Please love me

      Когда Чан слышит первый отчаянный зовущий вой, кровь в его жилах почти превращается в лед. Его тело останавливается, словно вкопанное, крепкие лапы нервно вжимаются в промерзлую землю, уши навостряются, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, и его даже не заботит ускользающий от него олень – их возможная добыча на сегодня. Чан вертит мордой, принюхиваясь и выискивая среди деревьев Чанбина и младших, но это и не нужно, потому что они уже тянутся к нему, чтобы не оставаться разделенными – негласное правило.       В бок вожака сразу же врезается напуганный Джисон. Голый и грязный, он цепляется за шерсть Чана, пряча лицо в его крепкой шее, и тихо скулит, когда шершавый язык подбежавшего к ним Хенджина лижет его пыльное плечо. Чанбин маячит где-то совсем близко – он ненамного отстал от них в погоне за дичью, но уже догоняет.       – Это… звучит как Минхо-хен… – Джисон бормочет куда-то Чану в шею, когда вой повторяется, и крепко закрывает руками уши. Тепло волка греет его покрывшееся мурашками тело – он все еще иногда резко меняет свою форму с одной на другую и обратно от сильного стресса или испуга – но это не помогает ему расслабиться. – Звучит совсем как Минхо-хен… Я… И Сынминни там…       – Хан-а. – голос Чанбина мягкий, но уверенный, когда он, такой же голый, от того, что принял человеческое обличье, присаживается перед младшим на корточки. – Пойдем домой, слышишь? Все хорошо.       – Что если… – Джисон замолкает, подняв испуганные глаза на Чанбина, и в его зрачках отражается, кажется, миллион смешанных эмоций.       – Нет. – Чанбин строго прерывает его, не давая даже подумать о плохом. – Никаких «если», понял? Мы возвращаемся. Обращайся, так ты замерзнешь.       И Джисон не сразу, но слушается.       Они возвращаются домой как можно скорее – Чан не помнит, когда в последний раз бежал так долго и без остановок. Они петляют среди деревьев и веток, не сбавляя выбранной скорости, и пару раз Джисон даже почти обгоняет их всех от адреналина и стресса. Хенджин присматривает за ним, стараясь быть рядом, чтобы уберечь его от очередного внезапного превращения, и в конце концов, Чан снова вырывается вперед. Ему нужно добраться до дома первым на случай опасности – как лидер, он должен уберечь всех членов своей стаи любой ценой. Чанбин замыкает, как самый крепкий и сильный, чтобы также быть готовым защитить их, если кто-то вдруг захочет напасть на них сзади.       Они просто надеются, что этого не случится.       Путь обратно занимает куда меньше времени, чем в первую дорогу, и уже на подходе к знакомой территории, Чан заметно напрягается. Он чувствует запах чужаков, и это точно не волки – оборотни. Другие оборотни, из другой, но почему-то все еще смутно знакомой стаи. А еще он чувствует кровь.       Много крови.       Джисон неуклюже останавливается, путаясь в собственных лапах, когда до него тоже доходит этот солено-ржавый запах, и принимает свою человеческую форму быстрее, чем его успевает шумно стошнить. Он прокашливается, когда весь утренний завтрак выходит из него на землю, и молча поднимает на Чана полный сожаления взгляд.       – Мне страшно. – говорит он, и несколько крупных слез скатываются по его щекам, стекая к подбородку и груди. – Мне страшно, хен. Я не смогу… Я… я не смогу…       Хенджин обращается в человека тоже, тут же оказываясь рядом с измученным младшим. Он обвивает его голые плечи руками, прижимая к своей груди, и мягко укачивает, словно ребенка, вытирая еще теплые слезы с его лица.       – Я останусь с ним. – говорит он, повернувшись к Чану, чтобы установить зрительный контакт. – Мы успокоимся и скоро догоним вас. Если там… – он осекается, раздумывая, стоит ли продолжать говорить, но затем тяжело вздыхает и отводит взгляд, понижая тон голоса. – Если там кто-то есть, мы только будем слабым местом. Джисону плохо, ему нельзя ввязываться в драку. Так мы вам ничем не поможем.       Чан коротко кивает.       Хенджин прав, Джисон в таком состоянии не сможет помочь им и, как бы Чану не хотелось это признавать, будет только проблемой. Лидер переводит внимательный взгляд на молчавшего до этого Чанбина, коротко дернув темными ушами, и дает ему безмолвный знак двигаться дальше – они уходят, оставляя Хенджина и Джисона позади, но Чан знает, что они позаботятся друг о друге.       Время поджимает.       Когда Чан ступает на прилегающую к их дому поляну, у него на мгновение рябит в глазах от количества красных пятен на снегу. Они повсюду – повсюду, словно здесь произошла кровавая бойня нескольких стай сразу, и Чан даже боится представить, что именно произошло за время их отсутствия. Но их дом все еще виднеется на горизонте, и он все такой же целый и невредимый – значит ли это, что Минхо и Сынмин в порядке?       Чанбин коротко бодает его мордой в бок, и Чан поворачивает голову туда, куда он указывает. И среди растерзанный тел, их изуродованных разбросанных частей и выдранных клоков шерсти его взгляд цепляется за одинокий окровавленный шерстяной ком.       Минхо.       – О, боже, Минхо…       Минхо лежит там, прямо на снегу, окруженный всем этим ужасом и весь в крови – неизвестно, чужой или его собственной, свернувшись вокруг чего-то в плотный клубок, будто большой домашний котенок, защищающий любимую игрушку. Чан не видит, что именно Минхо прячет под собой, но ему не хочется думать об этом сейчас. Он спешит к своему притихшему волчонку, молясь всем богам, чтобы Минхо только был жив – только бы он был жив…       А когда до него остается всего каких-то жалких пара метров, Минхо вдруг поднимает голову на звук шагов, и гневно оскалившись, громко предупреждающе рычит. Его глаза светятся безумием и отчаянием, когда он смотрит вокруг, еще не заметив их, и Чан тут же замирает на месте, чтобы не пугать его еще больше. Он действительно не хочет думать о том, что произошло…       – Это я. – говорит вожак, принимая свою человеческую форму, чтобы Минхо увидел его, и обходит волка так, чтобы быть у того на виду. – Это я, Минхо-я. Это хен, Чан-хен. – шепчет он, поднимая руки в обезоруживающем жесте.       Минхо фокусирует на нем свой желтый взгляд, признавая члена своей стаи и заметно успокаиваясь, а потом вдруг громко скулит, виновато опуская уши. Чан подходит ближе, чтобы быть готовым утешить его, но он до сих пор ничего не понимает.       – Что такое, Минхо? – спрашивает он как можно мягче и нежнее, все так же не повышая голоса. – Что случилось? Где Сынминни?       Минхо не отвечает ему.       Он долго смотрит Чану в глаза, и его глаза заметно тускнеют, почти превращаясь в бездушные стеклышки. Беспокойство в Чане растет с такой же скоростью, как опускается взлохмаченная голова Минхо. Они молчат – бесконечно долго молчат, будто замерев в ожидании чего-то страшного, а затем Минхо, наконец, аккуратно сдвигается, показывая то, что так отчаянно прятал своим телом и шерстью, пытаясь согреть.       – Боже мой…       Чан чувствует, как мгновенно подкашиваются его ноги, будто от удара чем-то тяжелым, и он едва ли заставляет себя устоять на месте, когда видит Сынмина. Их Сынмина.       Почти голый, в разодранной одежде и с многочисленными укусами на теле – он, казалось, всего лишь мирно спал, свернувшись в клубок рядом с Минхо. Его тело и лицо было грязным, а бледная кожа словно акварелью расписана кровью – но даже так, он все равно был прекрасен.       И холоден.       – Ты защищал щенка. – Чан отрывисто шепчет, переводя взгляд на Минхо, когда тот снова начинает отчаянно скулить. Его широкий волчий язык аккуратно лижет сынминову щеку, будто в попытке разбудить, и Чан поднимает глаза к небу, чтобы не дать слезам показаться. Сотни мыслей роятся в его голове, и сотни эмоций бушуют в груди – он не знает, как выразить их все. Где-то рядом с ними замирает ошарашенный Чанбин, и разражается рыданиями только что подошедший Джисон. Чан не поворачивается к ним – не хочет казаться слабым тогда, когда они больше всего нуждаются в его силе, но собственная боль все норовит вырваться наружу.       – Он жив? – Хенджин спрашивает шепотом, оседая на землю вслед за упавшим на колени Джисоном, но даже так все члены стаи слышат его. – Черт возьми, он жив?!       Ответа не следует.       Минхо отводит взгляд, пряча свои желтые глаза, полные боли, и слабо дергает ухом, давая понять, что они уже ничего не могут сделать. Он проверял Сынмина лично несколько раз, после того, как разобрался с этими ублюдками, но Сынмин не дышал, а его глаза так и не открылись. Он замер на его руках, прошептав его имя, и даже, кажется, улыбнулся, пока Минхо в отчаянии пытался привести его в сознание.       – Нет… – Джисон качает головой, с ужасом глядя на бездыханное тело Сынмина, и он отказывается, черт возьми, принимать этот факт. Это не может быть правдой, просто не может… – Нет… Нет, нет! Это чушь! – он хрипит, отталкивая Хенджина от себя, и спешит к Сынмину, нелепо спотыкаясь и падая, но поднимаясь вновь. – Это полная чушь!       – Хан-а, нет. – Чан ловит его в свои объятия, перехватывая поперек талии, чтобы не позволить приблизиться, но Джисон внезапно сильно сопротивляется – яростно вырывается, скуля и кусаясь, и все так же бесконечно повторяет хриплое «Нет!»       – Отпусти меня! Отпусти!       – Джисон, послушай…       – Это неправда!       – Он мертв, Джисон! – Чанбин вдруг встревает, выплевывая горькую правду Джисону в лицо, и его голос звучит так же разбито, как разбито сейчас его сердце. – Он мертв… Ты слышишь? Мы опоздали.       – Нет! – Джисон трясет головой, вконец вырываясь из крепких рук Чана. – Он просто спит! Он… Вставай, Сынмин, ты слышишь? – он толкает Чана в грудь, прежде чем подбежать к телу младшего и схватить его за плечи. – Проснись, Сынмин-а, проснись, ты слышишь? – он трясет его тело, будто тряпичную куклу, давит на его грудь всем своим весом, будто действительно веря в то, что Сынмин просто спит, и его руки ужасно дрожат, когда он хлопает Сынмина по щекам. Слезы застилают глаза, когда Минхо рычит на него, и Чан вовремя оказывается рядом, чтобы подхватить его оседающее тело. Джисон чувствует, как к горлу подступает очередной ком. – Пожалуйста… Пожалуйста, Сынминни…       – Тише… – Чан тянет его на себя, позволяя уткнуться лицом в свою шею, и мягко гладит по голове, пока Джисон рыдает, согревая его холодную кожу своими теплыми слезами. – Тише, Джисон-а… Тш…       На какое-то время на поляне становится оглушительно тихо – не было слышно ничего, кроме сдавленного плача Джисона. Ни ветра, ни шума деревьев, ни пения птиц – будто весь мир вдруг замер, решив тоже выразить всю свою скорбь и боль, разделив ее с членами стаи, оплакивающими своего щенка. Чан держит Джисона в своих руках, сжимая как можно крепче, чтобы удержать его слабое тело, пока Чанбин и Хенджин безмолвно утешают друг друга, едва ли сдерживая собственные слезы. Минхо все так же преданно лежит возле холодного тела Сынмина, тщетно пытаясь согреть его теплом своего тела и шерсти. Он так и не принял свою человеческую форму, но это лишь потому, чтобы остальные щенки не видели всех его эмоций.       Чан знает это как никто другой.       И Чан знает, что Минхо винит во всем себя.       Чан не знает, что именно произошло здесь во время их отсутствия, но он узнал лица тех, кого Минхо убил, едва ступив на промерзшую, напитанную кровью землю. И он никогда не отличался особой жестокостью, но был бесконечно рад, что за одну нечестно потерянную жизнь Минхо забрал взамен еще жалких три. Чан не из тех, кто привык решать проблемы насилием, но эти ублюдки заслужили свою смерть. Заслужили быть разорванными на куски и разбросанными по земле.       Он переводит взгляд на Сынмина.       На его хрупкое тело и бледное лицо.       Несмотря на нетипичную для оборотней внешность и отличительную физическую слабость, Сынмин был одним из самых сильных оборотней, которых Чан только знал. Он столько вытерпел, прошел такой долгий путь, чтобы найти любящую его стаю, и он определенно заслуживает быть похороненным с честью и согласно всем волчьим традициям. Чан рад, что Судьба так расщедрилась, когда подарила им Сынмина, и он не жалеет ни об одной минуте, проведенной рядом с младшим.       Единственное, о чем Чан действительно сожалеет – тот факт, что они так и не успели сказать Сынмину, как много он значит для них.       Не успели подарить ему всю заботу, которой тот заслуживал, не успели попросить его стать частью их стаи официально, не смогли показать, как они могли бы любить его, если бы он только позволил.       – Нужно идти… – хрипит Чанбин, но его взгляд остается так же прикованным к безжизненному телу Сынмина. Чан тяжело кивает.       – Да.       Он знает. Он знает, что им нужно набраться смелости и похоронить Сынмина так, как он заслуживает, набраться смелости, чтобы сообщить прискорбную новость уже наверняка спешащим сюда Чонину и Феликсу, набраться смелости пережить это – всем вместе. Но он просто…       Он просто хочет побыть с ним еще немного.       Еще немного посмотреть на его лицо, чтобы навсегда запомнить его таким умиротворенным и беззаботным, еще немного подержать в руках то чувство, будто Сынмин все еще с ними – всегда будет. Что он никуда не денется.       – Чан.       Чан не реагирует на слова Чанбина. Не реагирует на его руку на своем плече и на его ладонь, утирающую его слезы. Он не может оторвать от Сынмина взгляд – не может отвернуться и встретиться лицом к лицу с реальностью. И на миг ему даже кажется, будто Сынмин хмурится во сне, как от кошмара – но ведь это уже невозможно.       Это невозможно.       Чан смотрит на его лицо до тех пор, пока ему не кажется, что губы младшего дрогнут в кривой гримасе. Наверное, он уже сходит с ума.       Минхо вдруг вскидывает голову, навостряя темные уши, и даже его шерсть дрожит от растущего в его теле напряжения. Он тычется мордой в грудь лежащего рядом с ним младшего, пытаясь прочувствовать дыхание его легких, и переводит на Чана блестящий, полный надежды взгляд.       – Х…н…       Шум ветра доносит тихий хрип до ушей членов стаи. Деревья вокруг снова начинают шептаться, и Чан чувствует, как снова подкашиваются его ноги.       – О, боже…! – Джисон шепчет, прижимая руки ко рту в тихой молитве, и пытается стереть в лица бесконечный поток слез. – О боже мой… О боже мой…       Чан, наконец, реагирует. Будто что-то сильное толкает его в грудь, заставляя сдвинуться с места – он подбегает к Сынмину, падая перед ним на колени, и склоняется к лицу, пытаясь уловить хотя бы намек на дыхание. Затем кладет пальцы на шею, щупая пульс, и приникает ухом к груди, слушая сердце.       Бьется.       Его сердце слабо, но бьется.       – Чанбин, помоги мне поднять его! – Чан почти кричит, раздавая команды. – Хенджин, давай домой, приготовь теплую воду! Джисон – тряпки! Минхо, с тебя постель! Быстро, быстро, быстро!       – О боже мой…       Вокруг становится шумно. Чанбин почти подлетает к Чану, чтобы помочь ему аккуратно поднять Сынмина, не причиняя сильной боли, а Минхо, Джисон и Хенджин уже в обличии волков бегут в сторону их дома – так будет быстрее до него добраться, чтобы справиться с делами, а еще им всем не помешает одежда.       – Осторожно… – Чан шепчет, когда он и Чанбин перехватывают безвольное тело Сынмина поудобней. Как двум самым сильным членам стаи, им нужно позаботиться о том, чтобы аккуратно и без промедления донести их щенка до постели. Сынмина нельзя лишний раз тормошить – у него есть несколько переломов и открытых рваных ран, поэтому Чан и Чанбин справятся с его перемещением лучше остальных. – Нужно отнести его в тепло, он такой холодный.       – Да. – Чанбин кивает, не сводя взгляда с испачканного грязью и кровью лица Сынмина, и он просто не может поверить, что Сынмин все-таки жив… Что Судьба дала им еще один шанс начать все сначала и исправить ошибки, что позволила им попробовать снова. Чанбин поднимает взгляд на Чана, словно проверяя, видит ли он это тоже, и его сердце заходится в бешенном ритме. – Да…       Он вдруг плачет, чувствуя себя чуть ли не самым счастливым человеком в мире, и широкая улыбка появляется на его лице. Чан понимает его. Понимает, потому что сейчас чувствует ровно то же самое – горечь утраты внезапно сменилась надеждой, и назвать это чем-то иным, кроме как чудом, просто невозможно. Чан улыбается Чанбину в ответ, давая понять, что разделяет его эмоции, и Чанбин коротко смеется, но по-прежнему не может остановить слез.       – Он будет в порядке, Бинни. – негромко говорит Чан, и Чанбин кивает, потому что Чану можно верить. Чан всегда прав.       Когда Сынмин открывает глаза – потолок перед ним будто качается и плывет.       У него нещадно болит тело – повсюду, от кожи до самых костей, и Сынмин хочет капризно захныкать, чтобы позвать кого-нибудь, но голос не слушается, и из горла вылетает лишь сиплый выдох. Рядом с ним вдруг что-то шевелится, свет от свечи пляшет на потолке, неровно колышась, но Сынмину больно даже повернуть голову, чтобы проверить, что происходит. В комнате очень темно, и Сынмин делает предположение, что сейчас поздний вечер или даже ночь. Он жмурится, чтобы мир вокруг перестал качаться, а когда снова разлепляет веки, перед ним вдруг мелькает пара желтых глаз.       Сынмин вздрагивает.       Холодный ужас завладевает его телом за доли секунды, когда волчья морда так внезапно появляется в поле его зрения, но от боли он совсем не может пошевелиться или банально закричать. В голове пульсирует, будто она вот-вот готова взорваться, и Сынмин дрожит, комкая в пальцах одеяло.       «Никто не спасет тебя!»       Глаза наполняются слезами, мысли роятся в голове одна за другой, и Сынмин жмурится, когда крупный волк неумолимо приближается к нему.       Но почему-то ничего не происходит.       Теплое дыхание касается его подбородка, а затем шершавый язык нежно слизывает с его лица слезы, которые все же скользнули по щекам. Все мысли покидают голову так же быстро, как появились, оставляя после себя тянущую пустоту и слабый писк в ушах, и Сынмин вдруг чувствует себя ужасно уставшим. Он в безопасности – только это остается в его сознании.       Сынмин медленно открывает глаза.       Он смотрит на волка перед собой, пытаясь разглядеть в полутьме, кто пришел к нему, и его взгляд цепляется за знакомый шрам на морде. За рваное ухо и едва заметный, уже заживший ожог под правым глазом.       – Хе..н…?       Сынмин хрипит, протягивая дрожащую перебинтованную ладонь, чтобы коснуться влажного носа оборотня, и ему снова хочется позорно расплакаться. Он знает, что это Минхо. Он узнал бы Минхо из тысячи волков – из миллионов, если это вдруг когда-нибудь потребуется.       – Хен… – он повторяет, словно заведенный, когда Минхо лижет его пальцы, и все-таки плачет, потому что Минхо не должен заботиться о нем. Не тогда, когда Сынмин подверг его опасности, заставив ввязаться в драку. Не тогда, когда из-за него, из-за Сынмина, Минхо пострадал и получил травмы. Не тогда, когда Сынмин чуть не лишил Чана и остальных члена их стаи. – Я… Мне так жаль… Хен… Прости меня… прости… прости… прости меня…       Минхо лижет его лицо.       Минхо лижет его ладони и шею, его плечи, ключицы и руки, успокаивает и утешает, и Сынмину кажется, что наверное, он все еще спит – Минхо не может быть таким после всего, что он сделал. Минхо вообще не должен быть здесь.       – Сынминни…       Знакомый голос доносится до его ушей, и прежде чем Сынмин успевает повернуть голову, плаксивое лицо Феликса появляется в поле его зрения.       – О, Сынминни… Мне так жаль. – Феликс бормочет, обхватывая его лицо дрожащими пальцами, гладит сынминовы щеки и горячий лоб, стирает его слезы, даже не пытаясь спрятать свои, и коротко улыбается, когда Сынмин фокусирует на нем свой взгляд. – Ты здесь. Ты снова здесь, щенок, ты дома. – Феликс булькающе хмыкает, шмыгая носом, и убирает влажные волосы со лба младшего, продолжая вглядываться в его лицо. – Я так счастлив…       – Феликс…? – Сынмин шепчет, словно не веря свои глазам. Почему Феликс так добр к нему? – Ты…       – Нет, ничего не говори. – оборотень качает головой, прикладывая большой палец к его губам, прежде чем мягко обвести их бледный контур. – Отдыхай, детка. Тебе нужны силы, Сынминни, хорошо? Отдыхай, мы со всем разберемся позже.       Сынмин слабо хнычет – он не хочет снова проваливаться в пугающую его бессознательную темноту. Не хочет снова закрывать глаза и оставаться один, но Феликс настаивает. Достает что-то из кармана своей красивой рубашки, откупоривает крышку маленького симпатичного флакончика и подносит его ко рту Сынмина.       – Пей. – мягко просит он, подталкивая резко пахнущую жижу к его губам. – Пей, щенок, давай.       Сынмин капризничает, но Феликс все равно сильнее его – он вливает настойку в его рот, заставляя все проглотить, и ободряюще гладит его щеки снова, когда Сынмин сипло закашливается от горького вкуса.       – Вот и все. – шепчет он тихо, стирая рукавом пот и слезы с его лица. Сынмин чувствует, как мутнеет его сознание и неприятно тяжелеют веки. – Вот и все, Сынминни… Просто спи. Минхо-хен присмотрит за тобой.       Сынмину это кажется странным – Минхо никогда прежде не оставался в его постели – но тем не менее, он хочет хотя бы раз побыть эгоистом. Сынмин тянется к притихшему рядом с ним волку, запуская пальцы в его шерсть, и слабо хнычет, когда Минхо двигается, чтобы прижаться ближе к его изувеченному телу. Становится тепло и уютно, Минхо мягкий, а еще он знакомо пахнет сухой листвой и почему-то – лечебными травами. У Сынмина пухнет голова, но даже так он может сложить в ней два и два – Феликс обработал раны своими отварами, потому что Минхо тоже сильно пострадал.       Пострадал из-за него.       Сынмин в который раз плачет, чувствуя себя самым большим предателем на земле – как же так получилось...? Он всхлипывает, пряча лицо в шерстистой шее волка, но Минхо, как ни странно, не отталкивает его, позволяя к себе прижиматься. Он сворачивается клубком вокруг его головы, стараясь лишний раз не трогать остальные его поврежденные части тела, и Сынмин сильнее вжимается мокрым носом в его теплую шерсть. Пусть Чан и остальные выгонят его потом – Сынмин справится с этим – но сейчас он просто хочет еще чуть-чуть побыть рядом с Минхо и Феликсом.       – О, детка… – Феликс рядом с ними сочувственно шепчет, запуская пальцы в волосы на затылке Сынмина, и перебирает его спутанные пряди до тех пор, пока младший, наконец, не затихает. Настойка действует почти мгновенно – Сынмин засыпает быстрее, чем успевает это осознать.       Просыпаться во второй раз гораздо сложнее – он едва ли может открыть глаза.       – Это действие настойки. – раздается рядом знакомый голос. Чанбин… Но как долго он находится здесь? – Не торопись, Сынминни.       – Хен…? – Сынмин хрипит, оставляя свои тщетные попытки открыть глаза, и слабо шевелит головой, давая понять, что больше не спит. Рядом слышится легкое шуршание, а затем теплая рука касается подрагивающих пальцев Сынмина, мягко сжимая.       – Это я, щенок. – Сынмин не видит Чанбина, но даже так знает, что тот сейчас привычно ему улыбается. – Ты, наконец, проснулся… Ликси дал тебе лекарство, и ты вырубился на двое суток.       – Так… долго…? – Сынмин спрашивает, облизывая сухие губы, но его голос по-прежнему звучит пугающе хрипло. По крайней мере, теперь его тело ноет не так сильно.       Он снова закашливается.       – Сейчас. – Чанбин отодвигается, негромко звеня какой-то посудой, а затем губ Сынмина касается что-то холодное. – Это обычная вода, выпей немного.       Сынмин послушно открывает рот. Прохладная вода попадает на его распухший язык, и сейчас она кажется ему чем-то невероятно волшебным – Сынмин жадно глотает ее, почти забывая дышать.       – Тш… не торопись. – Чанбин негромко воркует, не позволяя ему выпить больше, чем нужно, и Сынмину, наконец, становится немного легче. Он с трудом разлепляет веки, сразу видя перед собой знакомое лицо Чанбина – все такое же, как прежде, разве что синяки под глазами стали темнее и глубже. – Привет…       – Почему… – Сынмин шепчет, глядя на улыбающееся лицо старшего оборотня, и он действительно не может понять, почему все они так заботятся о нем. Разве он заслужил это? – Почему я здесь…?       – Что ты имеешь в виду? – Чанбин непонимающе хмурится, присаживаясь рядом с ним, и его пальцы ныряют в жирные сынминовы волосы – но это, кажется, его не смущает. – Ты дома, Сынминни. И ты… Ты жив... – уже тише добавляет Чанбин, заглядывая в прищуренные глаза младшего. – Это… такой подарок для нас.       – Подарок…? – Сынмин хрипит, и в его голове нет ни одной правильной мысли или подходящего объяснения. Наверное, Чанбин просто сошел с ума.       – Ты был мертв. – Чанбин говорит, и на его лице больше нет ни намека на улыбку. – Ты был мертв несколько минут, Сынмин. Но потом ты просто… ожил? – он выдыхает, отводя взгляд, но его пальцы по-прежнему нежно гладят сынминовы волосы. – Я не знаю, наверное это чудо… Небо защищает тебя, щенок. И мы благодарны ему за это.       – Но… – Сынмин переводит взгляд на потолок, боясь, что снова как ребенок расплачется. – Минхо-хен… он… – он недоговаривает, тщетно пытаясь сформулировать мысли, а затем снова смотрит на Чанбина. – Чан-хен злится на меня?       – Что…? – Чанбин удивленно моргает, на мгновение даже перестав играть с его волосами, и на его лице отражается, кажется, все непонимание мира. – Почему он должен злиться на тебя? Он счастлив, что ты в порядке, Сынминни. Как и все мы.       – Но я же…я…       Сынмин отчаянно качает головой, потому что это неправда – Чанбин наверняка говорит так просто, чтобы успокоить его, смягчить острые углы перед его изгнанием. Сынмин не заслуживает быть здесь, он не заслуживает их доброты и заботы, не заслуживает даже второго шанса на жизнь. Тогда почему…?       – Минхо-хен из-за меня… – он невнятно бормочет, и он не может понять, почему Чанбин не слышит его? – Из-за меня он…       – Эй… Эй, посмотри на меня, Сынминни. – Чанбин кладет ладонь на его щеку, начиная понимать, и поворачивает лицо младшего к себе, чтобы заставить посмотреть на себя. – Это не твоя вина, слышишь? Это ни в коем случае не твоя вина.       – Но я подвел вас… – глаза Сынмина снова предательски становятся влажными, и он не понимает, когда вдруг успел стать такой плаксой. – Подверг вашу стаю опасности…       – «Нашу стаю». – Чанбин поправляет, заботливо стирая его слезы, и Сынмин даже не успевает спросить, что он имеет в виду, когда Чанбин продолжает негромко говорить. – И ты не сделал ничего плохого, детка. Виноваты те, кто напал на тебя. Они пришли на чужую территорию и поплатились за это. Главное, что ты и Минхо-хен в порядке, да?       – Чанбин.       Строгий голос вдруг нарушает тихую атмосферу между ними, заставляя их обоих вздрогнуть. Сынмин переводит взгляд за спину старшего оборотня, замечая стоящего на пороге комнаты Минхо, и его грозный вид пугает его, наверное, даже больше, чем Соджун. Минхо точно злится на него – наверняка – иначе почему он смотрит на него так?       – Оставь его, ему нужен отдых. – говорит Минхо уже мягче, когда Чанбин заметно дуется от перспективы оставить щенка и уйти. – Чану нужна твоя помощь, иди.       – Иду. – Чанбин все еще дуется, слишком ленивый для того, чтобы собираться куда-то на ночь глядя, но если он нужен Чану – что ж, он будет там. – Присмотри за ним, хен. Обещаю, я скоро вернусь, Сынминни. – обращается он уже к младшему, сжимая его руку в знак мягкой безмолвной поддержки. – Мы все придем проведать тебя, хорошо? Не скучай тут. – улыбается он и, прежде чем уйти, вдруг легонько прижимается своими губами к соленым от слез губам Сынмина. Младший вспыхивает, широко раскрыв от удивления глаза – никто из них прежде не целовал его в губы – и ему внезапно хочется спрятаться под одеяло от смущения, но он не может даже пошевелиться. Чанбин смеется, когда Минхо ворчливо торопит его, но быстро уходит, подмигнув Сынмину напоследок.       А затем в комнате снова становится тихо.       Сынмин переводит робкий взгляд на Минхо и с удивлением обнаруживает, что тот уже смотрит на него. Сынмин разрывает зрительный контакт, опуская взгляд ниже, на тело и одежду старшего. Минхо выглядит неплохо – он не выглядит болезненно бледно, и может стоять и передвигаться сам, в отличие от прикованного к постели Сынмина. На нем есть несколько бинтов, но даже так его «площадь поражения» куда меньше, чем у Сынмина – младший надеется, что так Минхо хотя бы будет злиться на него чуть меньше.       – Как ты себя чувствуешь? – Минхо спрашивает, подходя ближе и замирая всего в нескольких сантиметров от постели Сынмина. Младший долго не решается открыть рот – Минхо смотрит на него сверху вниз, заставляя почувствовать себя невероятно маленьким, но даже так он по-прежнему невероятно прекрасен в глазах Сынмина.       – Больно… – Сынмин хрипло отзывается, внезапно растеряв все способности формулировать предложения, и не может отвести от Минхо глаз. Тот коротко кивает.       Затем хмурится.       – Ты глупый и беспечный. – вдруг говорит Минхо, и в его голосе так отчетливо слышна злость, что Сынмину внезапно снова становится страшно. Минхо все же злится на него, все же ненавидит, как Сынмин и предполагал… – О чем ты только думал, черт возьми? Посмотри на себя, ты даже превращаться не умеешь, а уже полез в драку с тремя взрослыми оборотнями! У тебя есть мозги вообще?!       Сынмин не находит слов для возражения. И если уж на то пошло, он даже не собирался возражать, потому что уже знает, что Минхо бесконечно прав – Сынмин слабый и никчемный.       – Пытался строить из себя героя или что?! Почему не позвал меня сразу? К чему весь этот цирк?! – Минхо повышает голос с каждой секундой, его глаза опасно загораются, почти метая искры. Сынмин снова чувствует себя нелепым щенком, неспособным ни на что. И он знает, что это правда – он действительно такой, неспособный ни на что, глупый и тощий недооборотень. – Как можно быть таким беспечным, Сынмин?! Это просто смешно!       – Прости… – Сынмин выдавливает из себя жалкое извинение, но оно не передает всего его сожаления, сдавившего грудь. Ему так жаль, что Минхо пришлось разбираться со всем этим, пришлось спасать его из всей той заварухи и тащить его тело домой. – Прости, хен… Прости меня… Прости… – он шепчет, снова разражаясь рыданиями, и у него уже болят глаза и голова от всех этих глупых истерик, но он просто не может перестать.       – Ну, тише…       Минхо вдруг резко переходит на шепот – падает на постель рядом с Сынмином и берет его руку в свои ладони, прижимая пальцы к губам так, будто Сынмин был самым ценным сокровищем, хрупкой стеклянной вазой или тонким засохшим цветком.       – Тише, глупый щенок, не плачь… Это моя вина. – он берет лицо Сынмина в свои руки, и младший цепляется за его ладони, не в силах перестать плакать. Минхо так резко изменился в лице, и Сынмин не может понять, почему. – Я не должен был отпускать тебя одного.       Сынмин хочет сказать, что Минхо не прав – что это не его вина, ведь это не он разбил ту злосчастную тарелку и не он разбросал по кухне все овощи, но противный ком в горле не дает ему выговорить слова. Он не уходит даже тогда, когда Сынмин отчаянно кричит.       – Тш… – Минхо нежно стирает его слезы, прижимаясь своим лбом к лбу Сынмина, и осыпает все его лицо поцелуями, мешая их с собственным бесконечным потоком слов. – Ты такой глупый, Сынмин-а… Глупый, ужасно глупый… И смелый… Но больше никогда так не делай, слышишь? Я так испугался… думал, потерял тебя… Ты был таким хрупким у меня на руках…       – Хен… хен… Минхо-хен…       – Я здесь…       – Пожалуйста…       – Тише, Сынминни… Тише…       Сынмин всхлипывает, цепляясь за Минхо, в попытке притянуть его ближе к себе – хватает его за одежду и руки, сжимая так крепко, как только может, и Минхо послушно движется ближе, почти накрывая его своим телом. У Сынмина слипаются ресницы от бесконечного количества слез, но он все еще хочет смотреть на Минхо – на его красивое, грустное и отчего-то мокрое лицо, на его влажные шевелящиеся губы и блестящие, полные боли глаза. Ему трудно дышать от сдавливающих грудь всхлипов, и он почти задыхается, но Минхо вдруг целует его – прямо в губы – и все остальное быстро теряет свою важность. Сынмин жмурится, с готовностью поддаваясь теплой ласке, и все еще не выпускает Минхо из своих рук, будто боясь, что все это окажется сном.       Но Минхо целует его – снова и снова, трепетно держа его лицо в своих ладонях, шепчет что-то неразборчивое, но такое чувственное, и Сынмин знает, это и есть реальность. От этой мысли становится спокойнее.       Он не знает, как долго они с Минхо находятся в комнате, но все это время старший оборотень сидит рядом, успокаивая его разбушевавшиеся эмоции и крепко обнимая, за что Сынмин уже безмерно благодарен ему. Минхо что-то говорит – сначала Сынмин не понимает, что именно, но когда успокаивается, рассказ увлекает его. Минхо рассказывает о своем детстве, о своей жизни до того, как нашел Чана, и о том, как был изгоем в своей прежней стае. О том, как был рад присоединиться к тогда еще немногочисленной стае Чана и заботиться об их новых младших членах семьи.       И о том, как заметил его – Сынмина.       – Мы охотились неподалеку, когда наткнулись на твою деревню. – Минхо говорит вполголоса, и Сынмин слушает его, лежа на его теплой и крепкой груди. – Ты этого не помнишь, но у нас была небольшая стычка с вашими охотниками – мы не знали, что забрели на чужую территорию, но Чан смог решить это мирно. Но мы видели, как они издевались над тобой. – добавляет он уже тише. – Я видел.       – Так это вы устроили пожар… – Сынмин выдыхает, когда до него доходит смысл слов Минхо. Старший коротко кивает. – Но как вы… У нас были патрульные.       – Ликси неплохо разбирается в травах. – Минхо пожимает плечами. – Он нашел, чем можно натереться, чтобы нас не учуяли, и мы смогли остаться незамеченными. Чанбин пошел за тобой, когда все это началось, но ты смог выбраться сам, сильный маленький щенок. – шепотом добавляет он. – А потом ты скрылся. Мы искали тебя целые сутки.       – Вы спасли меня… – Сынмин поднимает на Минхо полный удивления взгляд. – Но… зачем?       – Что за глупый вопрос, Сынмин? – Минхо непонимающе ворчит. – Никто не заслуживает такой жизни.       «Особенно ты» – вертится на языке, но он не говорит это вслух.       – Но ведь ты не хотел меня здесь… – Сынмин отводит взгляд, но Минхо до сих пор молчит, не отвечая на его слова. – Ты… ты был так холоден ко мне… Зачем спас, если…       – Сынмин. – Минхо прерывает его, не давая закончить неправильную мысль. Он ненадолго замолкает, решая, стоит ли продолжать говорить, но ему кажется, что Сынмин заслуживает права знать. – Я скажу тебе еще кое-что, щенок. И я пойму, если ты захочешь оттолкнуть меня после этого.       – Зачем мне тебя отталкивать? Ты же спас мою жизнь. – Сынмин поднимает на Минхо взгляд, но тот уже не смотрит на него. – Я никогда не-…       – Я убил твоих родителей.       Минхо обрывает его на полуслове, почти выплевывая эти слова Сынмину в лицо, и на мгновение в комнате становится совсем тихо. Сынмин замирает, пытаясь переварить то, что он только что услышал, но его голова так болит, что всю эту информацию почти невозможно усвоить.       – Вся твоя семья мертва. – повторяет Минхо уже тише, бросив короткий взгляд на Сынмина. – И это сделал я. Я видел, как они умирают, потому что это я поджег твой дом. – добавляет он. – И когда ты только появился здесь, я не хотел привязываться к тебе сильно. Рано или поздно ты все равно бы узнал об этом и оттолкнул меня. Если бы я… вел себя иначе, тебе было бы в тысячу раз больнее. – Минхо вздыхает, коротко качая головой, наконец, посмотрев Сынмину в глаза. – Я не хотел, чтобы твое сердце было разбито.       – Но оно было.       Сынмин тихо отзывается, удерживая необходимый ему зрительный контакт. И даже если Чан и остальные были теми, кто убил большую часть жителей его деревни, Сынмин знает, что все это было только ради него.       Сынмин знает, что с ними он всегда будет в безопасности.       – Я… Я просто так хотел быть ближе к тебе… – он шепчет, отчаянно краснея, и Минхо ободряюще ерошит его волосы, побуждая продолжить говорить. Это так непривычно для них – просто сидеть вместе, обнимаясь и разговаривая, но Сынмин уверен, что теперь, получив то, о чем так долго мечтал, он вряд ли сможет покинуть их. – Моя семья… я не вспомнил о них ни разу, хен… Я никогда не был им нужен. – тихо признается Сынмин. – Все, чего я хотел, это чтобы ты обратил на меня внимание… Я… я хотел стать частью вашей семьи.       – Ты уже часть нашей семьи, Сынмин-а. – Минхо отвечает, будто это самая очевидная вещь на планете, и когда Сынмин снова поднимает на него взгляд, его глаза вновь наполняются слезами. – Ах, ты такой плакса, не так ли? – Минхо дразнит его и, наконец, улыбается – на этот раз широко и искренне.       Сынмин кивает, потому что это действительно так – он ужасный плакса, но пусть так, он знает, что нужен Минхо и остальным несмотря на этот глупый факт. Он сжимает старшего в объятиях, утыкаясь лицом в его теплую грудь, и все же снова позорно плачет, но на этот раз – чувствуя себя самым счастливым человеком на свете.       Минхо остается с ним до самого утра.       А утром его будит Чан.       Его руки мягко гладят обнаженное перебинтованное сынминово тело, делая пробуждение в несколько раз приятнее, и когда Сынмин лениво открывает глаза, невесомые поцелуи сразу же сыплются на его лоб и щеки.       – Вот и наш герой.       Чан смеется, когда Сынмин сонно урчит в ответ на ласку, и бегло осматривает его раны, проверяя общее состояние. Рядом мельтешит привычно улыбающийся Феликс, готовый в любое время поменять бинты, и воркует такой же полусонный Чанбин, принесший новый стакан воды и немного горячего супа. А в дверях неуклюже толпятся Джисон, Хенджин и Чонин.       Сынмин неловко поворачивается в объятиях уже давно проснувшегося Минхо, чтобы рассмотреть их всех – выцепить взглядом каждого – и даже находит в себе силы застенчиво улыбнуться. Он рад видеть их всех здесь, рядом с собой, и если новая жизнь означает возможность остаться с ними навсегда – тогда Сынмин рад, что Судьба дала ему еще один шанс.       – Так Чан-хен попросит его стать частью стаи или нет? – шепотом спрашивает Джисон, толкая локтем стоящего рядом Хенджина, и тот шикает, хмуро грозя ему пальцем.       – Заткнись, ты испортишь сюрприз, болван. – ворчит он, и Сынмин удивленно поворачивается на их шушуканья, пытаясь понять, правильно ли он расслышал. Стать частью их стаи официально? Получить их метки и долгожданные поцелуи? Сынмин краснеет от одной только мысли об этом, и Хенджин разочарованно стонет. – Черт возьми, Джисон! Он все слышал!       Вокруг становится шумно, но это приятный шум, родной и знакомый. Сынмин переводит взгляд с ругающихся младших на Чана, и тот привычно улыбается ему, коротко качая головой, когда ругань усиливается.       – Мы не торопим тебя, Сынминни. – говорит он вполголоса, кладя ладонь на щеку младшего, чтобы показать всю свою искренность. – Но будем очень счастливы, если ты захочешь остаться с нами и стать частью стаи. Мы бы очень этого хотели.       Сынмин не хочет плакать снова, но черт возьми, он делает это, когда несколько раз кивает, пытаясь подобрать нужные слова. Чану они не нужны – он все понимает и так. Вожак движется ближе, захватывая Сынмина в свои крепкие, но осторожные объятия, и позволяет уткнуться лицом в свою шею. Он снова смеется, шепча какие-то утешения растроганному щенку, но Сынмин даже не слышит его из-за заполнивших комнату воодушевленных и радостных голосов. Невесомый поцелуй от Феликса падает на его обнаженное плечо – Сынмин чувствует это – где-то рядом негромко смеется Минхо и хвастается их «первым поцелуем» Чанбин, заставляя ошарашенных Хенджина, Джисона и Чонина наброситься на него с расспросами.       Сынмин прячет красное лицо глубже в надежное плечо Чана. Тот пахнет дымом и копотью, и еще немного – кровью, но даже так, Сынмин ничего не говорит.       Сейчас он не хочет думать об этом.       Сейчас он просто хочет побыть со своей стаей.