Journalist 274: Echos der Zeit

2024 год Южная Корея, Чолла-Пукто, Деревня Пёнхан       Ночь выдалась продуктивной. Хосок, убедившись, что все в доме спят, пробрался на третий этаж и выкрал оттуда две газеты за тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Поспать удалось два часа тридцать четыре минуты, по крайней мере, так говорили наручные часы и уведомление на телефон, что подобный график сна негативно влияет на самочувствие Хосока.       Сидя за рабочим столом, он выписывал имена на листочек. Возможно, что-то получится пробить через Намджуна, но надежд лучше не строить, в те годы такой базы данных, как сейчас, не было, если детали расследования и остались, то у семьи Чон, которых следовало разыскать как можно скорее. Может, попробовать узнать, где они живут через Чимина, но вероятность того, что он его не пошлет весьма культурным языком, мала.       Телефон вибрирует, и на часах появляется родное имя сестры. Она звонит не часто, а потому Хосок бросает ручку и поднимается, чтобы подбежать к телефону. Он нажимает на зеленый значок сенсорного телефона в ярком чехле, и счастливый голос Джиу вызывает на серьезном лице Хосока улыбку.       — Привет, дурень, — тянет Джиу.       — Привет, meine liebste Schwester, как проходит медовый месяц?       — Лучше и не придумаешь, я как раз собираю вещи, через три часа у нас рейс до Италии. А ты как? Слышала, твоя статья подняла шуму.       — Ты не поверишь, где я живу сейчас, — будто хвастаясь, проговаривает Хосок. — Это как музей, но жилой.       — Музей?       — Перезвони по видео, я покажу тебе это место.       Джиу сразу же отключается, и через секунду телефон вновь начинает вибрировать. Сестра без макияжа, волосы собраны в легкую растрепанную косу. Виднеется футболка, которую она украла из гардероба Хосока ещё до свадьбы, а на фоне — белые стены номера в отеле.       Хосок переворачивает камеру, показывает комнату, в которой спит, а после открывает окно и высовывается туда, чтобы Джиу увидела и сад.       — Ваа, — выдыхает она с широкой улыбкой.       — В этом доме буквально всё наследие нашей страны, это невероятно, — говорит ей Хосок. — Раньше тут жил какой-то чиновник императора, и, по рассказам дворецкого, многие вещи сохранились ещё с тех времен. Чувствую себя школьником на экскурсии.       — И каким ветром тебя туда занесло? — интересуется Джиу.       — Я пишу новую статью про одного из тех, кто жил тут пятьдесят лет назад. Он убил пятерых девушек и повесился.       — Жесть, ты совершенно не умеешь выбирать темы для статей. Не рассказывай мне ничего про этого урода, а то не усну ночью.       — А ты спишь по ночам? — выгибает бровь Хосок, вновь переключая камеру. — Я думал, что у вас это наступит позже.       — Иди к черту!       Хосок смеется и садится на постель, скрестив ноги.       — Разговаривала с родителями? — интересуется он.       — Мг, — кивает Джиу. — Мама в восторге от их новой дачи, я выслушала миллион, буквально миллион правил по уходу за розами. Ненавижу розы, для кого вообще придумали эти цветы?       — Надо будет им позвонить вечером.       — Передай им от меня привет.       — Обязательно.       — Ну все, удачи тебе с твоими убийцами-каннибалами, я хочу прикончить свой завтрак до того, как настанет время обеда. Чао!       — Приятного аппетита, Tschüss! — ответил Хосок, а после звонок прервался, и на экране показался рабочий стол с разными папками для приложений.       Хосок поднимается с постели, отправляет телефон в карман спортивных штанов и идет к шкафчику, в котором лежала зубная щетка и паста. Сегодня он не собирается сидеть в резиденции, потому что толку от этого мало. Нужно обойти город, по расспрашивать жителей и позвонить Намджуну, чтобы его никто не услышал. Разговаривать с кем-то помимо сестры он в этих стенах не решается, преследует чувство, что за ним следят, и это нервирует.       Чон поднимает листочек с именами со стола, а после прячет вырезки под матрасом, если кто-то будет обыскивать его комнату, их в любом случае найдут. Горничные могут зайти, чтобы открыть или закрыть окна, заправить постель так, как их учили, и они ничего заметить не должны. Не будут же девушки переворачивать матрас, заправляя постель. Подойдя к сумке, он достаёт из карманчика щетку и маленький тюбик зубной пасты.       Хосок выходит из комнаты, идет по коридору и изо всех сил пытается вспомнить, где находится кухня. Он не заблудится, но время на поиски убивать не хочет, поэтому с дружелюбной улыбкой просит одну из горничных помочь ему.       Рядом с дверью на кухню слышится музыка, это рок-н-ролл. Веселый мотив разрушает атмосферу древней постройки, и Хосок вспоминает, что он в две тысячи двадцать четвертом году, в жилом доме, а не музее. Тихо открыв дверь, он видит современную кухню с большими тумбами и техникой. Спиной к нему стоит Чимин, одетый в тот же костюм, который на нем был и вчера. Дворецкий подпевает и качает головой в ритм, нарезая овощи.       — Прошу прощения, — произносит Хосок, и Чимин тут же оборачивается и с некой неловкостью подходит к телефону, подключенному к колонке, чтобы выключить музыку.       — Господин Чон, вам нужна моя помощь?       — Тебе нравится рок-н-ролл? — проходя к раковине, спрашивает Хосок.       — Да. Я привык, что резиденция пустует, и слегка забылся, — почтительно отвечает Чимин, и его голос совершенно не походит на тот, который Хосок слышал вчера. — Надеюсь, что не потревожил вас.       — Я всего лишь гость, пожалуйста, опусти формальности в нашем общении.       — Предпочитаю опускать формальности лишь с близкими, — ответил Чимин, возвращаясь к нарезке.       — А они у тебя есть? — спросил Хосок, но ответа не последовало.       Он прикусил язык и закатил глаза, ругая себя за эту грубость. Не очень-то хороший способ наладить коммуникацию с человеком, который может располагать полезной информацией.       Хосок подходит к раковине, включает воду и мочит щетку, после чего выдавливает на неё пасту. Он чистит зубы, рассматривая стену перед собой, а после слышит недоуменный голос за своей спиной:       — Господин Чон, вы по каким-то причинам не можете воспользоваться ванной?       Хосок оборачивается к дворецкому корпусом и понимает, насколько странно может выглядеть.       — Я привык чистить зубы на кухне, — отвечает он с щеткой во рту.       — Впервые встречаю человека с подобными трудностями.       — Желаю, чтобы это стало самым большим удивлением в твоей жизни, Schatz.       Хосок сплевывает, полоскает рот и моет щетку, после чего прячет её в один из ящиков и оборачивается к Чимину, который всё ещё смотрел на него, хмурясь.       — Я скажу повару, чтобы он не выкидывал это.       — Буду благодарен, — улыбается Хосок, а после обходит стол и садится напротив Чимина, у которого в руках вновь оказался нож. — Можешь помочь мне?       — Если это является частью моих обязанностей, конечно.       — Можете предоставить мне списки сотрудников, которые работали тут пятьдесят лет назад?       — Не имею права, — кратко в ответ.       — Имеешь, — уверенно проговаривает Хосок. — Это всё, что я прошу у тебя.       — Вынужден отказать.       — Прям настолько не хочешь посодействовать?       — Господин Чон, то, что происходило в Пёнхане пятьдесят лет назад — глубокая рана для каждого человека в этой деревне. Об этом следует забыть, как о страшном кошмаре, и, возможно, тогда мы все получим исцеление.       Хосоку сложно понять, о какой ране идет речь и почему все так хотят получить исцеления от этого. Обычная серия убийств, которая оставила раны семьям жертв, но не всей же деревне. Дворецкий преувеличивает, драматизирует и лишь повторяет слова отца, для которого Кимы были семьей, раз Паки уже которое поколение служат им.       В глазах Чимина читался некий страх и волнение, он сделал глубокий вдох, а после отложил нож и поднял с тумбы полотенце, чтобы вытереть руки. Он покинул кухню, даже не взяв с собой телефон, лежавший рядом с колонкой.       Всё, что происходит, кажется странным, но в голове Хосока мало мыслей по этому поводу так как деталей он не знает, а выдумывать страшные сказки не собирается. Не рассказал Чимин, расскажет кто-то другой. В Пёнхане много людей, которые застали времена, когда Тэхён был жив. Возможно, Хосок тоже застанет это время, ведь так и не известно умер ли он на самом деле. 1974       Минхао заходит на кухню, и мимо него проносится один из помощников повара, который рассыпался в оскорблениях и чуть ли не кидал в мальчика овощи, лежащие на столе.       — Что происходит? — спросил дворецкий.       — Этот олух пересолил рис! — повышая тон уже на Минхао, ответил Ёнсу. — Госпожа прибудет с минуты на минуту, а у нас риса нет. Меня точно уволят! Точно уволят, дворецкий Пак!       — Пока что её нет, — проверяя карманные часы, отвечает Минхао. — Варите новый рис, а этот сегодня будет есть прислуга, если нам повезет, она задержится в дороге, а если нет, я потяну время. Господин Ким сегодня в дурном расположении духа, соблюдайте тишину, а то каждому достанется.       — Господин Пак, я буду молиться, чтобы нас обошла беда, но возможно ли это с такими криворукими работниками? — раздосадовано проговорил главный на кухне. — Сменили персонал, и все из рук валится, мне бы моих людей вернуть.       — Сменить персонал решил сам господин Ким, — выдохнул Минхао. — Я тоже не в восторге, молодые слишком, только из школ ушли и тряпку в жизни в руках не держали, всему учить приходится. Однако мои руки связаны, скажите спасибо, что свои места уберегли.       — Вот что жадность с людьми делает, — прошептал Ёнсу, и дворецкий шикнул.       — Молчите, — тихо, но сурово. — Суп госпожи Ким готов? — меняет тему дворецкий, и Ёнсу быстро кивает.       — Конечно, её любимый, сам готовил, — указывая на тарелку, проговаривает он. — Осторожно, он ещё горячий.       Минхао кивает, а после ставит тарелку на поднос, который достал из тумбочки. Мальчик по имени Чжону открыл перед дворецким дверь, и тот, кратко кивнув, отправился на второй этаж, в комнату госпожи Ким Ынбёль, которая уже давно не покидала постели.       С болью в сердце Минхао наблюдал, как улыбчивая женщина вяла, словно красивый цветок, срезанный с куста. Каждый новый день ей давался труднее предыдущего, а врач разводил руками, предупреждая, что готовиться следует лишь к худшему. Скоро она покинет своих детей и мужа, на том закончатся её страдания.       Госпожа Ынбёль была худой и бледной, с длинными темными волосами, которые были спутаны и немыты. В ее глазах появилось много печали, но она все еще сохраняла остатки былой красоты. Она всегда была доброй и относилась к Минхао, как к собственному ребенку. Много ссор она затевала с собственным мужем, настаивая, что он относится к их детям чересчур жестоко. Вся прислуга её любила за спокойный нрав, многие оставались в резиденции лишь потому, что не хотели покидать свою добрую госпожу, почти всех этих людей выгнал её супруг. Порой Минхао казалось, что господин Ким намеренно лишает свою жену знакомых лиц вокруг, не пускает к ней лишний раз детей. Дочери могут навестить мать лишь перед сном, а сын появляется в её комнате ещё реже.       После того, как Ким Ынбёль заболела, господин Тэхён стал ещё более замкнут, агрессивен и совершенно не шёл на контакт. Минхао видел, как отец делает из него жестокого человека, но не мог ничего с этим поделать.       Минхао сидел рядом с госпожой Ынбёль и кормил её супом. Он осторожно поднес ложку к ее губам, и она с трудом проглатывала несколько ложек супа. Женщина не могла сдержать слёз, поговаривая, что её головная боль становится нестерпимой, она сжимала руку дворецкого, и он мог чувствовать дрожь, бьющую исхудавшее тело.       — Минхао, — прошептала она, — я хочу видеть мужа, позови его, пожалуйста.       — Да, госпожа, — ответил он, а после поднялся и, отставив в сторону тарелку с супом, поклонился.       Кабинет господина Джэюна находится на третьем этаже, и Минхао спешит туда, чтобы не заставлять Ынбёль ждать. Он быстро поднимается по лестнице и, к своему удивлению, обнаруживает, что дверь приоткрыта. Слышится голос, пропитанный злостью, и дворецкому стоит постучать, оповестить, что он стал невольным свидетелем чужого разговора, но что-то сдерживает его.       От внезапного крика по спине пробегает табун мурашек. Когда в последний раз господин Ким так сильно кричал? Минхао и не припомнит таких времен. Да, он часто груб, несдержан, но, чтобы повышать голос? Никогда.       — Кем ты себя возомнил, чтобы являться с подобными заявлениями?! — кричал он.       — Отец, я лишь хотел сказать, что думаю, — тихо ответил господин Тэхён.       — В этом доме у тебя нет своего мнения! Пока ты способен дышать, ты будешь выполнять все, что тебе скажут! Ты будешь исповедовать религию, которую я скажу, есть рис, который я прикажу, дышать воздухом, которым я разрешу!       — Но я не верю в этого Бога, — громче прежнего проговорил он.       — Мне плевать, во что ты веришь, Тэхён.       Минхао более не может слушать, он решительно стучит, открывает дверь и кланяется. Тэхён не обернулся к нему, но взгляд старшего Кима прожигал насквозь, грозил убить.       — Госпоже Ким стало хуже, она пожелала увидеть вас, господин, — чуть ли не шепотом проговорил дворецкий.       Ким Джэюн не ответил, но покинул кабинет, задев Минхао плечом так, что тот отступил на шаг. Ему кажется, что удалось предотвратить нечто ужасное, но по виду Тэхёна этого не скажешь. Его челюсть была плотно сжата, а голова вздернута, обернувшись, он поглядел на дворецкого, как на врага, а после обошел его стороной и принялся спускаться по лестнице, чтобы скрыться с чужих глаз.       Быстро осмотрев кабинет господина Кима, Минхао набирает в легкие воздуха. Ему не следует вмешиваться в отношения между господами, за это ему никто спасибо не скажет, могут уволить, а жизнь в нищете намного хуже жестокого хозяина. Нужно вернуться в комнату старшей госпожи, чтобы в случае чего оказаться рядом и предоставить помощь.       Он спускается по лестнице, проходит мимо комнат детей и останавливается напротив двери, за которой скрывалась комната младшего господина. Минхао стучит, открывает дверь и не находит там ничего, кроме привычного беспорядка, в котором господин Тэхён хранил свои секреты от отца, ненавидевший бардак. Дворецкий не проходит в комнату, закрывает дверь и идет к Ким Ынбёль.       При Минхао говорить не стесняются, он годами доказывал, что не любитель болтать попусту, а потому никто из старших представителей семьи не возражает, что дворецкий притаился в углу, словно тень.       Разговор между господином Джэюном и госпожой Ынбёль похож на разговор подчиненного с начальником. Никакой заботы, сопереживания, даже слезы не умаляют злость главы семьи.       — Твой сын уже которую неделю сбегает по ночам из своей комнаты, — холодным тоном говорит господин Ким, будто не имеет отношения к собственному ребенку. — Пусть так, возможно, у него есть некие увлечения, и как мужчина он имеет право. Однако сегодня он заявил, что я слишком жесток к нему и заставляю заниматься не тем, чего ему хотелось бы. Он посмел сказать мне, что Христианство ему не по нраву, и что я не имел права заставлять всю семью принимать новую религию.       — Джэюн, возможно, он прав, — тихо ответила ему жена, прижимая руку к груди. — Времена меняются, мы можем дать детям свободу выбирать, чего они хотят.       — Вот как, Ынбёль? По твоему мнению, он прав, а я виновен в том, что не позволяю детям позорить нашу фамилию и совершать ошибки? Я могу предоставить вам всем выбор, вы вольны выбирать между жизнью по моим правилам и существованием вне моего покровительства. В Сопчжо есть лечебница, в которой могут облегчить твои страдания, я оплачу твоё проживание там. В городе Намак есть другая лечебница, в которой практикуют одну из новомодных процедур, пришедшую к нам из Соединённых Штатов Америки. Называется она лоботомия. Ты можешь выбрать, где провести остаток своих дней: тут, подле меня, в комфорте и достатке, или там, среди душевнобольных. Твои дети в любом случае останутся со мной, даже если мне придется отправить их на курс лечения в Намак.       С каждым словом и без того бледное лицо госпожи Ынбёль приобретало все более нездоровый оттенок. По её щекам текли слезы, а губы дрожали. Глядя на господ, Минхао не верил, что когда-то в этой семье все было иначе.       Ещё когда его отец был дворецким, а Минхао служил простым помощником, господин Джэюн носил на руках свою супругу. Он осыпал её подарками и комплиментами, целовал руки и клялся в вечной любви.       Они часто отправлялись на пикники, проводили время в саду, и старший господин самолично собирал своей супруге цветы. Часто он выгонял всех поваров с кухни и готовил госпоже Ынбёль завтрак, который по вкусу был намного хуже, чем на вид.       Как из такой любви их отношения могли превратиться в это? Что могло произойти, что госпоже приходится выслушивать угрозы в свой адрес и в адрес своих детей?       Каждый знал, что лоботомию в Соединённых Штатах уже не практикуют, хоть многие и считают эту процедуру эффективной. Минхао не хуже старшей госпожи понимал, на что могут обречь младших господ, и это вселяло страх, дикий и необузданный. Дворецкий сжал штанину своего костюма, чтобы сдержать в себе порыв заступиться за каждого из этой семьи пред старшим господином. Он действительно хотел возразить, но собственная жизнь важнее.       — Как ты можешь говорить подобное? — прошептала Ынбёль.       — Успокой его сама, пока я не решил заняться его воспитанием лично.       — Тэхён встретил свой двадцать пятый год, о каком воспитании речь, Джэюн? — воскликнула она. — Он взрослый мужчина, которому пора обзавестись собственной семьей.       — Да, ему двадцать пять, но уважению он все ещё не обучен, Ынбёль! Кого мне винить в этом? Ты не справилась со своей единственной задачей в этой чертовой семье, позволила нашим детям расти без должной дисциплины! Будь ему хоть тридцать, если ты не образумишь этого ублюдка, я быстро прижму его к земле и объясню, кто в этой семье главный.       Господин Джэюн вышел из комнаты, словно ночная буря, вырывающая деревья с корнями. Он захлопнул за собой дверь, и госпожа Ынбёль вздрогнула, после чего её тело начало содрогаться из-за немого плача, который она старалась скрыть в собственных руках.       Минхао не сдвинулся с места, не решился подойти к госпоже, чтобы успокоить её. Дворецкий никак не мог поверить в то, что он только что услышал. Он надеется, что сейчас проснётся и обнаружит, что всё произошедшее было дурным сном и не более. 2024       Хосок идёт по улице вдоль каменного забора, за которым скрывается резиденция Мин. Он достаёт из кармана кейс с наушниками, вставляет в уши сначала правый, а после и левый. Через телефон он набирает номер Намджуна, ускоряя шаг, чтобы поскорее отойти подальше от места, где могут подслушать. Хоть этот богатый ушлёпок и сказал, что палки в колёса вставлять не собирается, верится слабо. Хосок уверен, что даже сейчас он занимается уничтожением всех возможных улик, иначе и быть не может!       Удивительно, что рядом с резиденцией только заброшенные здания, тут почти нет людей и вообще жизни. Напоминает семейку Аддамс и их особняк, который каждый пытается обойти стороной. Когда Хосок только приехал, он не заметил этого, но сейчас, когда проходит мимо второго дома с разбитыми стёклами и шаткими стенами, ему кажется, что прочие жители Пёнхана решили отделить себя от резиденции "мертвой зоной", и слова Чимина про глубокую рану приобретают некий смысл. Дело явно не только в убийствах.       — Я занят, — вместо приветствия проговорил Намджун.       — Я быстро, — ответил ему Хосок. — Мне нужна информация по Пак Чимину, и, если получится, найди что-то про Кан Дахён, Ли Джоно и Чон Чонхо.       — Чон Чонхо вел расследование убийств, — оповестил его Ким.       — Ja, danke, это очень важная информация, которая не была написана в газете, — саркастично выпалил Хосок, а после выдохнул. — Джоно был лидером церкви в то время, и по какой-то причине его комментарий про убийство был написан в газете.       — И что написали?       — Знать бы, его слова кто-то вырезал. Вообще место странное, я сейчас иду по улице, где буквально каждый дом заброшен, если ты думаешь, что я преувеличиваю, то нет. Я чертов Рик Граймс после комы, не хватает только ходячих.       — Понятия не имею, о чём ты, — задумчиво произнёс Намджун.       — Egal! Ты можешь найти информацию?       — Хо, мне придётся взять отпуск, чтобы найти что-то действительно важное хоть про кого-то из них, — положив телефон на стол, сказал ему друг, после чего поднялся с кресла и открыл свой до боли в ушах скрипучий ящик.       — Так возьми, — предложил Хосок.       — Мне нужно спасать живых, а не мёртвых, — ответил Намджун, и его голос был настолько тихим, что пришлось прижать к ушам наушники пальцами. На стол, рядом с телефоном, упала папка. Джун произнёс уже громче: — Помогу, чем смогу, но не рассчитывай на меня особо.       — Это больше, чем ничего, спасибо.       — Не за что, по крайней мере, пока, — сказал Намджун, а после скинул.       Он проходит ещё три полуразрушенных дома, а четвёртый был сгоревшим чуть ли не дотла, а после попадает на оживлённую улочку, где даже солнце ощущалось иначе. Тут бегало несколько детей, возле тротуара сидела бабушка с яблоками в карамели на подносе, продававшая их по низкой цене. Одни люди заходили в свои дома, другие выезжали на велосипеде в сторону полей, которые виднелись вдалеке. Старые дома гармонично смотрелись с более новыми постройками. Асфальт с трещинами соприкасался с дорожками из плитки, по которым ходили люди.       Хосок с удивлением наблюдает за всем вокруг. Дело не в том, что он не видел ничего подобного ранее, а в том, как по-другому ощущалась деревня сейчас, когда приходилось выходить за пределы резиденции, в которой только фальшь и создание видимости жизни.       С одной улицы он сворачивает в переулок, попадает на другую дорожку похожего оттенка с предыдущей. Он проходит мимо одного магазина, рассматривает витрину другого и всматривается в название маленького пустующего кафе. Мимо проехало несколько машин, пробежал мальчик с портфелем на перевес, который опаздывал на учёбу и, скорее всего, ехал в другой город, ведь в Пёнхане вряд ли есть учебные заведения.       Говорить с людьми Хосок не торопится. Он принял слова Чимина к сведению и не хочет сразу настраивать против себя жителей деревни. Он поинтересовался, где находится кафе семьи Кан, у одной пожилой женщины, та сказала, что Хосок его уже прошёл и придётся возвращаться. Поблагодарив, он развернулся, быстро зашагал к вывеске "Руш", под которой стоял столик без стульев.       В кафе тихо, за столом сидел молодой парень, сгорбившись и уставившись в телефон, но как только зазвенел колокольчик, прикреплённый к двери, он подскочил на ноги и склонился в приветственном поклоне.       Видно, что заведение семейное. Хосок будто бы попал в чью-то гостиную. На полках фотографии семьи и некоторых постояльцев, некоторые из них старые, другие сделаны совсем недавно. На полу между немногочисленными столиками стоят цветы, на каждом стуле подушечка, а на столике — ваза.       — Здравствуйте, — поклонился в ответ Хосок. — Я хотел бы заказать кофе.       Парень в простой белой футболке и спортивных штанах кивнул и улыбнулся, направляясь к двери, которая, скорее всего, вела на кухню. Чон присел за стол, подпер голову рукой и прикусил губу, раздумывая, как разузнать у этого человека нужную информацию. Он достаточно молод, чтобы не дёргаться лишь от упоминания Ким Тэхёна, но опыт с Чимином подсказывает, что и молодое поколение не спешит говорить, что произошло.       Ему приносят кофе, Хосок улыбается и сразу делает глоток. Парень продолжает стоять перед ним, и Чону становится не по себе от этого пристального взгляда. Однако это и к лучшему, если он первый начнет разговор, Хосоку не придётся подбирать момент, чтобы сделать это правильно.       — Простите, я раньше вас не видел, — произнёс парень.       — Да, меня зовут Хосок, я приехал только вчера, — улыбнулся он в ответ и указал рукой на стул напротив себя, приглашая присесть.       — А я Джин, — опускаясь за стол, представился. — У нас не так часто появляются новые лица, разве что эти странные люди из резиденции... Мин.       — Я там живу сейчас, — ответил Хосок и заметил в глазах Джина удивление, смешанное с неловкостью. — Я просто гость, пока ищу кое-кого в этих краях.       — Могу помочь с поисками, если хотите, — проговорил Джин уже более расслабленно.       — У меня тут лет пятьдесят назад жил дальний родственник, — сочиняя на ходу, говорит он. — Звали Чон Чонхо.       Ложь — самый ужасный способ раздобыть информацию. Но есть ли сейчас более легкий вариант? Если все отрицают произошедшее, это самый действенный способ завоевать доверие, ведь перед Джином не журналист, который собирается писать про трагедию, а дальний родственник одного из жителей деревни.       — Оу, — озадачено выдохнул Джин. — Ну, насколько я знаю, он тут где-то пятьдесят лет не живёт уже. Отец говорил, что они продали дом и переехали в Сеул.       Замечательно, ещё одна задачка для Намджуна, который проклянет его за то, что тот отвлекает его от основной работы.       — А кому продали?       — Они тоже не живут тут уже, но там раньше был отель, и вряд ли сохранилось хоть что-то от семьи Чон.       — Странно, — тянет Хосок. — Отец не говорил, что они переехали, не знаешь, что случилось?       — Ну, если бы была возможность, я бы тоже с радостью переехал в Сеул, — будто пытаясь уйти от ответа, посмеиваясь, отвечает Джин. — Тут не так много работы было для следователя, поэтому, наверное, и уехал.       — Всегда думал, что даже в самых тихих городках есть убийства или кражи, но этот, похоже, безопаснее многих.       — Да-да, все именно так, — хохотнул Джин. — За всю историю существования этой деревни самым страшным было только то, что происходило в той резиденции. Глава семьи был не лучшим работодателем, да и после него домоправители не лучше.       — Той резиденцией всегда владели Мины? — сделав глоток кофе, поинтересовался Хосок, и Джин кивнул несколько раз.       — Насколько я знаю, да, но сейчас там живут Паки, — с пренебрежением сказал он.       — Кажется, что тебе это не особо нравится.       — Их тут не любят, — пожал плечами в ответ. — Простые дворецкие, а столько пафоса, будто сами построили резиденцию. Чимин хоть не появляется в городе, а вот его отец... В общем, они не самые приятные люди.       — Не знаю насчёт его отца, но Чимин кажется весьма тихим человеком, — подперев голову рукой, проговорил Хосок.       — Это пока тут господин Мин, — переходя на шёпот. — Говорят, что Минхао, отец Чимина, имел слабость к соблазнению горничных в доме. Одна девушка даже написала заявление в полицию, уверяя, что её пытались изнасиловать. Когда родился младший Пак, старшему исполнился шестьдесят один год, а матери его было двадцать шесть, и умерла она в родах. В нашем поселении из-за этого и пытаются держаться оттуда подальше, никто не хочет быть их соседом.       — Вот это да, — подняв от удивления брови, проговорил Хосок.       Колокольчик вновь зазвенел, и Хосок повернул голову, чтобы посмотреть, кто вошёл. На пороге стоял недовольный представитель семьи Мин с черной папкой в руках. На нём дорогой черный костюм, а волосы уложены так, чтобы лоб был открыт. Так ходят в Сеуле и среди жителей Пёнхана богатей на красной машине выделялся, как господин среди кривозубых крестьян.       Выглядит он напряженно, в прошлую их встречу Мин был более расслаблен, видать день не задался с самого утра. В прочем, более уставший и злобный вид совершенно не мешал ему раздражать Хосока одним лишь своим присутствием. Добра от этого мудака ждать не приходится, сейчас, не моргнув глазом, раскроет ложь и все, пиши пропало.       — Позови хозяина этого заведения, — обратился он к Джину, который тут же подпрыгнул со стула и ушел. — Получается играть в детектива, господин Чон? — поинтересовался Мин, приближаясь и садясь за соседний столик.       — А у тебя получается уничтожать все, что может мне помочь?       — К счастью, с этим справляются жители этой деревни, — выдохнул он, закидывая ногу на ногу.       Да, к сожалению, в этом он прав. Джин хоть и не умел держать язык за зубами, но не рассказал ничего полезного, ведь, как и каждый в этом месте, стремился скрыть правду. Каждое его слово — это слухи, наложенные на другие слухи, которые смешаны с третьими. Правды в этих россказнях от силы два предложения, и то связаны они не с Ким Тэхёном, а с Пак Чимином, который родился, когда его отцу было шестьдесят один, а матери двадцать шесть.       Первой жертвой была Кан Дахён, она родственница Джина и распытывать о ней — гиблое дело, если он уже сказал, что убийств не было. Спросит о ней сейчас, и его выгонят взашей с криками, что никогда эту Дахён не знали. Только вот почему они так поступят? Вопрос, ответ на который лежит глубоко в истории этой деревни.       — Почему бы вам мне не помочь? — улыбнулся Хосок.       — Мы опять на вы? — наигранно удивился он. — Отчаялись отыскать ответ самостоятельно?       «Отчаялся отыскать хоть одного Гарри Поттера, который не боится гребанного Волан-де-Морта здешних мест», — подумал про себя Хосок.       В прочем, искал он недолго, но даже прошлое расследование про каннибала далось легче. У него был информатор, который предоставил списки жертв и некоторые архивные записи. Люди хоть и не особо горели желанием вспоминать о том человеке, но не отрицали его существование и делились крупицами правды, а не то, что Хосок слышит тут. Это большая рана, никого, кроме Минов тут не было и прочая ересь, которую опровергает как минимум одна газетная вырезка.       — Сохраняю надежду найти способ сделать это быстрее.       — Надежды губительны, — ответил ему Мин.       Хосок уже открыл рот, чтобы ответить, но дверь, на которой написано "для сотрудников", открылась, и в помещение с помощью Джина вошёл дед. На вид ему все сто двадцать. Один глаз помутнел, скорее всего, он не видит вовсе; в челюсти недостаёт зубов, а на голове ни единого волоска. Рука, держащая трость, трусится, старик кое-как перебирает ногами и враждебно пялится на Мина, который даже не потрудился подняться, в отличие от Хосока.       Запах парфюма пожилого человека ударил по рецепторам, как электрический ток. Это не просто специфические нотки, а самая настоящая вонь, которая заполнила все помещение, и Хосок невольно поморщился, борясь с желанием открыть каждое окно и двери, чтобы проветрить.       — Мин Юнги, — словно выплюнул старик, проходя мимо Хосока и садясь на стол рядом с Мином.       Так вот как его зовут. Юнги. Красивое имя.       Юнги смотрел на старика, как на жвачку, которая прицепилась к его ботинку. Хосок готов поспорить, что видятся они впервые, и из этого вытекает совершенно логичный вопрос: почему такая реакция?       Как младший, Юнги обязан проявить уважение, подняться и поклониться. В свою очередь, старик должен проявить почтение, ведь Мин намного богаче, чем вся эта деревня вместе взятая. Однако ни один, ни второй даже не поклонился. Помимо убийства придется распутывать и интриги между жителями?       — Господин Мин, желаете кофе либо же воды? — судорожно проговорил Джин, но Юнги даже не взглянул на него.       — Нет, — заявил старик. — Этот человек не гость в моём доме, я не подам ему и стакан воды, будь он хоть при смерти!       Юнги обернулся к Хосоку, а потом посмотрел на Джина. У Чона складывается впечатление, что он среди мафиозных авторитетов, а не простом старикане и наследнике богатенькой семьи. Намёк, в прочем, предельно понятен: нужно уйти и сопротивляться нет смысла.       Хосок идет к двери, следом за ним шагает Джин, который в конечном итоге покидает кафе вместе с Чоном.       — Это мой дедушка Джэёп, — неловко произнес Джин, почесав затылок. — Характер у него так себе.       — Какие дела у них с господином Мином? — поинтересовался Хосок, всматриваясь в окно, за которым Юнги протягивает старику несколько бумаг.       — Господину Мину принадлежит это здание, как и большая часть построек деревни, — глядя на машину, стоящую посреди тротуара, ответил. — После войны их семья отстроила многие дома. Никто не был против того, что все документы оформлены на них.       — И люди просто жили в этих домах?       — Да, но все бизнесы платили аренду, мы тоже платим.       — Много? — взглянув на Джина, спросил Хосок.       — Нет, — качнул головой в ответ.       — Подскажешь, где тут типография?       — Да, конечно.       Джин быстро объяснил, куда нужно идти и как не заблудиться в трёх соснах деревни, а после попрощался и зашел обратно в кафе, в котором послышались возмущения со стороны Джэёпа. Хосок, в свою очередь, обошел неудачно припаркованный автомобиль и пошел вдоль улицы, вставив в уши наушники. 1974       Чонхо сидел в собственном маленьком кабинете и курил, когда дверь распахнул его младший помощник Сунхо и с ужасом в голосе сообщил, что рядом с совсем недавно открывшимся кафе "у семьи Кан" обнаружили труп.       Малец ещё не видел смерть своими глазами, а потому принял это близко к сердцу, что делать не положено, не в их профессии. Понять его можно было, но совершенно не хотелось. С какой целью он поперся в следователи, если не может хладнокровно воспринимать смерть, и неважно, курицы или человека? Если настолько уж мягкосердечен, пошёл бы дороги мести или стены красить, а не в полицию.       Война сделала из Чонхо непробиваемого человека, а по-другому никак, когда лицом к лицу со смертью каждый день сталкиваешься. Он видел все внутренности человека на линии обороны, пока его не повысили по службе и не усадили в мягкое кресло далеко от настоящей войны. Там он стал ещё жестче, иначе отправлять на смерть сотнями и тысячами не выйдет, иначе страна падет, а людей захватит проклятая Северная Корея.       Сына тоже следовало отправить в армию, служба — это гордость для любой семьи, но жена твердила, что это сломает Чонгука, и предпочла учить его рисованию, а не военному делу. Она свято верила, что воевать больше не придется, до самой смерти сохраняла эту веру, и её молитвами уже двадцать один год в Корее мир, но он всё ещё хрупок.       Смерть Миён подкосила Чонхо, который при всех своих связях и жаловании не смог оплатить её лечение в полной мере. Он винил себя в смерти жены, в том, что десять лет назад не мог прокормить даже собственного сына, который всегда глядел на него как на самого важного человека в жизни. Сейчас всё иначе, живут хорошо, Чонгук даже может не работать, он занимается тем, что ему нравится — рисованием, а как наиграется, пойдет на службу и займет такое же мягкое кресло, какое было у Чонхо в Сеуле. Только вот чувство вины не покидает, а сможет ли когда-то покинуть? Настоящее не изменит прошлое, не воскресит Миён, на чью могилу он ходит каждые три месяца.       На машине доехали к кафе, вокруг которого уже столпились взрослые люди. Слышится болезненный крик и оханья, мужчины уводят женщин подальше, чтобы не видели. Чонхо подкуривает очередную сигарету, кивает Сунхо на толпу, и тот начинает всех разгонять в разные стороны.       — Отойдите! Дорогу! Пропустите! — кричал он, а после резко попятился и побежал к кустам, где его вырвало.       Закатив глаза, Чонгук пошел к трупу, лежащему на земле. Негоже этому мальчонке так запросто отбегать в сторону, чтобы опустошить желудок. Он помощник следователя, какое впечатление произведет на тех, кто доверяет ему свою безопасность? Позор таким работникам, да и только. Жалко, что он единственный, кто захотел работать в этой деревне, иначе уже давно уволил бы его к чертовой матери.       Когда Чонхо увидел труп, то отчасти понял своего помощника, самому блевать захотелось, но сдержался и виду не подал, что сбит с толку. Подобного он ещё в мирное время не видел, кто вообще решился на такую жестокость?       В жертве Чонхо узнал Кан Дахён, ровесницу Чонгука, с которой тот часто говорил на воскресных службах. Её лицо было в крови, на лбу глубокая рана от сильного удара, нос разбит, а глаз выбит. Все, что было ниже шеи, изуродовано не меньше. Бледная кожа горла сохранила на себе фиолетовый отпечаток руки, похоже, что её задушили прежде, чем изувечить, а иначе как объяснить то, что нашли труп только сейчас? Не убивали же её утром прямо под домом родителей?       Дахён частично обнажена, разорвана рубаха, задрана юбка, нижнего белья нет. В области гениталий много крови, кожа на бедре содрана, а рядом вмятина, скорее всего, от камня, который валялся рядом с трупом. Раны в области груди — совсем уж страшное зрелище. Её настолько сильно и часто били, что вместо грудной клетки осталась только кровавое месиво, убийца покинул место преступления с ног до головы в крови, это даже не предположение, а факт.       Чонхо видел кусочки костей, некоторые из них торчали, разрывая кожу, другие же были смешаны с остатками лёгких и кожи. Правая рука сломана, это подтверждало неестественное положение, на одном пальце нет ногтя, другой был сломан, и его фаланга почти что оторвалась от прочих.       Чонхо предполагает, что она пыталась отбиваться, но несколько ударов по голове лишили её и этой возможности, что лишь упростило задачу умерщвления для убийцы. Непонятна лишь причина подобной жестокости после смерти Дахён. Возможно, она спровоцировала убийцу, сказала что-то непристойное или как-то оскорбила нападавшего. Если так, то сама виновата в произошедшем, как минимум из-за того, что нарушила комендантский час.       Однако виновна в собственной смерти Дахён либо же нет, убийцу положено найти и наказать по всей строгости закона.       Рядом с трупом на коленях сидела мать жертвы, Дауль, которая сжимала в руке край юбки дочери и кричала, покачиваясь из стороны в сторону. Её лицо покраснело и опухло от слёз, которые нескончаемым потоком катились по щекам. Муж Дауль Досом пытался поднять жену за руку, хотя сам был на грани, что можно было увидеть по потерянному взгляду.       Чонхо вернулся к машине, достал из багажника одеяло и поспешил к Дахён, чтобы накрыть её изуродованное и обнажённое тело. Он сделал глубокую затяжку, и больше новоиспечённого убийцы в деревне его волновал только рапорт, который придётся отправлять в Кванджу.       Каким образом ему объяснить, как в деревне, где самым серьёзным преступлением была кража, появился настолько жестокий убийца? Это может поставить крест на его карьере и мирной жизни в Пёнхане.       Сунхо разогнал толпу, помог оттащить от трупа дочери Дауль и проводил её в кафе, где оставил со старшим сыном Джэёпом и мужем. В это время Чонхо вызвал из другого города эксперта. Тело придётся либо в кратчайшие сроки похоронить, либо везти в больницу, которая находилась в ста пятидесяти километрах от Пёнхана. Родственники, скорее всего, выберут первый вариант, ведь второй им просто не по карману.       Пока ехал Ю Ёнчоль, Чонхо отцепил территорию лентой, отправил семью жертвы в церковь и приказал Сунхо привезти из участка фотоаппарат, чтобы запечатлеть Дахён на месте преступления. Сам Чон выкурил несколько сигарет, размышляя о том, какие последствия могут последовать после этого убийства. Людей следует уверить, что подобное больше не повторится, иначе начнутся волнения.       Откинув сигарету в сторону, он зашёл за ленту, приблизился к большому камню, который с одной стороны был острым. Орудие убийства было покрыто кровью. Чонхо попробовал поднять камень, чтобы понять, насколько он тяжелый, а после лишь убедился в том, что убийцей был мужчина и, скорее всего, молодой, возможно, чуть старше Дахён.       Сунхо вернулся с фотоаппаратом, но Чонхо его быстро забрал, заметив, что мальчишку опять начало тошнить.       — Соберись или проваливай! — потребовал он, повышая голос на своего подчиненного.       — Да, простите, — промямлил в ответ Сунхо.       Люди то и дело подходили, чтобы узнать, что случилось. Всех направляли в церковь, приказывая ждать и не мешать. Когда приехал эксперт, Чонхо с Сунхо подняли одеяло и отложили его в сторону, чтобы жертву могли осмотреть. Ю Ёнчоль сразу сказал, что им нужно отправить тело в больницу, чтобы он мог сказать что-то помимо очевидных вещей, которые могли заметить и сами следователи. Недолго думая, Чонхо дал согласие, и после того, как Сунхо не без рвотных позывов сделал достаточное количество снимков, из машины, на которой прибыл Ёнчоль, вышел водитель, чтобы помочь переложить тело в мешок для трупов.       Три человека с особой осторожностью поместили Дахён в черный мешок, после чего Чонхо вместе с водителем потащил его к машине. Ёнчоль сообщил, что пришлёт письмо, как только узнает хоть какую-то полезную информацию, потом попрощался, сел в машину и уехал.       Под строгим руководством Чонхо был проведен осмотр места преступления уже без жертвы. Удалось найти отпечаток руки, который тоже сфотографировали и измерили. Нижнее белье Дахён не обнаружили, как и других важных, по мнению Чонхо, зацепок, а потому решили прекратить поисковые работы.       Отправив Сунхо в участок, Чонхо поехал к типографии местной газеты, которая собирала газеты со статьями со всего Чолла-Пукто и издавала самые важные новости для местных жителей. Там он собирается потребовать, чтобы о произошедшем убийстве написали как можно меньше, ведь паника среди людей не к чему. Деревня у них маленькая, все всех знают, и ненужные подозрения совсем не пойдут на пользу ни обществу, ни репутации Чонхо, который допустил произошедшее. 2024       Хосок подходит к типографии и снимает наушники. Он толкает дверь, проходя внутрь старенького помещения, и сразу видит молодую девушку, которая сидела за стойкой, подперев голову рукой и смотря в телефон.       — Здравствуйте, — поклонился ей Чон.       — Здравствуйте, — улыбнувшись, ответила ему девушка. Она поднялась с места и перекинула волосы через плечо. На бейдже, который был прикреплён к футболке, написано имя "Чон Миён". — Вам должна была прийти посылка?       — Нет, простите, я думал, что это типография, — растерянно произнес Хосок, осматриваясь и замечая логотип почты на стене. — Похоже, что я ошибся.       — Это типография, но газеты теперь доставляют из другого города, и это помещение передали почтовому отделению, — объясняет Миён, и Чон кивает.       — Viel... — Хосок прикусил язык, поняв, что выбрал не тот язык. Порой из-за мыслей на немецком было сложно это контролировать, особенно когда он был сосредоточен. — Возможно, вы можете мне помочь? Я хотел бы узнать, где хранятся газеты, скажем, за семьдесят четвертый год.       — Раньше хранились в подвале этого здания, но недавно все перевезли в Кванджу, — скучающим голосом проговаривает она, глядя прямо в глаза Хосока. — Вы можете попробовать найти нужные газеты в их библиотеке, однако тут никогда не хранились газеты, которые издавались до семьдесят пятого года. Я не знаю, где их можно найти сейчас.       — А вы не знаете, почему их не было?       — Говорят, что их сожгли, — нахмурившись, будто что-то вспоминая, сказала Миён, а после пожала плечами. — Вроде как следователь этой деревни требовал их уничтожения. Это было до того, как моя семья переехала сюда. Сложно сказать точно сейчас, лучше узнайте у кого-то, кто застал то время.       — Да, так и поступлю, спасибо большое, — улыбнулся Хосок, а после поклонился. — Хорошего дня вам.       — Взаимно, до свидания. 1974       Тэхён прибежал к дому Чонгука злой и вместе с тем напуганный. Он словно загнанный в угол зверь, который не знал, куда податься, чтобы не угодить в ловушку. В глазах читалась только тревога, а губы немного дрожали, как и руки.       Чон не мог впустить его из-за преподавателя по рисованию, который ждал его в гостиной, и в ответ Тэхён предложил встретиться у типографии, откуда можно было быстро добраться к озеру. Когда Ким ушел, Чонгук вернулся к занятию, но больше не смог сосредоточиться, из-за чего преподаватель отругал его за рассеянность. Мысли возвращались к Тэхёну, волнение поедало изнутри.       Он очень редко приходил к Чонгуку посреди дня, их графики не всегда совпадали, а потому Чон при малейшей возможности шел к Тэхёну, чтобы договориться о встрече. Что могло произойти, что Ким чуть ли не ломился в чужую дверь, нуждаясь в утешении?       Чонгук со всех ног бежал к месту встречи, сокращая путь улочками, чтобы наконец-то поговорить, но у самой типографии резко остановился. Машина отца стоит прямо у порога, но самого его нет. Зачем ему приезжать в это место, газеты доставляют на дом, а из преступлений ничего серьезного никогда не случалось. Чонгук не хотел, чтобы отец его видел, сегодня встречи с Тэхёном быть не должно было, весь день посвящен домашним делам и учебе. Чон занервничал, вновь сорвался на бег.       Тэхён стоял за типографией, прижавшись плечом к стене и смотря на дорожку из камня. Чонгук подбежал к нему, взял за запястье, почувствовал, как сердцебиение ускорилось, и едва улыбнулся. Он посмотрел в наполненные радостью глаза напротив, а после проговорил:       — Мой отец тут.       — Зачем он приехал? — нахмурив брови, спросил Тэхён.       — Я не знаю, но нам нужно уйти отсюда, чтобы он не увидел меня.       Тэхён несколько раз кивнул, а после они поспешили скрыться в лесу, за которым было озеро. За руку держаться не решились, могли увидеть в окно, и за это могло влететь намного больше, чем за простой побег из дома без предупреждения отца. К их месту не добрались, остановились в лесу на поляне рядом с упавшим деревом, на которое можно было сесть.       Поляна находилась не так далеко от деревни, как озеро, но сюда мало кто ходит и увидеть не должны были, по крайней мере, Чонгук всем сердцем надеялся, что их не увидят.       Тэхён сел на ствол дерева, Чонгук остановился прямо перед ним и тут же оказался в крепкой хватке сильных рук. Ким прижимался к его груди, сжимая руками легкий пиджак из простецкой ткани. Чонгук накрыл его волосы рукой, начал перебирать пряди пальцами, а после неуверенно спросил:       — Что случилось?       — Я разозлил отца, — прошептал Тэхён, и его голос дрогнул. — Я думал, надеялся, он прислушается ко мне, если скажу, что думаю, но он разозлился. Мне кажется, что сильнее обычного. Матушке стало хуже, и она хотела увидеть отца, он пошел к ней, а я сбежал. Чувствую себя паршиво, нужно было молчать, но я больше не могу, это все так давит... Не хочу зависеть от него, но кто я такой без денег моей семьи, без этой фамилии?       Чонгук не знал, что ответить. Он и сам не в лучшем положении, тоже всецело зависим от отца и его слова. Конечно, можно сбежать, самостоятельно проложить свой путь, только вот какой человек в здравом рассудке откажется от всего ради призрачной свободы в стране, где даже думать положено по чужой указке. Ни Чонгук, ни Тэхён никогда не откажутся от денег, на которые они едят, ради пустой тарелки и убогой жизни в маленькой комнатке или на улице.       В больших городах есть целые районы бездомных, работающих на низкооплачиваемой работе и спящих на асфальте, укрываясь картоном или, если повезет, тряпками. С таким положением в стране — родители меньшая их проблема.       — Порой я думаю сбежать, — вновь говорит Тэхён. — Мечтаю о том, чтобы ты убежал со мной, но я не верю в любовь в бедности. Я не смогу обеспечить нас, если меня лишат наследства, не прощу себе, если заставлю тебя пойти на завод, чтобы мы могли есть рис на завтрак, обед и ужин.       Его голос пропитан печалью и злостью на самого себя. Он прижимает Чонгука ближе к себе, и тот наклоняется, чтобы оставить поцелуй на чужой макушке.       — Люблю тебя, — проговорил Чонгук, так и не отыскав в себе правильных слов.       — А я люблю тебя, vita mea, — ответил ему Тэхён.       — Я хотел бы родиться, когда это будет нормальным.       Ким тихо смеется, а после ослабляет хватку рук, поднимает голову и упирается подбородком в грудь Чонгука. Печаль, окутывавшая его мгновение назад, отступила, оставляя на лице лишь улыбку, на которую хотелось ответить, что Чон и сделал, хоть и знал, что Тэхён все ещё напуган, зол и расстроен.       Чонгуку было сложно понять причину смеха, но настроение Тэхёна часто менялось, когда они оставались наедине. Наверное, он просто не хотел грустить, когда рядом Чон, хотел наполнить их совместные моменты только радостью, что было крайне сложно. Чонгук не уверял, лишь предполагал и думал про себя:       «Я бы отдал все, чтобы ты смеялся вечно, серафим, сошедший с небес, чтобы ослепить меня своим огненным светом.»       Тэхён действительно походил на серафима, огненного ангела, самого близкого к Богу, но Чонгук никогда не скажет этого в слух. Подобное сравнение настолько интимно, что даже наедине с собой он не рискнет прошептать.       — Возможно, в следующей жизни, — проговорил Ким.       Тэхён смотрит в непонимающие глаза Чонгука и опять звонко хохочет.       — Рад, что я смог тебя рассмешить, tenta... — запнулся Чонгук, а после заломил брови, пытаясь вспомнить следующую букву.       — Tentationem meam, vita mea, — уткнувшись лицом в грудь Чонгука, Тэхён пытался сдержать смех, чтобы не обидеть человека, для которого латынь не самый простой язык. — Хотя ты можешь звать меня как угодно, — добавил он, закусывая губу, чтобы сдержать широкую улыбку.       — Дурак подойдет?       — Ты только что придумал новый комплимент? — спросил Тэхён, а после поднялся и, обхватив обеими руками лицо, поцеловал.       Чонгук рад, что он может хоть немного поднять настроение Тэхёна, пусть и сделал он это сегодня за счет своей забывчивости. Ему приятно осознавать, что он способен подарить ему улыбку и утешить, не используя слова.       Рядом с Тэхёном всегда тепло, уютно и безопасно. Он никогда не осуждает, даже когда смеется с какой-то фразы или смотрит, нахмурив брови. Его любовь не нужно заслуживать, она просто есть и не требует ничего, кроме взаимности. Чонгук уверен, что не один это чувствует, а иначе просто невозможно. Такие эмоции невозможно получить, если горит только один.       Поцелуй прерывается, Тэхён опять обнимает Чонгука, который кратко чмокает его в шею, а после успокаивающе гладит по спине. Объятия совершенно не хотелось разрывать, вот бы стоять так весь день, до самой ночи, а затем и до утра. Было бы неплохим решением нарушить комендантский час, чтобы провести и встретить солнце, сидя у озера на покрывале.       Порой хотелось романтики, такой, которую могут позволить себе пары, не похожие на них. Не придумывать оправдания для прогулок, приготовить какой-нибудь подарок, собрать букет полевых цветов, хоть Тэхён и ненавидит их, а после заявить о намерениях ухаживать и не столкнуться с осуждением, не подписать своими же словами приговор.       Но мир сейчас другой. Если узнают, что Чонгуку нравятся парни, а не девушки, можно ставить крест на своей жизни, его отправят в лечебницу, и даже отца погонят с работы, ведь как он посмел так воспитать сына. Позор такому родителю, да и только.       Зажмурившись, Чонгук прогоняет эти размышления, а после шепчет Тэхёну на ухо:       — Хочешь остаться у меня этой ночью? Думаю, отец не будет возражать.       — Надеюсь, что мне постелят на полу рядом с твоей кроватью, — хмыкнув, ответил Тэхён.       — Мечтай, — хохотнул Чонгук. — Я скорее в конюшне ночевать буду, чем отец позволит постелить сыну самого Ким Джэюна на полу.       — Моим мечтам повезло, что спальня для гостей напротив твоей комнаты.       Вдали начинают бить колокола старой постройки рядом с церковью, однако сегодня не воскресенье и подобного быть не должно. Чонгук отстранился от Тэхёна, нахмурился, и плохое предчувствие отдало горечью на языке. Что-то произошло, и людей собирают в церкви, чтобы сообщить об этом. Дело уже явно не в простой краже куриц.       — Нам нужно идти, — повернув голову к звуку, проговорил Чонгук.       — Давай останемся тут, — попросил его Тэхён, касаясь руки и сжимая её своими. — Не хочу уходить.       — Тэхён, колокола бьют, возможно, пожар или... — Чонгук запнулся, сглотнул вязкую слюну и вновь посмотрел на Кима. — Что, если они опять начали наступление? Вдруг война?       Эта мысль едва зародилась у него в голове, но тревога параличом расползлась по всему телу. Прошло много времени с перемирия, но порой, когда отец выпивал, он рассказывал, что многие солдаты до сих пор в плену, а на границах стоит военная техника, готовясь к очередной атаке. Чонгук не помнил военного времени, но в памяти сохранились рассказы матери, её слезы и страх.       — Чонгук, — встревоженно сказал Тэхён, заглянув в испуганные глаза напротив. — Это просто очередной сбор в церкви, ты же знаешь, как наш пастор любит говорить про свои невероятно важные откровения.       — Но сегодня не воскресенье.       — И что с того? Будь его воля, нас бы каждый день собирали для проповеди, — легко улыбнувшись, Тэхён оставил поцелуй на руке Чонгука.       — Пойдем посмотрим.       — Хорошо, — кивнул он в ответ.       Тэхён отпустил руку Чонгука, отстранился на позволительное расстояние, и они пошли к дороге рядом с типографией. Машины отца там уже не было, а на двери висела белая вывеска, говорящая, что они закрыты.       Шли в тишине, Чонгук был сильно взволнован, а Тэхён просто не знал, как переменить его настроение, ведь Чон сможет успокоиться только после того, как они окажутся в церкви, к которой сходились люди.       Чонгук ускорил шаг, Тэхён последовал его примеру, и через несколько минут они уже стояли у стены в церковном помещении. Жители Пёнхана продолжали сходиться, а когда все расселись по местам или заняли стоячие места, подпирая стены, из маленькой комнатки вышел пастор Ли вместе с отцом Чонгука.       К удивлению всех присутствующих, место проповедника занял Чон Чонхо, а Ли Джоно смиренно стоял чуть позади него.       — Уважаемые прихожане, — громко произнес старший Чон, и Чонгук кинул встревоженный взгляд на Тэхёна, который пристально смотрел на следователя. — Вынужден сообщить вам о серьезном инциденте, произошедшем в нашей деревне. Сегодня утром было обнаружено тело Кан Дахён. Мы уже начали расследование, и я прошу вас сохранять спокойствие и не начинать панику. Помните о важности поддержки друг друга в этот трудный для нас всех момент. Приношу свои соболезнования семье погибшей. После молитвы все, кто видел Кан Дахён вчера вечером, должны явиться в комнату, предоставленную нам пастором Ли для дачи показаний.       Отец отходит в сторону, уступая место пастору. Все присутствующие шепчутся, кто-то выкрикнул, что за злодеяние убийца будет гореть в аду, и многие поддержали эти слова. Чонгук отыскал руку Тэхёна своей, сжал его запястье и прошептал:       — Убийство.       Тэхён выглядел спокойным, он сделал шаг вперед, закрывая сжимающиеся руки собой. Казалось, то, что их могут увидеть, беспокоило Кима куда больше, чем то, что он только что услышал. Опомнившись, Чонгук быстро одернул руку, завел её за спину и опустил взгляд.       — Братья и сестры, сегодня наши сердца наполнились скорбью и грустью по сестре нашей Дахён, — сказал Ли Джоно, и все притихли. — Но мы должны искать утешение в Боге. Отец наш Небесный подарит всем нам силы, чтобы бороться с сомнениями. Наши молитвы будут с теми, кто потерял своего близкого человека. Вознесем свои молитвы Господу, чье присутствие наполнит наши сердца.       Пастор начинает молитву, многие следуют его примеру, и только Тэхён, извинившись перед Чонгуком, стремительно покинул церковь, шумно закрыв за собой дверь.