Игра в Бога
19 марта 2024 г. в 17:44
По утрам Рамси рассматривает себя в медное отражение зеркала. Все еще больше Сноу, чем Болтон. Так будет навсегда. От Русе в нем только страшного цвета мертвые глаза. От матери — широкое грубое лицо крестьянина. Ни одежда, ни походка не скрывают этого. На автомате совершаются одни и те же действия: облачиться в любимую алую рубаху, затянуть бархатный дублет поверх беспокойными пальцами, в бешенстве отвернуться от собственного отражения.
Дни в Дредфорте тянутся долгой лентой в девичьих волосах — скучно. Распоряжаться замком и запасами пищи — скучно. Охотиться и общаться — скучно. Только одно занятие приносит удовлетворение. Когда он приходит, чужой мир сжимается до тесноты камеры, до глухого стука дерева у запястий. Когда он играет, эти глаза смотрят только на него, обозначают важность. В такие моменты Рамси чувствует себя Богом.
Жестоким. Он калечит и избивает, режет и отрезает. Находит слабые места и с удовольствием вгрызается в них. Милосердным. Он поит и кормит с собственных рук. Прижигает раны и разрезы, чтобы не загноились. Только он наказывает и поощряет, решает — жить или умереть.
В темноте ярко горят факелы, ослепляют. Провожают в последний путь редкие минуты спокойствия. Теон не спит, завороженно смотрит на огонь, будто видит в нем что-то, чего не видят другие. В голубых глазах сверкает пламя.
— Поговори со мной, Вонючка, — Рамси чистит ногти длинным лезвием. Он едва подходит к висящему телу, а чужие мышцы уже сжимаются, напрягаются. Так чувствует себя обреченная букашка, пойманная и зажатая в пальцах. Краткий миг решения: пальцы либо сожмутся, стирая в порошок то, что когда-то было живым. Либо жучку позволят летать еще несколько дней. — Мне скучно.
— О чем? — хрипит игрушка после долгих секунд молчания. В голосе настороженность и то, что Рамси принял когда-то за дерзость. Внутренний волк.
— Как ты думаешь, почему я разрешил тебе жить? — Рамси оценивающе разглядывает покрытый потом высокий лоб, рассеченные недавними избиениями острые скулы, засохшую кровавую корку на пухлых губах.
— Почему? — игрушка жмурится, не понимая цели вопроса. В голове мелькают картины одна страшнее другой. Это вновь игра. Цель лишь одна — не слушать. Проиграть, отдать часть себя, но не слушать.
— Почему я позволил Вонючке думать, что он Теон Грейджой? — Рамси широко улыбается, обнажая выступающие клыки. Теона передергивает от отвращения. Голова гудит от голода и плохого сна. Вонь собственных отходов заползает глубоко в ноздри. Рамси говорит, что только собаки могут спать в своем дерьме. Только собаки. — Я позволил тебе на время натянуть маску этого отпрыска Железных островов. Но ты ведь помнишь, что всегда был Вонючкой?
Рамси придвигает факел к лицу, почти опаляет длинные ресницы, заставляет чувствовать жар. Воздух вокруг будто сгорает в пламени. Теон молчит, пытаясь вдохнуть. Прячет все мысли и слова глубоко внутри себя. Сохранить хотя бы часть своей личности — даже самую гнусную.
Рамси с этими широко раскрытыми ясными глазами выглядит на изломе своей честности, кажется почти юношей, который просит совета у старшего товарища в сердечных делах. Так делал Робб. Преодолевал вбитое старковское смущение и спрашивал о девушках Теона. Интересовался, как и что нужно делать, что говорить, как не опозориться. Имя первенца Старков отдает горечью и собственной никчемностью. Или это был не Робб? Разве мог гордый лорд спрашивать такие глупости? Может, Вонючка это придумал? Факел отодвигается вместе с Рамси. Обилие нагретого воздуха кружит голову.
— Не люблю разговаривать со стенкой, — Рамси хмурится, подкидывает нож в руках. Целится острием будто бы в глаз. На какое-то мгновение наступает облегчение скорой смерти. Лезвие легко входит в середину ладони, пробивает кости и сухожилия. Первый крик боли всегда ласкает уши.
Что хочет Рамси? Вечный вопрос, поиск ответов на который занимает всю жизнь Вонючки. Ладонь пульсирует болью, плюется кровью глубокая рана. Отвлекает. Холодные слезы мешают следить за твердыми шагами, их эхо гулко стучит в ушах.
— Не разочаровывай меня, — оглушающий шепот в самое ухо. Горячее дыхание пахнет вином и медом. — Теон отказался ото всех, кто был тебе близок. Он предал всех, кого ты любил. Он — падаль. Он — ничто. Но ты — мой Вонючка, а не этот гнусный Теон.
Пальцы-лезвия царапают, раскрывают нутро, стягивают замаранную грехами кожу. Новые порезы разрывают старые шрамы, плоть послушно поддается. Рамси тяжело дышит вином, и этот запах, кажется, проникает в глубину тела, заползает в кровь, выжигает изнутри остатки Теона.
— Больше никого нет и не было. Ты всегда принадлежал только мне. Всегда, Вонючка.
Рамси подобрался так близко, что заслоняет собой всех, кого видит Теон, когда закрывает глаза. Нет ни родных, ни семьи, ни людей — один только Рамси. Всегда был только он. Только его голосом говорили люди. Только эти ледяные глаза смотрели на него. Одни лишь руки Рамси ласкали юного Теона. Он был всегда. Он разными людьми давал Теону боль и наслаждение. Он играл им, позволял ощущать жизнь. Вонючка думал, что он Теон Грейджой, потому что Рамси позволил ему считать себя личностью. Но Вонючка всю жизнь провисел на кресте. Привязанный и сломленный.
Из глубины морской летят слезы, смешиваясь с россыпью кровавых рубинов на груди. Кровь и слезы — так правильно. Так и должно быть. Мясистый язык широко проходится по щеке: тянется слюна от подбородка до прилипших мокрых кудряшек на виске. Вкус Вонючки — соль и пот.
— Теона забыли навсегда. Но я, Вонючка, всегда с тобой. Только я, — язык спускается по шее, собирает кровавую дорожку. Острые клыки смыкаются над раной, давят. Двигаются губы, засасывая потоки крови, дергается кадык.
— Теон… — вторят сухие губы. Как Вонючка мог забыть собственное имя? Как мог забыть то, что всегда принадлежал хозяину?
— Да, Теон подвел тебя, — окровавленные губы, обагренные щеки. Ледяные глаза широко раскрыты, разрывают тряпки, снимают лоскуты кожи, проникают под мышцы и кости. — Теон опозорил тебя. Но я с ним поквитался ради своего Вонючки.
Спрашивал ли Робб Вонючку о девушках? Он пахнет осенними листьями, глядит серьезно своими северными глазами, расспрашивает о Кире, о Валне, о Роуз. Вонючка смеется чужим смехом, демонстрирует непристойные движения пальцами. Позади кричит кто-то голосом Рамси, обрывая мальчишеский разговор. Это было. Да, это было! Теон это помнит, он знает, что это воспоминание и хватается за него, вцепляется изо всех сил. Он должен помнить.
— Как тебя зовут? — Рамси жестким рывком заставляет смотреть на себя, и Теона накрывает паника. Он прочитает мысли, он поймет, он узнает. Остается только промолчать, сжать зубы. Не слушать, не поддаваться. — Ты мой Вонючка?
Теон запоздало кивает, опускает взгляд: нет сил больше смотреть в эти ужасные глаза. Болью взрывается мизинец, когда острое лезвие вгрызается под ноготь. Прерывистый крик оглушает Теона, нож входит все глубже, отрывает пластину, оголяет нежное мясо. Рамси подставляет ухо ближе, блестят бесцветные глаза. Веселые и пьяные от боли и крови. Ловкие пальцы проходят под лезвием и с силой вырывают шатающийся ноготь.
Больно — это не слово, это то, что приносит с собой бастард день за днем. Это несколько изуродованных пальцев на одной руке. Это счастливые ледяные глаза. Рамси сжимает свои кровавые трофеи в ладони и деланно хмурится.
— Прости за это. Видишь, я могу слишком увлечься, — Рамси жарко шепчет на ухо, придает боли сладкий аромат вина и меда. Он стоит вплотную, позволяя одежде мараться кровью и грязью. Последнее, что видит Теон — это длинные черные волосы перед лицом. — Но это не значит, что я не могу испытывать благодарность. Я великодушен, Вонючка. Ведь ты здесь. Ты со мной. И ты жив.
— Лучше бы я умер, — чужие волосы противно щекочут нос. Разбитые губы оставляют на мочке уха каплю крови вместе с тихим признанием.
Следующим вечером Рамси красуется новой подвеской: пять выкрашенных в крови ногтей на тонкой шерстяной нитке, да проколотое ухо с пятнышком алого граната в мочке. Теон пытается не смеяться, когда перед глазами мелькают страшные украшения, пока тело покрывается новыми ранами и порезами. Чувство беззаботного восторга накрывает его с головой. Он впервые победил Рамси в его же игре.