***
Торговые ларьки тянулись бесконечным рядом, вдоль невысоких стен домов. Энджел устало потянулся в плечах, пересчитывая стоявшие неподалеку горшки с тыквенными семечками. Солнце напекало оголённые участки кожи, проникая даже сквозь прочный шёлк вуали. Воздух рябил из-за жары, и Энджел невольно морщился, потирая лоб. Совсем скоро начнётся сезон дождей. Ещё немного и стоящую вокруг духоту прибьет к земле, вместе с песком. Глаз цепляется за бродящего по улочке Азиса. Мальчишка неловко выглядывал из-за угла, рассматривая, как Энджел качает в воздухе рукой с сапфировым браслетом. Но клиенты не приходили. В такую жару большинство богачей сидели по домам, а бедняки пахали на иссыхающей земле, роя твердую почву. Мотылёк жадно всматривается на фруктовый прилавок и протягивает руку к сочному апельсину. Энджел только качает головой, подмечая засохшую на коже хну. Подмечает не только он. Продавец. Рыжий шакал в ярко-красной тюбетейке перетягивается через прилавок и крепко хватает мотылька за руку. Азис вздрагивает с широко открытым ртом, а Энджел едва ли успевает окликнуть торговца, как в воздухе блестит лезвие ножа. Он бежит к Азису вырывая детскую руку из огромных ладоней, отталкивая глупого мальчишку на землю, посмевшего воровать с ярко-разукрашенными руками, и замирает, чувствуя хватку на запястье. Руку прижимают к поверхности стола, и тело по инерции тянется вперёд. Лезвие опускается на стол. Прямо на кожу. Хлюплый звук мяса и хруст дробящейся кости. Энджел визжит, в ужасе всматриваясь как его ладонь отскакивает в сторону, бледные тонкие пальцы чуть подрагивают, а сердце бешено стучит в груди, пробивая грудную клетку. Отрубленная рука словно галлюцинация чуть подрагивает в рябящем воздухе. Энджела мутит от боли и шока. Кажется, рвёт съеденным с утра куском хлеба, но он не уверен. Глаза застилает пеленой боли. Люди вокруг сгущаются и тычут пальцем, пока горло сдавливает от рвоты и крика. — Вор! Шакал! Зовите стражу! Он ощущает резкий холод, но боль всё также застилает сознание. Кто-то грубо хватает за плечи и тянет в сторону. Энджел не успевает перебирать ногами, ощущая, как фонтаном хлещет кровь, его ноги плетутся по земле, и песок иглами въедается в кожу. В голове что-то звенит, и Энджел безмолвно читает молитвы Шарлотте, пока его ведут в башню, прямиком к Валентино. Когда боль чуть сходит на нет, а рассудок приходит в норму, он наконец-то может рассмотреть высокую серую фигуру. Перед лицом стоит рабовладелец. Мужчина с лёгкой усмешкой, осматривал кровоточащую культю. — Ангел, ты помнишь, что я обещал тебе? Энджел поджимает губы, чувствуя, как крупные капли слёз стекают по подбородку вниз, окропляя горячую мраморную плитку с кровавыми разводами.***
Запястья стянуты жгутами. Толстые веревки впиваются в кожу, въедаясь кровоподтёками по телу. Энджел стоял на городской площади на счастье голодной до развлечения толпы. Тело безвольно висело в воздухе, закреплённое на двух столбах. Подвешенный крепкими верёвками на пяти руках, опустив голову вниз, он ощущал, как голодное солнце медленно сжирало его. Культя висела вдоль тела. Абсолютно любой мог узреть нагое тело. Но Энджелу было плевать. Ему уже всё равно на липкие взгляды людей, кровожадные оскалы мучителей и довольную улыбку Валентино. — Ангел, посмотри на меня. Рабовладелец стоит рядом, возвышается над ним, внимательно скользя взглядом. Энджел молчит, следя за красными глазами. Алые, как кровь на отрубленном запястье, они жадно скользят по коже, с читаемым удовольствием от происходящего. — И как с таким немощным телом ты собираешься коснуться неба? Боюсь, боги карают воров, а не награждают крыльями. Энджел должен пустить слезу и умолять прощения, но он прекрасно знает, что это бесполезно, что Валентино не смилостивится, лишь сильнее распалится из-за чужих страданий. Против воли на губах проступает усмешка. Энджел прикрывает глаза, стараясь исчезнуть из этого города и оказаться с тем, кто подарил полет. Он вспоминает искрящиеся золотом глаза, нежный поцелуй и встречный воздух в лицо. — Отчего ты улыбаешься? Совсем обезумел от боли? — голос Валентино полон клокочущей ярости. Он подходит ближе и хватается за лицо, притягивая к себе. — Отвечай, когда я спрашиваю! Энджел выдыхает и смотрит из-под опущенных ресниц на мужчину. Кровавые глаза бешено взирают в ответ, в немом ожидании. Совсем не похожие на Азиса. У мотылька глаза добрые, мягкие и какие-то ранимые, что всегда смотрят с любовью и детским любопытством. Валентино на него никогда так не смотрел. И в этого человека он когда-то влюбился? Доверил свою судьбу? Энджел терпит болезненную хватку, продолжая молчать. Он ничего не скажет. Звонкий шлепок пронзает тишину. Щека поворачивается в сторону удара. Валентино отнимает ладонь, злобно отряхивая чуть покрасневшие пальцы. — Ты ещё одумаешься мне перечить, мерзавец. Молись своей богине, чтобы ты остался в своём рассудке. Я даже буду так добр, что дам тебе трое суток отдыха после сегодняшнего. Явишься ко мне на закате, а иначе… — Валентино усмехается. — Ты и сам знаешь, что будет дальше. Пальцы исчезают с лица, и Энджел презрительно провожает взглядом высокую фигуру. Внутри пусто. Кажется, что в нём не осталось ничего кроме тягучей боли, проникающей в каждую мышцу, впиваясь тонкими иглами в сосуды и пережимая органы, сшивая всё толстыми овечьими нитками. Солнце беспощадно печёт голову, и Энджел устало прикрывает глаза, подмечая, как за поворотом мелькает розовая макушка. Азис выглядывает из-за угла, не осмеливаясь подойти. В глазах мальчишки мелькают слёзы и он издалека тянет руку, прося разрешение подойти. Энджел мягко улыбается и качает головой. Где-то за спиной стоит наблюдатель. Тюремщик, что строго следит за соблюдением наказания. Азис несмело топчется за поворотом. Многочисленные воры вылезают наружу, выходя из тени улочек на освещенную полуденным солнцем площадь. Они хотят подойти ближе, но Энджел только щурится, стоит ему приметить решительные взгляды в сторону тюремщика. Он сам виноват в том, что произошло. Нужно было ещё раз объяснить Азису, что не стоило воровать самому. Не с грязными руками. Спустя час не сменяющейся жары, Энджел судорожно начинает молиться. Сухими губами хватает воздух и, прикрыв глаза, просит о помощи. — Дай защиты и внемли слуге своему, Шарлотта. Прошу тебя о защите душ, стань опорой и стеной для людей этого города, будь с ними, даруй свободу. Он вспоминает о долгом отсутствии Черри, девушке, что дарила веру в светлые мечты и была на устах воров настоящей святой. Ему мерещится персиковый хвост и извечный дырявый балахон, танцующий на ветру. — Защити Черри на её пути, даруй ей силу и помоги найти райский уголок, о котором она мечтает. Возможно, пока он был здесь, Черри давным-давно нашла место, куда сможет привести своих людей. Она придёт к нему, протягивая руку, ярко улыбаясь и нежно спросит: «Мой принц, пойдёшь с нами?». И Энджел обязательно уйдёт вместе с ними, обретя долгожданную свободу. Стоит лишь перетерпеть невыносимый солнцепёк и жажду. Боль в теле это временно. Всего лишь очередное препятствие на пути к мечте. Энджел это знает, поэтому старается не обращать внимания на жалящую рану на месте отрубленной руки, не замечает, как верёвки впиваются в кожу, а та лопается от напора, прилипая кровью к жгутам. Перед глазами стоит образ крылатого кота. Зверолюд обольстительно улыбается, тянет руку и предлагает сбежать. Энджел обязательно бы кинулся в тёплые объятия, жадно целуя сухие треснувшие губы. Лишь бы увидеть его. Ещё один раз. — Молю, Шарлотта, убереги Хаска от опасности, пусть он найдёт то, ради чего боги явили его на свет. Ибо все мы дети богов. Солнце нещадно въедалось в кожу, и Энджела мутит от нескончаемой жары. В глазах расплывается туман. Чёткая картинка рябит, точно также, как напряженный раскалённый воздух. Сердце заходится в бешеном ритме, и в голове всё звенит. Энджел практически теряет сознание от духоты и солнцепёка. Ему мерещится речка. И детский смех. Как он с сестрой бультыхает ногами мутную илистую воду, брат больно щипает за щёки, обучая их с Молли плавать, а отец курит папиросу, рассматривая стоящий над густой травой туман. Наваждение над ним ехидно усмехается, маня своей влагой и беззаботным детством, когда весь мир казался куда проще и не нужно было ни за что страдать. Воспоминания сменяются вспышкой. Черри смешно танцует по кругу, показывая в ночи на созвездия. — Мой принц, видишь ту кучку звёзд, похожих на стрелу? Говорят, это райские земли. Место, где люди обретают крылья, а сердце становится беззаветно счастливым. Энджел заливисто смеётся, поправляя тунику. — Черри, это сказки для детей. Райского уголка не существует, поверь. Если так хочешь увидеть реки, то когда-нибудь я покажу тебе их. Отведу к себе домой. Черри тогда лишь горько улыбнулась, пожимая плечами. — Мой принц, мне бы найти поселение поближе, чтобы старики и дети смогли преодолеть этот путь вместе с нами. Энджел тогда лишь непонимающе усмехнулся. Забота о чужих людях показалась ему такой глупой и наивной прихотью, что он даже не придал значение. А сейчас, когда Черри третий месяц пропадала в бескрайних песках, стараясь отыскать для них территорию свободы, Энджел внимательно следил за происходящими событиями, стараясь уберечь людей от Валентино. В один момент Энджелу кажется, что он умрёт. Его тело, подвешенное на городской площади, в назидание ворам, склюют стервятники, а останки разгрызут местные собаки. Сердце бешено колотится, и Энджел пытается сбежать, но тщедушное тело едва ли поддаётся воле. Скованный верёвками, он ощущает неконтролируемый приступ страха, словно смерть стоит рядом, оглаживая пальцами проступающие сквозь кожу позвонки. Приступ проходит, забирая последние силы. Голодный желудок жалобно скручивается, а тело пробирает потом. Отрубленная рука чешется. Зуд, которого не должно быть, не даёт покоя, и Энджел старается найти утешение в молитвах. С алым заревом заката сознание меркнет, и дыхание становится невыносимо тяжёлым. Последнее, что помнит Энджел в тот день: ощущение чьих-то тонких мозолистых пальцев на талии, как худые руки, обхватывают пояс, пока кто-то срезает окровавленные верёвки с рук. Объятия такие ласковые и нежные, что Энджелу мерещится, будто это объятия самой Шарлотты. Возможно, давно покойной матери. Пальцы, такие тонкие, точно женские, легко сжимают пояс, и в воздухе, помимо тошнотворного запаха пота и крови, витает аромат мускатных орехов. Где-то рядом разносится незнакомая речь. Хаск что-то кому-то говорит на своём родном языке, хриплый голос разносится вдалеке от него. Энджел может различить шипение и грозное рычание, и от этого хочется улыбаться. Вот только сил остаётся лишь на то, чтобы в последний раз перед долгожданным сном, задаться вопросом: кто сжимал его в объятиях? Девичий голос врывается в сознание сквозь тихий свистящий шум и грубую незнакомую речь: — Мой принц, прости меня, я опоздала. Энджел теряет сознание, ощущая нежный поцелуй на виске.