Отданная лику мрака

Верование в их мире было таковым, что услужливо возносить мольбы и прошения богам Подлунья было делом последней важности. Первоочередным предназначением каждого человека было бояться. Страшиться и приносить жертвы богам пороков и бедствий, дабы принять свою истинную лживую сущность как данность и молить о пощаде. Оделия, стоит упомянуть, не то, чтобы была с этим согласна. Безусловно отречься от оберегаемой поколениями, правды и устоев ей было крайне сложно. Однако она не признавала, что подвержена грехам настолько, чтобы навредить этим себе и окружающим. Прижимая руки к груди, ладонями ощущая свое спокойное дыхание, послушница монастыря имени Беллоны, пела. Настоятельницы говорили, что это успокаивало грозный нрав богов. Тонкие голоса других послушниц разливались по храму, сливаясь воедино в глас, полный жалобности и смирения. Благовонный дым ладана, приевшийся обывалой Оделии, наполнял легкие, а перед глазами стояла мгла ночи. Ее окружали высокие, сводчатые потолки с мрачным фресками, на арках были выдолблены жуткие каменные гаргульи — приспешники и слуги Великих Разрушителей. Витражные окна переливались в отсветах зажженных свечей чернотой и тенями, в глаза которых никому никогда не следовало заглядывать. Поговаривали, они были проводниками в мир иной, будто зеркала, отражая судьбу, уготованную грешникам. Полунощница длилась около получаса и лишь в пятничную ночь, на нее созывали всех обитателей женского монастыря — в основном, это были лишь молодые девушки. Их по одной ссылали сюда со всех уголков близлежащих деревень и городов. Обрекая новых послушниц на неволю и ограничения в быту, мир приносил этим свою жертву, а после не сильно то задумывался об их дальнейшей жизни. И именно Оделия в своей далекой деревушке оказалась козлом отпущения. Причина выбора именно ее кандидатуры была смеховтворной и противоречащей цели — своенравность характера, во имя которой она здесь вообще оказалась. Прощалась с ней мать со словами: — Девка окаянная, поделом тебе! К тому же не дала и куска хлеба в недельную дорогу, но Оделия не таила на нее зла. Она и без этого значительно исхудала за шесть месяцев пребывания в монастыре, но ей в ее прежней крестьянской жизни уже случалось переживать изнуряющий голод. Когда девушки, в одинаково мрачных черных подрясниках и бледно-алых апостольниках, допели молитвенную песень, настоятельница Аэрвина разогнала их по комнатам, которые выделялись каждой послушнице. Монахиня была богобоязненной, добродушной женщиной, однако за непослушание могла придумать изощренное наказание. Особенно ею порицалось инакомыслие, однако в Оделии она видела что-то, что даже самой девушке было неизвестно. По приезду в монастырь она не брезговала тяжелой работой, которую поручали ей сестры, не опаздывала к трапезе и не пустословила. Однако грешила тягой к знаниям, задавала вопросы, ставящие равновесие между злом и добром, между небесами и тартаром, под сомнение. Оделия своим любопытством сеяла смуту среди других послушниц и монахиням это не нравилось. Ее подвергали не одному телесному наказанию: поркам розгами, от которых мозолистые ладони девушки и спина до сих пор не оправились — рассеченная и натертая солью, кожа, приносила дикую боль и заживала, оставляя уродливые шрамы в качестве напоминания. Как-то раз ее насильно заставили принять обет молчания на целый месяц, дабы не гневать богов своим поведением и дурными речами. Кричать от муки во время него тоже не разрешалось. Мать Аэрвина спасла Оделию своим решением позволить ей, до принятия священного обета, утолить свою тягу к божественному. Она понимала, что полезнее не укрощать нрав преданной послушницы, а позволить изучить всевышние силы, дабы лучше угождать им молитвами и жертвами. Библиотека, таящая в себе все ответы, в ночные часы, с того момента, встречала ее открытыми резными дверьми. Тысячи полок и вдвое больше ветхих фолиантов манили ее к себе и Оделия, более не страшась узнать роковые таинства, ведь самое ужасное, что могло с ней произойти уже произошло, всегда откликалась на их зов. — Не забывай, пребывание в читальне — твоя привилегия, сестра. Исполняй труд с отречением и чистыми помыслами, во имя Великих Разрушителей, коим верно служишь. — всегда приговаривала Аэрвина, прежде чем вручить ей тяжелый чугунный ключ. Оделия же по обычаю склоняла голову в почтении и согласии, тихо отвечая благодарностью. В тот вечер ей было отчего-то горестно. Она не скучала по дому и по близким, по прежней изнурительной работе в доме лорда. Условия в монастыре были намного лучше, чем в отчем доме, однако сердцу ее отвыкнуть от привычной брани, от прелестей бескрайних полей и лесов родины, от свободы было крайне трудно. Строгость и безмолвие монастыря же угнетала, одно знание того, что Оделии никогда не суждено покинуть его заставляло ее глаза эгоистично слезиться, а шрамы в свою очередь ныли, напоминая, что такие мысли жестоко наказуемы. Ключ в замочной скважине повернулся со скрипом. Помещение библиотеки было в полном мраке, так как книги хранили далеко от солнца и в просторном зале не было ни единого окна. Не позволяя горьким, не имеющим никакого веса, слезам пролиться, девушка кончиками пальцев прошлась по ряду ветхих темных корешков, подсвечивая себе полки свечой и отыскала нужную, которую начинала читать накануне. Ею был громоздкий фолиант под названием «Легенды о Великих Разрушителях». Она повествовала историю становления и рождения каждого темного бога, первые главы об Оркусе и Марсе, Оделия прочла за одну ночь и более не была способной оторваться от книги. Она была несказанно благодарна судьбе, что во время работы кухаркой у состоятельного лорда, приглянулась ему и он, по доброте душевной, научил ее читать. Присев на ковер в дальнем углу читальни, девушка зажгла свечи вокруг себя и удобно устроила книгу у себя на коленях. Тишина мягко обволакивала ее, увлекая в древность повествования, а тени привычно полазали по стенам. — Златовласка, считаешь разумным читать такие ужасы перед сном? — Внезапно скрип раздался позади нее и Оделия с ужасом увидела перед собой полупрозрачного юношу, который светился в темноте приглушенным белым светом. Он невозмутимо прошел сквозь высокую книжную полку и усмехнулся, опираясь на шкаф плечом. Крик сорвался с ее уст незаметно, однако монахиням слышен был отчетливо, а богам случился на потеху.