Отданная лику мрака

Дыхание через рот создавало ощущение полной пустынности в ее разуме. Оделии, откровенно говоря, осточертело осмысливать все происходящее и из раза в раз приходить к выходу, что ее так или иначе постигнет кончина, даже если права на радикальные действие она получила от собственной морали. Между тем, размеренные вдохи и выдохи сводили всю подступающую панику на нет. Вот к чему в большинстве случаев приводила доброта — к неизбежному краху. Этот мир съедал тебя заживо, если ты верил во что-то иное, чем остальные. Оделия уже чувствовала зловонное дыхание смерти у себя за спиной, возможно оно действительно исходило от Аэрвины и в ее лице она ее встретит. Тем временем матерь продолжала. — Дать им то, чего они так желают. Это и есть излаз, вот почему ты свидетельница происходящему в это полнолуние. — Она вновь протяжно вздохнула, обходя замершую изваянием девушку. В руках матери монастыря блеснул ритуальный кинжал, коим резали скот в жертву. — Великие Разрушители на то и носят такие имена. Они питаются болью, страхом, отчаянием. Однако слаже всего для них получить это от невинных душ. — Ониксовые глаза старухи вновь сверкнули, гораздо более таинственно и плотоядно. Взгляд ее прожигал насквозь. — Я вижу в тебе достойную содействовать этому самоотверженному делу, послужить в угоду высшим силам. Тебе по силам совершить грех во благо всего мира, ты обладаешь уникальным видением и тебе уготована роль палача в нашей общине. От ее слов, в которых не крылось ни капли сомнения, Оделия на один предательский миг нашла убежище, которое искала тем темным помыслам, которые порой гуляли в ней. Однако еще глубже ее сознание твердило ровное обратное, послевкусие пепла на языке это подтверждало. Будто по команде другие сестры обернулись к ним и негромко подхватили: — Палач! Еле-видимо монахиня изогнула бровь и добавила: — Ты будешь равной нам. И, пусть знают боги, это действительно звучало заманчиво. Оделия никогда в своей короткой жизни не чувствовала себя причастной к чему-то. Даже в монастыре, казалось бы, куда ссылали сотни девушек и у которых в итоге была одна единая судьба, она не чувствовала с ними ничего общего. Большинство из них избрало такой путь по собственной воле, а она в тайне проклинала каждую секунду нахождения под присмотром богов. Как же ей было ужиться с собственным нутром, не знающим ни совести, ни истины? Но сейчас… сейчас послушница понимала что все это было неспроста. А истина была ложной, навязанной, навороченной. По коже бегали мурашки не от злого веяния, а от взора самих богов, от их пристального любопытства, потому что даже сама девушка не знала как поступит дальше. Оделия не дрогнула, к своему же удивлению. Она была столь измотана, что не ощущала страха, а быть может ее телом и вовсе руководил кто-то другой. На задворках разума, послушница понимала, что в случае отказа на нее вероятней всего набросятся разгневанные члены общины. В тоже время ее хмурый взгляд метался между алтарем и кинжалом. Решение возникло внезапно. Когда Аэрвина протянула ей оружие, девушка противилась незнакомому порыву его принять всего несколько мгновений. Ледяная рукоять легла в ее руку как влитая и Оделия подняла голову. В глазах старухи она прочитала одобрение, прежде чем там повела ее вглубь зала, где сестры-монахини обступили их полукругом. Отторжения, как она ожидала, послушница не ощутила, тяга к марку была похлеще ее пытливости. А быть может это были лишь две стороны одной монеты. В любом случае, чтобы понять это наверняка ей еще предстояло главное испытание. Матерь Аэрвина озвучила его будничным тоном, будто это была лишь маленькая деталь, которая не должна была составить ей труда в выполнении, ведь главный выбор был уже сделан: — Дабы доказать свою преданность общине, тебе требуется пролить кровь своей сестры по долгу, но помни, что этим помогаешь ей исполнить свое предназначение, как и ты выполняешь свою обязанность. В тот же момент монахини расступились и явили ее взору распластавшееся хрупкое девичье тело, таившееся позади. Оделия ее узнала. Эта девочка была одной из самых младших послушниц в монастыре, ей было едва ли тринадцать. И она была одной из тех, кто отвернулся, пока ее пороли, плетью вспарывая кожу до самых костей. По всей видимости это была ее провинность, и последовавшее за ней наказание. Вопреки боли в груди, послушница сохранила лицо и приблизилась к девочке на расстояние вытянутой руки, монахини оказались за ее спиной. Ее рука с кинжалом подрагивала, но в складках пледа им этого было не увидеть. Наконец, она услышала блаженный свист и последовав долгожданному знаку, резко обернулась, яростно всаживая лезвие глубоко в бок ближайшей монахине. Призрак все время сидевший на алтаре, мелькнул между черными одеждами и умудрился подмигнуть ей в просвете, прежде чем шустро схватить свечу с ближайшего подсвечника. Раненая монахиня же взывала, когда Оделия рывком вытащила кинжал и осела на землю, хватаясь за кровоточащую рану. Послушница же, словно затравленный зверь, хоть и с преимуществом, выставила свое оружие вперед, судорожно поджидая приближающуюся к ней опасность и защищая бессознательную девочку. Другие члены общины не спешили повторить участь сестры, поэтому медленно отходили от нее. Только Аэрвина не последовала их примеру и взмахом руки остановила проявление их трусости. Она злобно прорычала: — Да что ты себе позволяешь, вероломная дрянь? — В ее черных, как самый страшный ночной кошмар, глазах забурлила гниль кромешного мрака. — Эта железка не спасет тебя от расплаты за ошибку! Ты оступилась, провалилась в пучины невежества и неискренности. Я в тебе сильно ошибалась. Отрицание руководит тобою, а это всегда лишь пустая трата времени. — Аэрвина закачала головой. Как же хорошо она отвлекала собственное внимание, когда этим должна была заниматься Оделия. — Хотя нет, не ошибалась. Вероятно ты сама не понимаешь, как сильно погрязла в грехе и что тебя уже ничего кроме верной службы богам, не спасет… Пока из ее уст лилось еще больше яда и желчи, она продолжала играть свою роль загнанной в угол, одичавшей девушки. Форрест же тем временем, один за другим поджигал украденной свечой балахоны монашек. И все бы прошло как по маслу, если бы не пристально следящая за ней Аэрвина. Рассмеявшись над собственными словами, она не упустила из виду, что Оделия на миг взглянула в сторону и обернулась, обнаруживая дымящийся балахон своей сестры. Грозно сверкнув глазами, Аэрвина не обращала внимания, на сиюминутно воцарившийся, переполох и суету испуганных, сгорающих монахинь. — Кто тебе помогает, дитя? — В ее вопросе более не было лукавства и притворства, лишь холодный расчет и бесконечная, колючая злоба. Старуха внушала неподдельный страх, даже если, казалось бы, была полностью безоружна. Оделия совершила ошибку в тот момент, когда поддалась инстинкту и сделала неуклюжий шаг назад. Привыкшая к наказаниям, ее сущность сжалась по привычке и послушница перецепившись через тело девочки, очутилась на земле и больно приложилась головой о пол.