По наклонной

      Миновав проходную и оказавшись на улице, Антон замечает, что зачётку в рюкзак он так и не кинул. То ли мозг был чем-то другим занят, то ли Шастун уже хотел выбросить эту «золотую» книжечку с оценками, где с первого курса ни одного «хорошо» не было. Одни «отлично». И если первое время это грело душу, повышая мотивацию до максимального уровня, то сейчас… Сейчас оно просто есть, от этого ни холодно, ни жарко.       Желание учиться на отлично пропало ещё в конце первого курса. Не то чтобы неинтересно, а просто не хочется. На горизонте мелькала мечта стать своими одногруппниками, быть с ними на равных, не бояться получить «хорошо» и радоваться, когда в зачётку поставили «удовлетворительно». Можно ещё на парах не появляться, прогуливать без зазрения совести, дома лежать, когда болеешь, а не тащиться с температурой тридцать восемь с половиной градусов на бессмысленную лекцию по информатике — лишь бы «н» не поставили.       Хочется быть таким, как все. Не бояться ничего, что связано с институтом, трепать себе максимально нервы перед всеми зачетами и экзаменами, ходить в бары после каждой закрытой сессии и не барахтаться в мутных водах жизни, пытаясь плыть по течению, а не тонуть, цепляясь за коряги на дне.       Шастун глубоко вздыхает, открывает свою зачётку, пролистывает страницы, переводит взгляд в сторону мусорки. Делает вид, что выбрасывает чуть ли не самый главный документ вуза, но в итоге открывает рюкзак, кидает его туда, закрывает и, закинув лямки на плечи, шагает в сторону кафе, где, наверное, придётся ждать Матвиенко ещё не менее полутора часов, потому что Серёжа сдавать обычно идёт одним из последних.       У него есть определённая тактика. Он у каждого студента, что выходят из кабинета преподавателя, спрашивает, какие вопросы попались, в документе в телефоне вычёркивает их и заучивает те, что остались. Обычно остаётся не более десяти, так что сдавать ему намного легче. Этой тактике он придерживается с первого курса. Ещё ни одной пересдачи не было. И учится Серёжа, кстати, неплохо. Много выёбывается, правда, говорит перед каждым экзаменом, что не сдаст ничего, а в итоге получает заслуженное «хорошо» и дарит всем одногруппникам улыбки, шутит на сессиях, разряжая обстановку. Лишь бы всех расслабить, чтобы самому не загнать себя в угол со стенами, исписанными фразами «ты не сдашь» и «забирай документы».       Антон идёт в ближайший магазин, покупает там бутылку «Липтона» с персиком, несколько морковок, свёклу, лук, капусту и курицу, надеясь, что вечером будут силы сварить борщ и наесться от души. Правда, чувствует, что дома захочется только покормить кота и трупом упасть на кровать. Но надежда, как говорится, умирает последней.       Поразмыслив, что делать, Шастун решает пойти домой, оставить купленные продукты и переодеть коричневый свитшот с голубыми горизонтальными полосками. Затем Антон, подумав, вынимает из рюкзака паспорт, телефон, чехол, в который убирает наушники, достав их из карманов джинсов. Все эти вещи он перекладывает в чёрную небольшую сумку, идёт на кухню, смотрит на настенные часы и решает, что можно выходить. Посидеть в кафе, почитать книгу, выпить чашечку какао, а после прихода Матвиенко — ещё одну. За компанию. А ещё можно будет, наконец, позавтракать, пускай и не хочется. Хотя Серёжу можно обмануть, сказав, что нет никакого желания хоть что-то есть.       С этими мыслями Антон выходит из дома. Через двадцать пять минут он оказывается в Prime, занимает место за столиком у окна, заказывает какао и долго отказывается от предложений официанта «попробовать блюдо от шеф-повара или круассан с ветчиной и сыром.       Пока какао готовится, Шастун поворачивает голову в сторону пустого стула, долго смотрит на него, пока не доходит, что книга, которую хотелось прочитать, осталась дома вместе с рюкзаком. Что ж, позалипать в телефоне тоже не такой уж и плохой вариант. А ещё лучше — написать начальнику, что не придёт Антон, ещё недельку возьмёт отпуска за свой счёт и будет дома лежать, приходить в себя, вариться в ванной с кипятком. Может, Арсений тоже захочет так провести небольшие каникулы? Нет, ну всё же может быть, правда?        Наверное, всё-таки надеяться не на что. Если только на отдых. Поэтому парень заходит в «Телеграм» и сообщает коллегам и начальству, что не будет выходить на смены ещё неделю. А после — вновь думает о Попове.       Арсений в последнюю встречу казался раздавленным, а его слова про то, что он устал бегать и получать отказы, добивают, заставляя сердце сжиматься, а душу — выворачиваться наружу. Искусанная и без того губа саднит под напором зубов, которые отрывают красную корочку. Солоноватый вкус крови чувствуется во рту, приходится приложить салфетку и мысленно отругать себя за такое проявление нервозности. Делать больно самому себе всегда вписывается в планы. Причём физическая заглушает моральную, только от этого тоска снова даёт о себе знать.       Кажется, заглушить мысли и тянущее в груди чувство помог бы сейчас Попов. С ним тепло и хорошо. С ним — как в самом уютном доме, пока за окном стужа и минус сорок.       — Привет! — Вырывает Антона из своих мыслей появившийся Серёжа. — Долго сидишь? Ты прикинь, я пошёл не самым последним, сдал всё и полетел к тебе. Думал, что раньше двенадцати не освобожусь, а в итоге ещё одиннадцать.       — Здорово, — отвечает Антон, растерянно глядя на одногруппника. — Да, привет. Э… Я не заказал тебе ничего, потому что не знаю, что ты ешь, — оправдывается, словно совершил какое-то правонарушение.       — А по мне не видно, что я ем всё? — Смеётся Серёжа, подзывает официанта и заказывает себе бургер с двойной свиной котлетой и картошкой-фри и «Колу». — Спасибо. Молодой человек, а можно побыстрее только? А то я тут всех посетителей могу съесть. Голодны-ы-ый.       Официант улыбается, обещает всё сделать как можно быстрее и уже собирается уходить, но Серёжа вдруг его останавливает и просит принести сэндвич с яйцом, сыром и ветчиной и ещё одну чашку какао «для молодого человека напротив».       — Теперь точно всё, спасибо, — кивает Серёжа и переключает внимание на установившегося на него Шастуна, — ты чего? Только не говори, что не хочешь есть. Я заставлю всё равно. Мне Арс говорил, что ты привык либо не завтракать, либо и не завтракать, и не обедать, и не ужинать. Так что, пожалуйста, поешь при мне.       — Вы общаетесь с Арсением? — Спрашивает Антон и через пару секунд понимает, насколько тупой вопрос слетел с языка, прежде чем мозг успел его обдумать.       — Антон, это очень странный вопрос — посмеивается Серёжа, но по-доброму. Антона даже перестаёт волновать тот факт, что он любит задавать тупые вопросы. — Мы же друзья с восьмого класса школы. Конечно, общаемся. Он про тебя все уши уже прожужжал. Антон то, Антон сё, Антон…       — Он про меня говорил? — Цепляется за слова Шастун. Что-то в нём загорается, будто бы кто-то зажигает маленький факел надежды.       Антону кажется, что он получил весточку с фронта. И пишет ему любимый, который живой и здоровый, уже домой едет и через несколько суток будет дома, обещает обнимать и целовать и всегда находиться рядом — и в горе, и в радости.       — И… Что? Ну, что он говорил? Я ему надоел? Или рассказал тебе про беды с моей головой и сказал, что видеть меня больше не хочет? — Шастун закусывает нижнюю губу, заламывает пальцы, нервничая и боясь, что его самые страшные опасения станут правдой.       — Антон, ты придурошный? — Матвиенко глубоко вздыхает. — Антох, я знаю, что ты не дурак, так почему продолжаешь засыпать идиотскими вопросами? Я не должен был, наверное, говорить тебе, но он, дурака кусок, любит тебя, — Серёжа чешет затылок, поджимает губы и мотает головой. И Антон воспринимает это так, словно одногруппнику сложно об этом всём говорить. — Не хочу быть Ларисочкой Гузеевой, но он ссыт тебе открыто сказать о том, что любит. Поэтому бегает за тобой, пристаёт, даже несмотря на то, что получает от тебя лаконичное «отъебись». Заботится, ухаживает… Он лучше будет не спать, следить за тобой ночами, смотреть долго с открытым ртом, пока слюна не потечёт. Но напрямую никог…       — Он сказал, что любил меня, — вздыхает Антон, перебивая, — мы с ним говорили, он признался. Это не считается?       — Не считается. Потому что он говорил про прошлое. Он действительно был влюблён в тебя и искал любой способ быть с тобой. Да, вёл себя мерзотно. Наверное, как и… Прости, не стоит трогать твоих…       — И про детство рассказал? — Шастун глубоко вздыхает, кивает самому себе и опять нервничает.       Не хотел он, чтобы кто-то вообще знал про его детство, его страхи, даже самые простые, такие как боязнь темноты или закрытых дверей. А тут Попов всё рассказал, даже не спросив, можно ли. Хотя, кажется, это было сделано не просто так. Ну а кто не рассказывает о своём любимом человеке, пытаясь понять, получить совет, как себя вести и что делать в сложившейся ситуации?       — Частично. Но, Антон, просто дружеский совет тебе дам. Тебе нужен тот, кто покажет тебе здоровую любовь. А ему тот, кто готов забрать эту любовь. Подумай над этим. Вряд ли ты чувствуешь к нему тягу лишь потому, что он заботится о тебе. Он внимателен, обходителен. Не умеет говорить через рот. Так скажи первым. Ты умный. Это он дурак, да и, кажется, бегал лишь за тем, кому он нахуй не нужён. Тебе он нужён, Антон? — Да, — кивает Шастун и тут же понимает, что это — чистая правда.       Без Арсения не дышится. Без Арсения просто невыносимо. Он нужен. Не как кислород, без которого задыхаешься. А как половинка паззл, без которой чувствуешь себя неполноценным. Пытаешься дорисовать картину цветными карандашами и красками, но получается тускло, не так, как должно быть. Всё же Арсений раскрашивает мир. Арсений тот, вокруг кого Антон, как планета, вращался всегда, как вокруг Солнца, даже не замечая, что Попов всё это время держал, притягивал к себе, не давал улететь в глубокий космос, столкнуться с астероидом. Даже когда Шастун посылал, он в глубине души надеялся, что одногруппник не сильно обижается и будет продолжать добиваться.       Шастун ловит себя на мысли, что он вообще не самый логичный человек. Мучал Арсения, мучал себя. И, по большей части, виноват был страх отношений, который развеялся, стоило Арсению вновь войти в жизнь. Точнее, влететь, выбив дверь с ноги. Но, если вспомнить, Антон сам ее отворил, когда согласился поговорить.       — А, слушай, это… Он тебе просил передать, — Матвиенко вновь выдёргивает из мыслей, расстёгивает рюкзак, роется там и вытаскивает небольшую пластиковую коробочку, протягивает Антону. — Это тоже попросил передать Арсений. Я же правильно понял, зачем тебе бинты и перекись?       — Серёж, прости, но… Это не совсем…       — Не совсем моё собачье дело, — договаривает Матвиенко, — Но у меня друг таким был. Один раз лезвие вошло слишком глубоко. Его не успели спасти, — вздыхает Матвиенко, опуская взгляд. — Не буду вдаваться в подробности. Поэтому давай не будем давать поводов для беспокойства ни мне, ни ему, ладно?       Антон несколько раз кивает, только на секунду представив, что же у Арсения творилось в голове и душе, когда он увидел порезы на плече. Он ведь мог не просто спросить, откуда они, а ещё и назвать полнейшим придурком, начать учить жизни, рассказывать о прелестях этого мира и обещать не просто быть вместе и любить, а ещё и собственноручно сдать в психушку. А он тактично промолчал, а потом объяснил своё поведение тем, что Шастун сам расскажет, когда захочет.       Серёжа протягивает руку к Антону, сжимает в кулак ладонь и улыбается. А Шастун хмурится, смотрит на Матвиенко непонимающим взглядом, а тот глаза закатывает глаза, как будто парень не может решить задачу для первого класса, учась в одиннадцатом.       — Отбей кулачок. В детстве, что ли, не учили?       — Нет…       — У тебя детства не было, — Матвиенко улыбается, продолжая держать сжатый кулак. — Ну? Легонько.       Антон приподнимает руку и отбивает кулак, осторожно так, слабо, чтобы случайно не принести боль. Серёжа улыбается, выставляет ладонь и просит ударить и по ней. И Антон даёт пять, взгляд веселеет, не таким хмурым становится. В голове вдруг мелькает одна мысль: появился новый друг, который принимает таким, какой парень есть. С бедами в башке, с пристрастием к самопорождениям и самоедству.       Серёжа продолжает улыбаться и буквально начинает сиять, когда на столе перед ним оказывает бургер, картошка-фри и кола, а перед Антоном — сэндвич и кружка горячего какао.       Оба в один голос благодарят, и к еде первым притрагивается Матвиенко. Берёт жареную картошку, кладёт в рот и блаженно закатывает глаза, словно это самое вкусное, что он только ел в своей жизни.       Антон, глядя на него, и сам приступает к еде, даже не думая о том, что есть не хочет. Наоборот — аппетит разыгрался, да такой, что Шастун и сам готов съесть всех посетителей кафе и не обляпаться, только спасибо скажет и довольный уйдёт домой, где ляжет и спокойно уснёт.       — Хочешь, ещё кое-что расскажу? — Говорит Матвиенко после того, как укусил бургер. Антон кивает, вытягивает шею в сторону новоиспечённого друга. — Раз уж начал играть в Гузееву, так закончу. Короче… Чудиком он тебя назвал любя. Ну… Не подумал, что ты так отреагируешь.       — Ты и это знаешь…       — Он переживал. Мы с ним сидели в кафешке. Так он тогда как только узнал, что ты заболел, с места сорвался, чуть ли кофе на меня не опрокинул и официанта не снёс. Помчался… Скажи, что тебя триггерит. Он сам не попросит, только тему будет переводить. А это он профессионально делает.       — Я заметил, — кивает Шастун, отпивает какао из кружки, — у него прям талант. Это меня на данный момент триггерит сильнее, чем всё остальное.       — Так скажи, чтобы он так не делал. Он не такой смелый, каким кажется. Он тоже ранимый. И твои проблемы уже давно воспринимает как свои. Поэтому давай-ка вы вместе сядете и всё нормально обсудите? Ну или хотя бы постараетесь быть рядом. Договор? — Матвиенко протягивает правую руку Шастуну и тот только к ней тянется, как вдруг Серёжа убирает её обратно, чтобы достать телефон, что пилинькнул, оповещая о пришедшем сообщении. — Ой! Так, твои вещи.       Серёжа быстро достаёт из рюкзака пакет, отдаёт Антону, а следом протягивает записку.       — А тебе пора домой, — говорит Матвиенко, — тебя так кот заждался, наверное. Ты беги.       — Чего? — Шастун выгибает бровь, непонимающе смотрит на Серёжу, переводит взгляд на протянутый пакет, но всё же встаёт с места, достаёт из сумки паспорт, откуда вытаскивает пятьсот рублей, кладёт на стол. — А что случилось? Я вроде Бантику еды оставил и… И вообще ты чё раскомандовался? Мне не надо…       — Надо! — Серёжа вручает Антону пакет, запихивает бумажку ему в карман и буквально выталкивает из кафе. — Давай! Домой, Шаст!       Антон хлопает глазами, оказавшись на улице, смотрит по сторонам, пытаясь понять, что это было. То ли Серёжа сошёл с ума, то ли Шастун его так заколебал, что он быстренько избавился. Но, кажется, причина такого поведения — сообщение, после которого Матвиенко сошёл с ума и отправил парня на улицу. Ну ладно… Раз надо, значит, надо. Нет смысла выяснять уже ничего, потому что одногруппник ничего не расскажет. Уже и так достаточно наговорил. Арсений узнает — либо по голове ударит, либо поблагодарит.       Антон, кстати, уже готов благодарить. Но пока что он только достаёт смятую бумажку из кармана, разворачивает и видит красивый почерк, подносит ближе к лицу и читает.       «Антон, я комнатный олень, который постирал твой розовый худи в белезне. Теперь он белый. За это тебе ещё два в полосочку. Прости, пожалуйста. Надеюсь, он не был тебе слишком дорог, как память о чём-то. Извинюсь ещё раз, как только встретимся. Скучаю».       Это простое «скучаю» разливается по телу теплом, но болью отдаётся в груди. Антон думает, когда же будет это «встретимся». С одной стороны, это может случиться хоть завтра, но с другой… А что, если Матвиенко не просто так его гнал? Может, они что удумали? По крайней мере от Арсения можно ожидать чего угодно. И сейчас теплится надежда на то, что Попов ждёт его дома. «Скучаю».       Антон тоже понял, что скучает. И теперь со стопроцентной вероятностью готов сказать, что не по «тому, кто дарит заботу», а именно по Арсению, который представляет из себя Солнце, вокруг которого вращается планета с именем Антон Шастун.