бы пересчитать все веснушки: настолько он близко. — Это первый и последний раз, запоминай. — Угу. Первое касание выходит совсем мимолëтным и лëгким, прямо как в сопливых мелодрамах, которые крутят по телеку для домохозяек. Ожидавший большего Ши Цинсюань вопросительно приоткрывает рот — и на этом Хэ Сюань его ловит, целуя снова, но уже иначе, чуть глубже, чуть… Интимнее. Хэ Сюань не закрывает глаза, чтобы не потерять самообладания, но так только хуже. Так он видит, как дрожат у Ши Цинсюаня ресницы, как подскакивают вверх от неожиданности брови. Цинсюань боится отвечать, но в каждом крохотном движении чувствуется старание, даже в том, как он хватается кончиками пальцев за чёрный рукав хэ сюаневой толстовки. Сладко. Но почему, если арбузной жевачки не было? Целовать Ши Цинсюаня на удивление приятно и просто. Тягуче, как мëд. Хэ Сюань терзает его губы медленно (естественно, в научных целях — чтобы Цинсюань как следует всё запомнил), и где-то в глубине, по ту сторону рëбер, просыпается знакомое и чужое одновременно, оно обжигает желудок, лëгкие, горло. Нечто похожее на голод, но страшнее, требующее крови, требующее быть настойчивее, может даже укусить- Хэ Сюань поспешно отстраняется. Ши Цинсюань смотрит на него, хлопая ресницами. Глаза круглые-круглые, будто карандашом обвели блюдце. Румянец ползëт по шее и ушам, облизывает горячим языком щëки — кажется, будто на лице Цинсюаня можно пожарить яичницу. Растрëпанный, с мелкими кудряшками, спадающими на лицо, он дышит прерывисто и тяжело. Вот бы стереть с лица всю его глупую тоналку, лучше всего языком, чтобы увидеть, насколько он красный на самом деле. Красивый. Хэ Сюань прикусывает язык. Ши Цинсюань наконец отмирает. — Ну офигеть! — он легонько стукает Хэ Сюаня кулаком в плечо. — Ты где этого понахватался, а? Вообще не думал, что ты так можешь. — Я что, похож на человека, у которого никогда не было отношений? — Да, похож, — ничуть не стесняясь, соглашается он. — Кто тебя ещё, кроме меня, способен вытерпеть? — Ну, нашёлся человек. Тебя вот вообще никто не терпит, раз тебе ради поцелуя пришлось долбить собственного менеджера. — Хмпф, я не в счёт! У меня были особые условия. Но спасибо, правда! Теперь я примерно представляю, что делать. И он вообще не смущается, ни капли. Красный, да, но не паникующий — Хэ Сюань давно научился ловить все оттенки Цинсюаневой болтовни, и сейчас он правда, без увëрток, просто доволен. Это почему-то бесит — с чего он такой спокойный, будто произошедшее ничего не значило? Хэ Сюаню думается, что он дурак. — Но слушай. — Ши Цинсюань вдруг становится чуть более серьёзным. — Раз мы уж начали, то надо пользоваться ситуацией. — Что?.. — Французский поцелуй. О нет. Нет нет нет нет нет нет — Эй, что с лицом? Мне наверняка это может понадобиться на съёмках — не на этих, так на следующих! Когда ещё такая возможность будет? — Ты с ума сошëл. — Да брось! — Цинсюань дуется. — Тебе что, брезгливо? Мы столько вместе пережили, мы же лучшие друзья! Обычно на это Хэ Сюань отвечает «мы не друзья», но в этот раз говорит: — Друзья друг к другу языком в рот не лезут. — Слушай, ты поцеловал меня только что, и тут же недотрогу строишь? Вообще тебя не понимаю, — фыркает, но, видимо, выражение лица у Хэ Сюаня совсем уж страшное, поэтому чуть сдаëт позиции. — Ладно-ладно, не пучь на меня глаза так! Я просто спросил. Потому что если бы попросил как-нибудь потом — ты бы уже точно не согласился. Это не шутка. Он действительно об этом думал. Во рту становится вязко от слюны; Хэ Сюань поспешно сглатывает. Есть ли у Ши Цинсюаня в голове хоть какие-то границы приличия? — Попросишь кого-нибудь другого? — Ой, да ты что, конечно нет! У меня больше нет никого, к кому можно лезть с такими идеями, ты самый надëжный, Хэ-сюн! Всё-таки он блефовал, когда уговаривал Хэ Сюаня согласиться. Это с самого начала было ясно, но получить прямое подтверждение — он единственный, кому позволено — задевает что-то внутри. Будто за лëгкое ущипнули. — Ладно, — говорит наконец Ши Цинсюань. — Я и правда немного перегнул палку, прости. У меня никогда не было таких близких друзей, как ты, и я не всегда хорошо понимаю, что можно, а что нет, — с виноватым видом почëсывает щëку. — Всё это, наверное, реально было слишком, я вечно столько всего у тебя прошу… Уже не манипуляция, никаких попыток вырвать желаемое крокодильими слезами и нытьëм. Ши Цинсюань ныряет в бездну самобичевания мгновенно — обычно так он корит себя за ошибки на выступлениях, даже самые мельчайшие. Моменты его слабости настолько контрастны с обычным «я всегда улыбаюсь, меня никому не задеть», что Хэ Сюаня каждый раз немного ломает. Человек, который дебютировал по блату только благодаря брату-директору не должен переживать о таких вещах, и всё же- — Я всегда делаю только то, что хочу сам. Не переоценивай своë влияние. Переводить как — не бери на себя эту вину. Ведь Хэ Сюань всегда сам делает выбор не отказывать. — Если не понравится — оттолкни. — А?.. И дëргает Ши Цинсюаня на себя, ртом ловит ошарашенный выдох. Хэ Сюань проходится кончиком языка по нижней губе — на пробу, будто спрашивая разрешения — и в ответ получает ладони на своей шее. Горячие-горячие. Дальше всё мыльно, смазанно; происходит что-то совершенно безумное. Хэ Сюань старается действовать аккуратно, чтобы не напугать и не сбить с толку, но быстро теряет контроль, кудри путаются меж пальцев. Цинсюань отвечает на поцелуй слишком пылко для человека, который делает это впервые в жизни, но получается у него не так уж и плохо. Неловко, неумело — но у Хэ Сюаня под веками брызжут бенгальские огни. Он проводит языком по небу, и от удовольствия хочется зарычать. Оказывается, холод мяты бывает очень вкусным. Надо ещё. Ещё ещё ещё ещё ещё Они с Ши Цинсюанем вплавляются друг в друга, между ними будто температура в тысячи градусов; глубже, больше, ярче. Звенит браслет у Ши Цинсюаня на запястье, когда он сжимает в кулаках ворот хэ сюаневой толстовки. По подбородку проскальзывает тонкая нить слюны. Хэ Сюань думает, что его не задеть ничем, но к такой близости он оказывается не готов, мозг искрит, как испорченная микросхема, мысли превращаются в мыльные пузыри и лопаются-лопаются-лопаются, остаëтся только облако блестящих брызг. Губы у Ши Цинсюаня мягкие, влажные; мята зубной пасты и вишня гигиенички. Это уже совсем не учебные поцелуи ради любопытства, а больше попытка сожрать заживо, не каждые любовники могут себе такое позволить. И хочется большего. Провести языком по сонной артерии, прикусить ключицу, сжать каштановые кудри в кулаке и оттянуть так, чтобы вырвался стон, поцеловать в родинку за ухом. Откуда Хэ Сюань вообще знает, что она там есть? Всё заканчивается резко и внезапно, когда Ши Цинсюань теряет равновесие и вдруг падает на спину. Хэ Сюань нависает над ним, тяжело дыша. Осознание реальности окатывает его горстью льда, кинутой за шиворот. Зрачки у Ши Цинсюаня расширены настолько, что глаза кажутся бездонными чëрными колодцами. Грудь вздымается часто и тяжело. Цинсюань разгоряченный — тронь и обожжëшься, а ещё — уязвимый, как вскрытая раковина моллюска. Поглотить без остатка, вылизать от макушки до пят, сожрать, не оставив даже косточек. Никому ни в коем случае нельзя видеть его таким. И Хэ Сюаню тоже — потому что, кажется, он теряет рассудок. Ши Цинсюань, наконец, немного приходит в себя, и первое, что вылетает из его рта, это: — Охуеть. Хэ Сюань вытирает краем рукава рот и поспешно отсаживается подальше, краем глаза поглядывая на Цинсюаня, который поднимается и поправляет растрëпанные волосы с непроницаемым лицом, эмоции не считать. Обычно такого не бывает. — Знаешь, что, — начинает тот. — Ты был прав, друзья такое не должны делать. Только те, кто встречаются. Будто бы его никто не предупреждал. Но отвращения на лице Хэ Сюань не замечает, поэтому, пожав плечами, небрежно бросает: — Ну, мы и так встречаемся. В ответ прилетает смех. Глаза у Ши Цинсюаня превращаются в два тонких полумесяца, когда он, хихикая, хлопает Хэ Сюаня по плечу. Сверкающий, как попавший на солнце хрусталик. — Ну ты, вообще! Мне кажется, что вся наша игра теперь тебе нравится даже больше, чем мне. Ну да, игра. Хорошо, что игра. Хэ Сюаню отношения некуда в график впихивать, в приоритете пахать и деньги зарабатывать. Будь у Ши Цинсюаня к нему настоящие чувства — стало бы слишком сложно, да и как по серьëзному можно любить человека, чей брат порушил тебе музыкальную карьеру? Решительно невозможно. Он до сих пор терпит всю эту ерунду исключительно ради высокой зарплаты. — Да. С тебя бамбуковый суп со свининой из того ресторана, где мы были в прошлую среду. И больше я тебе с такой ебаниной помогать не буду. Тренируйся на помидорах. — Так точно! Сейчас закажу. И даже десерт! И ещё возьму те вкуснючие роллы с угрëм и манговым соусом. Но помидоры?.. Это же должны быть какие-то специальные, нужной степени спелости? А выбирать их как… Цинсюань тут же начинает суетится, продолжает что-то рассказывать непрерывным потоком, как живой подкаст — но Хэ Сюань уже не особо слушает его. Перед глазами до сих пор стоит мираж расширенных зрачков и красных ушей, до того живой, что все внутренности скручивает узлом. Это ненормально. Да, у него последние несколько лет не было даже интрижек на одну ночь, ну и что? Он Ши Цинсюаня даже другом не считает, о чëм тут рефлексировать? Это поцелуй с коллегой. Фигня. На корпоративах в некоторых компаниях и не такое случается, и ничего — работают себе дальше годами без проблем. В миг, когда Цинсюань повалился на диван, он был бесконечно красивым и настоящим, как картина эпохи Ренессанса. Воздушный и эфемерный, словно сошёл с «Рождения Венеры» Ботичелли, осязаемый солнечный свет. К счастью, Хэ Сюань довольно хорош в самоконтроле и отрицании, поэтому даже сам себе он не признаëтся, чего ему хотелось сделать в тот момент на самом деле. В конце-концов, это всего лишь фиктивные отношения. Надо это воспринимать просто как подростковый эксперимент — и плевать, что им обоим уже за двадцать. Ши Цинсюаню по уровню развития навечно шестнадцать, и все его затеи лучше видеть для себя как развлечение, способ убить время и не более того. Однажды Ши Цинсюаню надоест ломать комедию для брата, и всё закончится, вернётся на круги своя. Станет, как было до. …Станет ли?

•

Съёмки той самой сцены проходят на ура, всего за пару дублей. В этот раз Хэ Сюань наблюдает за съёмочной площадкой жадно, не отводя глаз — и в результате испытывает облегчение и разочарование одновременно. Потому что в кадр попадает классический поцелуй для сопливых девчачьих сериальчиков — Мин И тюкает ртом Ши Цинсюаня за долю секунды и сразу же отстраняется. Что-то подсказывает, что на монтаже этот момент просто растянут в час с помощью слоумо, эффектов лепестков и блёсток, а ещё классического балладного саундтрека. Разочарование — потому что получается, что Цинсюань зря капал Хэ Сюаню на мозг. Для такой мелочи никакая тренировка не нужна. Облегчение — да чёрт его знает. — Ну как, Хэ-сюн? Что думаешь? Я хорошо справился? — подбегает с вопросом, как только дубль заканчивается; сияющий и гордый собой, на лице ни намëка на румянец. — Ещё бы ты с таким детским садом не справился. Мог и не дëргать меня, короче. — Ну как это? Навык целоваться обязательно в жизни пригодится. Ну да. Когда Цинсюань начнёт встречаться с кем-то по-настоящему. Хэ Сюань невольно мрачнеет, и следующее, что говорит Ши Цинсюань, совсем выбивает у него почву из-под ног: — В любом случае, я рад, что первым был ты. Спасибо. — Спасибо в карман не положишь. От голода сводит желудок, хотя обед был совсем недавно. Словно вместо мяса он на протяжении часа глотал кубики льда и стальные гайки. Почему он единственный, кому сложно делать вид, будто ничего не было?