***
Когда последние ноты перестают звучать, Итачи кладет руки на колени и удовлетворенно улыбается. У него получилось. Звучит так же мягко, как в оригинале. Каждый раз, когда ему удавалось идеально повторить какое-то музыкальное произведение, у него словно ликовала душа и поднималось настроение. Он неизбежно совершенствовался, но все еще не решался написать что-то по-настоящему свое. Не знал, как подступиться, с чего начать. Откуда композиторы берут идеи? Музыка должна родиться в голове сама по себе, или что-то должно навеять ее с ветром, шорохом листьев или птичьими голосами? Трель дверного звонка отвлекает его. Надо бы вручить Кисаме ключи от квартиры, пусть заходит сам. Добравшись до двери, Итачи, улыбаясь, открывает дверь и собирается обрадовать Кисаме своими успехами, как вдруг чувствует, что что-то не так. Не тот запах. Пахнет тяжелыми сигаретами, но Кисаме не курит. — Простите, что беспокою, — раздается мягкий, вкрадчивый голос. Улыбка тут же сползает с лица Итачи, он хмурится и неуверенно сжимает дверную ручку. Ему тяжело сталкиваться лицом к лицу с незнакомыми людьми. Он видит только размытый свет потолочной лампы в холле подъезда и темный силуэт перед собой. Что ж, перед ним хотя бы один человек. Если бы было больше, Итачи занервничал бы сильнее. — Я из полиции, — будто заметив чужое беспокойство, говорит человек, — Меня зовут Какаши, я детектив. Итачи кивает, чувствуя некоторое облегчение. Впрочем, терять бдительность нельзя, слепого человека не обманет только ленивый, учитывая, как это просто. Убрав руку с двери, Итачи перехватывает запястье, касаясь пальцами часов. Сколько времени? Ему казалось, сейчас должен был прийти Кисаме. — У меня есть несколько вопросов о вашем соседе сверху. Вы знали его? — Нет, — Итачи качает головой, — Я только знал, что он бывший военный. Видел его пару раз, когда еще… мог видеть. — Вы не замечали ничего странного последнее время? Может, к нему кто-то приходил? — Несколько раз к нему приходил охотник, Кисаме говорил, что это Какузу, — Итачи склоняет на бок голову и уточняет: — Кисаме помогает мне, он из соцслужбы. — Да, это я знаю, — мягко отвечает Какаши, — Многие соседи говорили про Какузу. Но больше никого, как я понимаю, здесь никто не видел и не слышал? — Больше никого, — кивает Итачи и задумывается. Недавно он слышал шум ночью в квартире над ним. Имеет ли это значение? В конце концов, никому не станет хуже, если он расскажет об этом. Уж если он понимал что-то в работе детективов и полиции, так это то, что любая мелочь имеет значение. Вздохнув, он делает шаг к Какаши и говорит, понизив голос: — Пару дней назад я слышал шаги, довольно громко. Будто кто-то быстро ходил по квартире. Это было ночью, в три часа. А потом какие-то шорохи, но не уверен, что это было из той квартиры. Потом все замолкло, а через пару минут громко хлопнула дверь, — на секунду Итачи задумывается, — Я давно здесь живу и ни разу, с того момента, как тот солдат приехал сюда, он не хлопал дверью так сильно. Слышно, что Какаши все записывает. Ручка равномерно шуршит по бумаге. Надо же. — А Какузу когда заходил? — Думаю три-четыре дня назад, — Итачи делает вдох, будто собирается сказать что-то еще. Какаши улавливает это и терпеливо ждет. Иногда людям нужно дать чуть больше времени. Брови Итачи хмурятся, он нервно ковыряет ногтем подушечку пальца. — Тогда же я слышал грохот, как если бы упало что-то. — После прихода Какузу? — Не сразу, позже. Пришел Кисаме, помог мне с продуктами и после того, как ушел… Да, получается, может, через час или два. — Вы слышали только это? Может, какие-нибудь разговоры?.. — Нет, сэр, только это. — В любом случае, спасибо. Это может оказаться важной информацией, — слышно, что Какаши улыбается. По шороху его форменной куртки Итачи понимает, что тот протягивает руку и действительно, через миг его руки касаются пальцы. Итачи отвечает на рукопожатие и кивает. В подъезде грохочут двери лифта, по холлу раздаются шаги, внезапно начавшие ускоряться. Итачи улыбается — а вот это уже Кисаме. Наверно, полицейский его насторожил, потому он весьма решительно подошел к двери и шумно вздохнул. — Полиция, — говорит Какаши, достав значок, — Мы уже закончили. — А, это… — едва начав говорить, Кисаме замолкает. Он переводит на Итачи взгляд, потом возвращается к Какаши и вопросительно поднимает брови. — Просто сбор информации, — примирительно уточняет Какаши и отходит от двери, — Спасибо за помощь. Закрыв изнутри дверь, Кисаме опускает на пол пакет с продуктами. Какое-то время он молчит, задумчиво глядя на дверь. В администрации он слышал, что случилось, так что визит полицейского к Итачи логичен. Дело обещает быть громким, насильственная смерть военнослужащего — это не шутки, такое не каждый день случается. Стоит ли рассказывать Итачи причину? Вряд ли в этом есть смысл. Итачи не знал толком своего соседа, это никак не повлияет на его жизнь. А вот настроение испортить может. — Знаешь, что случилось? — спрашивает Итачи. — Может, ваш сосед что-нибудь натворил, — с улыбкой отвечает Кисаме, — Подрался с кем-нибудь по-пьяни, например. — Никогда не видел, чтобы он пил, — недоверчиво говорит Итачи. — Ну, это давно было. Знаете, как оно бывает… — Кисаме уклончиво старается съехать с темы, — Снова появился ваш любимый чай, я взял две упаковки. — Спасибо, — Итачи легко улыбается, но на его лице все еще блуждает задумчивость. Наверно, думает Кисаме, ему просто любопытно. Может, попозже он ему все-таки расскажет, в чем дело, но не сейчас. Зачем ему нервничать по пустякам, которые его не касаются. — Как ваши успехи? — спрашивает Кисаме, пытаясь отвлечь Итачи от размышлений. Это срабатывает, тот, опомнившись, как-то торопливо идет в комнату, даже не держится ни за что. Усевшись за синтезатор, он разминает пальцы и вдруг опускает голову, явно смутившись. — Не могу сказать, что это идеально, но и я не пианист, — усмехается Итачи, начиная играть. Аж дрожь берет, как он волнуется. И с чего бы? Будто экзамен в консерватории, ей-богу. Конечно, самый главный критик — он сам, но здесь еще Кисаме, который едва ли так же искушен в искусстве. Можно не беспокоиться, ему наверняка понравится, даже если Итачи ошибется. И все же. Ужасно волнительно. Музыка, меланхоличная и такая простая, но цеплявшая Итачи каждый раз, когда он ее слышал. Не так уж много нот, не запутаешься, но важно, насколько мягко играть, иначе вся легкость мелодии тут же испарится. Нельзя спешить, но и медлить тоже. Соблюдать баланс сложнее всего. Хотелось бы видеть, как выглядит Кисаме прямо сейчас. Как именно он слушает, смотри ли на руки, на Итачи или в окно? Улыбается? Или эти слегка минорные мотивы заставляют его грустить? Кисаме сидит в кресле, склонившись вперед. Упершись в колени локтями, он переплетает пальцы, чувствуя, как они подрагивают. Вообще-то он не большой знаток классической музыки, да и «Амели» не смотрел, чтобы понимать первоисточник, но настроение мелодии он мог понять, правда едва ли справился бы с облечением своих ощущений в слова. Он не мастер красивых слов, это верно. Впрочем, это не мешало ему искренне наслаждаться красотой, которая возникала из-под чужих пальцев. Так странно — Итачи просто жмет на клавиши в нужном порядке, но происходит что-то поистине прекрасное, заполняя собой все пространство. Мелодия слегка ускоряется, напоминая разговор двух людей, спокойный, но будто немного печальный. В какой-то момент Кисаме даже закрывает глаза. Никогда он в себе не ощущал такой чуткости, надо же, даже удивительно. Он всегда считал себя человеком без заморочек, без претенциозности и напускной фальши. Прост, как четвертак. Сейчас, жадно впитывая эти невесомые звуки, Кисаме чувствует что-то новое. От этого хочется думать о будущем, смотреть на все иным взглядом, запоминать, восхищаться. Столько всего разом пришло в голову всего-то от одной мелодии. Имеет ли значение, кто именно ее играет? — По-моему, это очень… — Кисаме запинается, не желая выдавать скучные эпитеты вроде «круто» и пытается подобрать слово, — красиво, наверно. — Наверно? — с легким смешком уточняет Итачи, подняв брови. — Не в смысле, «наверно»… а, я просто имел в виду, что… Черт, простите, я действительно в этом плох. — Я понял, не переживай, — все-таки не сдержавшись, Итачи смеется, умиляясь попыткам Кисаме так изъясняться, — Да, я тоже думаю, что это, наверно, красиво. — Боже, я такой валенок, — усмехается Кисаме, вставая с кресла, — Это потому, что я школу прогуливал, как думаете? — Может быть, — лукаво шутит Итачи, — В любом случае, спасибо, что побыл моим слушателем. — Всегда рад. Понимая, что сейчас банально раскраснеется, Кисаме спешит на кухню, практически на ходу выдумывая себе занятие. Он зачем-то начинает переставлять с места на место тарелки, отмывает кружку гораздо дольше, чем требуется, заливает новую воду в чайник. Когда замечает кошку, тут же решает перемыть ее миски и пересыпать наполнитель в лотке. Все, что угодно, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. И вообще, ему кажется, что Итачи все это время сверлит его в спину насмешливым взглядом, хоть и знает, что это практически невозможно. Пожалуй, он очень давно не чувствовал себя таким взволнованным. Со школы, наверно. Что, к слову, вдвойне странно. Когда-то, насколько он помнил, это ощущение легкости захватывало его с головой только в одном случае — когда он видел девчонку с параллельного класса. Столько лет прошло, что он уже и не помнит, как ее звали, но она ему нравилась пару классов подряд. Друзья над ним подшучивали, мол, как тебя угораздило, она же такая невзрачная и тусуется с ботанами. В чем-то они были правы. В школе действует негласная иерархия и он, как лучший пловец школы, спортсмен и часть футбольной команды, должен был встречаться с девчонками из группы поддержки как минимум. А ему нравилась она, с длинными черными волосами, тощими запястьями, обвешанная браслетами, одетая в безразмерный свитер. Таких не зовут на вечеринки. Если бы Кисаме был склонен копаться в себе, он бы непременно пришел к выводу, что Итачи просто похож на ту девчонку. Но он не девчонка. И этот факт вызывал больше всего вопросов, хоть и не отвращал. Это было любопытно, пожалуй, но прислушиваться к себе и вникать в собственные ощущение Кисаме не особо умел. Мир для него был достаточно прост и не совсем понятен, но одно он знал точно — Итачи ему нравится. Как человек, наверно. Как друг? В любом случае, надо не обращать на это внимание. Принять как есть, и все. Навязываться Кисаме не хотел, к тому же, это просто работа. У него есть обязанности и чувства, какими бы они ни были, не имеют к этому отношения.***
Службы отчитывались каждый вечер, по их словам, вода стремительно уходила, чему Хаширама был несказанно рад. Может, он еще даже успеет устроить общественное слушанье на тему железной дороги, не хотелось бы соглашаться на это без обсуждения с людьми. Конечно, их мнение его мало волнует, он все равно сделает по-своему, но выслушать, как образцовый мэр, просто обязан. Единственное, что омрачало успехи в предотвращении потопа, это найденный в стоках труп. Черт подери, это очень некстати, к тому же этот случай напомнил ему еще один, который произошел три года назад. Тогда это дело удалось замять, не привлекая лишнего внимания. Общественность не выразила особого беспокойства, и не удивительно, кому какое дело до помершего в канализации бродяги. Бездомные ведь периодически ночуют в коллекторах, там более-менее тепло и можно укрыться от непогоды и бдительных копов. Так уж совпало, что начался сильный дождь, поднялся уровень воды… бедолаге просто не повезло. Ничего особенного. На этот раз, впрочем, дело обстояло иначе. По словам полиции, это не бездомный, но родственников у него нет. Никто его не ищет, похоронами заниматься тоже некому. Хаши отдал распоряжение не привлекать к этому внимание, никаких новостей и тем более поисков друзей и дальних родственников. Этот шум сейчас ни к чему, люди и так устали от потопа. Дверь кабинета резко открывается, запуская сквозняк. Все сотрудники администрации уже давно ушли домой, только Хаширама не спешил. В пустом кабинете, в полумраке, разбавляемом настольной лампой, ему было приятнее находиться, чем дома. Тревожный звоночек, пожалуй. — Все еще здесь, — резкий голос заставляет обернуться к двери. Хаши пожимает плечами и демонстрирует стакан с виски. — Планирую график, — говорит он, многозначительно качнув стаканом. Кубики льда позвякивают от движения. — Ага, думаю тем же заняться, — Мадара по-хозяйски прохаживается по кабинету, рассматривая грамоты и сертификаты на стенах. Его взгляд выражает снисходительное умиление, будто он смотрит на детские рисунки. — Как дела с предвыборной гонкой? — спрашивает Хаши. Он ставит на стол бутылку Red Label и жестом приглашает Мадару сесть напротив. Тот рассматривает этикетку на бутылке так придирчиво, будто видит впервые. — Отлично, — расслабленно отвечает он и плюхается в кожаное кресло, — Фергис снялся, его уличили в каких-то там махинациях со страховками, кто бы мог подумать. Остались двое, но они мне не конкуренты. Правда, есть еще одно дельце, с которым стоило бы разобраться до выборов. — Думаю, ты справишься, — осторожно говорит Хаши, наливая ему напиток. Плотно сжав губы, он бросает на Мадару взгляд и тут же отворачивается к окну. Иногда у Мадары глаза становились безжалостно-холодными, безжизненными какими-то и Хаши просто не мог выносить этот взгляд. Их дружба тянулась многие годы, они оба служили, правда в разных местах, закончили один универ и пошли в одну и ту же сферу деятельности. Пожалуй, подход к профессии у них оказался немного разный, но тут уж у каждого свой выбор. Хаширама сострадателен и мягок, хоть и не лишен хитрости, а вот Мадара гораздо жестче. Пока он был мэром соседнего города, слухи ходили всякие, в основном не очень-то и позитивные. Он увольнял людей направо и налево, не считался с чужим мнением и требовал ото всех феноменальной исполнительности. Хотя, быть может, люди просто настолько расслабились, что чуть жесткая рука уже казалась им тиранией. По крайней мере, так Хаширама пытался оправдать друга в своих глазах. — Я слышал, в твоем городе нашли труп? — невзначай спрашивает Мадара, сверля Хаши слегка насмешливым взглядом. Его, кажется, эта тема забавляла. Возможно, он считал, что Хаши не способен справляться со своими обязанностями в полной мере, в отличие от него самого. — Да, — Хаши вздыхает, — Несчастный случай из-за этого идиотского дождя, — он сжимает подлокотник кресла от досады, — Невовремя, конечно, хоть и плохо так говорить… — Да ладно, чего плохого. Умершему уже все равно, Хаши, а тебе расхлебывать. — Постараюсь замять это, — решительно говорит Хаширама и пару секунд раздумывает, глядя в окно, — Это бывший военный, судя по личному делу, которое удалось найти, у него приличная выслуга и Пурпурное сердце. Смерть такого человека не может пройти незаметно. Люди будут требовать справедливости. — Ого, почтенный ветеран, — вопреки словам, Мадара не выглядит впечатленным, — Насколько я знаю, при отсутствии родственников таких солдат хоронит армия? — Я тоже об этом слышал, но тогда нужно заявить о его смерти, — Хаши звучит как-то обреченно и, вздохнув, тихо добавляет: — А мне бы этого не хотелось. — Ну и не заявляй. Думаю, у тебя в бюджете найдется пара тысяч баксов, чтобы схоронить его где-нибудь как обычного бродягу. Еще пара сотен могильщику, и вопросов не будет, — Мадара встает, подходит к Хаши и кладет ему на плечо руку, — Всему тебя учить надо. Его веселый тон отзывается в Хаши беспокойством. Что ж тут скажешь, за всю карьеру ему не приходилось скрывать факт чьей-то смерти и теперь необходимость этого его отягощала, напрягала совесть и заставляла чувствовать постоянную тревогу. Судя по реакции Мадары, тот не видел в этом ничего предосудительного. Он наверняка проворачивал схемы и хуже, как иначе он смог баллотироваться в губернаторы так быстро. Хаширама отчаянно не хотел идти таким путем, но был готов смириться — политика всегда была самым грязным процессом из всех возможных, но и самым прибыльным в то же время. Чем-то приходилось жертвовать, так что стоит поучиться у Мадары, как он умудряется заткнуть свою совесть и не давать ей действовать на нервы. В конце концов, он уже сделал свой выбор много лет назад.