Тишина

34

— Ты прикасался к нему?! У Чэна расколота голова. Не мигренью. А буквально. Тянь разбил о его висок кусок булыжника. Строгий костюм залило ржавой кровью. Восстановлению не подлежит. Ни костюм. Ни их отношения. — Ты спал с ним?! От молодого Альфы шуму больше, чем от переполненного вагона метро. Он крепко связан по рукам, ногам и большим пальцам. — Отвечай мне! Отвечай! Тянь пытается использовать альфа-голос. У него, предсказуемо, не получается. Чэну не хочется подчиняться. Только прикрыть глаза от усталости и зашить рот младшего брата металлической проволокой, лежащей на столе в гараже Би. В доме Би. — Ты уверен, что помощь не нужна? А Цю вальяжно прислоняется к бетонной стене. В руках пачка лапши быстрого приготовления. На скуле синяк. Прилетело, когда вместе вязали Хэ Тяня. Ситуация просто пиздец. Но это только его война. Люди, втянутые в семейные разборки Хэ, пострадали достаточно. Любые лишние жертвы необходимо было сократить. Поэтому ответ: не нужна. Будто насмехаясь над словами старшего брата, Тянь выкрикивает: — Сука, какая же ты лицемерная мразь! Просто сдохни! Молодой Альфа меняет тактику. Атакует волной едких феромонов. В них столько желания убивать, что становится как-то не по себе. Разве может подросток так жаждать крови? Хотя, вероятно, это оправдано нестандартными обстоятельствами. Насколько нестандартными, что Чэну пришлось связаться с отцом. Потому что его каналов информации оказалось недостаточно, чтобы рационально объяснить то, что произошло. Тянь представился во второй раз. Как элитный Альфа. И тут же спустил свой феромон в Бету, которой так долго был одержим. В Шаня, который был госпитализирован и прямо сейчас боролся за свою жизнь в одиночестве. Блядь. Хуа Би гогочет, но послушно уходит на кухню. Он всегда веселится в самые хуевые моменты. Потому что только в такие моменты ему не скучно. Чэн этого никогда не понимал. Он не был адреналиновым маньяком. Наоборот, только и мечтал о спокойствии, стабильности, тишине. Старший Хэ прислоняется поясницей к столу. Не собирается врать или оправдываться. Подтверждает: — Прикасался. Спал. Тянь выглядит так, будто у него сейчас пена пойдет изо рта. Невменяемо. Разъяренно. Беспомощно. — Тварь. Ты ведь знал, что он — мой! Ты знал! И все равно… Молодой Альфа начинает плакать, как ребенок. Угловатое лицо уязвимо краснеет. Там, за ребрами, где обычно пусто, что-то сжимается. Тянь похож на себя в детстве. С точно таким же лицом он смотрел на старшего брата, когда у него отбирали золотистого пса. Но Шань — не собака. Глаза цвета черной туши встречаются с серой пустыней. Младший брат заканчивает лить слезы так же неожиданно, как начал. Показывает длинные клыки. Рычит. — Я убью тебя. — Если ты убьешь меня, станешь тем, кого так сильно ненавидел. Тянь продолжает свирепо смотреть. Он ослеплен своими чувствами. Слова уже не помогают. Никогда не помогали. Но Чэн хочет попытаться. — Ты все правильно понял. Гуаньшань и я… уже были вместе. Но это происходило только с его согласия. Я никогда его не принуждал. Клянусь. — Засунь свои клятвы себе в очко! Он — мой! Я его пометил! — Твоя метка ничего не значит. Шань — Бета. Она либо заживет, либо… убьет его. — Что? Чэн терпеливо повторяет. — Убьет его. Тянь долго молчит. Наконец, ломанным голосом выговаривает: — Но… почему? Получает пощечину за свой вопрос. За свое невежество. За свой эгоизм. За свою инфантильность. Глупый, глупый младший брат. Он не так его воспитывал. — Потому что ты облажался. Старший Хэ стискивает кулаки до белых костяшек. Мысленно добавляет: «потому что я сделал недостаточно». Он не успел. Недооценил брата. Переоценил себя. Рубашки было недостаточно. Его запаха на Бете было недостаточно. Его заботы было недостаточно. Просто всего — недостаточно. Все его действия и слова Шаню совсем не помогли. Даже наоборот — спровоцировали новоиспеченного доминантного на борьбу за территорию. В итоге Чэн проебался. Не справился с ролью ответственного взрослого. И все, что он может — обеспечить медицинское обслуживание и молиться, чтобы Шань вернулся. Возможно, уже не прежним. Но это не главное. — Я не этого хотел. Я… — Просто закрой рот, Тянь. И выходи уже из своей головы. Прими реальность, в которой Шань — не твой. И никогда не хотел им быть. Чэн оставляет брата одного. Он больше ничего не может сделать. Осознание — это тяжелая пилюля, которую нужно проглотить. Чэн глотает, не запивая. Оплачивает билеты в Японию. Отец о нем позаботится. Настала его очередь. Чэн все.

35

Сквозь сон чувствуется мягкое прикосновение. Его гладят по макушке, щекочут за ушами, расчесывают отросшую колючую челку. Это знакомо. Это желанно. Это успокаивает бурю в душе, мешающую заснуть до самого рассвета. — Шань. Голос — чистая ласка. — Просыпайся, милый. Рыжий открывает глаза. Мама смотрит только на него. На губах — улыбка из детства. Так она улыбалась, когда он впервые научился держать карандаш для письма. Когда приготовил горелую яичницу. Когда они играли с папой в баскетбол, а она наблюдала, сидя на траве. — Мам… — уголки глаз жжет жемчужинами слез, — прости… Мо снова чувствует себя мальчишкой, плачущим по обыденным мелочам. Мозоль на пятке. Двойка за контрольную. Уход отца из семьи. — Я здесь, — нежные пальцы гладят по лицу, собирают соленые капельки, — все будет хорошо. Шань верит.

36

Бета признается во всем. Как обстоят дела в школе. Где он пропадал по ночам. Кто оставил на затылке шрам от зубов. Мама заслуживает знать правду. Чего она не заслуживает — это такого проблемного сына. Рыжий немного боится, что мамина безусловная любовь закончится здесь и сейчас. Что он, своим замкнутым поведением и умалчиванием, опустошил все ее человеческие резервы. Что дальше только столкновение с пустотой, холодом, отвержением. Если так случится… Шань не мог представить, что с ним станет. Наверное, он полностью одичает. И вернется к Шэ Ли. Потому что жизнь потеряет смысл и цель. Потому что без мамы на его стороне причин продолжать все это — школа, подработки, друзья — нет. А у Шэ Ли всегда есть план. Он всегда знал, что с ним делать. Это его единственный плюс. Мама хмурит брови на оттенок тусклее, чем его собственные. С возрастом ее образ стал более блеклым. Усталым. Невыразительным. Будто с каждым годом не только цвет волос и глаз терял краски, но и ее душа. Догорала. Но из последних сил грела. Шань давится смесью соплей и слюней. Слезы бомбардируют щеки. Мама замечает, тут же расслабляет лицо. Тянется к нему, обнимает, раскачивает и баюкает. Влево, вправо. Влево, вправо. Мо зарывается лицом в мягкую грудь. Дышит запахом хозяйственного мыла, тепла и овощной лавки, в которой мама работает по выходным. Слушает, как она пытается его успокоить. Говорит, что не злится, что все понимает, что доверяет ему. С каждым словом становится легче дышать. Напряжение покидает тело. Веки тяжелеют, а язык немеет. Он засыпает в самых безопасных объятиях на свете. В объятиях, которые никогда не разомкнутся.

37

И снова — глухая к его желаниям ночь. Маме пришлось уйти, когда закончились часы посещений. Она проследила, чтобы Шань поел домашний куриный бульон и принял лекарства, даже горькие. Похвалила за старания. Попросила побыстрее возвращаться домой. Если бы Мо мог, он бы пошел с ней. Больницы ему никогда не нравились. А тут еще и весь персонал, от медсестер до охраны, возится с ним, как с дорогим хрусталем. То, что за него отвалили кучу бабла — сомнений не вызывает. Но насчет хрусталя он бы поспорил. Остается только сидеть в постели и пялиться в окно. За стеклом — белая вишня, сладкий запах которой хоть немного перебивает разъедающую стерильность стен, полов и дверей. Как здоровый на голову человек может отдохнуть в месте, в котором чувствуешь себя так, будто не существуешь? Ответ Шаня: никак.

38

Он проводит несколько часов на улице. Ждет, когда выветрится запах Тяня. Не хочет видеть, как Шань воротит от него нос. Рядом стоит мотоцикл, которым он реже всего пользуется. Но после скудных проводов попасть в больницу хотелось как можно быстрее. Сегодня молодой Альфа покинул Ханчжоу. Вернется не скоро. Если вообще вернется. Это к лучшему. Для всех. Чэн курит шестую сигарету. Не чувствует вкуса дыма. На расколотую голову сыплются белые лепестки. Он стоит прямо под вишней, на которую льется лунно-звездный свет. Довольно романтичная картина. За такой было бы приятно наблюдать вместе с Бетой.

39

В палату заходит бесшумно. Ожидает увидеть Шаня спящим. Не ожидает влететь в оранжевое пекло, обрамленное краснотой, с порога. Рыжий выглядит так, будто проплакал несколько дней. Он бледный, искусанный и несчастный. Его взгляд — полный туманной надежды, привыкший к горькому разочарованию — спокойно исследует темный силуэт. Ищет признаки лжи, насмешки, плохого сна. Единожды спотыкается на швах у виска. Чэн магнитится, бессознательно делает шаг вперед. Возле кровати нет ничего — ни стула, ни кресла. Но ему это не нужно. Он становится на колени, прижимается лицом к больничной пижаме на худом животе. Тело Беты теплое и достаточно мягкое, чтобы обеспечить комфорт. Чтобы в груди родился мягкий тихий гром. Чтобы за ребрами незнакомо расцветало и танцевало. Чэн знал, что Шань очнулся. Он был первым, кому об этом сообщили. Но видеть его вживую — как вдохнуть после задержки дыхания на целую вечность. Он боялся, что Шань исчезнет, как осенний ветер. Без прощаний и объятий. Изгонит сам себя. А после него останется бесконечная зима. Чистые снега, замерзшее море и голодная смерть. Охваченный страхом, Чэн почти забыл, каким Шань был упорным. Смелым. Сильным. Пламенным. Живым. Шань моргает влажными ресницами, кусает сухие губы, налитые кровью. Наклоняется к нежности, запускает пальцы в черные пряди волос, в которых утонуло несколько молочных лепестков. Погружается в этот момент, позволяет себе чувствовать. Чэн дает волю своим инстинктам. По своей природе он, элитный Альфа, не только очень агрессивное, но и очень ласковое существо. Которое жаждет прикосновений своего партнера. Тоскует по ним. Горюет без них. Несмотря на то, что Шань не его Омега-пара, он чувствует к нему неудержимую тягу. Мальчик был тем, кто вытащил его инстинкты наружу и исказил. В самом лучшем, правильном смысле. Приручил его внутреннего зверя. Подарил ему мир, полный тишины и свободы. Поэтому их близость — как магический знак. Который говорит ему, что еще не все потеряно. Сквозь мирную тишину Шань шепчет: — Ты долго сюда добирался. В этом нет упрека. Это просто примечание. Пока Чэн разбирался с делами, успело минуть пять дней. Четыре из которых Шань был заперт со своей болью. — Мне жаль. В голосе — безошибочная дымка печали и сожаления. — Теперь я здесь. Спасибо, что ждал. Чэн отстраняется и заглядывает в глаза — жухлая осенняя листва, грязная из-за дождя. Там, за ребрами, где больше не хватает места, болезненно сжимается сердце. В самой его глубине никчемный, давно заброшенный уголек начинает мерцать. Разгораться. — Шань? Альфа хочет знать, чем мальчик так расстроен, что снова проливает слезы. Тянется к веснушчатой щеке рукой, прижимает к мягкой коже, дает опору, возможность расслабиться. Шань доверчиво льнет, опускает голову, открывает вид на лебединую шею в бинтах. Чэн вслепую пробует утешить. — С Тянем покончено. Он больше тебя не тронет. Обещаю. Бета влажно выдыхает. Его потряхивает. Наверное, он боялся Хэ Тяня. Вероятно — всегда боялся. Но не мог этого показать. Раньше не мог. — Шань… Чэн вкладывает в этот зов все, что у него есть. Мальчик реагирует. Наклоняется, обхватывает усталое лицо и нежно прижимается к тонким губам. Отклоняется и шмыгает носом. Ждет реакции на безмолвное признание. Чэн целует в ответ без промедлений.

40

Поцелуй — теплый, как одеяло, накинутое на околевшие плечи. Неровный выдох делят на двоих. Не спешат отстраняться, покидать пространство друг друга. Шань смущается и тянет Альфу на себя. Чтобы ближе, чтобы в постель, но подальше от красного лица-предателя. Чэн присаживается на кровать, губами нащупывает висок, обнимает за тонкую талию. Глубоко вдыхает. Запах Гуаньшаня — сонный, мягкий, как будто даже сладкий. Приятный. Тихий. Родной. Рыжий позволяет себя держать, тычется носом в шею. Он чувствует себя полностью окруженным, внутри и снаружи. Обласканным. Значимым. К нему пришли. Его выбрали. Даже если их связь была и будет ограничена самой природой их существования. — Шань? Чэн повторяет свой зов почти благоговейно. — Посмотри на меня. Пожалуйста. Мо долго думает, но уязвимость демонстрирует. Поднимает подбородок и смотрит на Альфу. Хэ внимательно вглядывается в Бету. Глаза в глаза. Зрачки в зрачки. В них отражается лунно-звездный свет. Кружатся вишневые лепестки. Звучит любовная песнь. — Прости меня. За все. Но ты мне нужен. Весь и всегда. У Мо нет слов. Заготовленного скрипта. Никто и никогда раньше не просил его присутствовать в своей жизни таким способом. Но, кажется, он понимает, о какой нужности говорит Чэн. Иногда Шаню тоже хотелось. Чего-то. Кого-то. Но это не значило, что ему это правда было нужно. — Останься рядом со мной. Пожалуйста. Шань судорожно вздыхает, алеет в щеках и кивает. Красивый. Очаровательный. Преданный, несмотря ни на что. Альфа с предельной осторожностью требует чужие губы вновь. Забирает их себе, медленно и томно облизывает узорчатые ранки. Шань отвечает, старается. В его движениях чувствуется неуверенность, неопытность. Но Чэн к этому готов. Он все примет. Он все будет ценить. Потому что знает, какого это, жить, отрицая любые формы слабости, держать все в себе и никого не подпускать. Знает, что открыться и выразить чувства почти то же самое, что совершить прыжок веры. Ново и страшно. Чаще всего — смертельно. Однако, они здесь и сейчас. Вместе. И Чэн не позволит им разбиться.