Игры милорда

      Рамси не любит боли. Он даже презирает себя за эту небольшую слабость. Ведь он — статный и широкоплечий — наследник Дредфорта. Места, разговоры о котором приводят в ужас не только босоногую челядь, но и многих скучных господ. Он — владелец настоящего оплота боли. Крики подвальных узников заполняют узкие коридоры, вызывают мурашки ужаса — отличное средство устрашения. Рамси любит делать другим людям больно.       Новая игрушка, кажется, еще спит: пора бы растормошить. Звучный рог разрывается прямо возле уха. Не мелодия атаки или готовности, скорее, это нагромождение оглушающих звуков. Игрушку пробивает сильная дрожь, накрытая голова мечется, стараясь углядеть хоть что-нибудь. Холщовый мешок затянут на беспокойном горле, мешает дышать и видеть.       — О, прости, — Рамси откладывает рог, стучит пальцами по деревянному кресту возле правой руки. — Я не видел, что ты спишь. Знаешь, через мешок не понятно, открыты ли твои глаза.       Игрушка тяжело дышит от испуга, ребра, обтянутые кожей, широко раскрываются. Можно провести пальцем и посчитать каждое из них. Руки накрепко закованы по обе стороны от креста, ноги зажаты тисками. Прекрасная беззащитная поза. Так и тянет дать волю фантазии разгуляться. Вытворить с этим телом самые изящные модификации.       — Как тебе спалось? — приблизиться настолько, чтобы уловить запах страха и давно немытого тела. Стащить мешок, чтобы с удовольствием рассматривать испуганное лицо. Глаза бегают, но рот упрямо сжат в тонкую линию. Вонючка пытается играть в молчанку. — Разве ты забыл, что ты гость в моем доме? Разве лорд Старк не научил тебя своему гостеприимству? Еще раз. Как ты спал?       — Хорошо, — обезвоженные губы едва двигаются, — мне снилось, что ты сдох.       Рамси определенно понравится сломать этого пижона, опустить этот бесстыдно выпяченный подбородок с аккуратной ямкой посередине. Глаза, испуганные и ослепшие после долгой темноты больше напоминают щелочки, чем прежние широко распахнутые глаза цвета морской волны. Но даже так, к своему стыду, пленник был бесчестно красив.       — Ой, очень грубо! — Рамси хмурится, оглаживает адамово яблоко под иссохшей кожей. Запоминает каждый испуганный взгляд. — Разве я плохой в твоих глазах?       — Я тебя ненавижу, — шипит игрушка. Он давно уже не пытается освободиться, не пробует сбежать. Полное подчинение тела. Но не воли. Пока что.       — Знаешь, ненависть — это очень сильное чувство, — Рамси вышагивает из стороны в сторону, скрепив руки за спиной. Обдумывает сказанное. Останавливается лишь на мгновение напротив и смотрит очень серьезно. — Спасибо за твою откровенность. Это многое значит для меня.       Рамси ласково касается впалой щеки, будто пытаясь в этот жест вложить благодарность. В правой руке блестит лезвие, прокручивается под пальцами, оттягивая момент касания. Так трогать чужое тело — это акт любви. Самой чистой и неподдельной. Нужно насладиться видом, прочувствовать крепкую связь с человеком, душу которого открываешь.       — Ненависть это очень чисто, — Рамси с неподдельной нежностью гладит низ живота своей игрушки. От этой нежности кожа расходится, впуская в свои объятия острое лезвие. Теон — пока еще Теон — кусает губы, сдерживая крик. — Ненавидеть — это открыть свою душу, позволить мыслям заполнить твою голову. Это значит вечно желать другого человека. Это одно и то же, что любить, Вонючка.       — Теон, — возражают обескровленные губы на выдохе.       — Ну вот, испортил такой момент, — Рамси огорченно качает головой. Куда более небрежно тянет лезвие вправо. Красивые алые капли тонким поясом растягиваются по телу. Ответный полурык поднимает волоски на руках в предвкушении. — Что я говорил тебе о подчинении? О спорах? Разве ты еще не усвоил мои правила?       Рамси смотрит так, что внутренности сворачиваются в тугой ком. Разрез почти не болит, только кровь капает на каменный пол с глухим стуком. Это — только начало, это — прелюдия. Теону все равно, он не задумывается о том, что будет дальше. Сегодня он вновь рассердил своего мучителя. Сколько еще кусочков своего тела надо отдать этому ублюдку? Рамси заводится быстро: ударить тут, порезать там. Но это слишком небрежно — нет единения. Нет чувств. Рамси остывает так же быстро. Глубоко вздыхает, прогоняя гнев, треплет питомца по волосам.       — Я прощаю тебя, Вонючка. Ты ведь был честен. Думаю, за это я должен тебе кое-что. Ты давно не пил?       Голова с грязными лохмами склоняется. Он ни на что больше не надеется и даже не желает. Не чувствует ни голода, ни жажды, только боль. Постоянно — боль. Нож с изъеденной потом рукоятью ложится на стол. Пока без крови. Из-за пазухи виднеется горловина бурдюка из крепкой козьей шкуры. С силой разжимаются бескровные губы, пальцы в кожаных перчатках собственнически проходятся по языку, оглаживают небо и движутся дальше к глотке.       — Как тебя зовут? — вторая рука Рамси сжимает полный бурдюк воды. По кожаным стенкам стучит влага, неконтролируемо спазмируется сухое горло в ответ. Пальцы на мгновение перестают терзать язык. — Скажи, как тебя зовут, и я дам тебе попить.       Игрушка думает, борется с гордостью и невыносимой жаждой. Рамси видит жадный блеск в глазах, почти обезумевший от близости такой желанной воды. Сколько уже его не поили? Два дня? Больше? Вода призывно журчит в тонких стенках кожи, почти сводит с ума.       — Просто назови свое имя, — голос Рамси такой спокойный и бархатистый, ласкающий. Обманчивый.       — Во-Вонючка, — наконец изрекает игрушка и жмурится от горечи, от проигрыша. Он поставил на кон свое имя, продал его за полный бурдюк.       — Умница, — торопливые движения гортани от струйки прохладной воды. Лишь бы не проронить ни капли. Рамси гладит питомца по шее, провожая пальцами скользящую в глотку влагу. — Видишь, это так просто. Подчиняться.       Всего пара глотков — так безобразно мало, но иссохшее горло наполняется влагой, голосовые связки приходят в норму. Губы тянутся за бурдюком, но находят лишь подставленную тыльной стороной ладонь.       — Нельзя так много, Вонючка, — Рамси ухмыляется, и Теон готов порвать ублюдка на лоскуты. Неужели он мало вынес? Неужели эта кара будет вечной спутницей? Рамси прочесывает пятерней спутанные кудри. Он бы хотел думать, что нежно. Но правда в том, что нежно он не умеет. — Знаю, ты хочешь еще. Но надо подождать. Мы ведь не хотим твоей смерти.       Теон ловит каждое слово, неотрывно слушает воду, такую близкую и далекую одновременно. Рамси чего-то хочет от него. Раньше Теон Грейджой знал, как выйти из любой ситуации победителем. Теперь он чаще обычного играет в игры, правила которых ему забывают озвучить.       — Пожалуйста, — тихий шелест голоса стелется по камере. Он просил уже тысячи раз, умолял на протяжении многих дней. Если бы мог — стоял бы на коленях или лизал грязные сапоги. — Пожалуйста…       — Пожалуйста, что? — Рамси с удовольствием прикладывается к бурдюку. Пьет жадно и небрежно, вода ручьем течет по гладко выбритому подбородку. Бесцветные глаза с издевкой.       — Воды, — Теон судорожно сглатывает, провожая струйки воды взглядом. — Воды, умоляю.       Рамси сегодня легко одет — одна лишь алая рубаха. Раньше Теон решил бы, что в таком наряде мучить его не будут. Тогда он еще плохо знал Рамси. Бастард не боялся замараться, скорее, наоборот. Красное идет к красному, как-то сказал он. На груди мокрым алым цветом расползается пятно, ублюдок едва ли не причмокивает пухлыми губами от удовольствия. Будто не пьет, а девку целует.       — Что? Прости, не слышал тебя. Такая вкусная вода! Будто несколько дней не пил, — Рамси внезапно округляет глаза в притворном ужасе. Глядит то на бурдюк, то на Теона. Ловит каждый судорожный вздох, каждое движение кадыка.       В пекло! Теон не собирается играть по этим правилам. Он не будет унижаться, не будет больше просить. Скоро жажда заберет его к богам, и он, наконец, выберется из этого плена. Даже жаль тех двух глотков, успевших смочить саднящее горло. Рамси перекатывает бурдюк в крупных ладонях, как-то даже настороженно смотрит. Быть может, бастард действительно обладает даром чтения мыслей?       — Ты прав. Это было невежливо с моей стороны, — Рамси тяжело вздыхает, подносит к губам блестящую от слюны горловину. — Но я тебе оставил!       Теон отворачивается, смаргивая подступившие слезы. Он ненавидит этот голос с яркой издевкой. Ненавидит этот крест, от которого руки и ноги коченеют и покрываются судорогами. Но гаже всех он ненавидит себя. За слабость и боль, за то, что никогда не стал бы железнорожденным. И никогда не стал бы Старком. Везде лишний.       — Пей! — Теон глупо мотает головой, вода дождем орошает длинные изогнутые ресницы, оставляет полосы на грязной коже. — Я сказал пей.       Рамси кривится и отвешивает звучную пощечину. Боль — старая знакомая — на некоторое время выбрасывает все мысли из головы. Еще несколько ударов, осколки зубов впиваются в щеки, разбитые губы кровоточат. Больно. Приятно. В глазах слезы, на губах кровавая полуулыбка. Только горловина бурдюка все маячит в руках бесполезным куском кожи. Бить и поить одной рукой неудобно.       — Чертова тварь, — хрипит Рамси от едва сдерживаемой ярости. Пальцы впиваются в ямки щек настолько крепко, что оставляют синяки. Пригвоздить эту мечущуюся голову, раскрыть упрямые губы. — Открой пасть, Вонючка. Будет хуже.       Хуже. Всегда бывает хуже. Этот дрожащий от возбуждения голос обещает столь многое. Отрежет ли Рамси ему губы? Или выбьет все зубы? А может, прижжет каленым железом язык? Теон знал только одно — он готов умереть. На своих условиях.       Рамси наполняет полный рот воды и наклоняется. Так медленно, будто время отказалось бежать вперед. Даже времени противно находиться возле них. Пухлые губы прикасаются к разбитым, властно удерживают их в плену. Кровь мешается с водой в отвратительную жижу. Одуряющий запах железа мучит ноздри. Вода толчками проходит сквозь сжатые зубы, чужой рот мешает сплюнуть. Теон дергается, но рука крепко держит челюсти. Глоток за глотком. Чертов бастард вновь победил в своей игре. Смерть никогда не заберет Грейджоя. Даже она не сумеет вырвать его из жестоких кровавых объятий Рамси.