Цикличность зла

Лёшка всегда боялся, что его убьют за то, что он гей. Пидор, как принято говорить у них на районе. Но убили его за пакет с дешёвой едой и телефон. В пакете лежала палка сыровяленной колбасы, сырная нарезка, блок сигарет, банка маринованных огурцов и бутылка водки. Телефон был старым, купленным четыре года назад. А в кошельке только карточки и моё фото. Откуда я знаю такие подробности? Потому что он обсуждал со мной покупки, когда поехал проведать свою спивающуюся мать. Лёшка страшился этих визитов – видеть, как близкий человек с каждой встречей всё больше теряет человеческий облик очень тяжело – поэтому "висел" на трубке, не разъединяясь. И пока ходил по супермаркету, и когда шёл к "хрущовке" через дворы, и когда его зажали гопники. Я слышал всё. И то, как он охнул, когда из темноты подворотни выступили трое, и их гнусавые глумливые голоса, и его просьбу забрать всё, но его не трогать. Он ведь сам всё отдал. И кошелёк, и пакет, и телефон, на котором слабо светился входящий вызов. И всё твердил: "Не бейте, не бейте пожалуйста. Мне нельзя. У меня аневризма". А после связь оборвалась. Никогда не забуду, как я туда бежал. В тапках, в одетой на одно плечо куртке, со сжатым до трещин телефоном в кулаке. Остановилась у голосующего меня разбитая колымага с водителем-кавказцем, которому очевидно очень нужны были деньги. Остальные, проезжая мимо, вдавливали педаль в пол: слишком дикий вид у меня был. Выскочив из машины у дома Лёшкиной матери, я побежал в темноту, выкрикивая имя. Я нашёл его в той же подворотне. Прошло всего минут сорок с того момента, как я услышал, что его грабят. А он уже остыл. Я всё равно вызвал скорую и полицию, и пока ждал их приезда, пытался его согреть, растирая и прижимая к себе костенеющее тело. Но скорая просто констатировали смерть. Ещё и пизды мне вставили, что я трогал тело на месте преступления. Но он не тело! Это мой Лёшка, мой! Тот, который боялся щекотки. Тот, что смеялся подхрюкивая. Тот, кто любил манную кашу и ужасно стеснялся этого. Тот, кто любил меня! Я видел брезгливые взгляды, когда я цеплялся за него, выл, не давал запаковать в чёрный мешок. Они все с отвращением смотрели на пидора, что убивается по своему дружку. А я просто человек. Любовь которого растоптали за пакет дешёвой еды и старый мобильник.

***

Опрашивали меня, с тем же брезгливым недоумением глядя на срывающиеся слёзы и дрожащие руки. Я понимал, что рвения в следствии никто проявлять не будет. Зачем? Мы же не люди с Лёшкой, а так. Биологический мусор. Ошибка природы. Недочеловеки. Полиция, естественно, никого не нашла. Вскрытие показало, что от удара в скулу у Алексея Звягинцева, 28 лет, разорвалась врождённая аневризма головного мозга. Что привело к летальному исходу. Только умер Лёшка не один. У меня тоже разорвалась. Душа. Я не знал, что у него аневризма. Он мне не говорил. Стоя на кладбище, где, кроме меня и бригады копателей, никого не было, я дал слово Лёшке, что отомщу. Раз защитить не смог. Я любил его больше жизни и не лежал сейчас рядом исключительно потому, что у меня осталось дело к этим тварям. Я помнил голоса. Они преследовали меня в кошмарах. Они будили меня по ночам, не давая спать. Они пожирали мою душу, вытравливая непреложные истины. Не убий. Не мсти. Не возжелай чужой смерти. Для того, чтобы придумать и реализовать план, мне понадобилось девять дней. Утром я приехал на кладбище и долго стоял, глядя на заламинированное фото. На нём Лёшка улыбался, смотрел на меня с такой любовью, что у меня сбоило сердце. ‒ Лёш, я знаю, что ты бы отговаривал меня от мести. Но я не могу по-другому, прости. Если что, рядом лягу. Справа. Как ты любил. Два места я выкупил сразу, когда Лёшке место выбирал. В завещании указано, как и где меня хоронить, если я сегодня умру. Я выбрал тот же день недели, то же время и тот же супермаркет. Я взял тот же набор, кроме бутылки с водкой, так как она была заготовлена заранее. И добавил к набору одноразовые стаканчики. Я пошёл тем же путём. И некоторое время топтался в подворотне, куря одну сигарету за другой. Меня тошнило. ‒ Слышь, прикурить есть? Волосы под шапкой стали дыбом. Я узнал голос. Медленно развернувшись, я всмотрелся в тех, кто походя оборвал дорогую для меня жизнь. Качок, дрыщ и наркоман. Первый – сила, второй – мозг, третий – хер поймёшь, зачем нужен. Просто говно на тонких ножках. Зато все гордятся званием гетеросексуала, считают себя настоящими мужиками и совершают истинно мужские поступки: бьют своих жён, матерей и детей, насилуют, грабят. ‒ Чё молчишь, пидор? Я поднял глаза и Лёшкиным голосом попросил: ‒ Я всё отдам. Только не бейте. У меня аневризма. Уёбки переглянулись и загоготали. ‒ А у меня пенис, кариес и физалис, ‒ тупо пошутил дрыщ. ‒ Бабки гони, мобилу и пакет с хавкой! Я вытащил кошелёк где были только мелкие купюры, вычищенный от информации телефон, уронил их в пакет и протянул его дрыщу. Руки дрожали. ‒ Вишь, как ссыт. Точно пидор! ‒ сощурился тот, и это послужило сигналом для качка. Он засадил мне в скулу коротким точным ударом, отчего меня отбросило в стену подворотни, и я сполз по ней на зассаный и заплёванный асфальт. Парни загоготали, сплюнули и ушли. Я поправил шапку. Там была спрятана камера на случай, если мой план провалится. Но все прошло как надо. Я не почувствовал ничего.