Тепло среди жестокого мира

Грегор продолжил рассматривать квартиру. Пройдя вперед от входной двери он оказался в узком коридоре, справа была дверь в ванную комнату, куда и вошел Рэндольф Крамер, затворив за собой дверь, после чего послышался шум воды. Напротив ванной висела картина, и вообще Замза сразу понял, что к живописи его новый друг неравнодушен, ведь еще раньше заметил полотно с ландскнехтом. Но здесь в золотой рамке висел не войн, а девушка, по виду очень напуганная, на ней была шляпа, перевязанная лентой, а на фоне как будто бушевало море. Коридор вел на кухню, ту самую, глядя в окно которой Рэн впервые увидел огромного жука, как и он его. Впрочем, тут все было как всегда - заляпанная подтеками кофе турка, раскрытая книга, положенная на стол страницами вниз и еще некоторая лежащая в беспорядке кухонная утварь. Слева от кухни был проход, прикрытый гардиной, в нее были вшиты какие-то блестящие нитки, так что Грегор невольно подумал, что они будут переливаться на утреннем солнышке, также, как кудрявые и шелковистые (вообще то он не знал, какие они на ощупь, но такое создавалось впечатление) волосы хозяина. А вот и он, кажется, закончил туалетные процедуры, дверь с небольшим скрипом отворилась: - Ну, уж теперь то ты разглядел квартирку, а? Вот как раз, чтоб это узнать, я придумал кой-какой эксперимент! Видишь книжку на столе? Так вот, я дам тебе листочек бумаги и эту книжку, а ты будешь наводить его край на нужную букву, и так пока не соберешь слово, а из слова предложение, как тебе идея? Надеюсь, ты меня понимаешь…Ладно, давай пробовать После этих слов Грегор испытал смесь противоречивых чувств, а именно, страх, потому что боялся как-нибудь ударить лицом -рожками…- в грязь, возбуждение, ведь ему предстояло впервые за несколько месяцев сформулировать свои мысли, да еще передать их другому человеку, и самое непонятное после вышеописанных - спокойствие, вот просто невероятную общую расслабленность, настолько он был уверен, что Рэндольф его не обидит. Причем, чувство это было каким-то скорее подсознательным, потому что они были знакомы слишком недолго, чтоб о таком судить. Но это все пронеслось в его мыслях за считанные секунды, как раз в это время Крамер опустил книгу со стола на пол. Вот она уже перед его лапками, а на странице лежит белый листок, наверное, выдранный из блокнота, который теперь держал у себя в руках зачинщик мероприятия. Помня указания Рэна, Грегор положил лапку на этот листок, ближе к его уголку и начал аккуратно двигать ей в поисках буквы "у". Заметив эти усилия, внимательно наблюдавший, сидя прямо на кухонном кафеле, Рэндольф, тихонько восхитился: - Невероятно! Грегор довольно долго выводил слово "уютно", а Рэндольф записывал каждую букву на листочек. Он будто глазам своим не верил, получив вполне осмысленный ответ, а через несколько секунд молчания резко схватил Грегора за лапку и крепко-крепко пожал, да так тряс, что казалось вот-вот вырвет: - Да это же чудо! Просто феноменально! Я погляжу, ты сможешь составить мне весьма интересную компанию…мне еще столько..нет, нам еще столько предстоит узнать друг о друге! Не думайте только, что ты пробуждаешь во мне исключительно научный интерес, тут еще кое-что другое, даже в большей степени..как бы сказать, гуманность? Ну, знаешь, когда чужеземец говорит на твоем родном языке, ты его воспринимаешь уже как своего, как местного, так вот и с тобой, ну разве можно относиться иначе, как по-человечески, к существу, которое понимает человеческую речь, которому дарована способность мыслить! Тебе, вероятно, кажется, что я использую слишком уж громкие слова, но все же, ты - человек, не больше и не меньше! При этих словах глаза Рэндольфа как-то лихорадочно заблестели и Грегор нашел удивительное его сходство с внешностью Родерика Ашера, на странице с описанием которого он только что и вывел "уютно". Да, перед ним был сборник рассказов Эдгара Аллана По, так что он был ни в силах не отдать должное литературному вкусу Рэндольфа Крамера. Да и длинная тирада на тему его собственной человечности попала в самое сердце, так что для начала он слегка потерся хитиновым покровом о малокровную ладонь Рэна, что, кстати, было странным выбором жеста, ведь он больше свойтсвеннен кошкам, чем людям, но объяснение было весьма простым: еще в человеческом теле Грегор Замза был человеком очень тактильным, и когда чувствовал уважение, восхищение или симпатию к человеку, его естественным желанием было его покрепче обнять, но манеры приличия позволяли только слегка увеличить длительность рукопожатия. В школе с ним учился один мальчик, поляк, звали его Пшибыслав Качинский, два года Грегор следил за ним глазами, когда тот прогуливался на школьном дворе, он вызывал в нем какие то необъяснимые теплые чувства, в природе которых разбираться никто не стал, и мы не станем, но так как особой общительностью Замза никогда не отличался (оно и ясно, ведь когда он выпал из социума по очень эксцентричным обстоятельствам, ни один человек, ну помимо начальника, даже не осведомился, что, собственно, случилось), в реальном мире он даже не предпринимал попыток с ним заговорить, а вот у себя в голове создал некий идеальный симулякр этого Пшибыслава, с которым и поговорить можно, и обнять в пылу разговора. Но как-то раз он забыл простой карандаш в день, когда как раз был урок изобразительного искусства, и решился попросить карандаша у…этого самого Пшибыслава. Диалог, вообще-то, вышел очень простой и сдержанный, но когда настало время этот карандаш возвращать, говоря слова благодарности, Грегор так сильно сжимал его ладошку, качал вверх-вниз, даже гладил внешнюю ее сторону большим пальцем, что у бедного польского мальчика глаза были полны непонимания. И вот как раз с этим воспоминанием из детства невольно ассоциировалась у Замзы эта привычка Рэндольфа чуть что пытаться оторвать ему лапку. Но вернемся к первому диалогу наших мальчиков. Грегор вывел лапкой "Ты очень добр, спасибо. И мне тоже нравится мистер Аллан По". Рэндольф уже, кажется, вообще ничего не понимал. На Грегора смотрели те же Пшибыславовские глаза во время рукопожатия: - Так… так ты и книги умеешь читать? Боже, как же я глуп! Ну это же естественно, если ты умеешь читать и писать! А насчет Аллана По - это уважаемо, за окном уже как раз глубокая ночь..не будешь ли ты против, если я вслух прочитаю несколько его стихов, можно на твой выбор? А потом пойдем спать, как тебе? Вообще-то Грегору хотелось спросить, что за такая прекрасная картина весит у Крамера напротив ванной, но он видел синяки под глазами у хозяина, так что задерживать его было даже как-то неудобно. Это было, кстати, очень странно, совершенно не понятно, почему он такой уставший, если встает к обеду. Впрочем, может, сказались потрясения этого дня - например, огромные разумные жуки, не каждый день все таки такое видишь. Короче, Грегор согласился, а после вывел на странице (дальше для удобства мы будем говорить просто "сказал", но речь будет идти о том, что Грегор искал буквы кончиком листочка на страницах книги), так вот, после сказал, что хотел бы услышать на ночь его любимый стих отца готики -нет, не "Ворон"-, он назвал "Обитель приведений". Рэндольф одобрил такой выбор, встал с кафеля, и пошел налево, к гардине. Стоит упомянуть, что в ванной комнате он переоделся в свой домашний халатик, в тот самый, в каком в памятное утро глядел в окно, он был светло-коричневый и с узором из турецких огурцов. На ногах были пушистые тапочки. Только сейчас Грегор подметил его странную манеру при ходьбе выпячивать мизинец, как англичанка на чайной церемонии, это показалось ему умилительным. И вот, гардина была отодвинута, за ней, как несложно догадаться, оказалось спальня. Хозяин пригласил Грегора жестом руки, а потом вошел в комнату за ним. Грегор удивился контрасту незаправленной кровати, с которой на пол свисало одеяло и аристократичного бархатного кресла, даже скорее оттоманки, стоявшей в дальнем углу. По ту же стену, но ближе к двери, находился стеклянный шкаф с большим количеством книг. У некоторых корешки были потрепаны от времени, у других совсем свежие, они стояли в порядке увеличения формата: in-foilo, in-quarto, in-octavo и так далее. А по другую сторону стены стояла та самая кровать, по правую руку от нее полочка, на которой стоял ночник, покрытый красной материей и бюст Гиппократа. Над кроватью снова картина, эту Грегор Замза узнал и без допроса Рэндольфа - "Уроки анатомии" Рембрандта. Тем временем сам хозяин спальни подошел к своему стеклянному шкафчику, быстро нашел сборник готической поэзии и вместе с ним уселся на угол кровати. Надо было решить, как расположиться Грегору. Рэн спросил у него: - Ты можешь сам выбрать, где будешь спать, если хочешь, можно и на кровати. Она мне досталась от хозяйки - двуспальная, с мягким матрасом, но я не слишком уверен, что тебе важны такие особенности в этом теле…ну, ты понимаешь Да, Рэндольф был прав, более того на кровати будучи жуком таких размеров спать даже не удобно, а вставать и подавно, вспомнить даже первое пробуждение Замзы после этой метаморфозы. И снова взгляд Грегора привлекла бархатная оттоманка алого цвета, он сказал о своем желании ночевать там Рэндольфу, который сразу осторожно поднял его, уже второй раз за этот день, и уложил туда. После чего вернулся на свою кровать, подобрал с пола одеяло и начал читать умеренно тихо "Обитель приведений". Теперь Грегор подметил красоту его голоса, он был низкий, с небольшой хрипотцой и как будто ласкал слух. Голос этот действовал, как снотворное, так что Грегор услышал стих лишь до момента "Там духи под лютню кружатся, и дивная песня слышна…" Он уснул крепко. Так крепко, что не мог знать, как Рэндольф по завершении чтения подошел к оттоманке и погладил его панцирь тыльной стороной ладони, После чего и сам погрузился в царство Морфея