Блюдо подают изящным

      У Азирафеля, как и у многих людей, был свой воскресный распорядок дел. Он вставал рано утром, а именно в 6:30. Что в больших городах вроде Лондона, для воскресного дня было, как говорится, "рань несусветная". Он застилал кровать, делал короткую зарядку исключительно для того, чтобы размять затёкшие во сне мышцы. Далее следовал душ с весьма тёплой водой, так как холодную наш нежный повар попросту не переносил. Следом шла уборка дома и ревизия холодильника на наличие продуктов для дальнейшего похода в магазин и пополнение опустевших полок. Ну, а после, как награда за суетливое начало дня— приготовление глазуньи и ароматного какао.       Кроули не имел никакого порядка для своего воскресного утра, как и для любого утра в целом. Он вставал тогда, когда ему приспичит, а чаще всего это случалось уже за полдень. Но в это воскресенье он проснулся значительно раньше, а именно, как указывали его наручные часы, которые сыграют очень важную роль в последующем развитии событий, в 10:23. Причиной столь раннего подъёма стали умопомрачительно-приятный аромат яичницы и милое бормотание какой-то глупой песенки, доносящиеся с кухни. Кроули определённо чувствовал себя счастливым. Он не захотел расставаться с одеялом, в которое так заботливо его укутали минувшей ночью, и завернувшись в него, словно в кокон, он чинно пошаркал на кухню. — Доброе утро, Ангел. Кроули разместил свой подбородок на плече Азирафеля, якобы для того, чтобы заглянуть в сковородку, где шкварчали яйца. И если вам любопытно, это был вовсе не способ выразить свои чувства и обнять человека, к которому этим утром хотелось быть ближе. Каждым утром. — Доброе утро, дорогой,— тут же отозвался Азирафель, солнечно улыбаясь.— Голоден? — Как зверь.       Кроули, не расставаясь с одеялом, приземлился за стол, наблюдая за мягкими движениями Азирафеля, который мастерски поддел деревянной лопаточкой глазунью и переместил на стоящую рядом тарелку. — Когда позавтракаем, может, пойдём в парк, покормим уток горохом, пока их не убило от всего этого хлеба?— Зевнул Кроули. Ему сегодня почему-то особенно сильно хотелось провести весь день с Азирафелем. Он старался выглядеть непринуждённо, говоря всё это, но в душе он надеялся, что это чувство взаимно.—Или может быть, ты хочешь в кино? Я слышал, что в кинотеатре рядом на утренних сеансах крутят неплохие фильмы. Азирафель просто лучился счастьем, когда повернулся к нему, чтобы поставить их завтрак на обеденный стол. Но стоило ему поднять взгляд на лицо Кроули, как его улыбка погасла, а сам он моментально замер. — Э-энтони? — Что?— Ещё сонный Кроули сразу сморщился, но тут же отозвался на знакомое имя, поднимая дезориентированый и непонимающий взгляд на мужчину перед ним.       Всё по тем же дорогим часам на руке Кроули можно было с точностью сказать, что осознание происходящего обрушилось на него ровно через три секунды. Именно столько времени владельцу столь ценной вещички понадобилось, чтобы понять, что на нём нет тёмных очков. И именно в тот момент часы, кажется, навечно застыли на отметке "Слишком поздно для глупых оправданий", прямо под аккомпанемент грохота тарелки с яичницей об кафельный пол кухни. — Я знаю,— у Кроули сел голос, поэтому он попробовал начать заново.— Знаю ты очень сейчас удивлён, а скоро станешь ещё и зол. Но пожалуйста, дай мне шанс объясниться. Умоляю, Азирафель.       Любому из нас знакомо гнетущее чувство стыда. Кому-то стыдно за неумение распознать ложь. Кому-то за обман и собственную трусость. Да, никто из нас не застрахован от постыдных поступков. Но если они нас чему-то научат, значит, не всё потеряно. Именно так рассуждал и Азирафель, смотрящий в золотистые, наполненные виной и раскаянием глаза напротив. На удивление, заглядывая в них, он не чувствовал ни злости, ни обиды, только сожаление, что не понял раньше, и невообразимо глубокое, всепоглощающее тепло любви. Он выслушал абсолютно все объяснения Кроули, не перебивая, не возмущаясь и не упрекая его.       Что бы понять человеческие поступки, нужно знать не то, что они в корне хорошие или плохие, только лишь то, что они являются людьми. А людей в жизни Азирафеля было достаточно. И он, как никто другой, понимал, что далеко не каждый каждый, человек заслуживает прощения. Но Кроули определённо был не из тех, кого Азирафель не хотел бы больше видеть в своей жизни. — Кроули,— тихо позвал Азирафель, когда понял, что они уже, какое-то время просто стоят в тишине.— Я прощаю тебя.       Мужчина развёл руки в стороны, приглашая такого уязвимого и отчаявшегося сейчас Кроули в объятья. Тот упал в них мгновенно, зарываясь лицом в плечо, чтобы скрыть льющиеся из глаз слёзы. Он и сам не осознавал, насколько велик его страх потерять этого человека. И сейчас руки сами собой сильно сжались, сминая мягкую ткань пиджака. Только бы не передумал, только бы не оттолкнул, только бы не ушёл. — Я не знаю, как... — Всё хорошо, дорогой, я здесь. Всё хорошо.       Да, Азирафель был убеждён, что теперь у них определённо всё хорошо. Однако был ли в этом уверен Кроули? Вот в чём вопрос. Ведь простить кого-то– одно, а простить самого себя– совсем другое.       Азирафель понял, что происходит что-то неладное, по истечению второго дня с их последней встречи, которая аккурат приходилась на момент раскрытия карт с личностью Кроули. И раз уж речь зашла о нём, то Кроули не приезжал и даже не отвечал на звонки и сообщения, которые он ему отправил уже с сотню. Поэтому, найдя среди их переписки вскользь упомянутый адрес квартиры, где сейчас проживал блогер, Азирафель, не теряя ни секунды, направился туда. Дорога прошла, как в тумане. Возможно, из-за того, что Азирафель полностью ушёл в свои мысли, не обращая ни малейшего внимания на проплывающую мимо необыкновенно величественную архитектуру и вполне себе обычных людей. А может быть, из-за того, что после ночного дождя по улицам и вправду расползалась дымка. — Азирафель?— Кроули ошалело уставился на своего неожиданного гостя.— Что ты тут...? Как?       Азирафель, всё ещё не растерявший прыть после того, как проскочил мимо консьержа на нужный этаж, опасаясь, что дверь захлопнут прямо перед его носом, словно ураган занёсся в чужую квартиру и даже прошмыгнул дальше по коридору, попадая в небольшую зелёную оранжерею. Но он совершенно зря волновался. Кроули был так ошарашен появлением у себя дома Азирафеля, что вряд ли бы вспомнил, что у двери есть ручка, не то, что она ещё умеет и закрываться. — Ты непроходимый остолоп, Кроули. Как можно так исчезать, не сказав ни слова. Что в первую нашу встречу, что сейчас. Кроули аккуратно, словно опасаясь, что Азирафель– лишь его минутное наваждение и может исчезнуть в любой момент, стоит лишь моргнуть, вполз в гостиную следом, но немногим позже, видимо, приходя в себя. — Давай поговорим?— Тихо предложил он. И, дождавшись кое-какого, но всё же кивка, продолжил.— Ты сказал, что прощаешь меня, но мы договорились в тот день, что обсудим всё немного позже, когда оба придем в чувства. И я не мог выпустить мысль из головы, что, подумав побольше, ты возьмёшь свои слова обратно, поэтому я очень нервничал.— Азирафель с сознанием дела посмотрел на цветы вокруг. Кроули как-то упоминал, что у него в доме много растений. Так же он упоминал, что завёл их, когда однажды услышал о пользе общения с цветами. С тех самых пор, когда он сильно переживал или нервничал, он занимался исключительно своей оранжереей. И, судя по её эталонному состоянию, напоминающее райские кущи, жизнь у Кроули была явно не сахар.— Так вот, я протирал их листья, но оставил телефон близко к ведру с водой. — И ты его случайно утопил,— подытожил Азирафель. — Утопил,— эхом отозвался Кроули.— Я не знал, хочешь ли ты меня видеть, а заявляться к тебе без предупреждения было, как-то...— Он сморщил нос, делая неопределённый жест рукой.— Ну, ты и сам понимаешь. — Понимаю?! Я так переживал, что с тобой что-нибудь случилось. Я думал, что снова тебя потерял! Потерял единственного человека, кто меня понимает, с которым мне так легко и свободно. И как, скажи мне на милость, я мог не простить и не волноваться о человеке, которого я люблю?!       На последнем выражение пыл Азирафеля, как быстро разгорелся, так и потух. Он уже не так яростно, как до этого, но всё ещё обиженно посмотрел на Кроули, который, кажется, забыл, как правильно дышать и вместе со своими растениям, в тон которых теперь было спустившее все краски лицо, решил заняться фотосинтезом. — Ты сейчас сказал...— как будто пробуя на вкус, каждый звук, которые он секундно разучился производить, пробормотал Кроули. — Я знаю, что я сказал. Это так и есть. — Боже, Ангел... — Перестань перечислять высшие силы и скажи уже наконец, что ты ко мне чувствуешь.       И Кроули сказал. Он скажет это ещё сотни раз. И когда они будут на очередном, но уже официальном свидании, и когда они будут засыпать вместе. И когда проснётся, утыкаясь носом ему в шею, тоже обязательно скажет. А пока он шептал это в поцелуй, не в силах оторваться от мужчины в своих руках: "Я люблю тебя, Ангел. Я так безумно сильно люблю тебя.". Они стояли прямо посреди импровизированной оранжереи Кроули. И, кажется, впервые со времён её сотворения цветы, почувствовав всепоглощающее счастье и любовь, распустили свои благоухающие бутоны, даже ещё не подозревая, что будут чувствовать это отныне, как в этот день, так и во все последующие.