Блюдо подают изящным

      Люди ещё с ранних этапов своего существования на земле, стремились к красоте. Естественно, когда не были сильно озабочены попытками собственного выживания. Так, человечество привыкло считать, что эстетика, впервые, появилась в Греции.        И это не верно. Ну, разве что, почти. Во времена античности, школа Пифагора связывала воедино красоту и математику, отмечая, что предметы, чьи пропорции находятся в соответствии с золотым сечением, кажутся более красивыми. Впрочем, многим грекам в те времена нравилось практически любое сечение. Например, отсечение головы было той ещё альтернативой развлечения. Тем не менее, примерно в 20 году до нашей эры, римский архитектор Марк Поллион Витрувий, в своем трактате «Десять книг об архитектуре» обозначил идеальные, разумеется, лишь с его точки зрения пропорции не только зданий, но и людей — от длины рук, ног и пальцев до головы. Так, треть пропорционального лица должен был составлять лоб — от линии роста волос до бровей, а треть — челюсть, от кончика носа до кончика подбородка.        Красота, не правда ли? Так и подумает, полторы тысячи лет спустя, Леонардо да Винчи, подумает и нарисует своего «Витрувианского человека» — в качестве иллюстрации к трактату математика Луки Пачоли «О божественной пропорции». И люди вокруг, тоже закивают и согласятся, что это красиво. Будет, конечно, парочка умников, что закатит глаза, глядя ещё на античную скульптуру и скажет вам, что человек с такими пропорциями тела не смог бы жить, буквально, так как у него бы сместились внутренние органы. И раз уж речь зашла о внутренностях, красоте и людях, то Кроули с уверенностью мог сказать, что многие жалуются на свою внешность и никто — на мозги. Которых, между прочим, отдельным представителям людского рода очень не хватает, если уж они решили, что можно придумать единый эталон красоты. Такая чушь. — И теперь вам остаётся лишь лицезреть совершенство на вашем экране. Ну и в зеркале.— Кроули делает завершающей этап укладки, которую его так просили разобрать в комментариях под предыдущем видео. Он немного отстраняется от камеры, давая полный обзор на свои длинные, по меркам многих мужчин, а на деле лишь немного доходящие до плеч, медно-рыжие волосы. Идеально.— Что ж, мои змейки-искусители, на этом всё.       Он подмигивает в объектив и выключает запись, откидываясь на спинку кресла. Боже, сколько времени он угробил на это видео? Кроули переводит взгляд на панель с часами в нижней части ноутбука и, тихо ругнувшись, подрывается со своего места, хватая пиджак, валяющиеся рядом на столе. Время за работой пролетело стремительно, точно так же, как и мужчина в чёрном «Бентли» мчавшийся по улицам утреннего Лондона. Он пропустил чёртов завтрак! И если вы думаете, что Кроули психовал, вдавливая педаль газа в пол, из-за того, что он был голоден, то вы точно с ним не близки. Но не спешите расстраиваться, обозначить кого-то близким для Кроули было бы действительно непосильной задачей. Хотя, пожалуй, один человек с этим справиться вполне мог.       Но история началась, к сожалению, вовсе не с него. А с начальника Кроули – мистера Гавриила. Статного голубоглазого мужчины среднего роста и лет, чему охотно свидетельствовали проседи на каштановых волосах в области висков. Ему, если кому-нибудь это действительно интересно, удалось вполне успешно уклониться от всех увлекательных профессий и заняться нудной офисной работой, также вполне успешно в ней преуспевая. Гавриил предпочитал свежезаваренный Эрл Грей с капелькой молока, светлые, отглаженные с иголочки пиджаки и чтобы к нему обращались исключительно уважительно, начиная с "сэр". Ох, и хочу заметить, что Кроули вовсе не виноват, что у него это обращение выходило излишне саркастично.        Так вот, в один прекрасный день мистеру Гавриилу сообщили, что грядёт сокращение штата сотрудников. В их фирму отбирали только высококвалифицированных специалистов. Поэтому босс Кроули, столкнувшись с такой тяжёлой проблемой выбора, решил, что раз по качеству работы отбор совершить не получится, то, возможно, стоит обратить внимание на качества личностного характера. Ведь всем известно: дружелюбие и сплочённость коллектива делает работу менее утомительной, а значит, увеличивает эффективность и производительность, что, как следствие, ведёт к увлечению доходов. Гавриил был из тех людей, которым для гордости к себе причина была не нужна. Но в тот момент, благодаря хитро выстроенной цепочке, пророчащей ему баснословное состояние, он был крайне горд собой, как он считал, исключительно по делу.       Поэтому однажды утром, выйдя из своего кабинета, он быстро выцепил взглядом самое хмурое лицо, медленно посерпывающее свой чёрный кофе из кружки с неприличным изображением оттопыренного среднего пальца, и решил, что именно Кроули является тем камнем преткновения к всеобщему единению в коллективе. Ну, и его финансовому благополучию. — Так, сэ-эр. — Кроули принципиально раздражающе протянул обращение, с искушённой радостью рассматривая скривившееся лицо Гавриила, напоминавшее дольку лимона, которая в этот самый момент плавала в его чае.— Вы хотите сказать, что причиной моего увольнения является неумение работать в коллективе? — Именно так. — Нет, не так. Я со всеми лажу.— Кроули оглянулся назад. Кабинет его босса был, как и большинство офисных помещений, сделан с исключительно прозрачными стенами, чем напоминал аквариум с рыбками и просто не мог не бесить. Ну, в самом деле ни зад не почесать, ни в носу не поковыряться. Но сейчас эти самые стены были как нельзя кстати, потому что через них было хорошо видно проплывающих мимо коллег.— Вот, смотрите. Кроули приблизился к стеклу вплотную и постучал по нему пальцем с самой маниакально–радостной улыбкой из своего арсенала. — Эй, Хастур, дружище! Ничего не подозревающий мужчина, который до этого шёл спокойно, просматривая недельный отчёт, чуть ли не словил инфаркт и наверняка бы поседел, если бы его волосы уже не были белы словно мрамор, от громкого приветствия, не рассчитавшего лёгкость прохождения звука через стекло, Кроули. — Твою же ж мать! Отвали, Кроули! — Засранец.— Тихо прошипел тот, показывая фак отползающему подальше от кабинета начальника мужчине. Затем он снова обернулся к Гавриилу, разводя руками с милой улыбкой.—Видите? Я буквально душа компании.       И хоть, на взгляд Кроули, уволить Хастура, который ни много ни мало, а от слова "совсем" не понимает шуток, было бы гораздо логичным решением. Уволенным оказался всё же он. Может быть, стоило быть с боссом более дружелюбным, но кто уж теперь знает?        Сейчас же, Кроули пребывал в отчаянии. Он уже вполне успешно вёл свой блог, но то было лишь увлечением, так со скуки. Именно офисная работа была официальной. Стабильный доход, гордость его родителей, которые с ранних лет готовили своего маленького отпрыска только к ней. И сейчас, являясь взрослым человеком, внутри которого сидел всё тот же ребёнок, только и умевший, что производить расчеты за квартал и абсолютно не знающий, что ему делать дальше, горько плакал, а Кроули, не в силах справиться с этим детским нутром, ощущал лишь полную безысходность своего положения.        Вокруг люди тоже боролись с безысходностью, правда, совершенно другого рода. У них она проявлялась в том, чтобы остаться сухими, выйдя на улицы Лондона, города, в котором, к всеобщему сожалению, в этом году выдалась тёплая и до омерзения дождливая зима. Люди кутались в свои длинные шарфы и пальто, гнулись под тяжестью строгих чёрных зонтов, из-за солидности которых, может быть, столица и казалась такой чопорной. Хотя и об этом думаешь мало, когда пытаешься укрыться от грязных брызг проезжающей слишком близко к тротуару машины. Впрочем, Кроули это абсолютно не заботило. Он вылетел из офиса в расстроенных чувствах, спешке и лишь в одном пиджаке. Спасибо хоть на том, что он всё-таки сгрёб кое-какие вещи в коробку и сейчас, обнаружив среди них старую, серую, как и его жизнь, толстовку, вцепился в неё мёртвой хваткой, пока полностью не укутался.       Он долго брёл с этим несчастным, размокшим от коктейля из дождя и снега картонным ящиком в руках по стареньким кварталам Лондона, не разбирая дороги, а когда сообразил, что не знает, где находится, уже окончательно стемнело. Кроули хотел было достать телефон, но понял, что ему совершенно некому звонить, чтобы попросить о помощи.       В ту минуту, как и полагается любому английскому персонажу из книг, он старательно сдерживал эмоции, упорно твердя себе под нос, что это всё неважно. Неважно, что его уволили. Ему всё равно осточертела эта работа. Да он бы и сам ушёл, просто чуть позже. И совершенно неважно, что у него нет друзей. Они ему и не нужны вовсе.        Да, ему была нужна только машина. Справедливо рассудив, что такси вполне сгодится, он снова залез в карман толстовки, выуживая телефон. Но тот, только стоило загореться дисплею, жалко пиликнул последним зарядом батареи и сдох. Кроули зло бросил предателя в окончательно и безвозвратно вымокшую коробку, а ту, в свою очередь, себе под ноги. И сел на сырые ступеньки уже закрывшегося на ночь захудалого ресторанчика, подобно дверям которого он закрыл ладонями лицо и отчаянно в них заскулил. Боже, как всё так сложилось? Видимо, в прошлой жизни он спал на шкурах заживо освежеванных животных и на них же ел младенцев на завтрак, раз он не заслужил ни капли помощи в этой. Хотя бы кто спросил... — Вы в порядке?       Мысли прозвучали чужим голосом прямо над головой, и Кроули неуверенно посмотрел вверх. Перед ним стоял мужчина с наполненным до краёв продуктами бумажным пакетом и с глупой бабочкой в клетку, которую носили бы разве что дошкольники. Но этот человек либо был пятилеткой-переростком, либо ровесником Кроули, просто с чудаковатым вкусом. Кроули хотел отшутиться, он честно хотел сказать какую-нибудь глупость и просто пойти домой. Но идти было некуда и не к кому. И как только волна осознания действительности разлилась снова, его тело предательски задрожало, а из горла вылетело лишь: — Я... я... — Ох, вас совсем знобит. Хотя это не удивительно. Вы очень легко одеты.— Мужчина, не думая ни секунды, без промедления стянул с себя свой кремовый плащ и аккуратно накинул на плечи сидящего на ступеньках.— Вам не помешает чашка горячего какао. Зайдёте? Кроули посмотрел на табличку, что гласила "закрыто" на двери ресторана, на который указывал незнакомец. И вынес справедливый вердикт: — Он не работает. — Не для меня,— радушно улыбнулся мужчина, звеня связкой ключей и отпирая дверь.— Так вы будете моим гостем? — А, ну да... гость,— пробормотал Кроули со слегка виноватым видом, который бывает у человека, впервые за долгие годы заглянувшего в церковь и успевшего подзабыть, что, собственно, там полагается делать. Вот и он не помнил, когда в последний раз захаживал к кому-то в гости. Так или иначе, но новый порыв ледяного вихря стал вполне весомым аргументом, чтобы принять приглашение. Кроули поёжился и запахнул предложенный плащ, что из-за ветра вздувался за спиной, словно купол парашюта. Он снова посмотрел на мужчину в дверях, которые зазывали пройти в дом выходящим из помещения теплом, и подобно игрушке на панели машины, согласно кивнул, заползая внутрь.       Был ли то Божий замысел, именуемый судьбой, или простая случайность? Вряд-ли у кого-то найдётся ответ на этот вопрос. Ведь не каждый, увидев у себя на ступеньках трясущегося, словно от ломки, парня в капюшоне, решит пригласить его домой. Как далеко не каждый пойдёт в закрытый ресторан за подозрительно добрым незнакомцем в плаще.       На улице бушевала непогода. Но на втором этаже небольшого ресторанчика было тепло и сухо. Комнату освещали жёлтые огоньки гирлянды, висящие под потолком словно бусы, а вскоре в дополнение к ним разжёгся камин. Один из тех, которые всё ещё сохранились в некоторых старых лондонских домах. — Спасибо, эмм...— Кроули неловко сморщил нос, блуждая в болоте своей памяти, силясь вспомнить, представлялся ли уже мужчина перед ним или нет, и как стоит к нему обратиться. — Азирафель.— Тот мягко улыбается и подсказывает, протягивая сложенный аккуратным квадратом клетчатый, в тон его бабочке плед. — А как зовут вас? — Энтони, но сегодня меня все зовут— неудачник.       Кроули представился тем именем, которым нарекли его родители. Хотя в офисе ему дали новое, которое люди ещё называют "прозвищем" или "кличкой". Оно так плотно к нему пристало, что так через какое-то время его стал называть весь отдел. В целом Кроули был не против такого расклада. Новое имя его вполне устраивало. Но представляться так незнакомым людям он пока не спешил. — Можно спросить, что произошло?—Поинтересовался хозяин дома, попутно ставя чайник на конфорку плиты.       Кроули определённо не был из тех людей, что запросто делились своими проблемами. Но Азирафель задал вопрос как-то по особенному. И этот день, по всей видимости,тоже был действительно каким-то особенным, так как он, не задумываясь, просто выдал как на духу: — Меня уволили с работы. — Оу,— Азирафель, который до этого возился с какао, неловко застыл с дымящимися чашками и немного поколебавшись, всё же предложил горячий напиток своему гостю, вместе с тем, аккуратно задавая интересующий его вопрос.— А кем вы работали? — Да так, офисный планктон, —Кроули благодарно принял кружку и тут же из неё отхлебнул, в попытке согреть своё заледеневшее, от столь длительного прибывания на улице, нутро.— Ничего интересного. — Так вам не нравилась эта работа. — Я её ненавидел. — Тогда, может, всё не так уж плохо сложилось — Азирафель, заметив вопросительно заломаную бровь своего нового знакомого, заторопился объянить.—Теперь у вас есть возможность найти то, чем вы действительно хотите заниматься. Это может пугать, но один новый шаг вперёд лучше, чем тысяча на месте. Живое воображение Кроули рисует обрыв. Но он проглатывает своё желание съязвить вместе с новой порцией горячего какао и думает, что его собеседник всё-таки в чём-то прав. — Может перейдём на "ты"?— Кроули дожидается короткого кивка.— Азирафель, это самый лучший какао, что я пил в своей жизни. Губы мужчина напротив складываются в круглое "О", и он смущённо улыбается, утыкаясь взглядом в свою кружку. — Ты, наверное, единственный, кто так считает,— говорит он. — Почему? По лицу Азирафеля было ясно видно, что тот тоже не является сторонником любителей бесед о личном. Мужчина недолго размышляет, сверля свой остывающий какао задумчивым взглядом. И Кроули в тот момент не мог точно сказать, решает ли его собеседник, что за откровение нужно платить откровением, или хозяин ресторана был вымотан так же, как он, и возможность немного с кем-то поделиться действовала пленительным дурманом. А может быть, дело было в том, что Азирафель, так же, как и Кроули, почувствовал в своём новом знакомом что-то, что подсказывало: этому человеку можно доверять? Кто знает. Но Азирафель тяжело вздыхает, поднимая всё те же лучащиеся чем-то необыкновенно нежным глаза, которые с каждым словом наполняются тяжестью грусти. — Знаешь, делать новые шаги к своей мечте чудесно, но не всегда прибыльно. Неважно, делаешь ли ты самый лучший какао или нет, если это не приносит деньги, что бы его делать. — Так, у тебя тоже проблемы с работой? — Да, срок аренды истечёт в следующем месяце, если за это время, каким-то чудом, у меня не появятся посетители, то мою мечту закроют за неустойки. — Возможно, я мог бы стать этим чудом,— заговорщицки улыбнулся Кроули.— У меня есть блог и я бы мог сделать для тебя рекламу. Что думаешь? — Я не знаю, не хочу тебя этим обременять. — Расслабься, Азирафель, ничего обременительного, это просто моё хобби. Кстати, говоря о увлечениях... Кроули многозначительно посмотрел на большой, чуть ли не во всю стену, книжный стеллаж, который расположился в непосредственной близости от дивана, но на стратегически безопасном расстоянии от камина. — Да-а, книги это моё хобби,— протянул Азирафель, смущённо улыбаясь.— Но если уж говорить откровенно, я не только их читаю, но и коллекционирую. Его гость, не снимая с себя плед, подошёл ближе к полкам и взял одну из книг в твёрдой обложке, увлечённо вертя её в руках. — Так здесь есть коллекционные издания? — Да, то что ты держишь — коллекционное издание Джеффри Арчера.—Азирафель ещё больше смутился, когда Кроули ухмыльнулся глядя на название «Тюремные дневники». И даже немного затараторил, в попытке оправдываться.— Честно говоря мне не очень нравится его книги, но я поддался искушению, когда нашёл первое издание за смешную сумму. — Ну да, перед таким не устоишь,—ответил Кроули с уничтожающим ехидством, и тут же переключил внимание на потрёпанный корешок с знакомой фамилией.— А это что, Джейн Остин? Она ещё и книги писала? — Ну, в основном, — не понимая, что конкретно имеет в виду его собеседник, ответил Азирафель.— Ты разве не читал? — Она о краже алмазов? — Гордость и предубеждение? Нет, но...— Азирафель удивлённо хлопнул светлыми ресницами, когда Кроули услышав отрицательный ответ, с совсем неподходящим звуком "фе" к мировой классике литературы, попытался уместить книгу на её прежнее место.— Но она о чувствах, дорогой! Не спорю, кражи, запутанные дела и расследование это интересно, но романы, тоже пробирают до мурашек. — Не знаю, не читал. — Это тоже коллекционное издание, у меня к сожалению только первый том, но если хочешь, я могу его одолжить. — Я не люблю читать, Азирафель. — А слушать? — А ты хочешь мне почитать?— Тихо спросил Кроули. — Очень.       Они болтали всю ночь о важных вещах в их жизнях и о совсем незначительных, но, тем не менее, имеющих смысл, и читали, утопая в рассказах про туманные зелёные поля в старых английских имениях. И уж не знаю, были ли виноваты в этом тепле поленья, потрескивающие в жаре камина, шерстяной плед или горячее какао, а может тёплые улыбки и искренний смех. Но точно могу сказать одно, что оба мужчины в ту ночь впервые за многие годы, наконец, смогли согреться. Так один из самых злосчастных дней их жизней стал счастливее многих, помеченный отметкой "знаменательно" в календаре судьбы.       В то морозное утро, покидая уютную гостиную, в которой на диване всё ещё спал Азирафель, обнимая старенький томик Джейн Остин, накидывая на спящего плед и садясь в такси, Кроули осознал для себя несколько простых истин. Во-первых, настоящая красота — это точно не те глупости, что пишут в журналах. Она внутренняя, идет от всего сердца, в котором живет любовь. И если этого нет, даже самые идеальные черты лица не смогут скрыть душевной пустоты, которая, в конце концов, отталкивает людей. Во-вторых, он купит себе машину, потому что добираться до этого места на такси или метро– отвратная затея.       Затем Кроули приезжал сюда не раз и не два. Посетителей в этом уютном заведение однозначно стало больше, и Кроули прекрасно понимал, что в этом только крохотная часть его заслуги. Люди придут глянуть на что-то, если их заинтересовать. Но приходить регулярно или приглашать друзей они станут только в том случае, если это место действительно стоит того. Но он, в отличие от всех этих посетителей, приезжал отнюдь не затем, чтобы попробовать нежный лосось под укропным соусом или за тающими на языке десертами. Он хотел снова провести время с Азирафелем. И, казалось бы, чего уж проще– подойти и поговорить. Не то чтобы Кроули не пытался это сделать, но каждый раз слова будто застревали комом в горле, и выдавить из себя что-то помимо: " Чашку эспрессо, пожалуйста." совершенно не выходило. Подобрать слова к тому, что он чувствовал, было непосильным трудом. Все они казались недостойными того, что он хотел выразить Азирафелю. А то, что было близко к этому, чересчур его смущало, хоть он бы никогда в этом не признался. Так Кроули и не решался заговорить с ним, раз за разом приезжая в маленький ресторанчик, оставляя за собой пустую кофейную чашку. А время меж тем нещадно летело, делая отложенный разговор всё более неловким и неуместным.        Ровно до этого дня.