Пасуй, альфа

      Первое свидание у Тэхëна было в четырнадцать: молодой альфа, заручившись поддержкой папы и наставлениями отца, набрал знаний в свой чемодан ухаживаний, купил в цветочном магазине белую розу на последние карманные деньги, выбрал ту, что побольше, и, попросив обернуть её в прозрачную обёртку, направился во все оружия к объекту воздыхания.       Омега с параллельного класса был обескуражен — лучше не скажешь. Он снисходительно, но по-доброму улыбнулся, оценив такой жест внимания, украсил щеку ухажёра быстрым поцелуем, а затем, совершенно не церемонясь, сверкая глазами и обнажая весь свой шарм, выдал базу:       — Вот этот пакет. — Аккуратно потянул за упаковку, и та, издав громкие шуршащие звуки, задрожала в уверенных руках. — Он уже не в моде. Это… — Он пытался подобрать слова, чтобы доходчиво объяснить, и Тэхён уже с опасением ждал того, что последует дальше. Его личные представления и слухи, гуляющие по школе, оправдались: омега был ядовит на язык, популярность с расцветающей красотой сделали на пути взросления своё дело, и не заметить уверенность, с которой Тэхёну объясняли эту самую «базу», альфе не составило труда. — Как бы сказать… — Спустя пару секунд заминки мальчик вздохнул, вероятно, сдавшись. — Это старьё, в общем. Такое уже не в моде.       При всей открывшейся и слегка бестактно сказанной правде, слова не легли на действия грязным покрывалом — наоборот, зазвучали мягко и аккуратно; наглость и дерзость, присущие омеге, ушли на задний план, и вежливость выступила из темноты.       — Не обижайся, мне правда приятно, спасибо тебе большое, — его первая детская влюблённость развязал ленту и, потянув за края, избавился от обёртки. Крупный бутон показался из белого упаковочного тумана, альфа заметил, что растение без своей защиты не смотрелось в руках одиноко, а, наоборот, раскрыло всю свою красоту, и вместе с этим, словно по волшебству, изменился и сам омега. — Вот так лучше, посмотри, какая красота. — Черты лица приобрели мягкость, взгляд преобразился, став ярче, и, приблизившись к цветку, он задышал его ароматом. — Это очень хорошая роза, она потрясающе пахнет. Спасибо, Тэхён.       В тот день, не растерявшись, он позвал своего первого омегу на свидание и получил намного больше, чем предполагал: бесценные знания. Вместо отношений образовалась нежная дружба, «бесполезная», по мнению Юнги, «ещё какая полезная, вот увидишь» по словам не согласного с ним Тэхёна, недолгая, но абсолютно точно практичная. Втянув ухажёра в круговорот омежьих особенностей и прокатив на каруселях «нравится-не нравится», мальчишка из параллельного класса открыл альфе дверь в новый мир и посвятил в особенности ухаживаний.       Поэтому, когда в первый учебный день, забирая портфель из шкафчика, Тэхён слышит мягкий, заливистый смех и поворачивает голову в сторону шума; когда жар от тренировки сменяется пламенем в лёгких, и дыхание замедляет бег; когда в противоположном углу коридора взгляд чёрных глаз скользит по его лицу, вызвав перестрелку в грудной клетке, он уже опытнее себя четырнадцатилетнего и точно знает: сердце этого омеги за одну розу в прозрачной упаковке не получить.       Придётся постараться.       И в ход идут всевозможные тактики. Неделю занимает наведение справок. В этом месте он новичок, здесь нет тех омег, что дружелюбно предоставят интересующую его информацию за пару улыбок, — наоборот, прокусят глотку за несоответствие рубашки брюкам и слишком любопытный нос. Дороговизна, изысканность, связи — три главных критерия успешного общения, которыми люди в школе апеллируют в диалоге прежде всего, и это затрудняет положение.       Тренировки под руководством строгого тренера с новыми одноклассниками отличаются не в разы — в квадраты, и поначалу это забирает все силы. Загадочный омега словно ревнует заочно — встаёт в ряд с баскетболом и перетягивает канат ровно на середину, присваивая половину мыслей себе. Тэхён не препятствует — отдаёт парню зёрна свободного времени и рассыпается в поисках ответов. Волнует всё: имя, возраст, статус, наличие партнёра и то, по какой причине они больше не сталкиваются в коридоре. Это становится важным, и, когда надежда размывается, выручают альфы.       — Эй, Тэхён же, да? — привлекает внимание один из сокомандников — его зовут Намджун, Тэхён услышал это имя во время игры и непроизвольно запомнил. Да и сложно было забыть: так громко даже Юнги в самые тёмные времена не проклинал его, спуская с цепи своего внутреннего агрессивного альфу, как сегодня сыпал проклятиями нынешний тренер команды в сторону высокого, широкоплечего парня, хорошо владеющего мячом, но туго соображающего. — Ты чё такой мрачный? Загнался из-за передач, что-ли?       Досталось не только Намджуну — свою часть «нецензурно-ласкательных» Тэхён получил тоже; отступая к границе спортивной разметки и загоняя себя в купол опекающего игрока, альфа продолжал демонстрировать свои недостатки командной игры, выводя из себя даже капитана. Воспоминания делились с ним прошлым, показывая плёнку, и все когда-то сказанные реплики Юнги про единоличность и отсутствие сыгранности резонировали, словно отрепетированные, заученные до автоматизма, с теми, что были высказаны ему сегодня.       Однако с этим можно работать, и Тэхён уже намеревается начать это делать, чего не сказать об омеге, вот уже вторую неделю не оставляющего его наедине с собственным разумом.       — Тэхён, — Он подтверждает своё имя кивком головы, убирая форму в шкаф, отмечая в голове, что нужно забрать её домой после уроков и постирать. — Нет, не из-за передач.       — А чего тогда? — подбирается к ним капитан команды Чон Хосок, спортивный альфа-старшеклассник, по росту меньше Намджуна, но соображающий быстрее, догоняющий, а иногда, как показывает разминочная часть тренировки, с лёгкостью перегоняющий. Баскетбольный скорострел — в пределах разумного, конечно.       — Слушайте, — Тэхён заговаривает неуверенно, ревностно относясь к тому, чтобы поделиться чем-то важным о ком-то особенном, единственном, о том, кто впервые за шестнадцать лет так прочно основался в голове, отобрав права на иные мысли. Хочет смолчать, оставить себе даже слова, но желание знакомства с тем, кто умело скрывается, пусть даже не зная, что его пытаются отыскать, перевешивает. — У вас тут учится один омега, стильный такой, красивый…       — Вот оно что, — Хосок, ухмыляясь, перебрасывается с Намджуном взглядом — тем самым многозначительным, свойственным людям постарше — тем, кто в любовных делах искушëн, последователен и опытен; тем, кто, конечно же, много успел повидать, а значит, готов поделиться знаниями. Профессионалам и мудрецам. В категорию этих «людей постарше» в глазах Тэхёна альфы-одноклассники точно не вписываются, но, вспоминая грозовые тучи на лице цербера Мин Юнги и его поучительный, угрожающий тон, которым велено: «не строй из себя невесть что», он предпочитает молчать. А его собеседник уточняет: — Влюбился, значит? Поконкретнее давай, пока под твоё описание подходит половина школы.       — Темноволосый, стройный, глаза карие, в дорогих шмотках. Да я видел-то его всего один раз, весь в Dior и украшениях. Глаза у него такие огромные, как шары. Красивый, говорю же.       Хосок неудовлетворённо, на грани с разочарованием — притворным, и это тоже чувствуется — вздыхает. И смотрит так жалко…       — Мда-а-а, Тэхён, объяснять ты, конечно, мастер.       Нужные слова не выходят — вместо них метафоры, переплетения букв с затаившимися внутри чувствами, но альфа ими не делится — оставляет для личного общения с будущим избранником. Он уверен: эта образовавшаяся, но пока односторонняя связь значит намного больше, чувствует, как воспаряет только от одного воспоминания об омеге. Мания встречи становится зависимостью, она кажется самой важной вещью — важнее выигранных соревнований и заброшенного трëхочкового. Это необходимость. Он пробует снова и снова, на протяжении ещё одной недели, перебирает поверхностное, идёт лёгкими путями наперекор важным деталям.       — Он… нежный? — делает новую ставку в один из дней.       — Ок, пожалуй, так и забью в поисковик, — Хосок театрально вздыхает, демонстративно, с присущей ему драматургией бегает пальцами по клавиатуре на смартфоне, бормоча тирады под нос. — «Нежный», ага, вот, смотри, сколько результатов. — Тычет дисплеем с пустой вкладкой прямо в лицо. — Ровно ноль! Выбирай! Какой омега больше похож на того, по которому ты сохнешь? — Глаза превращаются в две острые линии. — Соберись, Тэхён.       Поиски не дают успехов, однако за ещё две проходящие недели Тэхён обрастает бронёй, не теряет потенциала, и, пока ищет, донимая своей настойчивостью Хосока и Намджуна, сам не замечает, как обретает в их лице товарищей. Связи крепнут, превращая верёвки в узлы, и, когда в очередной послеобеденный день друзья сидят в столовой, уплетая пибимпаб и кривляя причитания тренера об их недостатках, загадочный герой его мечтаний позволяет себя найти.       И Тэхён больше не намерен его терять.       — Это он.       Намджун отвлекается от перелистывания постов в твиттере и поднимает на него вопросительный взгляд.       — Он? — переспрашивает, как обычно, не догоняя.       — Тот омега, которого я встретил в коридоре.       — Аллилуйя, — Намджун показательно складывает ладони в жест поклонения. — Будда услышал мои вечерние молитвы, и это свершилось.       Поворачивая голову, Хосок обращает внимание на сидящих за его спиной; в глаза бросаются несколько занятых столов — перемена кончилась, и вторая смена исчезла за дверями кабинетов, оставляя редеющие компании. Осматривая их, он, вероятно, прикидывая в голове варианты, уточняет:       — Кто из?       — У окна, в сиреневом свитере.       Свист вырывается неконтролируемо, громко, оценивающей вуалью проходится по объекту наблюдения, а следом за ним на губах друга появляется скептическая, кривоватая усмешка.       — А у тебя запросы, что надо.       — Жи-и-и-ир, — на своём сленговом языке, не адаптированном на человеческий, прибавляет к сказанному Намджун.       Но месяц скитаний по социальным сетям, изучение школьных коридоров и уличных дворов в пределах школы, а главное, отсутствие результата дрессируют в Тэхёне нетерпеливость, и всё, что сейчас ему нужно, — имя.       — Кто это?       — Это Чон Чонгук.       А следом за именем Тэхёну нужна информация.       — И всё?       — Он выпускник, и теперь понятно, почему мы не могли его найти. — Хосок возвращается к еде; теперь тайная личность раскрыта, и интерес пропадает в отличии от разыгравшегося аппетита. — Уже не учится, тренируется здесь в зале, готовится к соревнованиям по спортивной стрельбе. Что-то вроде местной элиты, но не ЧСВ. Его отец производит для школы спортивное снаряжения, он тут спонсор. Папа у него в попечительском совете. Короче, семья богачей.       Тэхён наблюдает за омегой, не отрываясь; сиреневый, плюшевый свитер обнимает аккуратные плечи, струится вниз оверсайзом, не выделяя талию, пропадает за острой чертой кожаного ремня на классических чёрных брюках. Аккуратные длинные пальцы украшают драгоценные кольца, и перед глазами уже собирается картина, как безымянный будет обвивать обручальное, подаренное альфой. Яркие всплески нахмуренных бровей, манящие, искусанные губы и взгляд, устремлённый в книгу, — причины взрывного конфетти в лёгких. Очарование разливается по телу, плавит солнечное сплетение, и тогда случается то, что он не в силах сдержать: друзья чувствуют всю красоту и силу его природного феромона.       Амаретто раскрывается виноградным спиртом и миндалём, запах ликёра оседает на языке лёгкой горечью, и Хосок давится едой от неожиданности. «Алкогольное очарование» — высказался парень, за которым Тэхён ухаживал прямо перед переездом, добавив в последствии: «Ты напоил меня без выпивки». Специфичные ноты доминантно окутывают пространство, продавливая под себя присутствующих, привлекают нежелательное внимание, и это абсолютная, неуправляемая власть в совершенстве: она буйная и неодолимая, проявилась впервые в четырнадцать, показав настоящую сущность альфы, и с ней Тэхён так и не научился справляться в полной мере.       — О боже, ну и запах. Ты что, доминантный?! — усиленно размахивая ладонью у лица, Хосок тянется к своему айс-американо, запивая резкий запах сладостью. — Ну ты хоть сдерживай себя! Я будто пару стопок опрокинул.       Тэхён эти громкие возмущения полностью игнорирует, но сосредотачивается, вновь возвращая себе контроль, — феромон стихает, оставляя после себя сухость во рту и желание сполоснуть рот водой.              Пристыженно опуская голову, он мнётся с несколько секунд, прежде чем выдаёт:       — Простите, я не специально. — Обнаруживая в чужих глазах непонимание — вероятно, друзья впервые встречают доминантного, — объясняет: — Если бы я был таким альфой, как вы, то у меня бы получалось сдерживать эмоции постоянно, так же, как это получается у вас. Но из-за того, что я доминантный, иногда у меня не выходит, — губы поджимаются, он продолжает осторожнее, признаётся тихо, боясь быть высмеянным. — Доминантность берёт надо мной верх, когда я чувствую возбуждение. Необязательно сексуальное, — спешит заверить, видя, как в чужих глазах всплывают вопросы, — он тянет их ко дну своими ответами. — Эмоциональное тоже. Тогда управлять становится тяжелее, сейчас, вот, не получилось совсем…       — А как же подавители? — хмурит лицо Намджун, задавая нужный вопрос, — им он обозначает свою начитанность, образуя на чаше знаний явный перевес в пользу интеллекта. — Я читал, что доминантные альфы принимают подавители, чтобы не распространять давление на других альф и не вызывать чужой агрессии.       — Да, хён, ты прав, но…       Подтверждает, однако дальнейшие слова не слетают также быстро. Тщательно подбирая их, он вертит в голове заумные медицинские термины, сказанные ему врачом два года назад, в тот же день после случая, когда резкая спиртовая завеса покрыла привычный миндаль, и альфа впервые смог отстоять право голоса перед отцом, вынудив того считаться со своим мнением. Неосознанно. Агрессивно. Образовавшийся спор стал одним из тех категоричных, совершенно неприемлемых для их семьи, и Тэхён понимает всю его бессмысленность сейчас, но тогда, приобрёв новый вид подавления, сам того не осознавая, он подчинил себе старшего, хлопнул дверью, исчез, подхваченный сильным потоком осеннего ветра, и только потом, осознав, что натворил, испугался.       За страхом последовало осознание: он почувствовал власть и стыд, а потому вернулся домой и, разревевшись прямо перед отцом, попросил прощения. Только в клинике, на консультации у специалиста по половому созреванию, Тэхён узнал особенности о своем организме, контроле и внутренней силе. С тех пор амаретто тесно обосновался в природном феромоне, миндальное дерево проросло виноградными листьями, и к пряному аромату и лёгкой сладости добавилась пьянящая горечь.       Поэтому, зная по себе, как страшно сталкиваться с чем-то впервые, он старается внести в их общение честность:       — Принимать их можно только после полного полового созревания, когда альфа испытает первый гон. У меня его не было, так что пока пытаюсь жить на самоконтроле. Извините, если вас сильно задело, я буду стараться сдерживаться.       Говорит и возвращает взгляд на того, кто в его сердце плетёт это безжалостное веретено, обуздал лёгкие и руководит ими, как своими собственными, не позволяя им раскрыться и набрать кислорода. В голове шум, перед глазами красота в человеческом обличии. Эстетический магнетизм. Не отрываясь от Чонгука, что почти месяц не даёт ему спокойно спать, он заявляет с присущей голосу твердостью:       — Хочу его.       И слышит, как давится едой теперь Намджун.       — Рофлишь, чувак? — опять эти непонятные слова — Тэхён на них недовольно цокает. — Он тебе не по зубам.       — С чего бы? Мои зубы очень даже крепкие, с меткой на его шее справятся.       И совсем не по-доминантному расходится кусками душа, мысли окутывают разум, вскрикивают внутри: «хочухочухочу», как у требовательного ребёнка, пока всего альфу мажет от солнца, играющего в волосах омеги, пробирает от нестерпимого желания запустить в них пальцы и, задыхаясь тактильной откровенностью, приблизиться, вдыхая природный запах. Магия бликует весенним теплом на загорелой коже, приковывает внимание и обездвиживает глаза, не позволяя тем видеть что-то ещё, хоть реальность и нашёптываем ему переливами голосов друзей:       — Он родился с золотой ложкой во рту. Тебе, чтобы за ним поухаживать, нужно было родиться с золотой вилкой, а лучше — сразу с золотым подносом с этими вилками. А ещё ему, как минимум, девятнадцать, и ты для него малолетка.       — Чеболь? — интересуется Тэхён, отмечая для себя, что Чонгук почти не притрагивается к еде. Его стол завален тетрадями, маркерами и учебниками, иногда в рот отправляются сушёные манго и абрикосы, но этим приём пищи ограничивается.       — Нет. — Хосок возвращается к обеду, цепляя палочками морскую капусту. — Хён классный. Всегда помогает, воспитанный, добрый.       — «Хён»? — Тэхён хмурится, тут же поворачиваясь к другу и, замечая чужую растерянность, меняется в лице: губы превращаются в натянутую линию, готовую порваться, чтобы высказать недовольство; глаза прищурено смотрят на Хосока, брови хмурятся. Феромон снова прорывается сквозь самоконтроль, подгоняемый чувством ревности. — Вы близки, хён?       — Да прекрати вонять. — Размахивая тетрадью у лица, Хосок уже недовольно качает головой, поясняя: — Нет, не близки.       — Вот и не называй так моего будущего омегу, — строго отрезает, поднимаясь с места.       — Да ты, должно быть, спятил, ревнивец. — Хосок ошарашено повышает голос до вскрика. — Стой! Куда ты?       Каждый шаг — вызов всей нервной системе, и Тэхёну кажется, что даже плитка, выстеленная в школьной столовой, дрожит под стать его ногам, но он не может остановиться — сделать это не позволяет всё тоже запретное, импульсивное «хочу», упёртость в характере и стремление узнать, насколько феромон Чонгука сочетается с его собственным.       Амаретто с…       Останавливаясь у стола и втягивая носом воздух, он прикрывает на мгновение глаза и улыбается. Пальцы покалывает, во рту становится сухо; облизывая губы, он проходится языком по верхней, находит Чонгука взглядом и чувствует наравне с интересом ещё и удовлетворение. Омега пахнет мятным шампунем, кондиционером для белья, сладко-терпкими духами, название которых Тэхёну неизвестно, — чем угодно, но не собой настоящим. Скрываемый феромон вынуждает, как по лестнице, взлетать все чувства внутри альфы: ступень — радость, ступень — трепет, ступень — интерес, и, наконец, наверху навязчивое, всепоглощающее желание, становящееся целью, — сделать своим.       — Привет? — Голос обретает уверенность, а вместе с ним и тело крепнет, подталкивая спину выровняться.       Чонгук отрывается от учебников, поднимая голову на Тэхёна, награждает того своим вниманием, и то ощущается тем самым особенным, нужным, правильным, что встречалось ему за всю жизнь. Омега рассматривает его от ботинок до сбившейся чёлки и возвращается к глазам своими. В них пещерный, нетронутый песок рассыпается по радужке, и гостеприимная чёрная мгла затягивает в свою пропасть. Опасность. В ушах рассыпается низким, хрипловатым тембром голос Намджуна: «Он тебе не по зубам», и сейчас самое время согласиться, но внутри только безумство и добровольный риск. А потом омега с ним заговаривает, разливая на горящие внутренности лечебное снадобье, вступая в поток разговора тихой музыкой:       — Привет.       И даже ночное, усеянное яркими созвездиями небо не так красиво, как звездопад срывающихся с манящих губ звуков. Наблюдая за тем, как падают в неловкую тишину слова, Тэхён загадывает желание: «Пусть он подарит мне своё сердце, а я буду беречь его, как самую большую драгоценность». Вслух не произносит — только тихим шёпотом в голове просит у Богов, Судьбы, Вселенной — у всех сразу, смотрит в чужие глаза, чувствует себя сильным, живее всех живых рядом с ним. Охотничьи инстинкты сносят барьеры нерешительности, втягивают в вихревой огонь новых чувств, давят на нервы по газам, и, отодвигая стул, он с наигранным самообладанием, усаживается с Чонгуком рядом.       С такими, как он, думает, нельзя показывать слабость.       — Я Ким Тэхён, — звучит расслабленно; альфа откидывается телом на спинку, расставляя ноги шире, и укладывает руки на бёдра.       — Очень приятно, Ким Тэхён, — учебник теряет внимание окончательно, отодвигается аккуратным, лёгким движением, и все эти действия: то, как омега меняет позу в ответной реакции, наклоняя голову и опираясь ей на руку, согнутую в локте, то, как шевелятся под обеденным столом его стройные бёдра, то, как наклоняется его голова и поднимается вверх подбородок — все они воздушные и непринуждённые. Он смотрит также, как все, прямо, обыкновенно, а у Тэхёна сердце останавливается, прежде чем рвануть вниз на полной скорости. — Я Чон Чонгук.       — Я знаю. — Сильная, необъяснимая тяга быть честным заставляет выложить всю правду: — Видишь во-о-он тех парней? — Он разворачивается корпусом, находит стол друзей и, пересекаясь с Хосоком взглядами, указывает в его сторону пальцем. — Они мне всё о тебе растрепали. И то, что ты готовишься к супер-мега-крутым соревнованиям, тоже. Да же?       Возвращая внимание к омеге, замечает, как лицо его светлеет, озорная доверчивость спускается тенью на его глаза и тот по-доброму, насмешливо хмыкает:       — Ну что-то вроде того.       И Тэхёну замкнуться бы с реакции, отступить, скрывшись за баррикадами школьных коридоров, и вернуться с новой стратегией, но это совсем не стыкуется с его характером. Он — опытный игрок с запасом, если не зрелости, то опыта и знаний; понимает, как, не задействуя доминантность, добиться своего.       Пересобранный омежьими руками друга из прошлой школы и прошедший вместе с ним путь от недалекого альфы до того, кто способен производить правильное впечатление, он умеет нравиться. Внутри отстроенный, прочный фундамент из вежливости, умения не слушать — слышать и прислушиваться, понимания чужих желаний и чувств, прямых разговоров и той «базы ухаживаний», приобретённой путём проб и ошибок.       В его случае, конкретно путём одиноких цветов в прозрачных упаковках.       Он спрашивает прямо:       — Можно я буду приходить смотреть?       — Смотреть? — так же прямо переспрашивает Чонгук, не сводя с него пристального взгляда.       — Смотреть. — Утвердительный кивок и уточнение: — Как ты готовишься.       — Зачем? — брови тянутся друг к другу, и на лицо Чонгука наплывает туман непонимания.       — Потому, что ты мне интересен. — Сокрушительная прямолинейность.       — Интересен?       Чонгук на такую необузданную прыть реагирует спокойно, если и понимает, что за ним собирается ухаживать младший по возрасту, вида не подаёт: хладнокровие и воспитание, с которыми он ждёт объяснений, заставляют в отсеках чувств прорастать восторгу, и эта черта сдержанности омеги убеждает Тэхёна в правильности своего выбора.       — Ты мне нравишься.       Слова на поверхность, и весь на него. Впереди рёбра — железные, распахнутые прутья под сиреневой плюшевой краской; вздох — слишком громкий; сквозь загар на щеках — брызги смущения.       — Ах вот оно что! — тихо воскликнув, Чонгук посмеивается, и этот смех такой живой, заразительный, что незримыми нитями тянет углы губ, раскрывая улыбку и встречая чужую. Тэхён не показывает больше, не показывает, как падает в него окончательно. — Сколько тебе лет, Ким Тэхён?       — Мне шестнадцать, — начинает и, увидев, как в глазах проявляется тёмная сепия замешательства и рассеянности, спешит добавить: — В декабре исполнится семнадцать, так что я уже взрослый.       — Шестнадцать значит, — качая головой больше самому себе, чем альфе, проговаривает Чонгук. В тоне снисходительная усталость, Тэхён уверен: Чонгук слышит похожие признания часто, но это совсем не останавливает. Если внутренняя стихия рвётся наружу, раздвигая грудную клетку, гонит кровь к щекам, бьёт по вискам, останавливать этот поток — кощунство. — И вправду взрослый. То, что мне девятнадцать, тебе тоже рассказали?       — Рассказали, — не скрывает, вносит в общение ясность. — Не считаю это проблемой.       Чонгук снова приглушённо посмеивается. Тэхён слушает, как звучит счастье.       — Вот как, интересно.       — Так можно? — спрашивает ещё раз, и внутренне весь собирается. — Я не буду настаивать, но, если ты разрешишь, я бы очень хотел.       Согласие важно, оно — необходимость, это первая медицинская помощь влюблённому человеку, без него — смерть от безответных чувств. Вынужденная гибель; Тэхён предпочитает обходить её стороной. Это то, чему он научен, и то, из чего складываются его ухаживания за омегами, так что, как бы очарование Чонгука и стремление заполучить его внимание не толкали на безрассудство, если ему откажут, он примет этот выбор.       И кажется, будто Чонгук видит его насквозь: залезает внутрь, вскрывает замки, отыскивая среди юности и честности что-то большее, то, что, оценив по достоинству, принимает, забирая себе:       — Приходи, — тьма скрывается за горизонтом век, и в глазах восходит горящее солнце. Оно греет сердце — его выдают праздничные салюты, руки потеют — он сжимает их в кулаки, пока жар стреляет по щекам, оставляя ожоги. — Кто же тебя остановит, Ким Тэхён.       Чонгук позволяет себе его внимание.       А Тэхён позволяет себе чуть больше, переваливается корпусом через стол, оставаясь на приемлемом расстоянии, балансирует на локтях и, сталкиваясь с обескураженным лицом, широко раскрытыми от неожиданного сближения глазами и всей этой искренней неподготовленностью, совершенно не присущей умеющему держать лицо омеге, сразу в лоб, не скрывая, выдаёт:       — Ты не показываешь никому свой запах. — Смотрит глаза в глаза, улыбается, дерзко, довольно, облизывая губы. — Это меня впечатляет, я такое уважаю. — взгляд ползёт вниз, он не сдерживается, добавляя: — Этим ты мне ещё больше нравишься.       Чонгук не двигается — личные границы не нарушены, Тэхён не позволил бы себе такую дерзость, комфорт омеги для него в приоритете, но даже так, в поле, разделяющем их двоих, искрит, назревает что-то…       — Хён, — поправляет, не придавая значения сказанному. — Для тебя я хён. — Этот самый безразличный к комплиментам хён поднимается с места, принимаясь складывать в сумку учебники и тетради; следом исчезают ручки, текстовыделители, методичка «Тактика спортивной стрельбы». Действия сопровождают слова: ровные, безэмоциональные: — Я тренируюсь каждый день в зале для стрельбы, это на втором этаже, последняя дверь справа, с восьми утра до шести вечера. — На столе остаются пустая упаковка от абрикосов и пачка сушеного манго. — Если собираешься приходить, избавь меня от этой истории внезапной первой любви и не нарушай формального общения. Будь хорошим альфой, ладно? — И это «хорошим» слетает так по-доброму, в наставнической манере, как если бы прямо сейчас Чонгук объяснял ему, как стрелять по мишеням, а не делал замечание. Напоследок, прежде чем удалиться из столовой и оставить его обдумывать сказанное, он просовывает ему в руки манго, понимающе улыбается и осторожно, в безобидной манере советует: — На вот, пожуй, там много витаминов. Скоро это пройдёт, по себе знаю, так что не расстраивайся.       …провальное.       — Я… — начинает Тэхён снова, но Чонгук, словно предвидя все паутины ответов, разрывает каждую сетку, не позволяя им двоим запутаться.       — Это пройдёт, — настаивает, закидывая сумку ремнём на плечо. Пригвождает к земле намертво. Не даёт им передумать.       А затем исчезает, как непроявленное на плёнку воспоминание. И только тогда, когда Тэхён возвращается к столу друзей и выслушивает посмеивающегося Хосока с его: «Вот это спектакль я посмотрел» и сострадающего Намджуна, выдающего: «А я говорил, жи-и-ир, Чонгук-хённим нам всем тут не по зубам, реальность внезапно оседает на плечи.       Вау.       Ему отказали.