kim.tae: [08:20]
бан.
чс.
🖕
восковая_душнила: [08:22] а мне тебя тоже уважать? я могу уважать за контроль над запахом....... 🫦🫦🫦🫦🫦🫦🫦🫦🫦🫦 ты меня тоже тогда уважай взаимное уважение??????? восковая_душнила: [08:36] эй я че в чс? восковая_душнила: [08:40] шутишь? чертилаkim.tae: [10:42]
извини, нет времени на общение с крысой
иду уважать (!!!) своего будущего омегу
😈
я.
восковая_душнила: [10:50] фу, избавь от подробностей 👹 ты. Читая сообщение, Тэхён не сдерживает смешка; он кладёт телефон на лавочку и стягивает с себя шорты, натягивая брюки; в раздевалке стоит острый запах пота и смесь чужих феромонов — не все из играющих в их команде сдерживают свои эмоции и идут по пути контроля, для кого-то новые этические веяния до сих пор чахнут под первобытностью. Альфа внутреннего возмущения не показывает, уважает выбор других, не поддерживает эту ярмарку разношёрстных ароматов, но морщить недовольно нос себе не позволяет. Как живут другие — не его дело. Гул голосов осыпается в ушах словесной штукатуркой: смех, возбуждённо-причитающий крик, сродни несвязному, детскому лепету. Хочется зажмурить глаза, сильно, так, чтобы исчезнув в себе, поставить звуковую заглушку на перепонки и раствориться в тишине. Ему нужен покой, он вымотан. Каждая мышца в теле сообщает о своей боли, к такой нагрузке организм ещё не привык, тренер изрядно гоняет их, как олимпиадников перед забегом, но несмотря на напряжение и усталость, он знает, куда ему по-настоящему хочется. И это место не его новая кровать в ещё не обжитой комнате. — По пибимпабу? — рядом хлопает шкафчик, голос Намджуна звучит в параллель. Рубашка, сверху жилетка, бляшка забирает ремень в плен, ноги скользят в туфли — всё это расцветающее, внешнее благородство не присуще ему ни в стиле, ни в желаниях, но школьная форма — одно из правил учебного заведения, и Тэхён ему следует. — Я пас. — Запихивая мокрую форму в рюкзак, он набрасывает его на плечо, подхватывая со скамьи телефон. — У меня планы. На лице у Намджуна ни намёка на осознание, однако старший снисходительно улыбается, будто, являясь в этом мире главным представителем благодетели, знает все повороты судьбы наверняка и наперёд. Разворачиваясь к Тэхёну, он осматривает его в полный рост, лезет своей широкой, сухой ладонью к макушке и ворошит прилизанные волосы, спускается ниже, поправляя торчащий воротник и, отстраняясь на несколько шагов назад, оценивает свои проделки: — Так-то лучше, — заключает вслух, утвердительно кивая. — Беги к своим планам и постарайся не навалить кучу кринжа, ок? Твой муд на сегодня — быть послушным альфой. Тэхён на это только отчаянно стонет: — Когда-нибудь настанет день, и я начну понимать твой эльфийский язык, хён… Намджун вдруг смеётся: бархатно, хрипло, низкими звуковыми частотами встряхивает воздух и, смотря на него снисходительно, как на самого недалёкого из всех недалёких, произносит: — Однажды настанет день, когда ты перестанешь выделываться и узнаешь, что такое подростковый сленг, мелкий. — Глаза прищуриваются, сверкают хищно, по-змеиному. — Но пока я прощу тебе этот факап. Ещё один — самый отчаянный из отчаянных — стон сотрясает воздух. — Трэш, — выносит вердикт и, осознавая, что сказал, пугается, а Намджун, превращаясь в дьявола, хвалит: — С потерей сленговой девственности. Хосок вклинивается совершенно не вовремя — возвращаясь из душа, застаёт самое интересное. — Что я пропустил? — брови удивлённо ползут к мокрой чёлке. На этом Тэхён предпочитает удалиться. Оставляя растерянное лицо друга позади, он исчезает в коридорах, растворяясь в толпе учащихся, откатывает в голове предстоящий разговор, пока ноги несут его на второй этаж. Со злополучной встречи с Чонгуком в столовой прошло ровно четыре дня — этого времени хватило для нескольких проигрышей возникшего между ними диалога; оценки своих реплик и признания их отстойными; полной реконструкции своего будущего общения с омегой и, наконец, получения всех возможных в этом мире шуток со стороны Юнги. Возраст и статус — две петляющие дороги, на которых они с Чонгуком не пересекаются, и теперь, зная реальное положение вещей, он стратегически отступает назад, чтобы вернуться в будущем на этот путь широкими, уверенными шагами. Он выбирает любви харизматичную дружбу — мягкую, как сиреневый, плюшевый свитер Чонгука, и нежную, заботливую, как сказанное им же: «это пройдёт». А ещё у него в плейлисте Never Say Never, он не знает, что такое «упустить своё», зато вместо этого принимает решение «выжидать». Да, так определённо правильнее. Толкая от себя дверь в зал спортивной стрельбы, он расслабленно вваливается внутрь под звук играющей там музыки. Тихая попса раскатывается звонким голосом по помещению, Тэхён узнаёт её мгновенно — As long as you love me. Воздух обжигает горло, воспламеняется, как бумага, и взгляд мажет по стенам, выставленным мишеням, а затем, находя знакомую, полюбившуюся фигуру, замирает на ней намертво. И даже свет меркнет, становясь разяще блёклым. Чонгук держит чёрный лук в левой руке, спина прямая, обтянута приталенной малиновой футболкой, и сквозь эластичную ткань открывается вид на перекаты мышц, песочный механизм тонкой талии и широкую ленту плеч. Залп в грудной клетке — неосторожный, сбивающий напрочь дыхание, Тэхён с ним не справляется, давится, сдерживая кашель. Издевательство — когда так. Внутренности горят, залитые реактивным топливом из подростковой привязанности и терпкого желания заполучить омегу себе. Это происходит снова и снова, каждый раз, стоит им столкнуться взглядами в коридоре, и вот опять — чувство настигает его, облепляет собой, перестав предупреждать о своём появлении, — оно новое, подавляющее контроль и приносящее альфе поражение в схватке с собственной доминантной натурой. Прикладывая стрелу к тетиве, Чонгук придерживает её пальцами — те худые, узловатые, от них сводит под рёбрами, как у астматика, и сохнут губы, — направляет лук на мишень, а следом за ним бросается и взгляд — голодный, уничтожающий препятствия на своём пути, он рвётся к белому квадрату с разноцветным, горящим впереди кругом. Прицеливание и выстрел срабатывают в две цели, у Чонгука — вперёд, в десятку, обозначая победу; у Тэхёна — после преступных действий стрелка — в собственную сердцевину, знаменуя поражение. Чёрт. Выжидать будет крайне сложно. — Это был выстрел в моё сердце, хён, — проклинает себя, но сдержать слова не получается, они рвутся из него, как не прикусывай язык, — диктуют себя сами. — Я поражён. Чонгук оборачивается на голос. Резко, пугливо, напрягаясь плечами, но, узнавая его владельца, на лице разглаживается хмурость. — Пришёл всё-таки, — проговаривает Чонгук едва слышно, но Тэхён ловит в тишине каждый всплеск интонационных волн. Море пенится осторожностью. Приближаясь, омега осматривает его так, как получается только у него — внимательно, настойчиво, охватывая чёрной бездной всего разом и полностью. Поглощает откровенностью, загоняя в преступные, рыболовные сети, тянет на песочное дно. Красивый — думается мыслям; гуляется в сторону — мягкий; заглушает реальность громким шёпотом раздумий — волшебный. Взгляд отталкивается вместе с сердцем, ухая предательски вниз, по разведённой ключичной мостовой, грудной клетке, стройным ногам в засаде спортивных штанов, кроссовкам, и вверх — к чёрному мареву глаз. Смотрит. Вверх-вниз. Ни шага в сторону, как на дуэли — вперёд, на честную смерть. Сгорает. Мажет собственным жжёным сахаром по нему. — Не ждал? — и улыбается; ответ, какой бы он ни был, не испугает. Тэхён знает, что такое работа на результат, и недоступность вполне оправдана. Они разные годами, связями, финансами, семьями, и любовь в чужой, обеспеченной и прописанной наперёд, жизни эту разницу чувствует. — Надеялся, ты не придёшь. Зато честно. Когда честно — не так больно. — Почему? Ты не хотел меня видеть? — Согласие встреч получено, но отозвать его, передумав, омеге ничего не стоит. Чонгук пожимает плечами — безучастно, медленно, сухостью орошая кожу. — Так было бы проще. — Почему тогда не запретил мне приходить? — Тэхёна такое не устраивает, он настигает стрелами прямолинейности, бьёт наотмашь, не хуже спортивного стрелка попадая по мишени. Осаждает близостью, делает шаг навстречу, разбивая расстояние, показывает другого себя: целеустремлённого, взрослого и непобедимого. Омега вздрагивает от яркой вспышки его недовольства. — Я же сказал, что не стал бы преследовать. Меня учили не этому. Зачем ты согласился? Чонгук молчит. Прячет глаза в пол, сжимает лук сильнее, переминается на месте. — Я знаю, что такое отказ в твоём возрасте, — отвечает громче, остаётся на месте, даже не шелохнувшись, а дальше, как по методичке: — Это травмирующий опыт. И дом Тэхёна обваливается. — Тебе отказывали? — Его так злит вся эта жалкая, ненужная осторожность. — Поэтому ты меня жалеешь? Потому что сам помнишь, как больно, когда не взаимно? — реплики сплошь грязная игра на прошлом, но обида топит разум, — такова расплата за жалость над подростком, который этой жалости к себе не терпит. — И ты решил поступить по-взрослому? Не отталкивать навязчивого пацанёнка, ждать, когда у него само пройдёт, оно же подростковое, само собой уляжется. Так? Тишина непрерывная, колючая; Чонгук её не нарушает, не отрицает. — Значит так, — грустный смешок срывается с губ. Тэхён делает шаг назад, в сторону двери. — Только я так не хочу. Мне почти семнадцать, и я не маленький мальчик, чтобы ты меня жалел. — Следующий шаг даётся легче. — Мне достаточно дружбы. Настоящей, а не потому что это всё «травмирующий опыт», — кривляние грубое, за ним — новая попытка контроля; он смягчается. — Найди меня, если твои мысли по поводу меня изменятся. — Тэхён… — Пока, хён, — перебивает, открывая дверь. — Хорошей тренировки. И пропадает — за стеной и внутри своего одиночества. Грудная клетка — обугленное пепелище. Тлеет; на сердце — ожоги четвёртой степени, открытая рана. Любовь в самобытной, кочевой жизни Тэхёна приструняет себя, жертвует временем, дожидается. Уважает чужие границы в ущерб своим. Он сбегает, исчезает за границами спортивного зала и устраивает из него поле боя. Мяч летит в кольцо. Мимо. В мыслях — поток, загрязнённые реки, подводное течение — бешеное, непрерывное. Ракушки, камни — колют ноги, акулы кусаются, медузы жалят. Новые ожоги. Бросок — мимо; бросок — мимо; бросок — мим… — Послушный альфа, видимо, из тебя не получился. Намджун посмеивается, отбирая мяч из рук, смотрит в глаза, в них — чёрная, солёная гладь, грусть в песчаных ямах; обращаясь в серьёзного, он стремительно тащит со дна затонувший корабль и, приобнимая за плечи, наставляет: — Так бывает. Это не конец. — Не конец, — тихо повторяет Тэхён. А позже, спустя месяц взаимного молчания осознаёт — всё-таки конец. И немного падает духом. — Тэхён, чёрт тебя подери, Хосок открыт для передачи, куда ты попёр?! — тренер сотрясает зал недовольством, кричит на выкрученной на максимум громкости, и порой кажется, что связки — его инструмент, и он дребезжит, расстроен, сломан — производить такие звуки невозможно. — Пасуй! Тэхён пасует, идёт наперекор собственным импульсам, уклоняясь от атаки соперника и передавая капитану команды мяч. Это случается редко, каждый бросок приходится контролировать, и в этом вся сложность. Играть в прежней манере ему не позволяют, полностью перестраивают устоявшуюся в нём механику на командную и, разрушая всё старое, строят новое. Май уже в зале, лезет солнечными лучами в глаза, танцует бликами на спортивной разметке, ласкает кожу теплом. Но колыбель раскачивает память, как младенца, возвращает назад — к истокам, к глазам, к голосу, к взгляду. «Это пройдёт», — вспоминает он. Возражает сразу же — это не проходит. Свисток сообщает о конце тренировки. — Свободны. — Тренер смотрит на часы, следом на команду. — Сегодня в пять тридцать, и не опаздывать. Тело ломит, дыхание балансирует на канатах, — Тэхён глубоко дышит, приводя себя в норму. Каждый день начинается с профильной физкультуры, затем обычные уроки, сразу после — снова пара-тройка часов баскетбола. Бывают разные дни: от ярких с завистливо-брошенным сокомандником «молодец» в его сторону, до ворчливого, всё того же инструментального: «откуда у тебя руки растут? что это за бросок?!». Его хвалят, его ругают, его игнорируют. Он привыкает. Заваливаясь в раздевалку, действует на автомате: сбрасывает майку, шорты, кроссовки; после быстрого душа натягивает джинсы; смачивает водой горло и встряхивает пальцами чёлку. Это уже личный ритуал альфы — оставлять волосы мокрыми, чтобы духота не нагоняла его на занятиях. А следом привычная схема ломается. Он слышит неразборчивый шёпот, острый перечный феромон не контролирующего себя сокомандника, и улавливает громкие, оценивающие смешки, которые прерывает голос Хосока: — Тэхён, это кажется к тебе. Оглядывается. Замирает — телом и взглядом. Спустя месяц болезненной дистанции, он видит его не издалека. — Привет. Окружённый высокими, хорошо сложенными альфами, в наплыве наглых, голодных разглядываний, Чонгук кажется меньше, чем есть, неловко сжимается, разглядывает его голый торс, поджимает губы, и всего на секунду Тэхёну кажется, что перед ним дымчатый мираж — впусти ветер, и он исчезнет. А потом он смаргивает растерянность, отмирает и видит больше — чужую похотливость, грязное обгладывание, слышит предгонные ноты чужого феромона, и собственные инстинкты отключают напрочь голову, вызывая единственное желание. Защитить. Выпуская доминантность по своей воле — амаретто взрывается в воздухе ревнивой горечью, собственнически ложится спиртовым бальзамом на губы, — он в приказном тоне произносит: — Прекратите так на него смотреть. — Какого хрена?! — шокировано вспыхивает злостью сокомандник. — Ты что делаешь?! — Отойдите от него. — Натягивая толстовку, Тэхён в спешке запихивает форму в рюкзак, просовывает ноги в кроссовки и, замечая непослушание, громко рявкает: — Я сказал отойти от него! Массовый кашель разрезает звуками замкнутое пространство. Шок на лицах сменяется паникой, спирт воспламеняется в воздухе химическими реакциями, обжигает горло, действуя алкогольным дурманом, вынуждает, давит, заставляет следовать приказу. Кольцо альф расступается, оставляя Чонгука одного, и тогда, закидывая рюкзак на плечо, Тэхён проскальзывает сквозь толпу, хватает омегу за руку и тащит на выход. — Почему ты здесь? Совсем спятил?! — взрывается он в коридоре, обрушивая ядовитое недовольство. — У двоих старшеклассников из моей команды предгон, эти идиоты не знают, что такое самоконтроль, а ты так врываешься. Головой хоть думаешь?! Вырывая руку из захвата, Чонгук не забывает напомнить: — Ты снова общаешься со мной неформально. К чёрту правила — Тэхён злится на чужую беспечность. — Отчитывать тебя, постоянно добавляя «хён», нихрена не круто. Пререкается, смотрит, и только сейчас начинает видеть детали: омега весь внутренне сжимается, плечи опущены, на щеках — персиковые отливы. Стыд вспыхивает на собственном лице — всему виной подростковая несдержанность. Пещерная глупость. — Прости, я не хотел распространять на тебя своё давление, — приглушённо, виновато. — Я вспылил из-за этих извращенцев. Чонгук смягчается, посмеивается с оскорбления и, задирая подбородок, тихо спрашивает: — Ты зол? — Не сводя с лица любопытного, пристального взгляда. Наблюдатель. — Конечно я зол, хён! — срывается неспокойно. Закусывая нижнюю губу, омега удобряет почву заинтересованностью, сеет в глазах новые зёрна вопросов и прорастает одним из: — Почему? Вместо ответов — чувства: зелёные, юные, настоящие. — Я испугался, что кто-то навредит тебе. В глазах напротив — яркое смущение. Отводя взгляд, Чонгук смотрит по сторонам, уделяет внимание школьному ковролину, ковыряет кожу ногтей. Напряжён, взволнован, открыт. — Почему ты пришёл, хён? Амаретто остался в раздевалке — Тэхён уверенно берёт его в узду, вновь запирая доминантность. В воздухе прячутся разные ароматы: специи, ягоды, духи — малыми количествами — то, что не имеет значения, и он наблюдает за тем, как Чонгук возвращает ему расфокусированный взгляд, делая глубокий вдох, будто всё ещё зачарован прежней терпкостью его запаха. Явно оглушённый теперь очевидной правдой, омега удивлённо смотрит в упор, постепенно приходя в себя. У Тэхёна не было времени рассказать о своей особенности вторичного пола. Он лишь надеется, что Чонгук предоставит ему эту возможность в будущем. — Прости, я не должен был тебя жалеть. В твоей влюблённости нет ничего неправильного. Это я просто испугался. Разумеется, испугался, — Тэхён это знает. А потому уверяет снова, твёрдостью и непоколебимостью настигая уши: — Я не буду приставать, хён. Я же сказал тебе, что не так воспитан. Я просто хочу быть рядом. Чёрная, обволакивающая топь в чужих глазах — омега смотрит долго, настойчиво, гипнотизируя. Заговаривает молчанием. Взвесив сказанное, тщательно обдумав и что-то для себя решив, Чонгук разрывает тишину: — У меня сейчас тренировка, — фраза ломается, частями выпадая изо рта. — Если хочешь… можешь… — слова даются ему с трудом. — Если хочешь… Можешь… — Хочу, хён, — Тэхён прерывает, ярко улыбаясь. — Пойдём, у меня на сегодня по урокам всё, только тренировка в пять. Первые шаги делает уверенно, перепрыгивая несколько ступенек за раз, направляется на третий этаж, в сторону зала. Форзиция цветёт раскрывшимися бутонами — и за окном, и в грудной клетке — целые оранжереи. За окнами — май, любовь дышит ему в спину, двигается позади, остановись — поймаешь её в руки. И дышать… Дышать намного спокойнее. — А ты научишь меня стрелять, хён? — спрашивает у омеги несколько позже, наблюдая, как выпущенная стрела попадает в десятку. — Я тоже хочу быть таким же крутым, как ты. Чонгук с него мягко посмеивается. Наводя новую стрелку в соседнюю мишень, он признается: — Ты итак крутой, — хвалит, и у Тэхёна внутренности переворачиваются. А омега не позволяет ровно дышать, добивает: — Играешь, как профессионал. — Откуда ты… — стрела рвётся к мишени; осознание — в голову. — Ты смотрел как я играю? Ты приходил на тренировку? На разноцветном квадрате — восьмёрка, Чонгук уклончиво отвечает: — У тебя хорошие броски. — Ты приходил! — Тэхён подпрыгивает на месте, а за ним и сердце — тянет его напролом, обгоняя танцующие ноги, скачет в движении. — А на игру придёшь? Она в сентябре, с другой спортивной школой. — Не загадывай наперёд, ребёнок. — Эй! Я не ребёнок, я опытный альфа, — Тэхён многозначительно, шутливо двигает бровями. — Будь послушным, опытный альфа, и я подумаю. Тэхён очень послушный, ему не нужно повторять дважды, он перестаёт отсвечивать чувствами, прячет их в подарочную коробку и собирается хранить до того самого особенного момента. А пока, день за днём, срываясь в зал для стрельбы с уроков, до или после тренировок, в единственный выходной — тренер забирает второй для работы над командным духом — Тэхён остаётся «хорошим альфой», примерным, понимающим, но всё-таки немного с характером. Характер этот проявляется ежедневным ритуалом, когда альфа, прежде чем прощаться, а иногда просто в середине разговора, внезапно смотрит на Чонгука со всей серьёзностью и произносит: — Это не прошло, хён. Чонгук реагирует по-разному. — Это не смешно, Ким Тэхён. — Вот так, когда злится, и не в настроении. Причина на это почти всегда одна: семейная. Где власть и деньги — там же бизнес, а значит сверху и правопреемство. Омега — исполнитель, руководить ему не нравится, но выбора не предоставляют — в семье Чон он старший из имеющихся сыновей, Сонхёну, его младшему брату, не исполнилось и девяти, а в родовом своде правил чётко регламентирован возраст передачи части дел наследнику. Тогда Тэхён одаривает омегу самой ласковой из своих улыбок и произносит. — А я и не шучу, — сразу же добавляет. — Всё будет хорошо, просто скажи отцу, что не хочешь, он тебя поймёт. — Не поймёт, — спорит, но всё равно успокаивается. — Я же тебя понимаю, хён. А он твой отец, он тем более поймёт. Чонгук реагирует по-разному. — Это пройдёт не сразу, на это требуется время. Поверь мне. У меня тоже так было. — Вот так спустя два месяца почти ежедневных встреч, всё в том же спортивном зале. Произносит с лёгкой грустью, примеряя воспоминания на глаза. За два месяца они становятся ближе, говорят на разные темы, делятся секретами, обсуждают друзей, семьи, раскрывают разные грани самих себя, и тогда, рискуя, Тэхён спрашивает: — Расскажешь? И ему рассказывают. То, что давно в прошлом, оплакано и заперто за семью печатями, а вскоре и забыто. Чонгук говорит о первой серьёзной влюблённости — альфе, работавшем баристой в кафе возле его средней школы, парне с низкой социальной ответственностью и криминальным прошлым, потеряв секунды времени с которым, он прошёл все этапы тайных отношений, но впоследствии расстался — родители такой союз не одобрили. И Чонгук помнит, как было больно. А ещё помнит, как потом, спустя полгода, это прошло. Время не лечит, но стирает детали, вносит в ленту памяти коррективы, остужая сердце. Глушит эмоции. Притупляет тоску. — У тебя тоже так будет, — Чонгук ему улыбается — мягко, обещающе. — Просто дело времени. И Тэхён, смотря прямо в глаза, заглядывая в приручившую его черноту, не спешит соглашаться. Чонгук реагирует по-разному. — Пасуй, альфа. — Вот так чаще всего в дни, когда не забивает голову семейными проблемами, не думает о нормах морали и романтическом этикете и, смеясь, бросает ему вызов. И таких дней — калейдоскоп, Тэхён раскладывает их в памяти по цветам. Оранжевый — как абрикосы в пластиковой упаковке в первый совместный обед в школьной столовой. Там же список вопросов: «Что ты любишь есть?», «Как?», «Когда?» и главное: «Ты вообще ешь?». Чонгук перебирает по памяти продукты, и так альфа узнаёт, что у того специфический вкус в отношении еды и нехватка времени на завтрак. А ещё он любит фрукты и орехи, и это не пропадает в чертогах разума, слова имеют результат — теперь на столе появляются яблоки, апельсины, персики. А ещё миндаль — его Чонгук всегда съедает первым. Синий — в цвет джинсового комбинезона официанта в пиццерии. Общение выходит за пределы школы, и они попадают в кафе в центре города. «Пицца с ананасами для извращенцев, хён» и «Ты просто не пробовал, это вообще-то вкусно» — две причины, один итог — недовольный Тэхён, с усилием воли подносящий кусок пиццы ко рту. Тот ему в горло не лезет, стоит откусить — норовит выйти обратно, но он сдерживается, не позволяя себе выплюнуть гадость прямо на стол. Наученный новым дегустичечким опытом, делает вывод — солёное со сладким только по отдельности, это — экзотика, а он в этой жизни совсем не экзотичный. Чонгук звонко хохочет, довольный зрелищем, треплет его по макушке и утешающе, ласково приговаривает: — Не мучайся, выплёвывай. Возьмём пепперони. Тэхён на стол не плюёт, он воспитанный, а ещё послушный и хороший, глотает дрянь, ещё и облизывается. Пытается улыбнуться, но обман распознают мгновенно — протягивают новый кусок к лицу со словами: — О, так тебе понравилось. Хочешь ещё? Тэхён от него отскакивает, как умалишённый; маска раскалывается на части, на лице — неприязнь, он со стоном выдавливает: — Спасибо, я наелся на всю жизнь вперёд. Пицца с ананасами, — думает, — гурман, значит. Но на пепперони соглашается. Красный — как парные нити дружбы, оплетающие кисти рук в первый день сентября, когда Чонгуку исполняется двадцать. Волнительный день, встреча утром в любимом кафе омеги, суп из водорослей, браслеты, повязанные друг другу и обещание быть рядом, сколько позволено временем. Крепкие объятия на прощание — у именинника впереди праздничный ужин с семьёй и приглашёнными гостями — и задор в голосе: «Хён, как ты? Видишь меня или зрение уже село? Не волнуйся, старость не приговор». А следом, позволяя себе немного больше, втягивая носом освежающий парфюм, обещание тихой музыкой прямо в уши: «Не переживай, хён, я стану твоими глазами». Белый — как первый снег в ноябре и спортивная форма со школьным логотипом и цифрой «7» на груди. Тэхён сохраняет в себе послушность, и Чонгук, сдержав слово, приходит на его соревнования. Это нервно, боязно. Внутри адреналин и закономерное волнение, ладони потеют, под напульсниками страх выстукивает азбукой Морзе: «А вдруг не получится?», и даже Never Say Never замолкает в голове. Следом за ударами сердца пропадает слух — гул, доносящийся с трибун, разговоры альф в раздевалке, наставления тренера — всё исчезает. Прячется. Остаётся только паника от осознания — это его первая игра такого большого масштаба. Полная посадка в зале, репортёры из местных газет, спонсоры, и главное — спортивные агенты. Это вызывает внутренний ужас. Тогда, будто чувствуя, Чонгук приходит на помощь. Вылавливая его возле раздевалки, за десять минут до начала, он тащит Тэхёна в отдалённый угол школьного коридора и, ловя трясущиеся ладони в свои, мягко поглаживает. Делится уверенностью: — Ты справишься. Всё будет хорошо. Заглядывает в глаза, передаёт огонь победы, вдохновляет. — Мне страшно, хён… А если… — думать о поражении заранее не в его стиле, но массовость мероприятия пугает. — А если я… Чонгук не даёт договорить, тянет за ладони к себе и обнимает. Тесно. Жадно. Успокаивающе. Позволяет Тэхёну обхватить себя за талию, зарывается пальцами в волосы, массируя кожу головы и мотивирует лучше всех шуточных угроз тренера: — Выиграете — покажу тебе одно место. Глаза загораются. Тэхён болванчиком кивает, соглашаясь хоть горы ради омеги сдвинуть, и прижимается ещё ближе. В тот день он забрасывает решающий мяч в корзину и они забирают победу. А затем его ведут на рыбный рынок, затаскивают в непопулярное кафе, о котором альфа никогда не слышал, и заказывают порцию живого супа из морепродуктов. Так Тэхён убеждается, что Чонгук гурман. Золотой — как блестящее покрытие CD-диска с первым альбомом Джастина Бибера, подаренного ему на семнадцатилетие. «Это лучший день в моей жизни» — думает Тэхён и ошибается. Лучшие ждут его впереди. Фиолетовый — как виноград — раньше любимый, но в этот раз кислый — Тэхён его выплёвывает. У него уже вторые сутки состояние гона, амаретто не подчиняется, распространяется сладкой горечью в комнате, оседая на одежде миндальными нотами и наполняя собой каждую вещь. За окном снова май, ему жарко, голодно, хочется спать. Он вымотан и физически и морально. Альфа почти не выходит из комнаты, папа подсовывает ему тарелки с едой, и Тэхён съедает всё в двойных порциях. В нём злость, агрессивность, возбуждение. Желание. Закрывая глаза и представляя Чонгука под веками, он вскидывает бедра и глухо стонет. Ладонь проскальзывает под боксеры; нащупывая возбуждение, Тэхён обхватывает его и начинает быстрые движения. Толчок. Вскрик. Пальцы скользят по основанию. — Чонгук… — горло хрипит, но альфа продолжает бредить чужим именем. — Чонгук… Несколькими днями позже, Чонгук приносит ему витамины, встречает взгляд, полный непонимания, и объясняет: — Это пьют после гона, мне врач сказал. Они восстанавливают организм. У тебя же никого не было? — спрашивает прямо, заботится. Заминается, но уточняет: — Или был? Тэхён помнит Чонгука в каждой из своих сексуальных фантазий, он заводится мгновенно, обиженно щурится. — Ты серьёзно спрашиваешь? — голос хрустит разочарованием, вопрос ощущается насмешкой над его чувствами, и вопреки здравому смыслу, сердце считывает сказанное оскорблением. — У меня никого не было и не будет! Никогда! — Тэхён, я не хотел тебя… — Нет, теперь ты меня послушай! — Протягивая руку, он отбирает пачку таблеток и сжимает их в кулаке — те оглушительно шуршат от его силы. — Я не хочу, чтобы ты списывал меня и мои чувства со счетов. Запихивал куда-то на дальнюю полку, как старую куртку. Вроде она и прикольная, потаскать можно, но уже не модно, знаешь ли, да и ты из неё вырос, — слово выделяется, он кривляется, показывая лицом, в каких местах и на чём он вертел этот возраст. — Я не куртка, а если и она, то повседневная, олимпийка! Винтажная! В таких только крутые гоняют, носят их на постоянке! — Тэхён повышает голос, добавляет, вскрикивая: — Да и вообще не в куртках дело! Мы — друзья, ты для меня первым делом близкий человек, и я всегда буду ставить нашу дружбу выше всех остальных отношений. Но я хочу, чтобы ты учитывал то, что я к тебе чувствую. — Ему хочется сказать больше, рассказать о своих планах, показать, как далеко он готов зайти ради того, чтобы ему дали шанс. — Моё время ещё не пришло, но это не значит, что оно упущено. Ещё раз повторюсь — не списывай меня со счетов. Чонгук проглатывает язык, улыбается в своей мягкой манере, не спешит подавать голоса. Смотрит насквозь. А потом приходит в себя. — Хорошо, — глаза торжествуют, в них — электричество, постоянный ток в одном направлении, прямиком на Тэхёна. — Я не буду списывать тебя со счетов. И Тэхён в этих глазах видит свою погибель. Чёрный — как костюм, выбранный с помощью отца и приобретённый для особенного дня — в сентябре годом позже восемнадцатилетний Тэхён ест суп из водорослей уже не в любимом кафе Чонгука, а у него дома. Это первое попадание на чужую территорию и настоящее знакомство с семьёй Чон. Ему страшно до потеющих ладоней и дрожи в теле. Волнение не даёт расслабиться, разгоняя стресс по организму ещё за неделю до мероприятия — по ночам он сходит с ума. Вопросы сыпятся на голову, как осенние листья, — что подарить, что говорить, как вести себя за столом. Ужас. За время дружбы он многое узнаёт о семье Чон: о суровости и добродушии отца Чонгука, живом уме папы, и об их общих взглядах на финансовое соответствие альфы омеге. Тэхёну восемнадцать, полгода до девятнадцати, у него на носу итоговые экзамены, поступление в университет на тренера и спортивные просмотры в первый баскетбольный клуб. У него, как любят говорить старшие, ещё вся жизнь впереди, но если богатство и слава там, в будущем, то в настоящем у альфы только один единственный страх — не понравиться. Он останавливается перед особняком. «Просто будь собой» — звучат в голове слова папы, красная нить обтягивает кисть, служит напоминанием, что два года дружбы, забота и уважение — весомые причины для одобрения альфы семьёй. Юнги высказался в своей манере. восковая_душнила: [17:09] он устроит тебе тот самый разговорчик готовь анальную пробку главное не обосрись сможешь?kim.tae: [17:12]
что значит тот самый????
восковая_душнила: [17:09] скоро узнаешь Занося руку над домофоном, Тэхён делает глубокий вдох и надеется на лучшее. Этим «лучшим» оказывается встречающий его на пороге именинник в тёмно-синей шёлковой рубашке с широкими рукавами и перьями у кистей. Неглубокий вырез открывает красоту бронзовой кожи, обвивая шею аккуратной цепочкой, в межключичную зону падает кулон ключа. Тэхён застывает поражённо, не в силах отвести глаз. Ради этого омеги он готов на всё. За праздничным столом его ожидает полный состав семьи Чон: родители, старшее поколение, дяди и тёти, двоюродные братья. Не обходится и без друзей — невысокий парень с раскрашенными цветными мелками прядями волос смотрит на Тэхёна оценивающе, взгляд гуляет по чёрному смокингу. Раскрывая пухлые губы, он произносит прямо при всех: — Чонгук, кажется, ты забыл рассказать нам всем, что влюблённый в тебя фанатик выглядит как модель с рекламы хлопьев. — Чимин! — краснея щеками, Чонгук спешит исправить положение. — Это Ким Тэхён, я говорил про него. Альфа низко сгибается в уважительном поклоне, а потом рвёт тишину громким признанием: — Я Ким Тэхён. — Ещё по поклону в сторону каждого члена семьи. — Проходи, милый, — папа Чонгука отмирает первым. — Присаживайся с нами. — Ладонь указывает в направлении стула. — Какой ты высокий. — Это в дедушку. И все страхи меркнут перед доброй улыбкой старшего омеги, лукавыми взглядами родных и внешних бабушек, смехом Чимина, случайными прикосновениями сидящего рядом Чонгука. А много позже, когда празднование перемещается в гостиную, глава семейства вызывает Тэхёна на «тот самый» разговор. В кабинете пахнет табаком и кожей. Ни одной ноты феромона — вся семья Чонгука контролирует собственный запах. — Тебе нравится мой сын? — задаёт господин Чон интересующий его вопрос, доставая из ящика стола портсигар и незнакомый Тэхёну прибор. Быстро срезая им голову сигары, он щёлкает зажигалкой и, поджигая ножку, возвращает свой взгляд на альфу. Прямолинейный, твёрдый, с проблесками интереса. Тэхён свой не уводит. Подстать образовавшейся манере разговора отвечает: — Нравится — не подходящее слово. Табак тлеет, сигара ловко прокручивается в руках. Внутри у альфы собственное пламя разрушает лёгкие. Горит чувствами. — Какое тогда подходит? У Тэхёна было время разобраться, два года общения — достаточный срок для того, чтобы сложить пазлы. Рисунок на картине — юношеская романтика. Преданность. Верность. Уверенность. — Я его люблю. Глава семейства Чон громко смеётся. — На какой стадии ваши отношения? — спрашивает и даёт альфе фору в несколько секунд — зажимает сигару между зубов, раскуривая. Густой клуб дыма высыпается никотином изо рта, и Тэхён сдерживается, чтобы не скривиться — курение никогда его не привлекало. — На стадии дружбы, господин Чон. Там же и останутся, пока я не стану ему равным. Лицо мужчины примеряет на себя задумчивость. — Ты так уверен, что это случится? — Я уверен во всём, что касается Чонгука. Тэхён ради Чонгука умереть готов, если потребуется, обрести статус и власть — мелочи. Он пересоберёт своё тело заново, пробежится по карьерной лестнице к профессиональному спорту, заберёт славу, деньги, но получит вместе с ними самое важное — право ухаживать. — Ладно, ты мне нравишься. Общайтесь. Тэхён не контролируя себя, слишком заметно выдыхает. Господин Чон снова громко над ним смеётся. Мятный — как мороженное, съеденное на оживлённой улице, посреди декабрьского снегопада, прямиком после непохожей на все обыденные тренировки Чонгука. Не похожи они, потому что Тэхён не наблюдает за омегой как обычно с расположенной в углу лавочки — он стоит перед нарисованной линией, устремляя внимательный взгляд на мишень, и поднимает лук. Только в голове у него сейчас совсем не стрельба. Ладони Чонгука накрывают его пальцы, помогая правильно натянуть тетиву, и омега так близко, так… интимно прижимается грудной клеткой к спине, дышит в параллель с ним, чувствуется позади таким маленьким, что альфа закрывает глаза и проклинает собственные желания. Ему хочется бросить лук под ноги, развернуться, заглянуть в глаза и увидеть в них себя. Зеркальное желание. Он голоден. Облизывает губы. Ему хочется притянуть омегу за подбородок к себе и поцеловать. Обхватить за затылок, впустить язык в рот, показать, какая на вкус настоящая страсть. И чтобы Чонгук ответил. В его власти не только руки Тэхёна, в них самая страшная сила, и имя ей — влюблённое сердце. Но он не двигается. Спускает стрелу, та летит мимо, и дальше всё как по сценарию: Чонгук приобнимает за плечи, улыбается, поддерживает. А Тэхён умирает от ядовитых ударов невзаимности. Иногда, ему мало дружбы… Мороженое оказывается невкусным — Чонгук по прежнему гурман, — и в чувствах тоже. Изумрудно-зелёный — как цвет выпускной формы в середине февраля, когда Тэхён прощается со школой. Впереди новый этап — несколько спортивных агентов связались с ним незадолго до выпуска, и теперь ему предстоит посетить спортивные отборы. Впереди стандартный государственный тест и поступление в университет, нервы колются изнутри, натягиваются струнами, ходят под кожей, поджигая страхом внутренности. Он хочет в Корейскую баскетбольную лигу и сделает всё возможное, даже если для этого ему понадобится сыграть несколько тысяч матчей и поставить новый рекорд лиги по подборам. Чонгук подпрыгивает на своём месте в первом ряду, хлопает в ладоши, наблюдая за тем, как Тэхён фотографируется с директором, пожимая руку. Их глаза находят друг друга, омега показывает большие пальцы вверх, и альфа не может сдержать улыбки. Чонгук здесь, верит в него, поддерживает, а значит со всем остальным он справится. Баскетбол уже не просто его хобби — он его жизнь, дело, которое он любит. Баскетбол для него ещё и то, что рано или поздно внесёт в его повседневность свои поправки — славу и статус. Тогда Тэхён обрушит на Чонгука весь накопленный за годы общения потенциал ухаживаний, сможет заявить о своих чувствах открыто, прямо, добавить к ним опору и твёрдый фундамент. Альфа сможет воссоздать возле омеги привычный материальный комфорт, заявить о своих намерениях семье Чон и претендовать на брак. И только с ответными чувствами он окончательно повзрослеет. А пока он прижимает радостного Чонгука к себе, благодарит за поздравления и считает дни до того, когда сможет сказать всему миру, что этот омега принадлежит ему. Малиновый — как сладость в носу, одурманенное сознание и слетающее шёпотом: «Не может быть», потому что в день, когда Тэхёну исполняется двадцать, Чонгук дарит ему раскрывающуюся тайну. Отпуская контроль, омега позволяет запаху вырваться из пахучей железы, показать себя, лечь сладким покрывалом на плечи альфы и вызвать дыхательные сбой. Он пахнет малиной. — С днём рождения, — омега говорит громко, но Тэхён с трудом распознаёт слова, вокруг ушей — звуковой бункер. В него нагло вторгаются, высыпая по периметру правду. — В моей семье личный запах учатся подавлять ещё в детстве, сразу, как он появляется. Показывать его до свадьбы можно только семье, это интимный момент… Я… Я подумал… — Чонгук мнётся несколько секунд, опускает глаза в пол, пунцовые волны накатывают на песочные берега щёк. Он смущается, а вместе с тем топит в своём смущении и альфу. — Я подумал, что хочу показать его тебе. В грудной клетке муссоны подгоняют лёгкие сделать вдох. Воспитание против, но желание раздувает внутренний огонь. — Можно я?.. — Он не знает, как спросить, но омега понимает его мгновенно, приближается вплотную, поднимает подбородок и, отклоняя голову в сторону, подставляет шею. — Можно. И Тэхён сгорает в собственном пожаре. Подбирается ближе, зарывается пальцами в мягкие волосы, наклоняется к шее и замирает… Это по-настоящему… Он не верит, что дорвался, не верит, что это происходит и хочет остановить время, чтобы дышать Чонгуком всю жизнь. И ему разрешают, если не с намёком на будущее, то сегодня, здесь и прямо сейчас, дают полный карт-бланш: — Дыши, Тэхён. И он дышит. Малина становится его любимым запахом. Дни собираются цветными стёклами в калейдоскопе, сменяются, оставляя за собой приятные воспоминания, порой приносят усталость, ещё реже — поражения, но куда без них — путь должен быть тернист, чтобы, пройдя его, с уверенностью сказать, что справился. Корейская школьная баскетбольная лига позади. Впереди — студенческая, и ступень за ступенью, Тэхён готовится преодолевать преграды на пути к цели. Он уверен — ещё пару лет, и мир узнает нового профессионального баскетболиста. Тогда всё изменится: альфа получит от любимого дела то, чего больше всего жаждет часть его сердца. Это запустит цепную реакцию, и он сможет претендовать на ухаживания за Чонгуком — тогда, получив эту возможность, вторая часть соединится с первой. А ещё Юнги, наконец-то, продаст автографы и разбогатеет. Все останутся в плюсе. И это, по мнению альфы, самый идеальный вариант.