Отданная лику мрака

Помнутнение длилось считанные секунды, но Аэрвина, тем временем, нависла над ней с остекленевшим взглядом. Добротно пнув ее израненное тело несколько раз, вызывая беспорядочные вспышки боли в районе ребер и позвоночника, монахиня подобрала выскочивший из ее рук кинжал. Следом ее, удивительно крепкие и сильные для старушечьих, руки, подняли безвольное тело Оделии. Безжалостной хваткой старуха сжала ее волосы и приставила лезвие к тонкой коже ее горла. Большинству монахинь к тому моменту уже удалось потушить огнища, которые представляли собой их балахоны. Однако кому-то кровожадно улыбнулась Эквитас, и те корчились в предсмертных муках, сгорая заживо — их крики, стоны и кряхтение наполняли помещение будоражащим эхом. Более того, зал стремительно охватывали языки безудержного пламени и становилось не по себе от мощи этой стихии. В нос ударил запах горелой плоти и Оделия едва не помотала головой в порыве, когда острие кинжала оцарапало ее горло в предупреждении. Капли крови обожгли шею. — Не дергайся. — зашипела Аэрвина, тряхнув ее и до боли сжав свежие синяки побоев, отчего послушница едва снова не напоролась на лезвие. Затем та прокричала громче. — Если тебе дорога твоя подруга, ты явишься мне в своем облике. Тебе не скрыться. Форрест долго не раздумывал, прежде чем выйти из тени свалившейся замертво монахини, тело которой представляло собой обуглившийся скелет. Его ходящие желваки выдавали напряженность и негодование, но глаза выражали обреченную печаль. Окутанный призрачным светом, он медленно приблизился в ожидании следующих ее приказаний. Вопреки желанию сопротивляться ее велению, одного взгляда в его ясные глаза хватало, чтобы понять, что Форрест будет уподобляться марионетке, лишь бы сохранить жизнь Оделии. И Аэрвина безошибочно затянула узел этих поводий, когда схватила ее. — Ты осведомлен, что не должен был вмешиваться в порядок мирских вещей и несмотря на это, нарушил равновесие. Как бы тебе это не удалось. — Монахиня явно узнала в нем принесенного в жертву путника. В ее тоне послушница уловила нотки пораженной нерасторопности. Оделия как никто другой понимала это чувство, ведь уже переживала его, однако в данный миг это могло сыграть им на руку. — Тебе требуется все исправить. А иначе… Вернее, при любом исходе, вам, голубкам, суждено свидиться лишь в чертогах небесных. — Аэрвина отстраненно улыбнулась, хотя улыбка ее была преисполнена горести. Надолго предаваться воспоминаниям она не стала, вместо этого погрубее перехватив копну волос послушницы, так что из глаз той брызнули слезы. — Но не думаю, что ты желаешь устроить эту встречу тотчас же. Ты знаешь что делать. Форрест не испытывал ее терпения и смиренно направился к притвору, покидая зал. Монахиня последовала за ним, толкая Оделию вперед. Та едва держалась на ногах, но заставляла себя шагать, влекомая не страхом смерти, но страхом обозримого будущего. Не было ни надгробия, ни каменной плиты, обозначающих, что здесь покоится мертвец, в месте, куда привел их Форрест. Просто припорошенная свежим слоем снега, земля. Отчего-то Оделия не сумела сдержать себя от еще одной слезы при виде этого. Призрак же был безмятежен, не считая крепко сжатой, до бела костяшек, рукояти лопаты. Аэрвина держалась вместе с послушницей в отдалении, раздавая оттуда приказания. В темени ночи их спасал только свет луны, главной приспешницы Нокс, коей было занятно увидеть итог роковой ночи. И под аккомпанемент шелеста опавшей листвы и скрипа снега, призрачный юноша принялся копать. Тело, ни капли не тронутое гниением и насекомыми, покоилось под почвой. Бледную кожу, кудри и исстрепавшуюся одежду покрывала лишь земляная пыль вместе с грязью. Одна только зияющая рана на горле потемнела от запекшейся крови и будто бы застыла во времени вместе с ее бездыханным обладателем. — Не заставляй меня повторять, путник. — вымолвила Аэрвина непреклонно, переминаясь с ноги на ногу. Она то и дело озиралась по сторонам, ведь тени за территорией монастыря были отнюдь не безобидны и могли оказаться зверьем, желающим поживиться всем, что поместиться им в пасть. — Делай что велено. Форрест склонил голову в ответ на ее слова. Без надежды, без чувств. Но всхлипнув, Оделия привлекла его внимание и сумела взглянуть ему в глаза в последний раз, прежде чем он опустился на колени перед собственным телом. Его губы изогнулись, будто он что-то шепнул самому себе и… вслед за резким порывом ледяного ветра призрак исчез. Будто никогда его и не было. Однако Аэрвину это не убедило, она оставалась на месте, удерживая ее, бьющуюся в истерике. Слезы застилали взор послушницы, она, если не знала что только что произошло, то догадывалась. Все кончено — Форрест вернулся в то место, откуда сбежал ради нее. Теряя бдительность вслед за тем, как глаза ее затмила иллюзия исполнения ее воли, монахиня ослабила свою хватку на Оделии. Однако послушница была отвлечена произошедшим слишком сильно, чтобы воспользоваться подвернувшейся возможностью. — Я польщен, Златовласка. Не думал, что так дорог тебе. — с крохотной усмешкой Форрест возник рядом с ней. При звуке его голоса Оделия зарыдала от облегчения громче, даже не оборачиваясь, хотя ей вполне могло послышаться. Но его присутствие нельзя было ни с чем спутать. Ей не требовалось его видеть, чтобы чувствовать спокойствие и надёжность. — Однако дальше тебе придется идти одной. Она скоро поймет, что я не вернулся в свое тело, ведь оно стало частью жертвоприношения и должно было исчезнуть вместе с моей душой с лица земли. Послушница разумом улавливала его слова и вслушивалась в них со всей надлежащей внимательностью, однако пелена шока и призрачной утраты все не сходила. Она не осознавала, что он с ней временно. И, возможно, сейчас это было лишь к счастью. Слезы не переставая текли по не лицу, холодя и без того обветренную, огрубевшую кожу. Аэрвина не улавливала перемену в ее настроении, ее взор был прикован к телу Форреста и он знал, что у него есть не более нескольких мгновений. — Я ничем не могу тебе помочь, но я выиграю толику времени, понимаешь? — Призрак переместился, не сумел не предстать перед ней. Почему она только не позволяла себе принимать тепло его близости раньше? — Ты должна грамотно им воспользоваться. — Его ладони обхватили ее щеки, привлекая все ее внимание к призрачному лицу. Оделия едва видела его сквозь свою прозрачную печаль, но как же неистово она старалась уберечь и запечатлеть каждое его слово в своей памяти. Ведь дыхание смерти, которое послушница чувствовала за спиной было направлено не на нее, а на ее прекрасную тень. — Отбивайся и не задерживайся подолгу в этом гиблом месте, иначе угодишь в ловушку здешних хищников. Забирай из зала девочку, пока она не задохнулась и выводи послушниц через коридоры, потому что пламя быстро разгорится. — Форрест тараторил без умолку, пока наконец не остановился, отведя взгляд. Ему было страшно. — Оделия, я… — Собственное имя, сказанное хриплым шепотом стало последней каплей. Названная открыла было рот, чтобы молить его остаться, но было поздно. Призрак покинул ее, растворился в воздухе за считанное мгновение, как и его тело, а воздух пронзило протяженное рыдание. Столь утробное, что Аэрвина даже вздрогнула. Однако Оделия не сразу поняла, что оно исходило не столько от нее, сколько от существа пострашнее и не являлось рыданием вовсе. Громоподобный звук походил на рычание, раскатистое и устрашающее. Монахиня, все еще удерживая послушницу с кинжалом у горла, резко развернулась и попятилась. Это дало послушнице возможность увидеть в пяти шагах от них трех разношерстных волков, скалящихся, от чего с их пастей капала слюна. Это был не тонкий намек, что их аппетит утолит лишь вкус человеческой плоти. А Оделия ею быть не собиралась. Быть может над ней взял верх простой инстинкт, а быть может горе с примесью бессильного гнева, но послушница вряд-ли когда-нибудь сумела бы объяснить содеянное. Она не успела оценить риски, когда выскользнула из-под руки старухи. И пусть кинжал успел не глубоко очертить полосу на ее горле, это окупилось, когда Оделия силой толкнула монахиню в сторону голодных тварей. Аэрвина не сумела удержаться на ногах и оступилась, кряхтяшей и проклинающей мир, тушей валясь в лапы волкам. Тех не требовалось приглашать к трапезе дважды. Озверевшие от голода, волчьи отродья вгрызались в плоть женщины со всех сторон. Первые два зверя облюбовали местом пиршества шею и плечи монахини, от чего Оделия оказалась с головы до ног забрызгана греховной кровью умирающей. Ей не было жаль несчастную, но послушница и не упивалась тем, как под напором зверей, крики Аэрвины медленно стихли, сменяясь хрустом костей и звуком рвущейся под безжалостными зубами, кожи. Ониксовые глаза так и остались выпученными, в них застыло страшное осознание. Прокручивая у себя в голове последние слова Форреста, Оделия заставила себя сдвинуться с места и медленно пятясь, броситься к монастырю. Она исполнит его последнюю волю, обязательно. И больше никогда и ни за что не допустит, чтобы подобное повторилось вновь. Ни в одном уголке земли, ни в такой глуши, как эта. Ее клятва, его заповедание. Это согрело ее душу подобно тому, как это делал Форрест и Оделия осознала, что вот, наконец она знает что делать дальше. Наконец, не путь ведет ее, а она сама определяет в каком направлении отправиться, пусть даже кто-то может вознамерится ее сбить или богам не будут угодны ее действия. Пусть даже прольется кровь, но ни одна невинная жизнь больше не будет отдана во имя дурной цели. Пусть Форрест мог ошибаться на ее счет, и даже ее собственные убеждения могли быть ложными и не стоящими усилий их оберегать, но он посеял семя, которое могло пошатнуть устои всего мира. Это семя звалось уверенностью и Оделия возобладала им, заплатив очень дорогую цену, как приходиться платить за все самое сокровенное и ценное. Аэрвина оказалась права лишь в одном. Девушка действительно осознавала, что для гармонии мира требуется чем-то жертвовать и, как монахиня ее призывала, готова была услужить этому своей самоотверженностью. Однако Подлунный мир услышит о ней не как о преданной вере, монахине, а о искоренительнице злонамеренного служения. Одну ярую до правды девушку услышат даже боги, ведь говорить она будет устами справедливости. Свету всегда будет угрожать тьма, а ночи день. Не бесполезна ли эта борьба? Лишь время покажет, ведь оба светила легко сменяют одно другое.