***
Запачканные руки и одежда, боль в спине и ноющие колени являлись странным, но оттого не менее естественным сочетанием с благоуханным садом. Действительно, работа в саду – не самое чистое занятие. За то, каков результат. Схожие мысли проносились легкими, подобными весеннему ветру порывами, на пару секунд отвлекая Фурину от рутины. Грабли в руках сидели ну очень уж неудобно. Скорее всего, после подобных работ у девушки останутся натертые грубыми деревянными рукоятями мозоли. Присевши на корточки, она дюйм за дюймом разгребала выдернутые ранее с корнями сорняки, так нагло растущие там, где им отнюдь не были рады. Со стороны можно было подумать, что сгорбившееся нечто, незаметно от людского глаза, копалось в земле. Хотя, оно возможно так и было. Солнце над головой, впрочем, припекало в свойственной ему манере, заставивши Фурину еще больше желать поскорее управиться с этим пренеприятнейшим делом, дабы утолить накатившую жажду прохладной водой. Или монастырским вином, если повезет. Определенно, пара глотков была бы очень кстати. Услышанные неподалеку шаги стали причиной разыгравшегося любопытства, и, не упуская зря момент, послушница разогнулась, облегченно выдохнув, в то время как звонкий хруст позвонков разбавил звуки птичьего щебета. Фурина окончательно приосанилась, оттряхнув подол платья. Не то чтобы это сильно помогло улучшить внешний вид, но хотя бы некая моральная удовлетворенность настала. До ушей донесся мужской голос, к сожалению девушки, не слишком четкий в виду своей отдаленности, потому, отдельные слова едва были слышны. Покидать рабочее место желал, будучи в трезвом уме и добром здравии. Фурина все же размялась немного, прежде чем вновь подвергнуть истязаниям руки, ноги, поясницу и прочие части тела, активно участвовавшие в столь кропотливом уходе за садовыми зарослями. Благо, труды впоследствии окупались вдвойне, радуя глаз и венчая двор монастыря распускающимися бутонами, свежей зеленью и голосами певчих птиц, с удовольствием обустраивающих свои гнездышки близь роскошной растительности. Давящее на душу чувство тяжелого взгляда на собственной макушке вынуждало, то и дело, озираться, приподнявши голову и выглядывая из-за кустов. Никого не видать. Только вот легкие головные боли – верные спутники подобного состояния Фурины, никак не давали забыть и отвлечься, целиком погрузившись в работу. Не по себе.***
Спустя каких-то час с небольшим, Фурина наконец завершила все пропалывания, поливы, подрезания и прочие неотъемлемые составляющие обязанностей садовника, коим она не являлась. Ей оставалось лишь удовлетворенно окинуть взглядом результат своих трудов, натянув на слегка раскрасневшееся лицо нечто, похожее на улыбку. Изможденную, грустноватую, но улыбку. Все инструменты давно сложены в один деревянный ящик, а руки послушницы до сих пор помнят дискомфорт от неотесанных рукоятей, «заботливо» одаривших не одной занозой её бледную кожу. Бессильно волоча ноги, девушка топает по сухой земле, после сменившейся выложенным рядами булыжником. Несмотря на большое количество потраченного времени, энергии и запаса хорошего расположения духа, Фурина собой была довольна. Всяко лучше, чем горбатиться над рукописями. По крайней мере, сегодня. Фурина прошла далее по мощеной дорожке, столкнувшись с тяжелой входной дверью и открыв её не без приложенных усилий. Перед сине-голубыми глазами предстали двое, мирно беседовавших близ скамей. Запах церковных благовоний мгновенно донесся до обоняния, своим терпко-сладковатыми нотками внося приятный дурман в голову. Сегодня решила, наконец «матушка» разбавить приевшийся запах свечей, стоявший повсюду. Она же и являлась одним из собеседников, как успела понять недавно вошедшая Фурина. Визави «матушки» был ей незнаком, представляя из себя мужчину средних лет, не шибко вышедшего ростом, одетым в церковные рясы. Лицо незнакомца – вполне шаблонное, из всеобщего богоугодного менталитета не выделявшееся ровным счетом ничем. Священник как священник, ничего необычного, а интересного уж тем более. Девушку во время ее не слишком учтивых разглядываний подмечают. Старуха подозвала Фурину к себе, по-наивному добрым взглядом располагая к себе, отчего послушница про себя отметила, что от подобных пронизывающих теплым взглядом глаз и простой улыбки едва ли кто-либо отвернулся. Умела эта пожилая женщина располагать к себе, пускай и возникая в жизни Фурины лишь фрагментами времени, словно призрак. - …а крестьяне возмущаются, местами бунтуют. Ничего хорошего не выйдет из этого, Бога ради. – девушка подошла совсем вплотную к парочке священнослужителей, вызвав тем самым прерывание речи одного из них. Мужчина замолчал, изучающим взглядом окинув оказавшуюся поблизости послушницу. Пауза ненадолго омрачила помещение, но уже после была прервана «матушкой», подозвавшей Фурину ранее. Жестом женщина попросила гостя подождать. - Дочь моя, как продвигается твоя работа в саду? – спросила она с легкой хрипотцой в голосе. - Я уже закончила, могу пойти отдохнуть? Изможденный внешний вид послушницы как нельзя кстати свидетельствовал о правдивости её слов. Недолго мучаясь, она наконец получила добро на то, чтобы уйти восвояси, сопроводив это натянутой улыбкой благодарности. Чужой голос вновь донесся за её спиной, озабоченно повествуя о неких проблемах, которые Фурину явно не касались. Здесь, в этом Богом забытом месте, она впервые в жизни ощущала отрешенность от всего, ранее её волновавшего. К великому огорчению, это отнюдь не значило что мысли её стали беззаботны, а времяпровождение безмятежно. Просто появились новые предметы беспокойств, ранее не так ощутимы, будучи приглушенные житейской суетой. Едва девушке стоило закрыться от повседневных проблем, как новые нашли себе место в светловолосой голове. Она прошла в один из многих коридоров, в этот раз неплохо освещаемый. Малейшие дуновения ветра, возникающие по вине открытых местами дверей и окон, вынуждали огонь факелов неуверенно колебаться, делая свет дерганным. И снова стены давили на, казалось бы, саму душу, уже давно минув телесную оболочку. Монастырь уже не казался спасительным пристанищем, молитвы давно не облегчали душу, а в девичьем сердце незаметно зародилась тоска. Не по былому существованию в затхлых стенах родного дома, и уж точно не по знакомым ранее голосам. Странная тоска по тому, чего у нее никогда не было, омрачала сознание. Прискорбно было от того, что даже Фурина сама не понимала в происходящем ровным счетом ничего. Разрушилось и былое представление о богословах. Ранее видимые как смиренные люди, от и до покорные Создателю своему, издалека они казались такими… правильными? Более чем. В сравнении с обычным людом, с жадными до удовлетворения собственных душевных порывов людьми, священники и монахи казались высшими существами. Теперь же послушница не знала, какое представление о них она имела. Правда, перешептывания «коллег» все никак не хотели покинуть думы, оставив уже мысли в спокойствии. Слишком напыщенно. К чему изображать из себя святых, таковыми ни разу не являясь? Подобные вопросы ответов не снискали. Рассуждения Фурины – не более, чем догадки, сомнения. Но почему-то заветное умиротворение никак находиться не желало, вопреки тщетным ожиданиям, коими послушница была полна, впервые переступив порог своей скромной кельи. Она снова его переступает, с облегчением глядя на ставшую такой родной кровать. Не самая приятная, не самая удобная, да и не самая лучшая в её жизни, но, после пары часов возни в земле – ощутимая, как нечто долгожданное. Фурина по привычке рухнула на жесткое лежбище, приглушенно ойкнув. Неожиданно, так жаждущая отдыха голова прояснилась, едва коснувшись подушки. Не самое приятное чувство. Тело ныло и требовало расслабления, а рассудок как назло пробудился, не давая впасть в сон. Обида переполнила девушку, и та со злобой зарылась лицом в ткани, зажмурив глаза и силясь хотя бы вздремнуть. Четверть часа. Половина. - Боже… Кровать заскрипела. Фурина сопровождала поднятие своего тела недовольным фырканьем и вздохами, наконец усевшись на краю кровати и сонным, хмурым взглядов вперившись в стенку. Голова успела вдобавок ко всему еще и разболеться. Сил на то чтобы бороться с бессонницей уже не осталось, ровно как и на то, чтобы делать что-либо. Девушка вяло потянулась, встав на ноги и медленно, шаркая, подошла к окну, отперев ставни. Привычный вид ничем новым не порадовал. А должен ли был? Раздался отдаленный звон колокола. Словно механическое создание, Фурина обратилась к образам в углу комнаты, рухнув на колени и сложив руки перед лицом. Голова, уставши, рухнула, вслед за ней и веки прикрылись в немом смирении. Подсохшие губы медленно шевелились, издавая тихий шепот, слова произносились одно за другим, а тяжесть в груди так и не решалась сойти на нет. Закончив, на сей раз короткую молитву, она приоткрыла дверцу кельи, выглянув и повернув кудрявую голову сначала в одну сторону, затем, разумеется, в другую. Вокруг пусто, все комнаты закрыты, а привычная тишина так и кричит о том, что на данный момент живой души рядом не наблюдалось. Фурина резко дернулась, оглядевшись. Спальня так и оставалась пустующей, ставни открыты, а пульс немного учащен. От греха подальше, девушка смахнула повышенную тревожность и нервозность на недосып. Плавно ступая по доскам пола, изредка поскрипывающим, послушница покинула комнату, аккуратно затворив ту, продолжив молчаливое шествие мимо соседних келий. На пути попалась торопливо семенившая монашка, буркнувшая что-то, предполагавшееся как приветствие, и также быстро исчезнувшая из виду. Очередная дверь осталась позади, и в лицо дунул легкий ветерок. Свежесть улицы отрезвляла сонную Фурину, маня шелестом листьев и птичьей трелью. Плод её сегодняшних трудов – благоухающие заросли монастырского сада, будто в благодарность за столь бережное обращение предстали перед ней в природной красоте, от которой, казалось бы, само сердце цвело изнутри. Приятно. Послеобеденный час был тих, спокоен, одинок в своей отчужденности от толп. С нескрываемым удовольствием, Фурина прошла к разросшемуся кипарису, совершенно не брезгуя почвы улегшись на траву. Даже лучше кровати. По телу раздались приятные, щекочущие импульсы, так легко ощутимые кожей даже сквозь ткани. В странном для неё самой наслаждении, послушница прикрыла глаза, вдохнув свежий воздух и озарив собственное лицо улыбкой. В определенный момент ей даже начало казаться, что бренное туловище и вовсе сливается с растительностью, врастая в землю и обретая заповедный покой. Всяк момент прерваться должен. Размеренной поступью отдались шаги на булыжнике. Фурина вспомнила о своей не совсем подобающей позе, с горечью выудив сознание из состояния расслабления и вскочив. За пару секунд оттряхнув помятое одеяния, она повернулась спиной к деревьям, вглядываясь в место, из которого, предполагаемо, исходили шаги. Из-за куста роз показалась статная фигура, не совсем хорошо видная. Кусты, увенчанные шипами, сплетались между собой ветвями, со стороны выглядя одним целым. - Я вам помешала? – голос плавно приближался, в каждой нотке сквозя отторгающей наигранностью. Осознание того, что к священнослужителям нежданный гость не относился, дало возможность облегченно выдохнуть. Как ни в чем не бывало, послушница пошла навстречу голосу, намереваясь продолжить беседу в привычном формате. - Боже упаси, разумеется, нет. – она активно жестикулировала, стоя перед визави. - И чем же занимался слуга Господний, позвольте узнать? – развязанное уточнение имело шутливый характер. - Впрочем, неважно. Главное, что на данный момент вы не заняты, так? Фурине захотелось что-нибудь ответить, но, судя по всему, ответа никто не ждал. Она подняла голову, всматриваясь в лицо напротив, в то время как образ в голове окончательно сложился. - Вы? Господи Боже, - она запричитала с явно нескрываемым недовольством. - да что же вам в конце концов приспичило? Арлекино, с легким сощуром, изучающе наблюдала за озадаченной послушницей. Непринужденная ухмылка чуть заметно напрягла уголок губ, придав бледному лицу интересующийся вид. - Вам не скучно тут? - женщина повернула голову набок, рассматривая листья розовых кустов. Дожидаясь ответа, она кончиком пальца коснулась выступавшего на веточке шипа, легонько надавив. После данного действа интерес к растению, видимо, пропал. - Нет. А вы зачем пожаловали? Если что, вход в церковь с другой стороны. – проговорила Фурина, явно возмущенная игнорированием её вопросов. - Вы любите розы? – вновь девушка хотела восстать против подобного хода разговора, но, столкнувшись с холодным взглядом, сочла лучшим промолчать. Арлекино вскинула бровь, сложив руки на груди. - Не люблю. - А мне они нравятся. Знаете, они вроде и красивы, нежны, а если не так ухватишься – огребешь. Вы когда-нибудь укалывались их шипами? – гостья рассмеялась, бархатным голосом лаская слух. В ответ Фурина лишь кивнула, с досадой устремив взгляд в сторону. – У меня тоже растут розы, если можно так выразиться. К сожалению, такого ухода, как у вас, за ними нет. Не хотите посмотреть? – молчаливое отрицание. Обе замолчали. Птичьи песнопения, как будто назло утихли, оставляя округу в почти полной тишине. - Так… что же вам нужно? – девушка вопросила сквозь толику неловкости, вызванной тем, что данный вопрос был озвучен уже не первый раз. - А вам? - Да что же это такое… - она устало вздохнула, сложив руки перед собой и переплетя пальцы, сжав губы. – Мне надо бы уйти на службу. Если желаете, могу проводить вас в церковь. Быть может, вы стесняетесь исповедоваться в присутствии других? – учтивое уточнение было произнесено с той маленькой долей терпения, что чудом смогло остаться в Фурине. Внезапно в поле зрения попалась старушка, видимо искавшая исчезнувшую послушницу. С облегчением в душе, Фурина помахала рукой, приветствуя пришедшее неожиданно спасение от неприятной беседы. - Матушка! Будьте милостивы, подойдите, пожалуйста. Эта мадемуазель… - девушка повернулась в сторону кустов роз. Арлекино на прежнем месте не было. - Что? – издалека вскрикнула «матушка», ввиду не лучшего слуха не расслышавшая большей части предложения. Прошептав краткое «неважно», Фурина быстрым шагом сократила расстояние между ней и монашкой. Отмахнувшись, последовала за старухой, все четче слыша настойчивый звон колокола. Жаль только, что куст остался без небольшой веточки.