* * *
Ему там было не очень хорошо. Запах приторных духов и бумаг наполнял воздух в кабинете. Свет казался резким и холодным. Он отражался от белых стен и создавал вокруг безличную атмосферу, вызывая неуютное чувство. Перед ним сидела женщина с всегда суровым выражением лица и проницательными голубыми глазами. Казалось, что она не заинтересована в том, что он скажет, и что ей просто нужно отработать свое время. Она не вызывала доверия. Скрипучий голос психолога всегда твердил одно: «там ему не помогут». Тогда где помогут? Он сидел в неудобном кресле, скрестив руки на груди и уставившись в стену. Слова психолога все еще звенели у него в ушах. Тогда что делать? Страх. Тревожность. Перед ним заглавными буквами диагноз – ПТСР. Он сидел в кабинете врача, сжимая в руках листок бумаги. Диагноз был поставлен, и теперь ему предстояло столкнуться с суровой реальностью. Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) – это не просто ярлык, а тяжелое психическое состояние.Когда всё пошло не так?
За последние несколько месяцев что-то изменилось. Когда Боря впервые заговорил о симпатии к девчонке, Ваню охватило необъяснимое чувство тревоги. Его сердце бешено колотилось в груди, когда он наблюдал за Хенкиным, который непринужденно разговаривал с их общей подругой Светой Цветаевой. Света казалась естественным выбором для Бори. Она была красива, умна и искрила тем же жизнелюбием, что и сам Хенкин. Ваня наблюдал, как Боря с энтузиазмом что-то рассказывал Свете и как их смех сливался воедино. Низкий, болезненный укол пронзал его. Зависть. Он хотел быть тем, кто заставляет Борю улыбаться, быть тем, кто держит его за руку. Быть на месте Цветаевой. Раньше Кислов никогда не обращал внимания на то, как Боря обнимает Свету за плечи, или как она смеется над его шутками. Но именно тогда что-то изменилось. Он понял, что всё становится куда хуже. Когда во сне Борины ладони робко сжимали не Светину руку, а его собственные, покрытые мозолями и шрамами, полученных по неосторожности. Когда вдруг появилось желание, чтобы светлые глаза не на Светку влюбленно взирали, а на него. Хотел-хотел-хотел отчаянно, чтобы только ему всё внимание Хенкина доставалось. Чтобы пальцы Бори подушечками касались его головы и неспешно, осторожно темные пряди перебирали. Хотел, чтобы никто Боре не нравился, кроме него. Хотел, чтобы Боря того же от него ждал, а не Светке своей цветы дарил. Он старался, не придавать этому значения, списывая свои мысли на юношескую неопытность и гормональные всплески. Однако продолжал ночами ворочаться с боку на бок, мучаясь от желания перехватить хотя бы раз его взгляд, чтобы улыбнулся хотя бы раз с особой нежностью не Светке, а ему. Сжимал до боли кулаки, представляя, как их губы сливаются в поцелуе, а Борин шепот предназначается не ему. Невидимый, но ощутимый барьер образовался между ними, заставляя Ваню испытывать раздражение и неприязнь. Его бесила мысль о том, сколько он размышляет о Хенкине. Его тянуло к другу не только в эмоциональном, но и в физическом плане. Каждый взгляд, каждое касание вызывали в нем волну противоречивых эмоций. С одной стороны, он желал близости и жаждал еще большего. С другой — его охватывало отвращение и стыд. Он презирал себя за эти мысли, за свои желания. Он отчетливо представлял себе, как его чувства к Боре низки и неприемлемы, неправильны и чужды. Это казалось невыносимым. Это отвращение переносилось и на Борю. Его голос, который он на самом деле находил приятным, теперь казался раздражающим. Его шутки, которые он считал смешными, теперь вызывали лишь злость. Вся эта путаница эмоций сводила Ваню с ума. Он не мог смотреть в его глаза, не ощущая при этом вины и стыда. Близость, которую он так жаждал, казалась ему отвратительной. Это всё становилось какой-то болезненной навязчивостью. Это всё только разрушало его. Хотелось выблевать из себя это проклятое чувство, которое терзало и не отпускало.Но может быть, однажды все изменится?
Реальность отличается от снов. Реальность не способна воплотить его желания. В обществе, где веками культивировались нормы гетеронормативности, желания, выходящие за установленные рамки, встречаются с презрением и осуждением. Каждый взгляд, брошенный исподлобья, и каждое прошипевшее «пидор» даже если брошенный не в его сторону - это укол иглой, ранящий самое сердце. Желания о признании и принятии превращаются в горький комок, застрявший в горле. Отвращение к себе словно волной пускалось по телу. Он чувствовал себя грязным и неправильным. Он пытался убедить себя, что это скоро пройдет. Но как скоро? Путаница. Мысли, изначально казавшиеся незначительными и легкомысленными, становились все более навязчивыми, проникая во все уголки его сознания. Он пытался игнорировать их, отвлечься работой или любимыми занятиями, но они, как тень следовали за ним, отравляя каждый момент. С каждым новым днем беспокойство нарастало, становясь все более тяжелым бременем на его плечах. Он чувствовал, как некогда крепкая почва под его ногами превращается в зыбучий песок, угрожая поглотить его. Беспокойство разъедало изнутри. Он чувствовал себя потерянным.«Мне нужно постоянно контролировать свои действия и слова»
Отвращение к самому себе и своим мыслям терзало его изнутри. Каждый поступок, каждое слово требовали тщательного контроля, словно он ходил по минному полю, опасаясь каждого неверного шага. Желание сбежать, исчезнуть было почти невыносимым. Сбежать от самого себя, от своих чувств, от осуждающих взглядов окружающих. Чтобы никто случайно не узнал. Чтобы Боря не узнал.«Никто не должен знать»
«Они смотрят на меня так, будто всё знают»
Его тревожность стала постоянной спутницей. Она следует за ним по пятам, нашептывая ему на ухо слова сомнения и страха. Она заставляет его сомневаться в своем здравомыслии, в своих решениях и в своем будущем. Каждое незнакомое лицо вызывает у него подозрение, каждый громкий звук заставляет его вздрагивать. Он боится выходить из дома, боится общаться с людьми, боится жить.«Что со мной не так?»
Когда он покидал деревню, решив никогда больше не возвращаться, его сердце разрывалось от стыда и сожалений. Осознание того, что он больше не увидит светлых глаз, не пожмет крепкую ладонь, не увидит родную улыбку, обжигало грудную клетку и заставляло по щекам бежать горячие слезы. Он не увидит Борю. Потому что всё давно уже решил. Он убедил себя, что, прекратив общение с Хенкиным, всё быстро забудется. Все встанет на свои места и его чувства угаснут. Так он думал, пока не начались звонки. Боря звонил часто, и каждый раз Ване приходилось бороться с желанием поднять трубку и услышать этот голос. Телефон разрывался от сообщений, но он даже не читал их. Это всё давалось крайне тяжело. Внутри него шла мучительная борьба между тем, что он считал правильным, и тем, чего на самом деле хотел. Он пытался подавить свои чувства, убедить себя, что они неправильные и недопустимые. Но чем сильнее он пытался, тем сильнее они становились. Тоска по Боре была невыносимой. Он скучал по его смеху, его теплой улыбке и прикосновениям. Но он боялся, что если поддастся своим чувствам, то разрушит свою жизнь. Его раздражало то, что он не мог контролировать свои чувства. Он же всё уже давно решил. Так почему сердце так ноет, когда он блокирует номер Бори?«Так будет лучше»
Он старался убедить себя в этом. И со временем ему действительно стало казаться, что все налаживается. Но это всё было лишь иллюзией. Все вновь пошло по накатанной. В один из дней он вернулся домой из школы, и до его ушей донесся разъяренный отцовский голос: — Объясни мне, что это такое? — В руках отца были вырванные измятые листки из его личного дневника. В этот момент ему показалось, что земля уходит у него из-под ног. Слова «Он все знает, он все знает», назойливо крутились в голове. Отец был просто в бешенстве. Его руки дрожали. А у него самого от осознания безвыходности и несправедливости ситуации возникло непреодолимое желание разреветься. — Где ты это взял? — закричал он в ответ и бросился на отца, пытаясь выхватить у него дневниковые записи. Мысль «Забрать, уничтожить» пронзила его сознание. Как же глупо было оставлять дневник с личными записями на тумбочке. Он был уверен, что в его отсутствие никто не зайдет в его комнату. Он снова ошибся. — Я спрашиваю, что это? — отец уворачивается от рук сына и кажется ещё сильнее рассерженным. — Не твое дело, — едко бросает Ваня, а в груди разгорается обида.«Почему он так со мной поступает?»
— Как ты с отцом разговариваешь! — грубо окрикнул его отец, толкнув в плечо, отчего Ваня отшатнулся назад. В нем вспыхнуло раздражение. — Что случилось? — из кухни выбежала встревоженная мать с кухонным полотенцем в руках. — Он пишет, что ему нравятся парни, — заявил отец, тыча ей под нос дневниковые записи. — Поэтому я не хотел говорить тебе! Отдай это мне! — Ваня снова попытался вырвать листки из рук отца, но тот снова оттолкнул его. — Что ты забыл в его комнате? — повышая голос, спросила мать, явно недовольная ситуацией. — Ты меня слышишь? У тебя сын пидарас! Это ненормально! — огрызнулся отец. От этих слов у Вани сердце ушло в пятки. Он даже подумал, что ослышался. Но нет. Всё, что он слышал, вполне реально. — Прекрати немедленно! — прикрикнула мать на отца и выхватила у него листки. — Почему ты роешься в его вещах? — Ну ты и кретин, — полушепотом молвит Ваня и, сорвавшись с места, удаляется в свою комнату. За спиной он слышал ругань родителей: — Зачем ты так говоришь? — Это все твоё воспитание! Голоса его родителей, обычно тихие и полные нежности, сейчас наполняли дом гневом и криками. — Я не верю этому! – кричал отец Вани. Его лицо было багровым от ярости. — Мой сын не может быть… таким. — Ваня просто запутался, – защищала мать Вани. Ее собственный голос дрожал от страха. — Он все еще пытается понять себя. — Это грех! – выпалил отец. — Это противоестественно. Он не мой сын больше. — Он всегда будет твоим сыном, – настаивала мать. — Неважно, кто он или кого любит. Ругань становилась все громче. Каждый из родителей пытался перекричать другого. Ваня беспомощно сидел на полу своей комнаты, сжимаясь от ужаса. Каждое слово, сказанное его отцом, было как удар ножом в его сердце. — Ваня должен пройти курс терапии, – настаивал отец. — Это ненормально. Это нужно исправить. — Он не болен! – кричала мать. — Он ничем не хуже других. Голоса родителей стихли, когда Ваня, не выдержав больше, захлопнул дверь своей комнаты и скатился на пол, уткнув лицо в колени. Ему хотелось исчезнуть, исчезнуть из этого ада. Почему все так сложно? Почему его должны судить за это?«Ну почему это происходит со мной?»
Ваня сидел на уроке, сгорбившись над партой. Его голова была тяжелой и пульсирующей, глаза полузакрыты от сонливости. Мысли, тяжелые, как камни, непрерывно крутились в его голове, мешая ему сосредоточиться на уроке. Страх перед предстоящим контролем сдавливал его грудь, заставляя его сердце бешено колотиться. Беспокойство о грядущих экзаменах пожирало его изнутри, отвлекая его от объяснений учителя. Слова учителя сливались в монотонный гул, не доходя до его сознания. Ваня делал вид, что записывает, но его ручка бессвязно царапала бумагу, оставляя за собой бессмысленную путаницу из каракуль. Его взгляд блуждал по классу, пытаясь укрыться от тревожащих мыслей. Он наблюдал за своими одноклассниками, которые, казалось, легко усваивали материал, не испытывая душевных терзаний. Зависть и безнадежность охватывали его. — Ваня, ты в порядке? — мягко спросила учительница. Голос учителя вырвал его из его оцепенения. Он поднял на нее покрасневшие глаза и пробормотал: «Да, я в порядке». Тут же одноклассники Вани повернулись и уставились на него, как кучка баранов. Их любопытные взгляды сканировали его с ног до головы. Учительница смерила его взглядом полного сомнения. Ее взгляд задержался на нем на мгновение дольше, чем требовалось. И в этом мимолетном промежутке времени Ваня почувствовал себя как-то уязвимо. Он чувствовал, как его лицо заливается краской, а сердце бешено колотится в груди. Опустив глаза и уставившись на свои руки, он сжал их в кулаки. Он хотел провалиться сквозь землю, исчезнуть из поля зрения назойливых взглядов. Казалось, они могли видеть сквозь него, могли обнаружить его слабости и недостатки. Ваня ненавидел то чувство уязвимости и отчужденности, которое он испытывал в этот момент.«Я не могу справиться со своими эмоциями»
Вздохнув, учительница отвернулась от него и направилась к доске, привлекая внимание всех учеников. Ее каблуки громко стучали по полу. Это резало слух и сильно раздражало. Ваня отвернулся к окну. Его щеки всё ещё горели. Он слишком отвлекся и, должно быть, выглядел рассеянным. А ещё он слишком волнуется.. Он смотрел, как учительница пишет на доске. Ее слова казались далекими и бессмысленными. Его мысли были полностью поглощены желанием знать, когда прозвенит спасательный звонок и, наконец, закончится этот бесконечный урок.«Я боюсь, что потеряю контроль»
«Я боюсь, что сойду с ума»
Скрип половиц за его спиной пронзил темноту, словно резкие удары молнии. Сердце Вани колотилось в груди, подобно испуганному кролику, когда он обернулся и встретил холодный, пронизывающий взгляд своего отца. — Ты отвратителен, — прошипел его отец, его слова были таким ядом, разъедающим душу. — Посмотри на себя, ничтожный кусок дерьма. Залпом боли были его слова, от которых Ваня вздрогнул, словно ужаленный. Его тело сотрясалось от ужаса, а мысли кружились в водовороте самоотрицания. Он был не таким, как все. Он был неправильным и мерзким. Кошмар переместился в темный школьный коридор, где сверстники с презрением смотрели на него. Их лица были искажены отвращением. Их смех, словно стая гончих, преследовал его, разрывая на части. — Че смотришь, гомик! — выплюнули они. Их слова неслись по пустому коридору, как раскаты грома. Дрожащими руками Кислов прикрыл уши, пытаясь заглушить их беспощадные насмешки. Он чувствовал, как его ноги слабеют, а темнота медленно окутывает его. Внезапно все изменилось. Он стоял перед бездонной пропастью. Его тело немело от ужаса. Внизу бурлили адские огни. Его родители стояли рядом. Он кинулся к ним, ища спасения, но вдруг заметил, как глаза их сияют ненавистью. — Твой дом в аду, — прорычали они в унисон. Ваня дрожал, отшатнувшись в ужасе и наблюдая, как его родители на глазах становятся кем-то, кого он совсем не узнавал. Он хотел крикнуть им, сказать им, что он не выдержит, если они отвернутся от него. Но он не мог заставить себя издать ни звука. Ваня попятился назад, отступая от края, но его ноги подкосились, и он упал. Огонь приближался, его тепло лизало его кожу, угрожая поглотить его. Он проснулся с криком. Его тело дрожало от страха. Он лежал в постели, тяжело дыша и пропитанный потом. Его сердце все еще колотилось в груди, словно набатный колокол. Тьма унеслась, оставив за собой лишь отголоски мучительных воспоминаний. Это просто кошмар. Снова. Отбросив влажные пряди со лба, он встал с постели. Его ноги дрожали, когда он подошел к окну. Занавески были раздвинуты, впуская слабый свет наступающего рассвета. Кошмар цепко держал его в своих студеных лапах. Его образы плясали в его мыслях, все еще свежие и угнетающие. Он обхватил себя руками, пытаясь успокоить дрожащее тело и подавить нахлынувший страх. Глубоко затаив дыхание, он вспоминал детали сна, которые постепенно возвращались к нему. Воспоминания были обрывками, яркими и жестокими, словно вырванные из канвы его разума. Он знал, что это был всего лишь сон, но ужас казался почти осязаемым, а последствия преследовали его наяву. Ощущение чувства глубокой ущербности и неполноценности окутало его, словно липкий туман, заслоняя надежду и затмевая разум.«Все вот-вот выйдет из-под контроля»
Шагая по школьному коридору, Ваня ощущал себя не в своей тарелке. Каждый взгляд, брошенный в его сторону, казался обвиняющим. Вдруг где-то совсем рядом разнёсся хохот. Одиннадцатиклассники окружили его, отрезая ему путь к нужному кабинету. Они вонзали в него свои насмешливые взгляды и тупые шутки. — Привет, задохлик, подкинь-ка нам мелочи, — протараторил один из них, когда двое зажимали его к углу. — Нет у меня ничего, — пробормотал он в ответ, пытаясь вырваться. Паника охватила его сознание. Физическое недомогание сковало тело. Ваню мутило, а руки дрожали. Словно внутри него свирепствовал зверь, вырывающийся на свободу. Он отчетливо представлял себе, как выглядел в этот момент, и ему становилось тошно от самого себя. — Эй, придурок, ты в порядке? — вновь раздался тот же надменный голос, резанувший слух. — Да он щас обмочиться. Посмотрите на него! — подхватил другой, вызывая взрыв смеха среди своих приятелей. Ваня изо всех сил старался сохранять спокойствие, но его руки непроизвольно дрожали, а сердце в груди колотилось, как пойманная в силки птица. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Он почувствовал, как в нем поднимается гнев и отчаяние. Он хотел закричать, но страх сковал его язык. Он был один против четырех, и он знал, что если он выступит против них, то станет еще большей мишенью. Ваня просто стоял, сжав кулаки до побеления костяшек, и молча терпел. Терпение хрустнуло и раскололось под напором наглости. Последняя капля пролилась, когда один из них, кажется, его фамилия Ильин, нахально толкнул его в плечо. Ваня совсем не слушал того, что тот говорил. Он хотел скорее уйти. — Не трогай меня, — буркнул Кислов. — Ути-пути! А то что? — Ильин ухмыльнулся, явно не воспринимая его всерьез, и снова пихнул его в плечо. Ваня стиснул зубы. Вспышка ярости охватила его и и он бросился на того, сжимая кулаки. Его глаза гневно сверкнули. Старшеклассник был удивлен и, явно не ожидав такого, попытался оттолкнуть Ваню, но тот выбросил вперед кулак. Удар пришелся точно в челюсть, заставив его отшатнуться. — Ты совсем ахуел! - прорычал Ильин, потирая место удара. Другие ученики, ставшие свидетелями стычки, ахнули от изумления. Разъяренный и растерянный Ильин сжал кулаки. Он схватил Ваню за воротник рубашки, яростно замахнулся и врезался головой в нос. Кровь хлынула ручьем. Кислов отшатнулся от удара, схватившись за нос, из которого вытекало все больше и больше крови. Боль пронзала его, его зрение затуманилось. Ильин не остался стоять. Тяжело дыша и ухмыляясь, он двинулся точно к Ване. В этот же момент перед Кисловым встал его одноклассник Женька Сидоров. Он схватил Ильина за руки и оттащил его от Кислова. — Успокойся ты, блять! — взревел он. — Чего приебались то к нему? Ильин проговорил что-то в ответ, примирительно вскидывая руки и мазнув ненавистным взглядом по Ване. Он кивнул своим дружкам и смылся до того, как прибежали учителя. Кислов всё ещё тяжело дышал, а капли крови, обильно текшие из его носа, уже украшали школьный кафель и одежду. Он позволил Сидорову увести его прочь. Обернувшись, он увидел, как толпа, собравшаяся на их представление, провожала его напряженными взглядами. — Пойдем, — проговорил Сидоров, удерживая его за плечи. — Я провожу тебя до медпункта.«Какая же тварь этот Ильин. Нет, все они твари»
Дни сменяли друг друга, недели перетекали в месяцы, а Ваня все глубже погружался в трясину страха и неуверенности в себе.«Я не смогу преодолеть свои страхи и тревоги. Они всегда будут меня преследовать»
Каждое утро Ваня просыпался с чувством тяжести на душе. Как будто невидимый груз давил на его плечи. Ему казалось, что он застрял в замкнутом круге, из которого не было выхода. Отчаяние и безнадежность высасывали из него силы. Ещё один повод для его тревог, который к тому же казался для него вполне тяжеловесным испытанием в жизни, был всё ближе - выпускные экзамены. Несмотря на напряженный график подготовки к экзаменам с репетитором, следовать которому Ване было крайне трудно, по настоянию родителей он регулярно посещал психолога в надежде преодолеть эмоциональные трудности. Однако, независимо от уровня подготовки, с каждым экзаменом, сдаваемым сквозь завесу паники, его надежды на успех меркли. Мысли о провале, подобно ядовитым аспидам, оплетали его сознание, внушая ему самый худший исход событий. В день, когда пришли результаты, он испытал волну облегчения, смешанную с трепетом. Хотя его баллы были ниже того, что ожидали от него родители, ему самому стало легче от того факта, что он всё сдал. Он сидел на краю кровати, уставившись в пустоту перед собой, глубоко погруженный в размышления. Мысли его прибывали в полнейшем хаосе, как фрагменты раздробленной картины, и он никак не мог собрать их в единое целое. Его сердце сжималось от тоски по тому, что могло бы быть. При других обстоятельствах он бы с огромной радостью поделился этим с Борей. Боря наверняка искренне бы порадовался за него. Его взгляд упал на потрепанный телефон, лежавший на тумбочке. Он протянул руку и взял его. Чужой номер, въевшийся в подкорку его сознания, уже был набран, но кнопка вызова в нерешительности всё ещё не была нажата. Чувствуя тяжесть мысли о том, что Хенкин после всего вряд ли ему ответит, Кислов стирает набранный номер. Он отложил телефон. В его глазах стояли слезы. Он сидел на кровати, неподвижный, пока последние лучи солнца пробивались в его комнату, отбрасывая длинные тени на стены. Осознание, что ему сейчас как никогда не хватает Хенкина, отдалось горечью. Чувства к Боре терзали его, как раскаленные угли, которые он не мог ни потушить, ни отбросить. Каждый раз, когда он думал о нем, в его груди вспыхивало одновременно томительное желание и опустошающее чувство, от которого ему становилось противно. Он презирал себя за то, что его тянуло к Хенкину. За свои чувства. Он позволил слезам капать на подушку, пока его тело сотрясалось от рыданий. Ему никогда не было так больно, и боль эта была тем более невыносимой, потому что он не мог никому об этом рассказать. Его секрет пожирал его изнутри, словно неумолимая зараза, отравляя жизнь. От этого хотелось избавиться. — Батя пиздит, что сдаст меня в психушку, — произнес Ваня с небрежным видом. — Так что, если я вдруг не припрусь в школу, ты знаешь, где я. — Да ладно тебе, не сдаст, — возразил ему Женя по ту сторону телефона. — Побоится. — Я знаю своего батю, — усмехнулся тот. — Он может. — А ты чего, и в самом деле в психушку собрался? — не понял Женька. — Да не, не в психушку, — отмахнулся Ваня. — Просто пошлю все на хер. Уеду куда-нибудь далеко. — Да куда ты уедешь, дурак? — усмехнулся Сидоров — Куда ты денешься то? — Куда-нибудь денусь, — упрямо произнес Ваня. — Я же говорю, пошлю все на хер. И батю, и школу, и вас всех. Уеду и все. С того конца трубки послышался тихий смех Жени. Кислов и сам невольно улыбнулся. Женька был тем, кто помогал ему справиться со всем этим дерьмом, со всеми этими мыслями, которые терзали его разум. «Всё будет как надо», — говорил Сидоров. И Ване почему-то становилось спокойнее.* * *
Ваня набрал полные легкие воздуха, готовясь выложить Боре всё, что накопилось у него в душе за долгие три года. Он хотел объяснить, почему так внезапно уехал, перестав выходить на связь, игнорируя звонки и сообщения. Его слова замерли на пересохших от волнения губах, так и не дойдя до слуха Бори. В этот момент дверь комнаты резко распахнулась, и на пороге возник бодрый дедушка Саша. — Ох, елки-палки, Ванька, так вымахал! — воскликнул дед. — Давно не виделись, голубчик. — Дедушка подошел к подорвавшемуся с места Кислову и крепко пожал ему руку. Кислов с чувством удивления, с примесью легкого замешательства покосился на Борю, подмечая, что и тот был застигнут врасплох, однако не смог сдержать улыбку. Он всегда относился к дедушке Бори с теплотой и уважением. — Здравствуйте, Александр Владимирович, — проговорил Ваня. — Рад вас видеть. Боря, поджав губы, с пониманием глянул на них. Этих двоих всегда связывали хорошие взаимоотношения. Ничего, у них ещё будет время поговорить.