a series of firsts

i. первая договорённость Вспоминая это теперь, становится очевидно, что было совершенно неразумно пробираться к Хван Хёнджину через мужскую раздевалку после футбола: от толпы полуголых спортсменов стеной поднимается вонь подростковых тел, а сами они снуют вокруг и перекрывают дорогу к стоящему в центре всего этого Хёнджину. Сынмин и так уже потратил целую неделю, ожидая возможности остаться с Хёнджином наедине, заполучить лишь секунду его времени, однако тот всегда либо с Джисоном, либо с Джинёном, либо с ними двумя сразу, да ещё и под пристальным вниманием многочисленных поклонниц. Но завтра последний день старшей школы, так что… — Сейчас или никогда, — бормочет Сынмин себе под нос, решительно сжав кулаки. … похоже, другого шанса Сынмину не выпадет. Он собирает последние крупицы храбрости, зажимает нос и идёт прямиком через толпу. К его удивлению, люди расступаются перед ним точно масло под ножом. Хёнджин же сидит перед постепенно раздающимся устьем: волосы у него всё ещё влажные из-за того, как усердно он забивал голы во время игры, или, может, из-за того, что потом он принимал душ, смывая пот. Рядом с ним его друг Джисон, бурно жестикулируя, рассказывает шутку, и когда Хёнджин откидывает голову в предвкушении самой смешной части, перед ним останавливается Сынмин. С запозданием Сынмин замечает грязь на носах своих конверсов. Уже неважно. Он кашляет, прочищая горло. — Хван Хёнджин, — говорит Сынмин, одновременно и обращаясь к нему, и приветствуя, а затем поднимает взгляд. Хёнджин резко поднимает округлившиеся в недоумении глаза и отвечает: — Ты что-то хотел? — Я бы хотел кое-что с тобой обсудить. Раздевалка взрывается хором нестройных «О-о-о!» — И что же? Сынмин чувствует, как по его спине ползёт жар, вызванный не столько клубами пара из душевых, сколько собравшимися вокруг них зрителями. — Не здесь, — говорит он. — Ладно, — Хёнджин встаёт. Он бросает взгляд на Бомина, который тут же всех разгоняет, несколько раз хлопнув в ладоши и рявкнув: «Что вы как кучка пронырливых тётушек, нечего тут смотреть!». После его слов толпа почти рассасывается, но не обходится и без смешков с посвистываниями, которые сопровождают выходящих парней. Сынмин наблюдает, как Хёнджин снимает с шеи полотенце, вытирает им шелковистые локоны, а потом небрежным движением руки метко бросает его в стоящую рядом корзину для белья. Когда Хёнджин стряхивает с волос остатки воды словно собака после бассейна — причём в замедленной съёмке — а потом откидывает пряди со лба, это всё выглядит как сцена прямиком из дорамы. Сынмин часто слышит от других слова «поверить не могу, что он настоящий», сопровождаемые мечтательными вздохами, которые Хёнджин вызывает у их сверстников: он бог среди смертных, потому что его пригласили в JYPE. Кажется, сейчас Сынмин даже их понимает: своих одноклассников, а также сотрудника компании, который при виде Хёнджина остановился как вкопанный. Хёнджин выводит Сынмина на улицу, под необычно тёплое февральское солнце, на ходу надевая куртку цвета яблока в карамели. Он оставляет её не застёгнутой. — Просто мне будет жарко, — объясняет Хёнджин, заметив сжатые в тонкую линию губы Сынмина, а затем добавляет в своё оправдание: — да и на улице довольно приятно. Сынмину рефлекторно хочется поворчать, что лучше перестраховаться, чем потом жалеть, и что застегнуться — меньшее, что Хёнджин может сделать, ведь волосы у него ещё влажные и даже шапкой не прикрыты. Но решает воздержаться. Он не хочет раздражать Хёнджина и давать ему повод для дальнейшего отказа. — Наверное. В итоге Хёнджин всё-таки застёгивает куртку. У него краснеют уши, когда Сынмин, глядя на это, улыбается. Ему и правда стало жарко, — думает Сынмин. — Не хочешь поесть? Хёнджин кивает. — Окей. Тогда перекусим и поговорим. Я знаю хорошую закусочную неподалёку. Сынмин приводит его в McDonalds на соседней улице. Он платит за оба заказа. Его поражает дихотомия: он никогда не видел, чтобы Хёнджин ел что-то существенное — только бесконечные снеки на ланче или пакетики чипсов в коридорах между уроками — а теперь видит, как он в шесть укусов расправляется с двумя Биг Маками. Хёнджин даже не пытается прожевать. По крайней мере, он проглатывает еду, прежде чем начинает говорить: — Кажется, я сильно проголодался. Столько сегодня бегал! — Разве я что-то сказал? — спрашивает Сынмин. — Да говорить было и необязательно, — Хёнджин шмыгает носом. — Просто я даже не представлял, что ты можешь есть что-то настолько обычное. — И часто ты себе представляешь, как я ем? — Нет! Просто… Ну, знаешь. У тебя такой вайб, как будто ты всегда ешь с вилкой и ножом, а руками — только мини-сэндвичи на фуршетах. Сынмин хмыкает. — Значит, ты считаешь меня снобом и неудачником. Понятно. — Нет! — отрицает Хёнджин с ещё большим рвением, и Сынмина страшно веселит то, как легко его смутить. Голос Хёнджина становится мягче, когда он заканчивает полушёпотом: — Я вовсе так не считаю. — Да ладно, я понимаю, — Сынмин аккуратно отпивает Фанту и откидывается на спинку кожаного дивана. Его стремление выглядеть непринуждённым не увязывается с неизменно ровной осанкой: урок, вдолбленный в него матерью и её строгим следованием этикету. Сынмин всегда должен сохранять внутренний стержень, даже дома: его матрас как каменная плита, которую лишь чуть-чуть смягчают высококачественные простыни. Сынмин вздыхает. — Весёлым меня не назовёшь. — Но ты ведь очень занят учёбой! — искренне защищает его Хёнджин. Сынмин обнаруживает, что это удивительно мило. — Это же нелегко. Тебе, наверное, от многого пришлось отказаться, в том числе и от свободного времени, и от отдыха. В чём и заключается проблема. Сынмин не говорит это вслух, хотя у него заготовлена целая речь, которая должна убедить Хёнджина согласиться на его план, но слаборазвитые социальные навыки Сынмина не упоминаются вплоть до пятого абзаца — не может же он всё это рассказать не по порядку! Хёнджин продолжает: — Я слышал, тебя приняли на программу ускоренного обучения в Дартмуте, в Штатах. Поздравляю! — он протягивает кулак, по всей видимости для того, чтобы Сынмин его отбил, но тот так усердно пытается вспомнить начало своей речи, что совсем его не замечает. Хёнджин быстро убирает руку, и отвергнутый кулак, словно гиря, ложится ему на бедро. Отвлёкшись, Сынмин прочищает горло. — Об этом-то я и хотел поговорить. — О Дартмуте? — спрашивает Хёнджин. — Нет. — А о чём тогда? — Не о Дартмуте как таковом, а о весне перед Дартмутом. То есть о завтрашнем дне. И послезавтрашнем. И о том, что будет следующие три месяца. — Что-то я не улавливаю мысль, — Хёнджин красив, даже когда хмурится. Группка девушек, сидящих через несколько столов от них и хихикающих над своими милкшейками, кажется, того же мнения. В одной из них Сынмин узнаёт свою коллегу по студсовету, Хану. Её яркие глаза устремлены на него. В остальном же McDonalds полон незнакомых лиц: мать-одиночка вытирает кетчуп с уголка рта своей дочери, в туалете толпится кучка школьников с бутылкой соджу, которую едва ли скрывает коричневый бумажный пакет. (Сынмин им почти завидует. Окончание школы уже не за горами, и в последнее время он всё чаще ловит себя на сентиментальных мыслях о закате своей юности. Не только сентиментальных, но и скорбных — не из-за принятых решений, а из-за тех, принять которые у него не было возможности, ибо он был слишком сосредоточен на учёбе и поступлении в Дартмут. Он думает о дорогах, которые закрылись для него ещё до того, как он успел задуматься о выборе между ними, ведомый лишь Полярной Звездой, что не допускала сомнений и промедлений). — В июле я переезжаю в Нью-Гэмпшир, — объясняет Сынмин. — Я подал заявку на несколько подготовительных курсов летом. Мне кажется, это мой последний шанс. — На что? — Пожить. Влюбиться, — Сынмин видит в ошеломлённом молчании Хёнджина возможность продолжить и произнести остаток своей речи. — Последние пять лет я провёл, либо зарывшись носом в учебники, либо на заднем сиденье машины по дороге в хагвон и на дюжину других дополнительных занятий помимо школьных факультативов. Перерывы никогда не были перерывами: они были просто временем вне школы, когда нужно было сделать ещё больше работы. Несколько последних дней рождений я отмечал со своим репетитором. Тем не менее, я ни о чём не жалею. Я действительно хочу стать инженером-биомедиком. Просто я переживаю, что так… — он обводит неопределённым жестом пространство вокруг, подразумевая не конкретно этот McDonalds, а обстоятельства, которые его сюда привели, — …я проведу и следующие пять лет. К его чести, Хёнджин внимательно слушает: он явно сбит с толку, однако не торопит Сынмина, позволяя ему обрисовать картину и расставить всё по полочкам. Сынмин надеется, это знак, что парень напротив проникся и согласится на его предложение. — Я буду усердно учиться. Я получу диплом и буду работать по специальности. Однажды я возглавлю семейный бизнес и женюсь на милой девушке, которую выберут мои родители. Каждый день в моём будущем будет идти в соответствии с планом. — Уверенность в завтрашнем дне — это не так уж и плохо, — рассуждает Хёнджин. Возможно, Сынмин не так уж нейтрален в описании своих перспектив, как ему кажется, раз Хёнджин пытается его утешить. — Жизнь айдола полна рисков. Никто не знает, понравится ли публике моя группа и я сам, сколько мы продержимся после дебюта. Индустрия музыки и развлечений непредсказуема. И мне страшно, что она окажется ещё и жестокой. — Даже если так, против Судьбы не пойдёшь, — Сынмин мягко улыбается. — Тебе суждено стать звездой. Он помнит, какая поднялась шумиха, когда Хёнджина приняли в JYPE. Вся школа была в предвкушении от мысли, что среди них, в их классах находится будущий айдол. Всё бы улеглось, только если бы Хёнджин перевёлся в Hanlim или SOPA: эти учебные заведения куда более благосклонны к образу жизни трейни. Меньшая, но наиболее злорадная часть учеников обесценивала его достижения, завистливо шепталась о том, что Хёнджин почивает на лаврах генетики, что с его лицом и не важно, что он ни дня своей жизни не танцевал. У Сынмина же своего мнения на этот счёт особо не было: размышления об этом требовали энергии, которую он бы предпочёл потратить на учёбу. Впрочем, со временем Сынмин стал замечать, что Хёнджин задерживается в школе, а тёмные круги почти поселились у него под глазами. Хагвон Сынмина находился рядом с JYPE, поэтому они часто пересекались в магазинчике на полпути к своим зданиям: Сынмин стоял перед островком со снеками, пытаясь выбрать между пакетиком Honey Butter Chips и Home Run Balls в ожидании звона колокольчика над входной дверью, который возвестит о появлении Хёнджина около холодильников с напитками у него за спиной. Они не обращают друг на друга внимания — за исключением того случая, когда Хёнджин забыл кошелёк и смущённо собирался поставить бутылку Pocari Sweat обратно, пока Сынмин не протянул ещё 2000 вон, чтобы заплатить и за свои чипсы, и за его напиток. На следующий день купюры вернулись перед уроком математики, прижатые к парте пакетиком дынного молока. Весь урок Сынмин чувствовал на языке сладкое послевкусие. А несколько месяцев назад Сынмин наткнулся на Хёнджина в пустом классе: все парты были сдвинуты в сторону и в центре освободилось пространство, где Хёнджин репетировал. Сынмин застыл на месте, его ноги приросли к полу несмотря на то, что он опаздывал на собрание студсовета; он следил за каждым движением Хёнджина, за бисеринками пота, которые впитывались в расстёгнутый воротник рубашки. Сынмин плохо разбирается в танцах, но ему было ясно, что Хёнджин делает нечто большее, нежели чем просто попадает в ритм. Даже зная, что его никто не видит, Хёнджин выкладывается на полную. В этой комнате могло бы быть пятьдесят, сто, тысяча человек, и Сынмин бы всё равно не видел никого другого. Кроме Хёнджина. После этого случая в голове Сынмина закрепляется некое сходство между ними. Очевидно, не он один упорно работает ради осуществления мечты. Вот почему сочинив весь этот план, Сынмин подумал именно о Хёнджине. — У тебя будет запрет на отношения три года после дебюта. Так? — Так… — Хёнджин оставляет предложение незаконченным. Сынмин кивает. — В колледже у меня не будет времени на отношения, — затем он с сожалением добавляет: — а если и будет, то непонятно с чего начать. Однажды я услышал, как ты жаловался Джисону на что-то в том же духе: что тебе нужно будет поставить личную жизнь на паузу. Так почему бы нам не сделать это вместе? — Сынмин собирается с духом, чтобы изложить суть своего плана. — Хван Хёнджин, почему бы нам не начать встречаться друг с другом в качестве практики? Наступает мучительная тишина. — Что ты…? — Хёнджин хмурит брови. Он выглядит так, словно копается у себя в голове совершенно буквально: открывает затянутые паутиной шкафчики и ящики в поисках слов для последующего списка вопросов. — О чём ты? Что значит встречаться в качестве практики? Сынмин предвидел эти вопросы, и ответ у него уже готов. — То же, что и обычные отношения, — говорит Сынмин, — только без рисков. Взаимовыгодная сделка. Тебе будет на что оглянуться и опереться, у тебя уже будет опыт, когда ты сможешь встречаться. Ты уже будешь знать, что тебе нравится и не нравится, миновав предшествующие сложности. Для меня же это шанс встречаться на своих условиях, пока моя жизнь не пойдёт по чёткому плану, — Сынмин смотрит с мольбой в глазах. — Любви между нами не будет, только нечто похожее. — Нечто похожее на любовь? — повторяет Хёнджин. Как бы Сынмин ни пытался, у него не получается расшифровать эмоции, быстро сменяющие друг друга на лице Хёнджина. Они слишком быстрые, слишком разные, слишком расплывчатые. — Как можно ближе к реальности, — объясняет Сынмин. Он понимает всю нелепость своего плана, приправленного долей отчаяния, и готов к тому, что Хёнджин с огромной вероятностью откажет. Но всё же Сынмин не осознавал, насколько высоко взлетели его надежды, пока они вдребезги не разбились о дрогнувшее адамово яблоко Хёнджина: верный знак неминуемого отказа, Сынмин уверен. Он готовится к отказу. — Я… — Хёнджин сглатывает слюну, — я не знаю? — заканчивает он. — Мне нужно подумать. Ладно… уже неплохо. В целом хорошо. С учётом всех обстоятельств, даже лучше, чем ожидалось. Хоть это и не согласие, это и не категоричный отказ. Сынмин понимает, что он должен быть благодарен Хёнджину за то, что тот в принципе допускает такую возможность. — Хорошо, — Сынмин вздыхает. — Не торопись, время у тебя есть, — говорит он Хёнджину, хотя у него самого оно сильно ограничено. Вчера вечером он забронировал билет в один конец до Международного аэропорта Логан с последующей 2,5 часовой поездкой на автобусе до Ганновера. — У тебя есть… — Хёнджин делает паузу. Он облизывает губы. — У тебя был кто-то ещё на примете? Если бы я… Если бы я тебе отказал… мне бы нашлась замена? — Нет, — признаётся Сынмин. Вопрос застаёт его врасплох, поэтому он отвечает откровенно, безо всяких раздумий. — Обращаясь к тебе, я понимал, что ты с огромной вероятностью откажешь, но у меня не было запасного плана. Я не планировал предлагать это кому-либо ещё. Я думал только о тебе. Хёнджин закашливается; он опускает голову перпендикулярно поверхности липкой столешницы, и втягивает остатки газировки, чтобы унять кашель. Его красные уши ярче картонной коробки с картошкой фри Сынмина. Они доедают в тишине. В угасающих на улице нектариновых сумерках зажигаются фонари. Хёнджину нужно успеть на автобус до дома. Он останавливает Сынмина как раз в тот момент, когда они собираются разойтись. — Ты уверен? — спрашивает Хёнджин, положив руку Сынмину на запястье. В его взгляде мелькает безмолвная мольба. — Что любви не будет? — Конечно, — заверяет его Сынмин. Хёнджин отпускает руку. Он тихо вторит: — Конечно.

***

Ответа ждать долго не приходится. Как только он заканчивает ежедневную запись в дневнике, на него обрушивается шквал входящих сообщений. Одно от Чонина, который предлагает сходить на новый фильм про Черепашек-ниндзя, другое от Ханы, которая спрашивает, не найдётся ли у него завтра немного времени (вероятно, чтобы разобраться с делами студсовета). Последнее сообщение оказывается от Хёнджина: короткое и милое, всего четыре слова. В нём говорится: «Хорошо. Я в деле». ii. первый звонок Получив согласие Хёнджина, Сынмину становится ясно, что он потратил уйму времени на то, чтобы придумать убедительные аргументы в пользу этой затеи, но совсем не подумал, что произойдёт потом: как будут развиваться зачатки и ростки так называемых «отношений». — Следует полагать, что нам необходимо сходить на свидание. Даже несколько свиданий, — рассказывает Сынмин Хёнджину по телефону. Кажется странно интимным видеть Хёнджина по FaceTime в семь утра: с растрёпанными волосами и отекшими ото сна глазами. Он почти каждый день видит Хёнджина в школе. Но всякий раз, когда он будет видеть Хёнджина теперь, он будет знать, что постельное белье у него голубое, а спит он в старой футболке с настолько растянутой горловиной, что видно родимое пятно в форме клевера, который словно пророс у него над сердцем. Сынмин предпочёл позвонить, нежели отправить ответное сообщение, потому что не хотел оставлять никаких вещественных доказательств, ведущих к деталям их сделки, и объяснил Хёнджину, что бумажный след необходимо свести к минимуму, дабы в дальнейшем иметь шанс на правдоподобное отрицание произошедшего. Хёнджин по-прежнему относится ко всей этой конспирации несколько скептично — «но в том же и суть, чтобы похвастаться отношениями в Инстаграме!» — однако Сынмин так уверен в неминуемости звёздной славы Хёнджина, что хочет исключить малейшую вероятность, при которой всплывёт хоть что-нибудь, что может навредить Хёнджину или его репутации. Да и расстаться будет проще, если их ничего не будет связывать. Если они будут друг для друга всего лишь воспоминанием, которое нетрудно забыть. — Какие на завтра планы? — спрашивает Хёнджин. Он куда-то поставил телефон, так что Сынмину хорошо видно, как он чистит зубы и вымывает из глаз заспанки. — Тебе явно стоит чистить зубы подольше, — наставляет Сынмин, заметив, что Хёнджин заканчивает с чисткой на 45 секунд раньше рекомендуемого времени. Сынмин относится к гигиене полости рта очень серьёзно. Настолько серьёзно, что нарушает все внутренние запреты о том, что на Хёнджина нельзя ворчать. — Гляди, — говорит Хёнджин и приближается к камере; Сынмину видно каждую пору, и по оттенку кожи ясно, что Хёнджин ещё не брился. Хёнджин цепляется двумя пальцами за уголки рта и растягивает губы, — белоснежно-белые! Сынмин закатывает глаза и отвечает на заданный ранее вопрос Хёнджина. — Завтра мне нужно занести несколько контейнеров еды соседу, но после 12 я свободен. — Тогда давай пойдём на свидание. У него в голове наступает абсолютная пустота. Каким должно быть идеальное первое свидание? — размышляет Сынмин. Куда ходят все парочки в фильмах о любви, которые смотрел Сынмин и/или его сестра в гостиной, пока он проходил мимо неё по дороге за снеком? — Что насчёт пикника? — предлагает он. — В феврале? — Ой, да. Ты прав, — слишком холодно. — Тогда кофейня? — просто и удобно. — Сойдёт, — Хёнджин кивает. — Мне очень нравится кофейня у моего дома. — Может, нам … — Сынмин перемещает вес на компьютерном кресле и проверяет время на телефоне: ему скоро выходить, если он хочет добраться до школы не слишком поздно и успеть подготовиться к урокам, — … стоит выбрать что-нибудь подальше? Чтобы снизить риск быть замеченными? — Тебе будет неловко, если нас увидят вместе? — спрашивает Хёнджин. — Я не хочу оказаться в ситуации, при которой нам придётся лгать или рассказывать о нас большему числу людей, чем это необходимо, — Сынмин даже Чонину не рассказал об этой договорённости, а Чонин — его лучший друг. — Мы не обязаны никому ничего говорить, — фыркает Хёнджин, — если нас увидят вместе, пускай сами себе додумывают. Этому мне тоже придётся научиться. — Чему именно? Хёнджин тяжело вздыхает. — Разбираться со спекуляциями на тему моих отношений. Хотя, если ты не кинешься прилюдно целовать меня взасос, вряд ли кто-нибудь так сразу решит, что мы встречаемся, просто увидев нас вместе. Сынмин не хочет анализировать то, почему мысль о французском поцелуе с Хёнджином вдруг вызывает у него жар под накрахмаленным воротником. Они всё ещё не обсуждали условия отношений для практики. Входят ли в них поцелуи? Хочет ли этого Хёнджин? — Ты, наверное, прав. Со стороны мы не особо друг другу подходим. — Это не то, что я… — …Потому что ты не мой уровень, — с ухмылкой заканчивает Сынмин. Хёнджин из жалости посмеивается, хотя шутка до него не доходит. — Значит, увидимся в школе? — Ага, — Сынмин стыдливо признаётся: — Моя мама наняла нам отдельного фотографа на сегодняшний выпускной, — с самого дня рождения у Сынмина не было ни единого достижения или памятного события, которое не задокументировали бы до мельчайших подробностей. Он очень надеется, что никто из составителей выпускного альбома или фотографов, с которыми школа заключила договор, не обидится. — Давай сфоткаемся вместе! Сынмин, должно быть, состроил гримасу, потому что Хёнджин рассматривает его с полсекунды, а потом дуется и говорит: — Ну ты зануда. — Из-за фото останется слишком много… — …вещественных доказательств, — гнусаво пародирует его Хёнджин. Сынмин отказывается верить, что звучит он именно так. — Знаю, — Хёнджин машет в камеру. — Пока, Сынмин-а. Звонок завершается. Сынмин-а. В голове Сынмина эхом отдаётся голос Хёнджина, произносящего его имя так непринуждённо. — Пока, Хёнджин-а, — он практикует такую же непосредственность со своей стороны. У него в груди разливается тепло, которому Сынмин не может найти объяснения, оно струится по нему словно древесный сок, сочащийся из трещины в платане. Это запас пропитания на зиму. Это источник сил, как позже осознает Сынмин. iii. первое фото Контраст между чуть влажным воздухом актового зала, где проходила церемония, и промозглостью улицы, окутанной туманом Листеринового конденсата, которого с каждым выдохом образуется настолько много, что фотограф просит всех задержать дыхание, когда сработает затвор камеры, просто поразителен. Перед школой вся их параллель выстроилась по классам на телескопических трибунах, а в самом первом ряду на стульях расположились учителя. Все без курток, шарфов, палантинов и перчаток, трясутся от холода ради того, чтобы покрасоваться своей графитово-серой школьной формой и вышитым на ней гербом школы — к поддержанию улыбок в перерывах между жутким стуком зубов прикладывается столько усилий, что челюсти дрожат. Из-за клоунов класса, то исподтишка показывающих средние пальцы, то подставляющих друг другу рожки, директора с хронической сухостью глаз, который моргает на каждом 10 снимке, и общего хаоса, сопровождающего попытку сделать сносное групповое фото более 200 детей, весь процесс занимает довольно много времени. Где-то после четвёртого захода, когда школьники начинают торговаться местами, чтобы встать рядом со своими крашами или друзьями (и что лишает всякого смысла какую бы то ни было расстановку, в том числе и по росту; Джисон, один из самых низких парней в классе, будет жаловаться, что найти его на фото с выпускного — всё равно что мучительно долго играть в «Где Волли?», так как его частично заслоняет великан из параллельного класса), Сынмин вдруг обнаруживает себя стоящим рядом с Хёнджином. — Привет, — едва слышно шепчет Хёнджин. К счастью, никто на них внимания не обращает: все слишком поглощены поиском наилучшего ракурса, и им нет дела до того, что два человека, которые обычно никогда друг с другом не взаимодействуют, вдруг начинают говорить. — Привет, — шепчет в ответ Сынмин. — Я замёрз. — Я тоже. — У меня нос красный? Сынмин поворачивается, чтобы посмотреть. — Очень красный, да. — Он скоро отвалится от обморожения, и меня запомнят парнем, который выпустился из школы без носа. Меня будут звать Волан-де-Мортом. Лучше не придумаешь, — сетует Хёнджин. — Кто знает? Может, тебя будут сравнивать с древнегреческими и древнеегипетскими статуями, которые со временем потеряли конечности. Может, тебя будут звать Хёнджином Милосским и восхвалять тебя как произведение современного искусства. — Думаешь, без носа я бы всё равно был красивым? — А я и не думаю, что ты красивый, — лжёт Сынмин. Фотограф считает до трёх. Сынмин чувствует, как его больно щиплют за бок, и дёргается, уворачиваясь от клешней Хёнджина. На финальной фотографии, которая весит в коридоре перед кабинетами администрации и которую увидят будущие поколения и все проходящие мимо, у Сынмина выражение лица где-то между возмущением и смехом от щекотки. Рядом с ним довольный Хёнджин с красным носом улыбается камере, держа руку на талии Сынмина и притягивая его обратно. iv. первое свидание Любимая кофейня Хёнджина неприметно втиснута между книжным магазином, где за витриной полосатая кошка нежится на солнышке, и клиникой, перед которой в пластиковых ящиках для растений стоят коричневые, пожухлые цветочные стебли. Сразу же, как Сынмин заходит в кафе, у него запотевают очки: из-за двери вырывается поток тёплого воздуха и забирается под красный шерстяной шарф, намотанный на шею. Он протирает стёкла очков, и всё вокруг ненадолго становится размытым, пока в фокусе не появляется Хёнджин — он сидит за столиком у камина, где огонь потрескивает ароматной кедровой древесиной. Сынмин машет ему ладонями, прикрытыми длинными рукавами. — Привет, — здоровается Сынмин, пока разматывает шарф и сбрасывает с себя многочисленные слои одежды, аккуратно всё вешая на спинку стула, а потом спрашивает: — Ты уже сделал заказ? Лицо Хёнджина обтянуто капюшоном: шнурки завязаны туго, так что он похож на маленькое розовое яйцо, по которому струйками стекает пот. — Нет, ещё нет. Сынмин не большой эксперт в сфере моды — да и любителем он назвать себя не может, потому что не разбирается в трендах, не следует им и в целом всем этим не интересуется, предпочитая носить то, что удобно и при этом презентабельно — но утеплённый наряд Хёнджина производит впечатление неудачного. Его парень-для-пробных-отношений выглядит несколько нелепо. — Тебе… холодно? — спрашивает Сынмин, стараясь не задеть Хёнджина, но беспокоясь из-за того, как много жидкости тот теряет за счёт обильного потоотделения. — Эм. Да. Немного, — бормочет Хёнджин. С кончика его носа комично падает крупная капля пота. — А. Ладно, — Сынмин отвечает со сдержанной улыбкой. У прилавка они заказывают напитки и несколько булочек на завтрак. И тут между ними возникает небольшая перепалка насчёт того, кто должен заплатить: Сынмин считает, что это должен быть он, потому что это он пригласил Хёнджина, Хёнджин же считает, что это должен быть он, потому что именно он выбрал место — в результате Сынмин упрямо протягивает свою карту, пока Хёнджин ещё только достаёт свой кошелёк. Губы бариста, принимающего у них заказ, растягиваются в широкой улыбке, что могло бы свидетельствовать о том, что эта картина его веселит, если бы не тот факт, что они с Хёнджином отнимают драгоценные минуты во время утренней суеты — бариста проводит оплату с устрашающей скоростью. Хёнджин дуется. Пока они возвращаются к столику, в рукава его худи впитывается конденсат от двух заказанных американо со льдом. Сынмин несёт поднос с едой. — Ладно, но на следующем свидании платить буду я! При мысли о втором свидании у Сынмина перехватывает дыхание, пусть в этом и состоит весь смысл их отношений для практики: приобретение опыта с тем, кто спокойно отнесётся к полному отсутствию такового. Разумеется, у них будет второе свидание. Сынмин не должен так этому радоваться, ведь он даже ничего не сделал для того, чтобы оно состоялось. — Окей, — соглашается Сынмин и агрессивно вгрызается в круассан, потому что его рот может приобрести форму глупенькой улыбочки, если ничем его не занять. К счастью, Сынмин — неплохой собеседник. Вероятно, это обусловлено тем, что он по натуре отличается трудолюбием и стремлением получить исчерпывающее знание. Он задаёт Хёнджину вопросы, глупые и предсказуемые: например, какой у Хёнджина любимый цвет? Или о чём Хёнджин мечтал в детстве? И выслушивает ответы Хёнджина, не раздумывая в то же время над своими собственными. Хорошо и то, что Хёнджин смеётся над всеми шутками, какими бы сухими или плоскими эти потуги не сочли все остальные. Сынмину нравится, что Хёнджин всегда готов посмеяться, в том числе и в школе: его смех разносится по коридорам будто аромат свежеиспечённых овсяных булочек. Он ценит его смешливость и открытость. Насколько мягким должно быть сердце Хёнджина, чтобы видеть радость во всём вокруг и принимать мир с распростёртыми объятиями? — думает он. Он спрашивает Хёнджина: «Так почему айдол?», — на что Хёнджин отвечает, что он хочет донести миру своё послание. Хёнджин спрашивает его: «Почему Дартмут?», — на что Сынмин обрисовывает свой план: разработать, запатентовать и довести до совершенства нанотехнологию уничтожения раковых клеток под руководством ведущих мировых экспертов. «В память о моём дедушке», — говорит он. Хёнджин тепло ему улыбается. После чего они спорят о мета стратегиях для Battlegrounds. Чем дальше, тем больше Сынмин чувствует себя медленно плавящимся на огне маршмеллоу. Стало жарко, причём буквально. А из-за непрерывного потока покупателей найти другой столик просто невозможно. Хёнджин чуть ли не кипит. — Ты уверен, что не хочешь приспустить капюшон? — спрашивает Сынмин. — Кажется, тебе жарковато. — Всё нормально, — настаивает Хёнджин. — Ты буквально маленькая сауна, — возражает Сынмин, вытирая салфеткой пот и крошки от кекса у Хёнджина на верхней губе. — Ты как булочка на пару! — Я не могу снять худи. — Почему? — Потому. — Что «потому»? — Просто потому! — Хёнджин, — вздыхает Сынмин, — я не хочу, чтобы наше первое свидание закончилось тепловым ударом и поездкой в реанимацию. Только если ты разрешишь объяснять произошедшее тем, насколько хорошо я выгляжу в этой безрукавке, из-за чего твоё тело было не в состоянии поддерживать нужную температуру, но в противном случае тебе стоит снять худи. — Ты правда хорошо выглядишь в этой безрукавке, — бормочет Хёнджин, удивительным образом краснея ещё сильнее, — но я тебя понял. Просто мне… неловко. — Почему? Хёнджин нехотя начинает распутывать сложно переплетённые узелки, которые удерживали капюшон на месте. — Ты же знаешь, что у нас в школе всегда были строгие правила насчёт внешнего вида? Прокалывать только мочки, волосы красить только в естественные цвета. Но ходят слухи, что в JYPE… планируют собрать новую мужскую группу, а просмотр в конце месяца будет отбором туда. Наверное, я просто… хотел выделяться. Хёнджин опускает капюшон, показывая неудачное обесцвечивание его некогда шелковистых локонов: по всей голове, за исключением корней, мозаикой разбросаны пятна всевозможных оттенков заката, а по текстуре волосы больше похожи на сено. По крайней мере, серебряные гвоздики в ушах расположены ровно, вот только Сынмин не уверен покраснело место прокола, потому что Хёнджин весь покраснел, или же дело в инфекции, занесённой плохо стерилизованной иглой, которой Рюджин прокалывает уши всем одноклассникам в музыкальном классе во время ланча. — Одно могу сказать наверняка: выделяться ты будешь точно, — отвечает Сынмин. Это искренне дипломатичная попытка дать нейтральный ответ. Однако лицо его выдаёт: Сынмин заметно напрягается, с трудом сдерживая смех, а его губы дрожат будто канатоходец-любитель. Хёнджин в ответ раздосадовано стонет, суетливо натягивая капюшон обратно и на этот раз полностью в нём теряясь, пока не превращается в комок тёмно-синей ткани над едва заметным участком кожи. — Надо было просто отменить наше свидание, — стонет он. — Тогда почему не отменил? — Сынмин бы не обиделся. Он так сильно нервничал в автобусе, теребя свои джинсы и мысленно считая остановки до станции Джамсиль, что чуть сам его не отменил. Хёнджин бормочет что-то неразборчивое. По просьбе Сынмина он повторяет, но голос у него тихий и робкий: — Мне хотелось увидеть тебя. — Правда? — Да, — короткий, но исчерпывающий ответ. Сынмину почему-то хочется снова увидеть лицо Хёнджина. Увидеть, что он сейчас чувствует. — Возможно, у меня получится исправить. Ну, или я хотя бы попытаюсь. Хёнджин хватается за смену темы как за спасательный круг. — Что исправить? — Твои волосы. В магазине косметики неподалёку, где витает лёгкий запах краски для волос, Сынмин 20 минут изучает на YouTube туториалы по коррекции окрашивания, лучшие марки обесцвечивающей пудры и окислителей по соотношению цена-качество, маски глубокого воздействия и тонеры (в совокупности это выйдет в разы дешевле, чем если бы Хёнджин заплатил за работу профессионала в салоне). Хёнджин идёт за ним между полок, держа ручки корзины на локте и пританцовывая под песню Girls Generation из колонок. Кассир с причёской как у пуделя оглядывает их покупки и Хёнджина, нависшего над плечом Сынмина. — Настолько всё плохо, да? — говорит кассир и в подарок бросает им в пакет шоколадный батончик со скорее всего истекшим сроком годности, взятый с прикассовой стойки. Хёнджин живёт в трёхкомнатной квартире вместе с мамой и их длинношерстным чихуахуа Кками, который принимает его настырное внимание с немалой долей свирепости, но сразу же оттаивает перед Сынмином: радостно лает и вертится под ногами, требуя взять его на руки. — Такими темпами ты обойдёшь меня в списке любимчиков Кками, — вздыхает Хёнджин, скидывая обувь и ставя перед Сынмином гостевые тапочки. Они синие, как и большинство акцентов в интерьере: лазурные шторы и ультрамариновый шенилловый диван, лунные кувшины с росписью в виде летящих ибисов цвета васильков. — Но у тебя есть явное преимущество. — В смысле? — Сынмин задумчиво наклоняет голову. Хёнджин проводит ладонью от его макушки до затылка. Пальцы пробегают под шарфом Сынмина, гладят вспыхивающую под прикосновением кожу. Хёнджин улыбается и спрашивает: — Так ты ведь и сам щеночек, нет? Сынмин сухо сглатывает. Он оставляет вопрос без ответа. Хёнджин перетаскивает в ванную половину своей кладовки, пока Сынмин в разных пропорциях смешивает обесцвечивающую пудру и окислитель. Он послушно жуёт печенье, чипсы и мармеладки, которые Хёнджин кладёт ему в рот, но заставляет того поклясться, что после они поужинают как подобает («рисом и закусками к нему!»). Сынмин смутно отмечает, что их первое свидание — как приветствие солнцу — растянулось намного дольше, чем ожидалось: идёт уже третий час, а Сынмин ещё даже не прикоснулся к волосам Хёнджина. Но почему-то кажется, что времени прошло совсем немного. — Ты уверен? — уточняет Сынмин, натягивая латексные перчатки. — Ага, — говорит Хёнджин, — сомневаюсь, что можно сделать хуже. Сынмин скрупулёзно покрывает каждую прядь волос Хёнджина нужной смесью осветлителя в зависимости от того, насколько жёлтым изначально был цвет, и только потом приступает к корням. Во всех инструкциях в интернете говорится, что состав подействует быстрее за счёт тепла от кожи головы. Проверив, что ничего не пропущено, Сынмин закрепляет на волосах Хёнджина полиэтиленовый пакет, чтобы осветлитель не попал на диван, пока они будут смотреть телевизор в ожидании результата. — Как это вышло, что в шоу 25 сезонов, а ты посмотрел уже 22? — посмеивается Сынмин, смотря на то, как мужчина шириной со ствол дерева, на которое он взбирается, тянется за выцарапанной на обратной стороне кокоса подсказкой. — Раньше мы с мамой смотрели повторы по вечерам, когда она возвращалась со смены в больнице, и тогда она разрешала мне не ложиться спать, потому что в другое время мы и не виделись. Чаще всего она была настолько измотана, что только и могла валяться со мной на диване, пока мы смотрели пару серий перед сном. У меня вошло в привычку включать на фон первый попавшийся сезон, когда я ужинаю или рисую, потому что так мне спокойнее. — А для участия в шоу обязательно быть триатлонистом с золотой медалью и/или иметь бионический протез? — спрашивает Сынмин. — Нет, — Хёнджин качает головой, и его почти не слышно из-за шуршащего на волосах полиэтилена. — Может, раньше и нужно было, но в последних сезонах они стали собирать более разнообразный каст. Ну, или настолько разнообразный, насколько позволяют архетипы. Редакторы берут какое-нибудь качество или черту и раздувают её до такой степени, что на этом строится вся личность участника, потому что так зрителям проще удержать людей в памяти. Вот взять, например, Каролину. Это та, что с татуировкой знака бесконечности на всю спину. Во второй серии она вскользь упомянула, что любит решать головоломки, а теперь её изображают главной интриганкой или типа того, будто люди для неё — пешки на доске. Её дважды чуть не выгнали с острова, но оба раза ей удалость остаться благодаря «манипуляциям». — Как думаешь, какие бы у нас были архетипы? — У тебя… — Хёнджин задумчиво постукивает пальцем по носу, оценивая Сынмина как скот на рынке. — Мудрец. Или, может, Бунтарь! Внешне ты весь такой строгий и правильный, но в тихом омуте черти водятся. Ну а я, — Хёнджин отворачивается к экрану телевизора, хотя его внимание сосредоточено на чём-то другом, а взгляд расфокусирован, — я бы был тем красавчиком, который и до шестой серии не продержится. Услышь бы он это от кого-то другого, Сынмин бы скорее всего упрекнул человека в тщеславии и посмеялся, что его огромное эго не уместится на малюсеньком острове, но в словах Хёнджина слышится горечь, которая заставляет его насторожиться. Он не знает, как ему поступить и достаточно ли они близки, чтобы слова поддержки не прозвучали неловко или, ещё хуже, поверхностно и фальшиво. Сынмин знает, что всё в этом мире поначалу бывает хрупко и беззащитно, будто сидящий в ладонях птенец, который может не дожить до утра. Почему-то этот момент ему кажется важным. Сынмин должен сделать всё возможное. — Ладно, — говорит он. — Пусть люди тебя недооценивают. Зато в каком они будут шоке, когда ты справишься со всеми испытаниями и докажешь, что они ошибались. — Думаешь, я бы и Outlast пройти смог? — Хёнджин фыркает. — Думаю, ты бы точно смог появиться в 6 серии. Хёнджин хлопает Сынмина по коленке, и он с облегчением видит, как на лице Хёнджина появляется улыбка будто солнце между туч, чувствует, как её свет касается щёк и впитывается в кожу. Однако через несколько секунд она угасает, сменяясь чем-то более задумчивым. — Если я дебютирую, я не хочу быть просто вижуалом. Я не хочу дебютировать только потому, что у меня красивое лицо. — Ну, ты ведь ещё и танцуешь хорошо. Кажется, Хёнджина это не успокаивает: он по-прежнему молчаливо сидит на полу, опираясь подбородком о колени и борясь с бушующим морем собственных мыслей. Сынмин пытается бросить ему спасательный круг, пока Хёнджин не утонул. — Люди будут думать о тебе всё что угодно. Они будут давать тебе миллионы прозвищ и сомневаться в твоём таланте, а может, они решат, что ты второе пришествие Со Тэджи. У людей с самого начала будут любимчики и предвзятое мнение о тебе, сформированное без твоего же участия. Некоторые будут любить тебя только за внешность. И ты не можешь на это повлиять, Хёнджин, как бы ты ни старался. Единственное, на что ты можешь повлиять, так это на количество усилий, прилагаемых изо дня в день. Упорство никогда не подведёт. Возможно, не всегда оно приводит к успеху, но именно этим качеством будут восхищаться настоящие фанаты. Они будут поддерживать тебя из-за твоего упорства, из-за того, какой ты человек. Они будут любить тебя, Хёнджин. Тебе лишь нужно быть самим собой. Хёнджин наклоняет голову, прижимаясь щекой к колену, и поднимает глаза на сидящего на диване Сынмина. Должно быть, его слова откликнулись, потому что он видит, как с плеч Хёнджина спадает напряжение. Между ними словно что-то утвердилось; птенец в его руках крепнет, сердцебиение у него выравнивается, а с первыми лучами солнца слышится голодный писк. На телефоне Сынмина срабатывает таймер, который сообщает о том, что пора смывать осветлитель с волос, и тем самым спасает их обоих от неловкости, непременно следующей за юношеской откровенностью. Сынмин с нежностью проводит руками по тонким волосам цвета кукурузного шёлка. Взгляд Хёнджина, откинувшего голову на раковину и смотрящего на него снизу-вверх, полон такой же нежности. v. первый день рождения Их первое свидание длится впечатляющие, по мнению Сынмина, пять с половиной часов, за которые они тонируют волосы Хёнджина в лунно-платиновый, предпринимают безуспешную попытку приготовить карбонару на обед и оттереть последствия этого полу-застывшего недоразумения, после чего топают в ближайший ресторанчик и заказывают чересчур много еды, лишь бы утешить своё задетое самолюбие и разбитые кулинарные мечты — только вот их следующие свидания длятся так же долго, если не больше. Они приходят в зал с игровыми автоматами, где их затягивает стремление попасть в рейтинг лучших игроков Dance Dance Revolution, а ладонь Хёнджина совершенно естественно опускается на шею Сынмина, чтобы вытереть пот; они борются с очередями у художественного музея в день культуры, и Хёнджин воодушевлённо тараторит обо всех понравившихся ему экспонатах: слова щекочут ушную раковину Сынмина, потому что Хёнджин не хочет шуметь — а их руки прижаты друг к другу плотно, как страницы в книге, даже в те моменты, когда вокруг никого нет. Недавно они отправились в однодневную поездку на остров Нами, но лишь после того, как Хёнджин усадил Сынмина смотреть всю «Зимнюю сонату», чтобы ввести его в курс дела, и Сынмину пришлось притворяться, что, в отличие от Хёнджина, он не задыхается на сцене, когда Джунсан выбрасывает в океан всё напоминающее об их с Юджин отношениях. С Хёнджином даже заниматься рутинными делами весело. Раньше они виделись только в те дни, когда у Хёнджина не было тренировок, но с недавних пор Сынмин стал встречать Хёнджина перед зданием JYPE и теперь позволяет танцору повиснуть на нём во время поездки домой на метро, когда все места заняты. Хёнджин цепляется за него якорем, и, словно лодка, Сынмин покачивается в такт движению поезда и обессиленного тела Хёнджина. Большую часть времени они проводят у Хёнджина. Однажды Хёнджин увидел дом Сынмина и объявил его унылым пристанищем для монахов, поэтому теперь они по умолчанию приходят в квартиру Хёнджина, где отсутствие его матери сглаживают капкейки с ванильным кремом и прочие домашние сладости, которые она оставляет на кухонной тумбе. («Теперь ясно, откуда взялась твоя любовь к мучному», — говорит Сынмин. Хёнджин ярко улыбается.) Каждый раз, когда они встречаются после тренировок, Хёнджин героически пытается не заснуть, но десять минут любого включенного им ТВ-шоу, и его уже клонит к коленям Сынмина; двенадцать минут — и Хёнджин спит без задних ног. Сынмин играет в одиночном режиме Battleground у себя на телефоне и заказывает им еду на ужин. Он смотрит в тишине на отросшие корни Хёнджина: почти два сантиметра меньше чем за месяц. И тогда Сынмина накрывает осознание, что они «встречаются» почти месяц. Иной раз кажется, что меньше: когда в сумерках лицо Хёнджина вдруг выглядит чуть по-другому, и Сынмину кажется, что он снова видит его впервые, или, когда он открывает для себя, что Хёнджину не нравится очередной овощ. Крохотные открытия, ведущие к неописуемому чувству от того, что они всего-навсего живут в одно и то же время, находятся в одном и том же пространстве и смотрят на одно и то же небо. Иной раз присутствие в его жизни Хёнджина сродни тому, как если бы он пробежался пальцами по корешку полюбившейся книги и обвёл каждую буковку тиснёного золотом названия, которое уже отпечаталось на подкорке. То, что они так легко переходят к дружескому общению, Сынмин считает результатом их договора. Будучи первым этапом на пути к отношениям, свидания порождают определённую необходимость проявить себя. Произвести впечатление. Но понимание, что они с Хёнджином преданы друг другу до конца лета, позволяет Сынмину размяться и перевести дух, не беспокоясь о том, что он надоедает Хёнджину одним лишь фактом своего существования. — Это должно было звучать изящно, — объясняет Сынмин. — Как неромантично, — Хёнджин притворно зевает. — Ты не мог соврать и сказать что-нибудь вроде «это всё потому что мы созданы друг для друга»? — Но разве не романтичнее думать, что из всех людей на Земле, из всех незнакомцев, мимо которых ты пройдёшь на улице и больше никогда не вспомнишь и не встретишь, из сотен детей, которые появляются на свет прямо сейчас, да даже из родственных душ на другом конце Земли — тебе не кажется верхом романтики то, что из семи миллиардов вариантов я бы всё равно выбрал тебя? Хёнджин заливается краской. Он не смотрит Сынмину в глаза. — В общем, — продолжает Сынмин, резко придя в себя и пересилив порыв неуместной сентиментальности, — здорово, что мы так хорошо ладим. Пожалуй, даже слишком хорошо. Умом Сынмин понимает, что он утопает в нектаре сладких дней конфетно-букетного периода: ведь он больше не приходит в ужас, проснувшись из-за отправленного Хёнджином в 4:04 утра «доброй ночи ❣️», и не сидит на иголках, дождавшись момента отправить ответное «доброе утро», когда у Хёнджина срабатывают будильники на 13:20, 13:25, 13:30, 13:35, 13:40 и 13:45. Однако сердцем он себя не понимает. Потому что это всё не по-настоящему. Хёнджин говорит: «Думаю, ты неплохой компаньон». Это заявление подрывает тот факт, что последние полчаса Хёнджин под руку таскает Сынмина по торговому центру. Он помогает Сынмину выбрать подарок для репетитора в благодарность за то, что она подготовила его к поступлению в Дартмут, но также Сынмин обращает внимание на всё, на чём взгляд Хёнджина задерживается дольше секунды, ведь у него скоро день рождения. В конце марта Сынмин собирается навестить родственников, живущих неподалёку от Пусана, но он не хочет уезжать, не поздравив Хёнджина с 19-летием и официальным вступлением во взрослую жизнь. При всём при этом он понятия не имеет, что выбрать в качестве подарка, потому он и сочинил всю эту историю. — Может быть, сделать ей духи на заказ? — предлагает Хёнджин, останавливаясь перед витриной Le Labo. — С какими запахами она у тебя ассоциируется? — Занятное предложение. Можно налить во флакон аромат страданий? — смеётся Сынмин. — Ты страдал из-за неё? — Хёнджин крепче сжимает руку Сынмина. — Во всяком случае, с Бора-ссэм было ещё терпимо. Она считается одним из самых гуманных репетиторов в SKY и Лиге Плюща, так что родители постоянно упрекают её в излишней мягкости, однако её результаты говорят сами за себя. И всё же подготовку к экзаменам и собеседованиям в колледж не назовёшь неспешными прогулками в парке. Это было лишь чуточку более осуществимо, чем восхождение на гору Килиманджаро, но нередко я бы с куда большим удовольствием выбрал восхождение, — Сынмин вздыхает, всматриваясь в своё полупрозрачное отражение в отблеске стеклянной витрины, в тёмные круги у себя под глазами, которые только недавно стали светлее. Он уверен, что с началом семестра они появятся снова. — Я провёл много долгих вечеров за решением задач, желая оказаться где угодно, но только не здесь. — О чём ты мечтал чаще всего? — О кимчи ччиге. — А ещё? — О второй порции кимчи ччиге. — Давай серьёзно, — настаивает Хёнджин. — Я абсолютно серьёзен, когда дело касается еды, — торжественно заявляет Сынмин с абсолютно невозмутимым выражением лица. — Тогда кроме еды, — подсказывает Хёнджин, подталкивая его не только фигурально, но и буквально: они толкаются плечами будто только что запущенная колыбель Ньютона, пока Сынмин подбирает более подходящий, более честный ответ. — …Хондэ, — отвечает Сынмин после паузы и, поглощённый размышлениями о том, сколько ещё он хочет рассказать, бездумно переплетает их пальцы и идёт дальше. Бора-ссэм не пользуется духами, а Сынмин всё равно ничего не может себе позволить в Le Lebo. Хёнджин подстраивается под его шаг и позволяет Сынмину вести. — В два часа ночи, когда на улице только я, луна и прохожие, возле вафельного фургончика на углу… Иногда я тайком прихожу туда и пою. Только я и папина старая гитара. Тех денег, что получается заработать, едва хватает на билет на автобус, да и играть я умею только несколько базовых аккордов, но мне всегда нравилось петь. — Ты сам сочиняешь песни? А записываешь? — Я бы хотел, но нет. Со школой и всем остальным всё время не хватает сил. Да и какой смысл? Я же не собираюсь стать однажды певцом или айдолом как ты. Хёнджин закатывает глаза. — У тебя может быть хобби, Сынмин. Ты можешь заниматься чем-то просто потому, что это приносит тебе радость. Где-то глубоко внутри Сынмин это осознаёт, но он никогда не придавал этому особого значения. — Ты часто напеваешь себе под нос, — делится Хёнджин, когда они заходят в магазинчик со свечами. Он осторожно сжимает руку Сынмина. — Едва слышно. Иногда у меня получается разобрать слова, если хорошо прислушаться. У тебя красивый голос, Сынмин-а. — Спасибо. — Ты должен как-нибудь мне спеть. Сынмин даёт расплывчатый, уклончивый ответ. Отчасти он ожидает, что Хёнджин будет допытываться и ныть, пока не получит ни много ни мало нотариально заверенное обещание и согласованное количество песен, которые исполнит Сынмин, но он прекращает разговор, предпочитая понюхать каждую свечку с нотами розы. Хёнджин не поднимает эту тему остаток недели и даже после того, как Сынмин садится на поезд KTX, отправляющийся на юг. Пока они порознь, их переписка по-прежнему представляет собой рандомный обмен анекдотами и мыслями, а к ним добавляется фотография Хёнджина с маской для лица из того набора, который купил ему Сынмин. Сынмин выбрал для подарка Хёнджину спа-тематику: набор состоит из лосьона для тела, солевого скраба, чайных пакетиков, шоколадных батончиков и пары пушистых носков. Сынмин улыбается, глядя на селфи, и инстинктивно нажимает на кнопку видеозвонка; гудок звучит лишь дважды, прежде чем Хёнджин поднимает трубку. — Ты открыл подарок на день раньше, — упрекает его Сынмин вместо приветствия. Хёнджин усмехается. — Сейчас уже по сути мой день рождения. До полуночи меньше получаса. — В этом и дело! — протестует Сынмин. — Ну а что ж мне делать, когда мой парень находится так далеко от меня в мой день рождения, если не заботиться о себе? — Туше, — Сынмин не может не расплыться в улыбке. Ему нравится титул «парень» и то, как легко он слетает с языка Хёнджина: легко полученный и легко закреплённый. Они не обсуждают то, что даже не будь Сынмин на выходных в Пусане, они скорее всего не смогли бы отпраздновать вместе, учитывая насыщенный семьёй и друзьями маршрут Хёнджина, ведь никто из них не знает, что они с Сынмином «встречаются». Полночь наступает после того, как Хёнджин заканчивает умываться, и Сынмин прерывает свой рассказ о выходках племянницы, чтобы поздравить его с днём рождения. — Надеюсь, это твой лучший день рождения. — Можно я загадаю желание? — спрашивает Хёнджин, и Сынмин понимает, что это будет за желание, ещё до того, как Хёнджин его озвучивает. — Можешь, пожалуйста, спеть для меня? — Ну, раз уж ты произнёс желание вслух… — Пожалуйста-пожалуйста? — Сынмин подозревает, что если бы руки Хёнджина не были заняты телефоном и удержанием себя в кадре, то он бы потирал их в знак просьбы. — Что ты хочешь, чтобы я спел? Хёнджин расцветает. — Что угодно! Сынмин нервничает не только потому, что обычно он поёт исключительно на улице и под покровом ночи, но и потому что вместе с тем он не чувствует на себе обременяющей необходимости произвести впечатление, однако сейчас он поёт не какому-то случайному прохожему, а Хёнджину. Сынмин делает глоток воздуха– Вдох. Выдох. –и самым мягким своим голосом поёт: «С днём рождения тебя…» Хёнджин улыбается от уха до уха ещё до того, как песня заканчивается. Сынмин предполагает, что он улыбался ещё до того, как песня началась. Сынмин также предполагает, что купленная им маска оказалась действительно эффективной: даже при слабом освещении и мельтешении пикселей на экране телефона он видит, что Хёнджин сияет. vi. первый поцелуй В апреле Хёнджин покупает в магазине для творчества пазл на 1500 деталей. Они долго над ним работают из-за удручающе затяжного дождя: на улице то моросит, то поднимается буря, а в промежутках даже солнце не выглядывает. Сынмин уже даже не воспринимает стук капель по окнам и тротуарам — шум дождя теперь смешивается с гудками машин в жутких пробках и звоном детского смеха, чьи обладатели плещутся в лужах, а их матери торопятся закончить дела. Сынмин жалуется на сумрак, а Хёнджин в ответ напевает старую песню: что-то о весенних ливнях, несущих майские цветы. Сынмин решает оставить его без обстоятельной лекции о сеульской ливневой канализации и количестве бетона в городе. — Я вот думаю, возможно, я переоценил свои способности к собиранию пазлов, — Хёнджин вставляет последнюю с краю деталь, которая в результате образует рамку «Ирисов» Ван Гога и тем самым делает половину обеденного стола непригодным для использования. На другой же половине возвышаются горы непрочитанных писем и купонов, которые нужно пробить, акварельных рисунков, которые Хёнджин оставил сохнуть, а сверху красуется банка из-под печенья, в которой нет ни печенья, ни крошек, но зато есть импровизированная аптечка, оставшаяся там с прошлой недели: Хёнджин прищемил большой палец до крови. Он весьма самодостаточно промыл и перевязал рану, но потом всё равно попросил Сынмина поцеловать палец. — Проблема скорее в том, что ты выбрал картину, фрагменты которой ничем друг от друга не отличаются, — говорит Сынмин, — тут просто какая-то мешанина то ли из синего, то ли из зелёного, то ли из сине-зелёного, который, — Сынмин с умным видом поднимает указательный палец, изображая умудрённого опытом старца, — недопустимо путать с зелёно-синим. — Ну ты и душнила, — Хёнджин слегка пинает Сынмина в голень. Удар несильный, и Хёнджин не убирает ногу: их лодыжки так и остаются скрещенными под столом. — Как твой палец? — спрашивает Сынмин. Хёнджин поднимает его и осматривает. Синяк почти сошёл, а новая кожа под недавно содранной корочкой отличается по цвету совсем немного. — Намного лучше благодаря целительным свойствам твоего поцелуя. И Банеоцина, — с ухмылкой добавляет Хёнджин. Сынмин опускает голову, оправдывая себя тем, что он занят разделением сине-зелёных и зелёно-синих фрагментов на две не самые аккуратные кучки: лишь бы только не смотреть на улыбку Хёнджина. Временами он думает об этом: о настоящем поцелуе с Хёнджином. Ему интересно, похожи ли хоть чем-нибудь губы Хёнджина на тыльную сторону ладони в те (совсем немногочисленные, совсем редкие!) моменты, когда Сынмин пытался представить прикосновение губ к отвлекающе пухлым губам; почувствовал бы он сладкое послевкусие снека или мармелада, который Хёнджин уминает у Сынмина за спиной, потому что не хочет, чтобы на него ворчали, хотя делает это с такой смехотворно малой осторожностью, что Сынмину только и остаётся заключить, что на самом деле Хёнджину это нравится; как бы Хёнджин отреагировал, если бы Сынмин заговорил о такой возможности — о возможности поцелуя — и сделал бы он первый шаг или же положился на богатый опыт Сынмина с вышеупомянутой тыльной стороной ладони. Признаться, Сынмин часто думает о поцелуях с Хёнджином. Он всё время думает о поцелуях с Хёнджином. Он списывает это на физиологию и аккуратно оставляет всё как есть. — Как думаешь, мы успеем его закончить до твоего отъезда? — бормочет Хёнджин. Он смотрит куда-то за плечо Сынмина, вероятно, наблюдая за тем, как Кками устраивается на лежанке у дивана. Сынмину удаётся соединить две желтоватых детальки, образующих то ли комочек земли, то ли усыпанные пыльцой пыльники ириса — получившийся фрагмент выглядит настолько несущественно на фоне моря одиноких деталек, среди которых его выловили, что будто и нет смысла праздновать такой мизерный успех. — Я твёрдо намерен закончить до отъезда. Я перенесу рейс, если понадобится. Хоть на целый семестр, — говорит он с напускной бравадой. — К счастью, у нас ещё два месяца в запасе. — Меньше, — говорит Хёнджин, — 47 дней или около того, — он пытается сделать вид, что это предположение, но Сынмин подозревает, что число точное. — Считаешь дни до освобождения? — Сынмин шутит, чтобы скрыть внезапный укол обиды. Он не думает, что Хёнджину в принципе не нравится его компания, но это не значит, что Хёнджин не устал от всего этого цирка и не старается подавить неприязнь, которой обернётся привязанность к Сынмину из-за обязательности их отношений. Хёнджин игнорирует вопрос. Сынмин не знает, стало ему от этого лучше или хуже, но это оказывается неважно, когда Хёнджин отвечает вопросом на вопрос — сердце Сынмина пропускает едва ли допустимое, с точки зрения медицины, число ударов. В голосе Хёнджина звучит отрепетированное спокойствие: — Хочешь до того момента отработать что-нибудь ещё? — Мы же уже пробежались по базе, разве нет? — это смешно (или просто очень-очень грустно), потому что технически они к ней ни на йоту не приблизились. Впрочем, Хёнджин всё равно не улавливает аналогию. — Это что-то из спорта? — Хёнджин хмурится. — Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в бейсболе. — Ладно, но а что ещё нам отрабатывать? — Много чего! — выпаливает Хёнджин. — Например? — Ну, например, не знаю. Может… О! Нашу первую ссору! Мы ещё ни разу не ссорились. Нам нужно отработать навык разрешения конфликтов, правильно? — Окей, — Сынмин кивает. — Из-за чего ты хочешь поссориться? — Эм, — к чести Хёнджина, он выглядит так, будто изо всех сил пытается что-нибудь придумать. — Должно же тебя что-то раздражать во мне или, может, в моих привычках? Может, я сделал что-то недавно, и ты из-за этого разозлился? — Не думаю? — Хочешь сказать, за последние пару недель ты ни разу не расстраивался из-за меня или не разочаровывался во мне? — По крайней мере, я такого не припомню. Сынмин вздыхает. — Как такое возможно? Быть такого не может. Чем больше сближаешься с кем-то, тем сильнее становится трение между вами. Разве не так это всегда происходит? И разве продолжительность ваших отношений не зависит от того, сможете ли вы превратить это трение в искру и разжечь ей огонь в очаге ваших отношений, а не спалить всё вокруг в адском пламени? Хёнджин пожимает плечами, изображая невозмутимость, но Сынмин замечает, как он непроизвольно напрягается на стуле. — Неужели в это так сложно поверить? В то, что мы оба остаёмся самими собой? Чем дольше Сынмин об этом думает, тем больше он убеждается в правдивости слов Хёнджина. Сынмин достаточно прямолинеен, чтобы сказать о любых своих опасениях — коих практически нет — и пресечь их на корню, а Хёнджин всегда легко соглашается, если претензия Сынмина рациональна, как это обычно и бывает. Ближе всего к конфликту они оказываются, когда Хёнджин в очередной раз увлекается своими параллельными вселенными и устраивает самые настоящие дебаты о том, встречался бы с ним Сынмин, если бы Хёнджин вдруг стал червяком, но Сынмин быстро смекает. Ответ должен угодить Хёнджину, погасить всполохи его иррациональности сливками выдумок. Сынмин стебёт его: «Конечно я бы встречался с тобой, если бы ты вдруг стал червяком. Ты бы удобрял для меня землю, а я бы готовил нам ужин из выращенных на ней овощей. Я бы опрыскивал тебя водой каждый вечер перед сном. Я бы выплавил из золота колечко, которое бы украшало твоё маленькое тельце. Ты был бы не просто моим парнем-червячком, ты был бы моим мужем-червячком». От чего Хёнджин — хоть и знает, что Сынмин его стебёт — всё равно тает. То, что раньше могло его раздражать — склонность Хёнджина устраивать бардак; то, как он не выходит из дома вплоть до последней секунды, когда у них запланирована встреча; его гиперчувствительность и постоянное самокопание — теперь стало частью очарования Хёнджина. Хёнджин такой недисциплинированный, потому что он вырывается из обыденности, он прокрастинирует, потому что смакует каждый момент, хоть грандиозный, хоть обыденный, и он непостоянный, потому что он Рыбы и потому что среди всех знакомых Сынмину людей у него самое большое сердце. Самоё теплое. Самое уязвимое: оно лежит у него на ладонях словно налитый соком фрукт, низко свисающий с ветки под угрозой, что в любую секунду его поранят, и ждущий, когда его бережно сорвут. У Сынмина покалывает пальцы от желания протянуть руку. Он сжимает и разжимает кулак. — Нет, — говорит он, — ты прав. Нам не из-за чего ссориться. — Знаешь, — пока Хёнджин говорит, его голос становится всё выше, — я тут подумал, что ещё мы могли бы отработать. Сынмин находит третий кусочек пазла для своего фрагмента, и образуемая ими часть изображения становится разборчивее: это точно комок земли. Хёнджин прочищает горло. — Ты когда-нибудь целовался? — Что? Эм. Нет, — смущённо признается Сынмин, — не целовался. Пока. — Я тоже, — Хёнджин кивает в знак солидарности, и Сынмину становится легче оттого, что он в одной лодке с человеком, у которого наверняка было предостаточно предложений и возможностей решить эту проблему. — Значит, нам нужно попробовать. Ну, для практики. — Практики поцелуев? Хёнджин кивает. — Практики поцелуев. — Типа друг с другом? — Есть ещё варианты? Сынмин убирает руки. Аккуратно кладёт их к себе на колени под столом. — Нет. Извини, просто ты застал меня врасплох. — То есть ты не думал об этом? — спрашивает Хёнджин. Почти упав духом. — Тебе не кажется, что отношения — это больше, чем просто свидания? — Я не хотел полагать… Наверное, я не знал, как далеко ты хочешь зайти. Насколько широкие у тебя границы. Вероятно, нам стоило обсудить это ещё в самом начале, но тогда всё казалось таким абсурдным, понимаешь? И я не хотел выяснять, насколько ещё более абсурдным всё может стать, ибо и так переживал, что ты передумаешь. — Я не передумал, — уверяет его Хёнджин. — Окей, — с плеч Сынмина падает груз, о существовании которого он даже не подозревал. — Хорошо. — Так что думаешь? — О чём? — Сынмин так взволнован, что с трудом поспевает за сутью разговора. — О поцелуе со мной! — выпаливает Хёнджин. — Что я думаю? — Ничего. Сынмин вдруг потерял всякую способность думать. Возможно, у него мозг вытекает из ушей. С титаническими усилиями Сынмин заставляет свою голову заработать, чтобы придумать убедительный аргумент в пользу того, что поцелуй с Хёнджином это не Ужасно Плохая Затея. — В этом есть смысл. Это было бы логичным развитием событий. Он ещё много чего говорит. Возможно, пускает в ход метафоры. Что-то о том, что отношения и физическая близость образуют систему мышц, которые нужно тренировать. Нельзя делать упражнения на что-то одно, а всему остальному давать атрофироваться. Он понятия не имеет, есть ли в этом хоть какой-то смысл и как работают мышцы. По правде говоря, Сынмин очень мало знает об анатомии человека и ещё меньше о том, что происходит в стенах спортзала. Хёнджин же не приводит аргументов в доказательство обратного. Всё это время он только неотрывно смотрит на губы Сынмина. — Как скажешь, Сынминни. Я согласен. Крохотная часть Сынмина цепляется за чувство самосохранения, твердит, что существует грань, перейдя которую, ничего как прежде уже не будет. Им нужно действовать с осторожностью, ведь они, по сути, уже действуют. Сынмин выдвигает предложение: — Но только раз… просто для практики… просто попробовать. Хёнджин по-прежнему не отрывает взгляда от губ Сынмина. Он сомневается, что Хёнджин вообще дышит. — Окей. Сердце замирает где-то в горле, пока Сынмин огибает стол и идёт к Хёнджину. Он придвигает стул и садится так близко, что их колени соприкасаются. Сынмин наклоняется, и Хёнджин следует его примеру. Они встречаются на полпути, но между ними всё ещё есть расстояние. Сынмин опускает руку на шею Хёнджина. Линия жизни на его ладони проходит вровень с челюстью Хёнджина. — Всё хорошо? — Ага, — Хёнджин выдыхает, и воздух щекочет переносицу и щёки Сынмина. На таком маленьком расстоянии Сынмин наверняка косит глаза, пытаясь рассмотреть каждую деталь, рассмотреть Хёнджина. — И даже поры-то у тебя красивые, — говорит Сынмин и видит, как кровеносные сосуды на лице Хёнджина расширяются, придавая коже трепетный румянец солнечного дня; он видит, как вздрагивают его ресницы и как его губы приоткрываются в тихом, изумлённом вздохе. Сынмин обнаруживает, что все его мечтания, предшествующие этому моменту, меркнут в сравнении с реальностью, где Хёнджин шёпотом просит заткнуться и поцеловать его наконец. — Ладно, — говорит он, зарываясь пальцами в волосы на затылке Хёнджина. — Я начинаю. Он колеблется. Он нервничает, хоть и не ожидает, что они продемонстрируют умопомрачительное мастерство в искусстве поцелуя. У них обоих нет докторской степени по поцелуям или хотя бы опыта для сравнения, но Сынмин не хочет становиться неловкой первой пробой. Он хочет стать невероятным прецедентом для парня, который будет после него, для которого и проходят вся эта практика и которого Хёнджин действительно захочет поцеловать. И, может быть, несправедливо равняться на человека, которого даже не существует, но опять-таки, Сынмин не уверен, существует ли он сам. Важен ли он для Хёнджина или же он просто часть опыта, который не сравнится с настоящей любовью. — Ты слишком громко думаешь, — жалуется Хёнджин, — я слышу, как пикает материнская плата у тебя в голове. Если Хёнджин слышит это, то он наверняка слышит, как каждый удар его сердца фиксируется шкалой Рихтера. Успокойся, говорит он себе. Сынмин чувствует себя глупо из-за того, что так накручивает себя. В конце концов, это всего-навсего поцелуй для практики. Сынмин наклоняет подбородок и на блаженный миг соединяет их губы. Но тут в его мозгу снова включается материнская плата. Если это будет их единственный поцелуй, Сынмин должен сделать его запоминающимся. Но Сынмин не знает, как сделать его запоминающимся. Тыльная сторона ладони его к такому не готовила! Он задаётся вопросом: станет ли лучше от смены угла наклона? Нужно ли ему при этом дышать? Какое влияние оказывает на уравнение его язык? Что ему делать со второй рукой? Слегка запаниковав и растерявшись, Сынмин отстраняется. Хёнджин выглядит ошарашенным. В сумме поцелуй длился меньше секунды. Это был едва ли чмок. — Это… — Хёнджин промаргивается, чтобы прогнать застилающее глаза недоумение. — Это всё? Сынмин только кивает, разочаровываясь в себе до глубины души и коря себя за произошедшее. — А это считается вообще? Сынмин бросается на этот вопрос с нарочитой научной дотошностью, чтобы отвлечься о того, как вяло всё оказалось на практике. — Ну, тут как посмотреть. Чем измерить поцелуй? — спрашивает Сынмин. — Продолжительностью времени или приложенным давлением? Или это просто что-то из разряда да-нет, а в окошке для галочки нужно отметить намеренность, чтобы, например, искусственное дыхание не засчитывалось за поцелуй? Кому решать? — Мне! — отвечает Хёнджин и наклоняется вперёд, чтобы ущипнуть Сынмина за обе щеки: он оттягивает кожу, чтобы максимально увеличить площадь его рта. — Мне решать, и я решил, что мы снова поцелуйные девственники. Давай-ка губки бантиком! Во второй части «Их Первого Поцелуя» сохраняется значительная доля прежней неуверенности, даже несмотря на изначальный порыв Хёнджина, который выдохся будто забытая кола, как только они оба снова приблизились. Руки Хёнджина аккуратно ложатся на плечи Сынмина, пока кисти самого Сынмина надёжно держат Хёнджина за талию. Сердце к сердцу — их биение эхом отдаётся друг у друга в груди. На этот раз Сынмин изо всех сил старается раствориться в моменте и в мягкости раскрасневшихся губ Хёнджина; инстинктивно углубив поцелуй, он ведёт кончиком носа по мягкой как лепесток коже. Из-за ответного напора Хёнджина его накрывает чувством эйфории, какую Сынмин испытывал только после получения максимального результата за тест. Нет, забудьте. Целовать Хёнджина в сотню, нет, в тысячу раз лучше, чем получить самый высокий балл среди параллели. Если бы Сынмин знал, что может почувствовать себя так, он бы не стал ограничиваться только одним. В конечном счёте им обоим приходится отстраниться, чтобы сделать вдох. В какой-то момент Хёнджин чуть не забрался к Сынмину на колени и теперь неспешно возвращается на свой стул. Сынмин чувствует необходимость что-нибудь сказать — что угодно — лишь бы молчание не затягивалось. — Это было… — он копается у себя в голове в поисках подходящего прилагательного, — здорово. — Ага, — соглашается Хёнджин. — Здорово. Они возвращаются к пазлу, но за остаток вечера Сынмин не совершает никакого прогресса. Все детали становятся одинаковыми, ибо Хёнджин, по-видимому, вобрал в себя все краски в комнате, освещённый воображаемыми софитами, словно где бы он ни был, главная сцена будет там же. У Сынмина не получается сосредоточиться ни на чём, кроме него. Его единственным спасением оказываются планы на ужин с Чонином. Хёнджин провожает Сынмина вниз и ловит его за локоть, пока тот не скрылся за главным входом. — Подожди. Через приоткрытую дверь проскальзывает петрикор утихающей бури и щекочет Сынмину нос. — Что такое? — Раз уж мы взялись переделывать поцелуи, — начинает Хёнджин, — давай исправим тот предыдущий. Думаю, нашему первому поцелую стоит быть поромантичнее. И в общей сложности получится три поцелуя, отмечает Сынмин. Он мог бы увеличить сумму до четырёх. Сынмин снова ловит губы Хёнджина для короткого поцелуя, пока вибрация телефона в заднем кармане не напоминает, что ему ещё нужно успеть на автобус. Хёнджин, кажется, совсем не хочет расходиться. — Этот, кстати, тоже не считается, — Сынмин улыбается. Ровно как и пятый, и шестой, и седьмой: когда они сидят на качелях в полночь и передают туда-сюда мороженое Melona, Хёнджин обвиняет его в том, что он откусил слишком много, так что Сынмин решает восстановить справедливость — лунный свет падает ему на спину, а мороженое стекает по их сплетённым на цепи рукам; когда он узнаёт, что Хёнджин официально вошёл в состав новой мужской группы, которая дебютирует следующей весной, а до того момента будет сниматься в реалити-шоу; на середине предложения, когда Сынмин объясняет правила бейсбола, потому что «Прости, Минни, иногда ты невыносимо милый». Хёнджин обнаруживает, что таким образом можно переключать внимание Сынмина на себя, и это служит причиной для их двенадцатого, пятнадцатого и двадцать седьмого поцелуя. Сынмин перестаёт вести счёт после тридцатого, но остаётся уверенным, что первого поцелуя у них так и не было. Он часто возвращается к тому вопросу: что составляет поцелуй? Длительность, обоюдность или сам факт намерения? Возможно, поцелуй считается поцелуем, только если он что-то значит — и после июля, когда они подводят черту этим пробным отношениям, Сынмин понимает, что для него это не так. vii. первое признание Мама Сынмина приглаживает большим пальцем, смоченным в слюне, ещё вязкой от утреннего кофе, воображаемые выбившиеся волосинки у Сынмина на голове. Это нервная привычка, проявления которой Сынмин смиренно терпит наряду с прочим стандартным репертуаром: ворчливостью, суетливостью и назойливостью — порой одновременно и вне всякой последовательности. Сынмин с мамой направляются на встречу первокурсников и выдающихся выпускников Дартмута в Сеуле. Предполагается, что это будет хорошая возможность пообщаться с будущими однокурсниками, влиться в комьюнити и продвинуть некую элитарную программу, в которую Сынмина, вероятно, записали без его ведома, и всё это сопровождается мини-сэндвичами с вином. — Я слышала, приедет бывший завкафедрой биотехнологии, так что тебе обязательно стоит представиться: вдруг у него есть знакомые с вакантными местами в лабораториях или… Сынмин перестаёт её слушать, ведь он и так это слышал миллионы раз. Загородный клуб, в котором проводится мероприятие, находится в 30 минутах езды от города на территории обширного поместья в георгианском стиле. На въезде у ворот охранники проверяют удостоверения личности и сверяют их со списком приглашённых, а когда гостей наконец пропускают, они передают ключи от машины парковщику. Как только они выходят из машины, Сынмин инстинктивно протягивает руку: его мать немного покачивается на своих высоченных каблуках от Manolo Blahnik, но затем расправляет плечи и с поддержкой Сынмина выравнивает баланс. В приглашении не был прописан дресс-код, но его мама в принципе одевается достаточно строго: сегодня она выбрала зелёное твидовое платье с жакетом в цвет и бриллиантовой брошью, демонстративно приколотой на груди. Рядом с ней Сынмин в грифельно-сером пиджаке и слаксах выглядит невзрачно, однако бренд одежды более чем компенсирует отсутствие шика. Их встречает один из представителей ассоциации выпускников, когда они проходят внутрь, и направляет их дальше по коридору в бальный зал «А», где проходит приём. Обучение за границей в течение четырёх с лишним лет стоит недёшево, поэтому Сынмин предполагает, что все присутствующие здесь тем или иным образом связаны либо с мелкими политиками, либо с владельцами компаний из списка Fortune 1000. Отец Сынмина относится к последней категории; он добился успеха так быстро, что у его мамы не было времени превратиться в благородную особу. Высшее общество беспощадно: хоть одевается она соответствующе и имеет доступ ко всем необходимым клубам, она всё равно остаётся белой вороной среди выведенной инбридингом элиты, которая населяет эти закрытые социальные группы. Сынмина подобная межличностная политика занимает в меньшей степени. Как уважающему себя «представителю масс», Сынмину нет дела до того, чтобы вписываться в общество, где ему явно не место — по крайней мере, он пользуется уважением (хоть и неохотно выказываемым) со стороны «представителей элит» за свои академические успехи. Именно благодаря Сынмину его мама чувствует, что у неё есть шанс влиться, и по этой же причине — не считая его старшей сестры радикальной феминистки, которая отреклась от родителей и всего их состояния, а также, к сожалению, от дезодорантов с алюминием — она вкладывает в него столько сил. Бальный зал представляет собой взрыв чёрного, белого и дартмутского зелёного, однако мрачная цветовая гамма скрадывается высокими арочными стеклянными дверьми, которые открывают вид на пейзаж снаружи и пропускают много естественного света. Сидящий в углу струнный квартет снова и снова играет гимн Дартмутского колледжа. Сынмин и его мама прибывают одними из первых, и она с особой тщательность выбирает им место, где они могли бы обосноваться: оно должно быть достаточно просторным, чтобы поддерживать несколько разговоров сразу, и при этом по близости должны быть сервисы и удобства для тех, кому просто нужен повод помелькать на периферии. По мере того, как внутрь стекается всё больше и больше семей, они подтягиваются к его матери, которая нашла место неподалёку от винного бара, но не слишком близко к нему, и снисходительно разыгрывают спектакль, где она почитаемая королева. Так продолжается до тех пор, пока не появляется настоящая королева. Чон Битна высокая и стройная, внешне неприметная, однако её аура заполняет пространство вокруг. Её дочь, Хана, унаследовала её черты, хотя Сынмин считает, что у Ханы нет той жесткости, которая придаёт каре миссис Чон такую безукоризненную строгость. — Привет, Сынмин, — здоровается Хана. Бывшая вице-президент студсовета почтительно кланяется маме Сынмина. — Здравствуйте, миссис Ким. — Хана, — его мама тепло улыбается. Она заправляет выбившуюся прядь девушке за ухо и ласково гладит её по щеке, — ты как всегда прекрасна. Миссис Чон холодно оглядывает их обоих, а затем обращается к Сынмину: — Я слышала, тебя выбрали для участия в нескольких летних подготовительных курсах от кафедры биотехнологии. Впечатляет. — Спасибо, — говорит Сынмин. — С нетерпением жду начала учёбы. — Настоящая гордость школы, — делает ему комплимент миссис Чон. — Хана тоже улетает заранее: собирается погостить у друзей на восточном побережье, но сначала она побудет в Ганновере несколько дней, чтобы устроиться на новом месте. Присматривайте друг за другом следующие четыре года. Сынмин растерянно моргает, уже зная, что позже мама будет отчитывать его за глупое выражение лица. — Почему ты не сказала, что будешь поступать в Дартмут? — спрашивает Сынмин. У него сложилось впечатление, что Хана собирается поступать в университет Корё. Хана разглаживает свою мини-юбку, розовую, как её щеки, и шёлковую ленту, аккуратно закреплённую у неё на волосах. — Меня только в прошлом месяце зачислили из списка ожидания. — Очевидно, оплошность с их стороны, но они быстро всё исправили после пары любезных звонков, — перебивает их миссис Чон. Сынмину остаётся только предположить, что речь идёт о крупной сумме денег, перешедшей в другие руки. — Это замечательно, — говорит он Хане. — Поздравляю. — Ох, я так переживала, что отправлю Сынмина в Штаты совсем одного, но я рада, что они с Ханой будут рядом! — его мама неловко хихикает. Сынмин с любопытством переводит взгляд между мамой и миссис Чон, отмечая, что таинственным (по крайней мере, для Сынмина) образом им удалось достичь негласного мира. Каждое их взаимодействие вплоть до этого момента было чревато конфликтом, какие бывают у светских львиц, которые росли, чтобы стать скучающими домохозяйками — в ножнах у них остро заточенные пилочки для ногтей, но они способны пробивать сухожилия и кости одним лишь едким смешком. Он не знает, когда и что именно изменилось между его мамой и мисс Чон, но становится ясно, что теперь всё иначе. Позже, после краткой приветственной речи о бескрайних возможностях, которые открываются в Дартмуте, и всевозможных рассказов, призванных поднять им настроение и воодушевить в ожидании осени, Хана говорит: — Моя мама рассматривает тебя в качестве моего потенциального партнёра. — Партнёра в смысле…? — Мужа, — подтверждает Хана. Она протягивает Сынмину бокал белого вина и грациозно делает глоток из своего, оставляя на прозрачном хрустале идеальный след от помады. Сынмин чуть не закашливается от удивления. — Твоя семья достаточно богата, чтобы рассчитывать на наследника небольшой корпорации. Почему я? — Моя мама считает, что у тебя есть способности и потенциал сделать корпорацию из любого бизнеса, за который ты возьмёшься, — говорит Хана, — и так уж вышло, что ты мне нравишься. — Я тебе нравлюсь? Хана поднимает бровь, как бы говоря: «Ну разумеется». Она вздыхает и поясняет: — Знаешь, долгое время я думала, что ты только прикидываешься тупым, чтобы не задеть мои чувства, а потом я поняла, что в таких вопросах ты на самом деле тупой. И всё равно я хотела признаться тебе после выпускного, но ты проигнорировал моё сообщение. Сынмин смутно помнит, что Хана просила его о встрече, но в тот же момент пришло сообщение Хёнджина о том, что он соглашается на предложение Сынмина. И только позже он вспомнил, что ему писала Хана — тогда Сынмин переслал ей на почту документы, подтверждающие, что он выполнил все поставленные задачи, и решил, что на этом всё. — Извини, я подумал, у тебя что-то насчёт студсовета. Я не понял, что… — Ничего страшного, — отмахивается Хана, а на её запястье позвякивает браслет с шармами. — Уже проехали. А вот что мне действительно интересно, так это сработал ли твой план пробных отношений с Хёнджином. Сынмин застывает. Кровь в жилах стынет январским холодом и тут же раскаляется, лижет шею и лицо языками пламени. — Как ты узнала про… — Я слышала вас тогда в МакДональдсе. Или, вернее, читала по твоим губам. Этого было достаточно, чтобы уловить суть. Так что было потом? — Мы с Хёнджином… — Сынмин колеблется. Его рот закрывается. Он понятия не имеет, что сказать дальше: он хочет объясниться, но прекрасно знает, что не может. Сынмин уже который месяц не может объясниться. Ситуация настолько вышла из-под контроля, что, оглядываясь назад и всматриваясь в самое начало, Сынмин не может разглядеть, как должно было выглядеть это соглашение или как он себе это всё представлял. В какой момент это произошло? Однажды Сынмин проснулся, и Хёнджин стал первой мыслью по утрам и последней по вечерам, он стал главным героем многочисленных записей в дневнике, которые пестрят предложениями, начинающимися исключительно словами «Хёнджин сделал…», «Хёнджин сказал…», «Хёнджину нравится…», Хёнджин, Хёнджин, Хёнджин. Если Сынмин заходит в магазин, он обязательно покупает Turtle Chips и пакетик любимого молока Хёнджина. Когда он садится за стол, мышечная память подсказывает сделать фотографию блюда, отправить Хёнджину и спросить поел ли он сам. С каждым днём список маленьких радостей Сынмина становится всё длиннее и длиннее. В нём появляются новые пункты, когда он едет на 4419 автобусе от здания JYPE до дома Хёнджина; когда они дерутся за левый наушник, потому что звук в нём чуточку лучше, чем в правом; когда он засыпает под размеренное дыхание на другом конце провода, и когда он узнает, что половинка мандарина может быть гораздо слаще мандарина целого. — Ну так…? — спрашивает Хана, но Сынмин будто потерял голос. Сынмин не знает, сколько времени он так стоит — в оцепенении — пока Хана не берёт его под руку и не ведёт его на веранду через распахнутые двери. Он чувствует, как с другого конца комнаты их провожают глаза его матери, словно накрашенные тушью прожекторы. — Значит, план всё-таки сработал, — уверенно заключает Хана. Они идут мимо живой изгороди из кустов белых роз, которые отделяют сад от песчаного бункера возле семнадцатой лунки на поле для гольфа, а несколькими метрами дальше на ветру развевается флаг. — Я не думала, что Хёнджин тебе откажет, но надеялась, что… Ладно, уже неважно. За последние несколько месяцев у тебя было много практики с Хёнджином. Теперь ты готов вступить в настоящие отношения со мной? Хана задаёт ему вопрос, но не даёт и секунды на ответ, пускаясь в заранее подготовленную речь, пока Сынмин ещё даже не осознал предложение и не сформулировал мысль. Она перечисляет все причины, по которым они должны встречаться, на пальцах одной идеально ухоженной руки. Сынмин спрашивает себя: так ли Хёнджин себя чувствовал, когда он предлагал тот договор. В этом Сынмин с Ханой похожи, ровно как и в следующих вопросах: — Мы поступаем в колледж, и, если всё пойдёт по плану наших родителей, вероятно, поженимся. Да и мы ведь не чужие друг другу люди. Мы ходили в одну школу, а последние два года вместе руководили студсоветом. Я совершенно точно знаю, какой ты человек и насколько сильно ты можешь быть погружён в свою работу, и мне не нужно быть для тебя приоритетом, поскольку и ты им для меня не будешь. У меня тоже есть свои цели. И я уже говорила: ты мне нравишься, Ким Сынмин, — Хана делает многозначительную паузу, а затем пристально смотрит Сынмину в глаза. Она задаёт ещё один вопрос: — Можешь ли ты сказать то же самое о Хёнджине? viii. первое разбитое сердце Сынмин несколько дней обдумывает предложение Ханы, возвращаясь к нему в свободное время: в тот беспокойный час перед сном, когда мысли гудят несмотря на протесты его усталого тела, или когда он чистит зубы и рассматривает своё отражение в зеркале. Он старается не думать об этом слишком много в присутствии Хёнджина, чтобы быть как можно более вовлечённым в разговор, учитывая, что они теперь видятся всё реже и реже: в ходе подготовки к дебюту нагрузка Хёнджина увеличивается в несколько раз, поскольку теперь он занят записью альбома, экспресс-курсами английского и японского, общения с публикой, дополнительными уроками рэпа и многим другим. Они стараются держаться в тени ещё больше, чем обычно, после того, как кто-то сливает в интернет прогноз акционеров с планами на следующие три квартала, что подливает масла в огонь слухов о скором дебюте новой мужской группы JYPE. Сынмин замечает, что у здания стало собираться больше фанатов, пытающихся рассмотреть потенциальных трейни. По соцсетям гуляет фото Хёнджина, переходящего дорогу; на форумах появляются темы длиной более 100 страниц, где люди обсуждают возраст Хёнджина и его позицию в группе, но в основном все восхищаются его красотой и теплотой его улыбки. А ведь их едва пронесло, если знать, что не попало на фото: на другой стороне дороги его ждёт человек, которому Хёнджин улыбается. Во время прогулок Сынмин не слишком беспокоится из-за растущей популярности Хёнджина, но мысли об этом поселяются в его голове фоновым шумом. Они не отваживаются выходить далеко за пределы района Хёнджина, но не могут не поддаться зову яркого дня, пропитанного запахом солнца. — Тебе бы правда поменьше гуглить своё имя, — советует Сынмин, снимая кроссовки носком о пятку, чтобы прижать ими угол клетчатого пледа для пикника, который он пытается расстелить против лёгкого, но настойчивого ветерка. Хёнджин же ставит на землю пакет со снеками, купленными в магазине по дороге, и фотографирует бликующую в полдень реку Хан. — Знаю, но ничего не могу с собой поделать! — хнычет Хёнджин. — Это так странно и увлекательно: люди говорят обо мне, хотя официально ещё даже ничего не объявлено. Я могу встретить на улице человека, который точно знает кто я, даже если я сам его не знаю. — Что это за нотки тщеславия? — Если уж на то пошло, — объясняет Хёнджин Сынмину, но в большей степени себе самому, — сейчас для тщеславия самое подходящее время. Комментарии в основном положительные, потому что никто ничего обо мне не знает. Я еще не успел никого разочаровать. В этот момент времени я идеален. — Для меня ты всегда идеален, — Сынмин так энергично хлопает ресницами, что даже не замечает, как Хёнджин тянется ладонью к его лицу, тыча ей в нос и отворачивая Сынмина. — Заткнись. — Что? — смеётся Сынмин. Он убирает от лица руку Хёнджина и переплетает их пальцы, а когда Сынмин вытягивает ноги, рука Хёнджина привычным весом ложится между ними на расстеленный плед. — Ты постоянно будешь слышать подобные вещи от своих фанатов. Тебе постоянно придётся говорить подобные вещи своим фанатам. — Но слышать это от тебя — совсем другое дело, — тихо говорит Хёнджин. — А разве я не фанат? — спрашивает Сынмин. — И только? Сынмин закрывает тему, хоть и чувствует, что Хёнджин хочет, чтобы он продолжал расспросы и дальше. Хёнджин безуспешно пытается вывести его на разговор в духе «И Что Теперь?»: этот разговор уже давно назрел, но ни один не хочет быть его инициатором. Сынмин избегает вопроса, к которому они впоследствии придут: либо всё закончить, к чему он не готов, либо продолжать, перспективу чего он не может и не хочет рассматривать, поскольку это просто бессмысленно. Они с Хёнджином друг другу не подходят. Он не будет питать надежд. Сынмин с трудом признаёт, что у него вообще могут быть подобные надежды. Он достаёт из пакета карамельный латте, пробивает трубочкой плёнку на стакане и протягивает его Хёнджину в качестве молчаливого извинения: прости, что не могу дать тебе то, чего ты хочешь; прости, что не знаю, чего именно ты хочешь; прости, что я так боюсь спросить; прости, прости, прости. Хёнджин принимает напиток, но не извинение. Его разочарование почти осязаемо, но недостаточно велико, чтобы перевесить желание свернуться у Сынмина на коленях и наблюдать за парой одинаковых воздушных змеев, вырисовывающих в небе ленивые восьмёрки, и периодически поворачивать голову, чтобы оставить лёгкий поцелуй на внутренней стороне бедра Сынмина. Он чувствует, как утекает время, меркнет, словно свет в сумерках, по мере того как они приближаются к концу. Хёнджин шевелит пальцами босых ног, глядя на след от самолёта на небе, и в этот момент Сынмин осознаёт, что уже официально наступило лето: они шагнули на порог июня, стуча в дверь песочного замка с вентиляторами и запахом SPF 70 в ожидании июля. — О, — говорит Хёнджин, переводя взгляд с телефона на подбородок Сынмина. Он держит большой палец на экране, чтобы приостановить сторис в Инстаграме. Даже при низкой яркости и неудобном ракурсе у Сынмина получается разглядеть силуэт девушки, держащей в руках свитшот со знакомой эмблемой и цифрами 1769. — Это же свитшот Дартмута? — спрашивает Хёнджин. — Хана тоже поступила в Дартмут? — Ага, — удручённо отвечает Сынмин, — тоже. Хёнджин наверняка чувствует, как ноги Сынмина под ним напрягаются. Ощутив неудобство, он вынужден сесть. — Что такое? Что-то случилось? — Всё нормально, — нехотя отвечает Сынмин, но затем понимает, что ему не представится лучшей возможности рассказать о предложении Ханы и о другом предложении, том самом «пока смерть не разлучит нас», с которым им придётся иметь дело через несколько лет. — Мы встретились на том мероприятии для выпускников на прошлой неделе, я тогда и узнал. — Ты ничего о ней не говорил, когда я спросил, как всё прошло, — Хёнджин тихо бормочет последние слова и поджимает губы. Это утверждение граничит с обвинением, однако не имеет оснований действительно считаться таковым. Наверное, Хёнджин подсознательно чувствует, что эта недомолвка почему-то должна его расстроить, хоть и не знает почему именно. — Ганновер не такой уж и большой, — некстати говорит Сынмин. — Наверное, мы часто будем видеться, и было бы здорово иметь там побольше знакомых. — Так ты рад, что она поступила туда? — Не вижу причин для обратного. — В старших классах все думали, что вы тайно встречаетесь, — говорит Хёнджин. Он рассеянно вырывает клочок зеленой травы; несколько травинок осыпаются и приземляются ему на ноги. — Правда? — Джисон раньше дразнил… — Хёнджин проглатывает остаток предложения. Он громко прочищает горло. — Ага. — Странно. — Почему? Это казалось логичным. Два лучших ученика, члены студсовета, которые проводят много времени вместе, прям сюжет из манхвы. Ты был президентом, а она вице-президентом. Она была единственной, кому ты уделял время. — Я не был Мистером Популярность, Хёнджин. Люди не искали моего внимания в отличие от твоего. Я уделял ей внимание, потому что она просила, а просила она, потому что это касалось нашей работы, — Сынмин опускает ту часть, в которой Хана утверждает, что он ей нравится. — Я просто говорю, что вы друг другу подходите. — Наши родители, видимо, того же мнения, — отвечает Сынмин. Он бросает эту фразу как мяч на бейсбольном поле ювенилов, но в следующую же секунду реальность обрушивается на них со скоростью и силой мчащегося метеорита. — Мы, скорее всего, поженимся. — Это же абсурдно, — Хёнджин вздыхает и качает головой, — не только знать, но и принимать такой исход. — Так же абсурдно, как жертвовать детством ради крохотного шанса стать знаменитостью? Ради солд-аутов мировых туров и журналов с твоим лицом на обложке? Мы оба сделали свой выбор, Хёнджин. — Значит, Хана — твой выбор? — спрашивает Хёнджин. У Сынмина нет ответа. По крайней мере, такого, какой бы не прозвучал несуразно при произнесении вслух. — Я спросил тебя, ещё до того, как мы всё это начали, есть ли мне какая-нибудь замена. Ты сказал: «нет», — и я обрадовался. Я был польщён. Мне и в голову не приходило, что это я замена: если не Хане, то кому-то другому. — Это неправда! — протестует Сынмин. — Потому что замена — это нечто другое, но сопоставимое. Нечто достижимое. А я просто альтернатива уже сделанному выбору. — Хёнджин… — Я слишком увлёкся, — Хёнджин резко встаёт. Собранные им травинки падают на землю, а затем, словно развеянный прах, их подхватывает ветер. — Я забыл. «Любви не будет, только нечто похожее». Так же ты говорил? Сынмин решительно поднимается и устремляется за Хёнджином, несмотря на тяжесть в сердце, которое обрывается пятитонной гирей при виде боли в его глазах. Осознание, что именно он стал её причиной, не позволяет Сынмину сделать и шаг. — У нас был план, — жалобно произносит он. Хёнджин пробегает рукой по волосам; его угольно-чёрные корни снова немного отрасли. — Ты подготовил кучу аргументов. Сперва твоё поступление в колледж и мой запрет на отношения. Всякая заумная чушь типа «взаимовыгодности». Этос, пафос, логос. Ты постарался применить каждый метод. Только плана у тебя не было, Сынмин. Ты просто творил, что тебе вздумается, а я не сопротивлялся, потому что я лю… — Хёнджин, прекрати, — Сынмин знает, что тот собирается сказать: Хёнджин уже долгое время держит это в себе. Также Сынмин знает, что он не может позволить себе это услышать. Все доводы, рассуждения и простой здравый смысл, что Сынмин носит на себе словно доспехи, будут пробиты насквозь, стоит ему это услышать, и тогда он останется совершенно беззащитным. Он станет настолько уязвимым, что совершит какой-нибудь необдуманный поступок, например, ответит взаимностью. У него щемит сердце, оно покрывается трещинами, пытаясь остановить Сынмина и не разбиться от величины чувства, которому он не хочет дать названия. Его сердце в противоречии с разумом, ведь последний знает точно: у них с Хёнджином ничего не получится. Сейчас неподходящее время, мать не одобрит, они никогда не смогут появиться на публике в годы активной карьеры Хёнджина (а она будет долгой и плодотворной, Сынмин уверен), и так далее и тому подобное. — Пожалуйста, — умоляет Сынмин, — давай не будем ссориться. Я не хочу, чтобы мы расставались в плохих отношениях. В глазах Хёнджина блестят слёзы. — Глупо было думать, что из-за меня ты поменяешь взгляды. Я переоценил свои шансы, потому что думал… я думал, ты ворчал на меня по пустякам, потому что тебе не всё равно, потому что так ты проявляешь заботу. И ты всегда знаешь, как меня утешить, ведь знаешь меня настолько хорошо, что легко можешь найти причину моих комплексов. Мы никогда не закончим тот пазл с картиной Ван Гога, потому что ты каждый раз тайком уносишь с собой несколько деталей, и я думал, это твой способ сказать, что ты не хочешь от меня уезжать. Потому что ты обещал. Сынмин ничего не говорит в опровержение, и ему не хватает актёрского мастерства притвориться, что это была шутка, а не компульсивное желание класть в карман всё больше и больше деталей пазла при виде проделанного прогресса. «Ирисы» Ван Гога оживали у него на глазах, и Сынмину хотелось только одного: пустить по ним молотком, положить украденные детальки в конверты без обратного адреса и разослать их по самым далёким уголкам мира. — Ты не хочешь расставаться в плохих отношениях, а я в принципе не хочу расставаться. Ещё 10 минут назад я был твёрдо в этом уверен. Я спрашивал Чани-хёна на днях, бывают ли исключения для запрета на отношения, если они начались до дебюта. Мне стоило понимать, что у меня нет шанса. Что конец не изменится. Ведь ты всё контролируешь и читаешь меня как открытую книгу. — Я не хотел, чтобы так получилось, — беспомощно говорит Сынмин. Сжатые кулаки трясутся от злости. Он понимает, что они привлекают к себе внимание, но Сынмину всё равно. Он слишком раздражён тем, что Хёнджин такой открытый и честный, а сам он полная противоположность: настороженный и нерешительный. Проще говоря, трус. — Но получилось же, — говорит Хёнджин, что-то высматривая в лице Сынмина, в изгибе его нахмуренных бровей или, может быть, линиях его скул. — Именно так всё и получилось. После всего произошедшего я хочу знать: было ли хоть что-то для тебя по-настоящему, даже если только секунду, Сынмин-а? Было ли хоть что-то по-настоящему? Вопрос не укладывается у него в голове. Уравнение не сходится. Возможно ли, чтобы все слова и поступки Сынмина шли от чистого сердца, а он всё равно пришёл к выводу, что их отношения были фальшивкой? Или же это больше похоже на вычисления для кислотно-основного титрования? Есть точка эквивалентности, которую необходимо достигнуть добавлением искренности, тогда в отношениях завершится реакция, и их можно будет считать настоящими? — Я не знаю, — в конце концов признаётся Сынмин. Он словно оставляет поле для ответа пустым. Он не обводит ни A, ни B, ни C, ни D. При всём своём интеллекте, эту задачу ему решить нелегко. Но отсутствие ответа — это и есть ответ. И он неправильный. Хёнджин делает шаг назад. Потом ещё один и резко разворачивается на пятках. Он говорит Сынмину со всем холодом зимы, в которую всё началось: — Можешь не пытаться понять. Сынмин смотрит ему вслед. Может быть, их отношения и не были настоящими, но ноющая боль в груди Сынмина, мешающая ему дышать — вполне реальна. ix. первый шаг в неизвестность Календарь на столе Сынмина по-прежнему открыт на июне: на рисунке Почакко бежит за бабочкой, указывая на месяц в углу страницы, а аккуратные косые чёрточки делят пополам все клеточки вплоть до 25 числа, где неразборчивым почерком Сынмина отмечено время и место их с Хёнджином пикника. Это было две недели назад. Две недели полного молчания, во время которого он обновляет их диалог в надежде застать, как Хёнджин набирает сообщение, застать, как он думает о Сынмине хоть толику всего того времени, что о нём думает Сынмин. Но в диалоге всё остаётся по-прежнему, а Сынмин не может заставить себя написать сообщение первым, как и не может заставить себя перевернуть страницу на июль, чтобы узнать, в какое грандиозное путешествие Почакко отправится дальше. Он проводит время, готовясь к отъезду в колледж и общаясь с Чонином, который, скорее всего догадывается, что с его хёном что-то не так, но ждёт, когда Сынмин сам откроется. К счастью, Чонин не выпытывает у него откровений и остаётся таким же гадёнышом, как и раньше, но при этом не пытается отстраниться, когда от веса мыслей у Сынмина тяжелеет голова и ему нужна поддержка. Единственный раз Чонин упоминает внутренний конфликт Сынмина, когда буднично говорит совершенно искренние слова: — Я слышал, в МакДональдсе ненадолго вернут бургер с креветками. Тебе же он нравится, да? — Он прочищает горло и избегает взгляда Сынмина. — Ты заслуживаешь счастья, хён. Сынмин треплет его по волосам, а потом плачет, когда остаётся один. Слёзы впитываются в подушку не столько из-за гравитации, сколько из-за досады, что он не смог утаить свои переживания, хотя должен быть хёном. Он должен быть хладнокровным и уверенным, должен знать, что ему делать со своей жизнью. С жизнью, которой он посвятил столько времени и сил в попытках выделиться, чтобы стать частью тех 6%, что попадают в учебные заведения Лиги Плюща вроде Дартмута, а в итоге запнулся и совершил самую банальную глупость: влюбился в милого парня, с которым не может быть вместе. «Или просто себе этого не позволит», — раздаётся голос у Сынмина в голове, подозрительно сильно напоминающий голос вышеупомянутого милого парня. Он всегда успешно игнорирует этот голос за исключением тех случаев, когда он приходит к Сынмину во сне бесплотным вихрем синих и голубых мазков; они такие яркие, что отпечатываются на веках и ещё долго после пробуждения плавают у него перед глазами. Синий: цвет рук Хёнджина во время фотосессии на выпускном, пока они не впитали тепло талии Сынмина и его смеха от щекотки; как свет от экрана ноутбука, когда они смотрели в кровати дорамы, а Сынмин сдерживал мочевой пузырь дольше, чем следует, просто потому что Хёнджин приклеился к его боку, а от Хёнджина всегда очень хорошо пахнет; или как пуговицы на рубашке Хёнджина, которые он отрывал одну за другой во время поцелуя, вдруг оказавшегося слишком страстным, пока не вернул себе самообладание и не остановился на ширинке его джинсов. Зелёный: как тающее мороженое Melona, стекающее по переплетённым на качели рукам; кусочек салатного листа, застрявшего у Хёнджина в зубах, о котором Сынмин ничего не сказал и из-за которого Хёнджин теперь считает, что он жутко похож на Даффи Дак; четырёхлистные клевера, которые выглядят как родимое пятно у Хёнджина на груди; цвет разбросанной травы в день, когда их пути разошлись. — Сынмин-а… Сынмин просыпается в поту. Он забыл включить вентилятор перед сном. Будильник на прикроватной тумбочке показывает 1:27 ночи. Понимая, что он скорее всего будет ворочаться до утра, Сынмин стаскивает себя с кровати и направляется в ванную, где набирает в ладони прохладную воду из раковины и окатывает ей шею — несколько задержавшихся капель впитываются в горловину футболки и катятся по спине, и тогда он окончательно просыпается. Он старается не смотреть на себя в зеркало, потому что не хочет тратить время, тщательно оценивая, насколько тёмными стали его мешки под глазами. Он не ожидал, что они вернутся так скоро, ещё даже до начала учебного года. Пусть на улице невыносимая жара, Сынмин всё равно накидывает худи: ему спокойнее от предоставляемой ей анонимности, однако она обходится ценой напоминания о том, как Хёнджин варился в своей собственной кофте на их первом свидании в марте. Он отодвигает в сторону и воспоминания, и рубашки в своём шкафу, хватая спрятанный в углу кожаный футляр для гитары, над ручкой которого золотыми потрескавшимися буквами напечатаны инициалы его отца. Сынмин так долго играл на гитаре в перерывах между учёбой, что их и перерывами уже нельзя было назвать, и только осознав, что он мало-помалу сочинил как минимум пару песен — чего теоретически хватило бы для альбома, и именно эти отрывки часто слышит Хёнджин, когда Сынмин напевает под нос — Сынмин убирает гитару подальше в шкаф, чтобы сосредоточиться на учёбе. Он нечасто поёт под гитару на улице: может быть, один-два раза в месяц, не более, и обычно это случается в дни, когда он чувствует себя особенно напряжённо. Сынмин просыпается после нескольких часов беспокойного сна с желанием вернуть старые мозоли на кончиках пальцев и выплеснуть свои чувства перед публикой, которой вовсе и нет. Так что Сынмин выходит из дома. Он успевает на последний автобус до Хондэ, пустой, если не считать пожилого бездомного, который растянулся на приподнятом ряду сидений в дальней части салона и тихо похрапывает. Водитель, похоже, старается делать более широкие повороты и останавливаться более плавно, чтобы не потревожить бездомного — благо в два часа утра на дорогах почти никого нет. На протяжении десятиминутной поездки на автобусе, не делающим остановок, Сынмин скользит взглядом от фонаря к фонарю, умиротворённый сопением выхлопной трубы и бесконечной чередой рекламы, которую он может повторить наизусть таким же излишне жизнерадостным тоном. Он выходит одной остановкой раньше и, следуя импульсивному желанию, проходит всю главную улицу Хондэ. Магазины и ларьки закрыты на ночь, а на земле разбросаны листовки окрестных клубов и баров, около которых толпятся курящие, решившие подышать «свежим» воздухом и заметные в темноте только из-за тлеющих кончиков сигарет. Сынмин идёт, пока не находит знакомый вафельный фургон с ярко-жёлтыми стенами и закрытыми окнами; на вывеске у прилавка написано: «Ждём вас завтра в 10!». Сынмину нравится петь здесь, потому что ему нравится витающий в воздухе запах вафель и клубничного компота. Количество пешеходов здесь минимальное: фургончик стоит возле жилого района, так что всякий прохожий давно ушёл и наверняка уже видит у себя в кровати десятый сон. Ночь словно создана для выступлений. Всё совершенно тихо, и воздух совершенно спокоен, время застыло в янтаре, всё вокруг неизменно — за исключением чёрно-белого кота, устроившегося под скамейкой напротив: хвост, пушистый как кусочек ваты, ходит из стороны в сторону, пока сам кот наблюдает, как Сынмин достаёт гитару. Сынмин оставляет футляр перед собой открытым, чтобы показать миру тоску старой Gibson J-45 — но не в ожидании чаевых, которые заполнили бы пустоту, а потому что не так стыдно, если люди подумают, что он выпрашивает деньги за столь неотшлифованный талант, нежели пытается залечить разбитое сердце. Выбор первой песни падает на классику, возможно, слишком точно попадающую в настроение: Ne-Yo — So Sick. Это первое, что приходит ему в голову. Сынмин не использует заранее подготовленный сет-лист, так же как и не ищет аккордов для многих песен. Большую часть аккордов он подбирает на ходу и во многом полагается на свой голос, а есть песни, для которых гитара становится великолепным реквизитом, потому что Сынмин исполняет их акапелла. То, чего Сынмину не хватает в технике — а его «техника» это результат собранных по крупицам советов из онлайн-гайдов и изучения миллиарда выступлений Бэкхёна на YouTube — он компенсирует невероятной эмоциональностью своего голоса. Когда Сынмин поёт, он физически не может скрыть своих чувств. Он делает каверы на песни Тэёна, LANY, Ха Хёнсана, DAY6 и других исполнителей. Всякий раз, когда Сынмин чувствует, что его голосу пора отдохнуть, он наигрывает песни своего собственного сочинения; у них ещё нет текста за исключением нескольких строк, которые он набросал у себя в голове, запомнил, но пока не перенёс на бумагу. К песням не записано ни слова, хотя есть одна особенная, над которой он много думал и из-за которой собственное сердце кажется ему цитрусом, что выжмут в следующую же секунду. И эта песня почти закончена. Кот, похоже, едва ли впечатлён исходящим от Сынмина шумовым загрязнением: он сложил лапы и прикрыл глаза, всем своим видом выражая крайнее презрение. Однако он не единственный слушатель; Сынмин так поглощён музыкой, что не замечает, как из тени появляется фигура, но к последнему бриджу Colde уже чувствует на себе чужой взгляд. Он не знает, поздороваться ли ему с незнакомцем, полагая, что вскоре после окончания песни тот уйдёт, однако незнакомец задерживается и на несколько следующих, слушая их с закрытыми глазами, благодаря чему Сынмину становится проще изучить парня напротив. Сынмин объясняет чувство безопасности тем, что незнакомец кажется его сверстником: его лицо ещё не утратило мальчишеских черт, но хорошо заметна и усталость, оттеняющая юность и искривляющая осанку. На плече у него висит рюкзак, а в руке скомкана форменная жилетка ближайшего мини-супермаркета. Над верхней губой и на мягком подбородке пробивается тёмная щетина. Сынмин поёт следующие полчаса. Незнакомец слушает, оставаясь настолько ненавязчивым, что Сынмин уже не замечает его присутствия и не переживает из-за пристального внимания зрителей — кот не в счёт. Незнакомец покачивается на ногах, словно лёгкий ветерок в кронах деревьев, а Сынмин поёт для него Hozier — Work Song. Он подходит только после того, как Сынмин играет финальную ноту — Ре-бемоль мажор замирает в воздухе, как замирает признание на губах влюблённого. — Привет, парень, — говорит он, перекладывая жилетку, чтобы пожать Сынмину руку своей рабочей. У него крепкая хватка. — Классно играешь. — Спасибо, что послушал, — отвечает Сынмин, — и что остался. — Я иногда вижу тебя здесь после своей смены, — говорит он. — Я всегда работаю ночью, так как днём у меня пары, а потом я присматриваю за младшей сестрой, когда она возвращается со школы. Честное слово, ты поёшь именно в те дни, когда мне приходится разбираться с самыми хреновыми покупателями или у меня жуткий недосып, и вся жизнь кажется мне пиздец несправедливой. Но когда я закрываю смену и слышу твой голос по дороге домой, я останавливаюсь как вкопанный. Это сейчас прозвучит кринжово, но, когда ты поёшь, я чувствую себя живым. Сынмин потрясён этим откровением. Он только и может, что изумлённо смотреть на незнакомца, разинув рот, и надеяться, что между его коренными зубами не поселятся светлячки. К счастью, незнакомец продолжает: — В общем, — он прочищает горло, — если честно, или даже ещё более честно, раз уж я собираюсь поделиться кое-чем важным… У меня была тяжёлая неделя. Самая тяжёлая в моей жизни. Врачи считают, что моя мама не выкарабкается. Все тесты показывают четвёртую стадию рака лёгких. Лечение уже ничего не даёт. Я годами готовился услышать это заключение, но от этого принять его не легче. Мне осталось с ней всего ничего и, понимая, что это её последние дни, я больше не могу держать всё это в себе. Извини за сопли, но я хочу сказать, что я не знаю кто ты и почему ты играешь здесь только глубокой ночью, но что я знаю, так это то, что благодаря твоему голосу я хотя бы ненадолго забываю о своих проблемах. Если ты когда-нибудь решишь стать профессионалом или дебютировать в компании, я желаю тебе большого успеха. Ты бы смог подарить утешение своим фанатам. Но даже если ты не станешь певцом, даже если ты будешь появляться здесь в дни, когда мне больше всего нужно услышать тебя, я хочу, чтобы ты знал, что ты подарил утешение мне. Спасибо тебе, парень. Правда. Он не ждёт ответа. Незнакомец по-братски хлопает Сынмина по спине и медленно уходит. Сынмин всё так же изумлённо смотрит ему вслед, наблюдая, как силуэт становится всё меньше и меньше, пока не превращается в пылинку на тёмной, зевающей дороге. Сынмин чувствует, как его прочно возведённые на деревянных сваях убеждения, которые оставались непоколебимыми настолько долго, что он принял их за фундаментальные, теперь дают трещину и с грохотом рушатся. Сынмин считал, что его любовь к вокалу ничего не значит, ведь он никогда не собирался заниматься музыкой на профессиональном уровне. Он уже объяснял это Хёнджину, но что толку? Он не планирует дебютировать. Непрактичные и бесперспективные хобби — пустая трата времени, когда в сутках всего 24 часа, а нужно столько всего сделать. Он поступил в Дартмут не из-за того, что сочинял музыку. Сынмин не станет ближе к созданию лекарства от рака, если будет писать песни, когда мог бы писать код. Но теперь вдалеке скрывается человек, которого тронуло пение Сынмина, которого утешил его голос и который нашёл благодаря нему силы несмотря на диагноз матери. За рамками строгого плана Сынмина на ближайшие десять лет появляется опровержение тому, что его музыка бессмысленна. Исчерпывающее доказательство того, что его увлечения не лишены достоинства и ценности. Вместе с тем появляется осознание, что у Сынмина могут быть увлечения вне зависимости от того, обладают ли они достоинством и ценностью: оба эти критерия ничем не заданы, и скорее должны быть определены самим Сынмином. Появляется осознание, что нечто обладает достоинством и ценностью, если Сынмин считает, что это так. Любовь к чему-либо автоматически делает это занятие стоящим его времени. То же можно сказать и о любви к кому-либо. Потому что теперь Сынмин может себе в этом признаться. Он любит Хёнджина. Именно поэтому при мыслях о Хёнджине радость в его груди распространяется быстрее водорода. И поэтому же не существует такого понятия как «практика» отношений, ведь невозможно натренироваться в близости, дружбе или доверии — разумеется, от этой основы можно отталкиваться, но для этого она уже должна существовать. Не было ни одного проведённого с Хёнджином момента, который был бы для Сынмина не настоящим и который Сынмин бы не сохранил в своём сердце: каждую секунду, это всегда было так. Всё это было сумбурно и знакомо, как ощущение прилипшей к нёбу ириски, да такой сладкой, что ноют дёсны; как шаг с уступа и вера в риск. Это была любовь, и она была настоящей. Она и сейчас настоящая. Сынмин знает, что ему нужно сделать. На этот раз у него есть план. Убрав гитару и перекинув футляр через спину, Сынмин шаркает в сторону центральной улицы, чтобы сесть в одно из простаивающих у тротуара такси. Водитель смотрит на Сынмина в зеркало заднего вида сквозь толстые линзы очков, пока тот забирается на заднее сидение, и пытается понять, доставит ли Сынмин ему неприятности, но в конечном счёте решает, что нет, хоть парень и одет как буйный подросток в Хондэ в 4 утра, и спрашивает у Сынмина адрес. Сынмин называет адрес Хёнджина. Он настукивает пальцами по бедру знакомую мелодию, пока машина легко маневрирует среди пустынных городских улиц: уже достаточно поздно, чтобы совы и тусовщики успели доползти до дома, но ещё слишком рано, чтобы бегуны и все остальные, кто встаёт вместе с солнцем, начали выходить на улицу. Если бы он ехал к кому-то другому, Сынмин бы дождался более разумного времени суток для своего грандиозного поступка, но Сынмин знает Хёнджина. Тот ведёт ночной образ жизни и чувствителен к миазматической дымке перемены настроения и творческой энергии, которая просыпается в нём с появлением луны на небе, так что Хёнджин наверняка сейчас не спит. И если уж на то пошло, спонтанное появление Сынмина на пороге его квартиры без всякого предупреждения среди ночи ему покажется очень романтичным. Если ему, конечно, всё ещё нужно что-то романтическое с Сынмином. По крайней мере, Сынмин на это надеется. Он смотрит в окно машины и подбирает мелодию у себя в голове. Он ищет слова, рифмующиеся с «худи». Boogie? Groovy? Чёрт. Сынмин переживает, что песни будет недостаточно. Возможно ли передать всю глубину его чувств в нескольких куплетах и бридже, перетекающем в мягкий припев? Сможет ли он сразить Хёнджина наповал и при этом убедить, что обязательно его поймает? Когда такси останавливается перед домом Хёнджина, нервы Сынмина на пределе. Пока он ищет окно Хёнджина, чтобы удостовериться, что свет ещё горит — три этажа вверх, второе слева — он вспоминает, как Хёнджин однажды уговорил его посмотреть «Скажи что-нибудь». Вспоминая это теперь, Сынмин задумывается, не сделал ли он это специально: история о двух совершенно разных одноклассниках, которые начинают встречаться летом после окончания школы, но на горизонте маячит обучение заграницей в старой доброй Англии. В этом сценарии Сынмин одновременно и Джон Кьюсак, и Айони Скай, а Хёнджин, чей смутный силуэт Сынмин замечает проходящим мимо окна, это счастливый конец, за которым он мчится. Сынмин не знает, хорошо это или плохо, что Хёнджин сразу же открывает дверь. Вид у него такой недовольный, но при этом не удивлённый, будто Сынмин опоздал на ужин, и Хёнджину пришлось ждать его, прежде чем разрезать пирог. — И долго же до тебя доходило, — говорит Хёнджин, но по тому, как заслезились его глаза, Сынмин понимает, что вся его бравада напускная. — У меня нет бумбокса, — говорит Сынмин, проходя за Хёнджином внутрь, — потому что сейчас не 90-е, но я очень хочу, чтобы ты послушал одну песню. (Шаг первый: рискните) i. первая вечность Разница во времени между Ганновером и Сеулом до перехода на летнее время составляет 13 часов, из-за чего Хёнджин любит шутить, что он любит Сынмина на полдня дольше, чем Сынмин любит его. Глупости. Многое свидетельствует о том, что в Хёнджине огонёк загорелся раньше, ещё в первый год старшей школы, просто он стесняется в этом признаться. Сынмин мог бы его задобрить и вытянуть из него признание, но для этого пришлось бы отказаться от поцелуев до тех пор, пока Хёнджин не зачахнет и не раскрошится, но так страдали бы они оба, так что в конечном счёте Сынмин решает, что это не имеет значения. Возможно, Хёнджин любит его дольше, но Сынмин намерен любить его громче, сильнее и больше. — На парах были симпатичные парни? — спрашивает его по телефону Хёнджин после первого дня семестра. — Ни одного симпатичнее тебя. Хёнджин цокает языком. — Неправильный ответ. Правильно будет: «Разве существуют другие парни помимо тебя?», — он качает головой с наигранным неодобрением. — Давай ещё раз, Ким Сынмин. — Я записался в тату-салон, чтобы набить на лбу твоё имя. Тогда при встрече все сразу будут понимать, что я уже занят. — О, а шрифт уже выбрал? Сынмин смеётся. Следующие несколько лет проходят так: сообщения и разговоры по телефону всякий раз, когда они свободны и у них совпадают часовые пояса; долгие перелёты туда-обратно всякий раз, когда ему удаётся выкроить несколько дней вне колледжа; дебют Хёнджина и его группы; сменяющие друг друга годовщины; лето, когда он сопровождал его во время североамериканской части мирового тура, и долгие ночи, проведённые с ним в гостиничных постелях; празднование первой публикации исследования Сынмина о стволовых клетках; решение писать кандидатскую диссертацию в Сеуле; вопрос, который он задаёт, стоя на одном колене; передача тепла своего тела кольцу на цепочке в терпеливом ожидании того количества времени, какое понадобится Хёнджину. Со временем Сынмин приходит к пониманию, что их отношения — это череда событий, с которыми связан их каждый первый раз. Каждый момент — начало. Каждое прикосновение — зарождение чего-то нового. Совокупность опыта, который складывается в вечность. Любовь, которой никогда не наступит конец.