Оленьи тропы

Хэйдзо просыпается посреди кровати в форме морской звезды, зевает и разлепляет сначала один глаз, потом второй. Чешет живот под задравшейся футболкой и ищет рукой тело, которое, по идее, должно лежать рядом, укутавшись в одеяло, которое Сиканоину обычно не особо-то и нужно. Но Кадзухи нигде нет, даже на полу — сбежал что ли? А может его украли Аратаки и Синобу, привязали к стулу, залепили рот изолентой и теперь пытают третьесортными шутками, рассказами о черепашьих бегах и жалобами на недобор в весе, лишь бы Хэйдзо не грохнул их раньше положенного. Молоды они ещё, чтобы умирать от рук полоумного детектива, помешанного на всяких интересных мыслях и членовредительстве. Не сразу Сиканоин решается идти туда, где знакомые голоса на любой вкус и цвет разбалтывают предпочтения во вкусностях и жалуются на неудобные матрасы — сначала заворачивает в туалет, в ванную — пропадает там минут пятнадцать от силы: решает, как лучше собрать волосы, мыслит, а нужно ли их мыть вообще, смотрит в потолок, покрывшийся каплями, медитирует под шум сливающихся в водосток денег за коммунальные услуги — думает. После уже на кухне его ждет прям шоу, где Итто чуть ли не на голове стоит, лишь бы получить лишний оладушек. — Ничего вкуснее не ел, бро, ты супер, — голос Аратаки звучит странно, словно он в любви признаётся, вот только Кадзухе, Куки или еде? Может Муччи? Нет, его не видно от слова совсем — видимо диван в комнате громилы ему настолько понравился, что он решил под ним жить. — Доброе утро, — здоровается Каэдэхара неестественно мягким голосом, улыбается как ребёнок, который так старательно готовит завтрак любимой маме, что аж светится, наконец встретившись с ней взглядом. Хэйдзо внимательно изучает его самого и тот вид деятельности, которым он развлекает компанию. — Доброе, — отмечает, что розовый фартук Кадзухе к лицу, растрёпанные волосы, подобранные ободком — тоже, а после сердце резко пускается вскачь и уши краснеют, ведь эти чертовы мысли — они сами появляются в голове без желания и предупреждения, врываются с ноги и громко орут: «Батя в здании, сейчас будет пошло, грубо и красиво». Хэйдзо сглатывает смешок и идёт к холодильнику, чтобы освежить горло газировкой, ну и слюни подобрать. — Давно у нас не было нормальной еды на завтрак, — Синобу своеобразно хвалит чужую стряпню и уплетает мучное, что для неё не так полезно, но эффективно для набора веса. Хотя, если учесть, что сразу после она поливает себе рот взбитыми сливками, оладьи — так, фигня для её здоровья. — Благодарю, — отвечает ей Кадзуха и прикладывает ладони к щекам, из-за чего на них остаются следы муки. Умилительное зрелище — розовые слоники на подходе, сахарная вата вот-вот покинет желудок в виде нелицеприятной массы от восторга. — Хм-м-м, — протягивает Сиканоин и мрачнеет на глазах, от чего Итто аж давится, дубасит себя кулаком по груди и выплёвывает съеденное обратно в тарелку, отчего Куки вся морщится, как иссохший виноград. — Чё с тобой с утра пораньше? — разбавляет Аратаки весёлым басом это море дёгтя, разливающееся у Сиканоина из-под ног волной негодования и недоверия. — Кадзуха, — начинает тот, захлопывая дверцу холодильника. — Кто был за стойкой в магазине? Тишина обрушивается тяжелой кувалдой, придавливает абсолютно всех, теперь вообще у всех куски из горла лезут обратно наружу. Куки кашляет, потому что трахея не предназначена для еды, и поднимает взгляд на Каэдэхару. Итто пялится на него, как на тикающую бомбу, обезвредить которую не смогут даже опытные сапёры, а Сиканоин подходит вплотную, прижимая того к кухонной тумбе. Близится к его лицу и не отрывает взгляда от глаз цвета кленового сиропа. — Кто? — повторяет он главную часть своего вопроса. — Бабушка, — признаётся Кадзуха под нехилым гнётом, вытягивается по струнке, чтобы быть хотя бы чуть-чуть выше оппонента, от которого мурашки пускаются в бега, чтобы спуститься на первый этаж в подвал и там скончаться от страха. — Тогда пофиг, — выдыхает Хэйдзо, берёт с тарелки оладушек и откусывает почти половину, а после проветривает рот, потому что горячо. Сияет, как полярная звездочка, разрывает на кусочки вкуснятину и чуть ли не стонет от гастрономического оргазма. — Боже, ты великолепен, — протягивает он, вгоняя Каэдэхару в краску то ли от благодарности, то ли от близости. — Что происходит? — вмешивается Синобу в этот праздник жизни, начиная подозревать не Сиканоина в плохом настроении, а уже Кадзуху в необдуманных поступках. — Хотелось бы послушать, как ты это понял, — опережает другие вопросы Кадзуха, сжимая пальцами столешницу кухонной тумбы. Итто возвращается к трапезе, потому что знает, что скорее всего потеряет суть повествования, а значит и пытаться не стоит. — Дай подумать, — Хэйдзо строит из себя невесть что, играет на публику. Несостоявшаяся актриса погорелого театра… Прикладывает палец к губам и корчит задумчиво-опечаленное лицо. — Ну эти двое не способны с кровати подняться рано утром без помощи домкрата, — смотрит он на своих соседей-сов. — Значит в магазин они не бегали, к тому же их реакция на мой вопрос к тебе полностью развеяла сомнения, — пожимает плечами. Прокусив в оладушке дырку посередине, он прищуривается и смотрит через неё на Кадзуху, как на портрет в съедобной рамке. — Как ты понял, что я туда спускался? Это было рано утром, все спали, ты уж точно, — спрашивает Каэдэхара, исподлобья рассматривая Сиканоина, что дурачится как ребёнок, а ведь учили, что с едой играть нельзя. — Всё просто, — снова пожимает плечами, раза три для пущего эффекта. — Как два пальца обоссать, — Куки закатывает глаза, а Итто прыскает и бьёт кулаком воздух, сдерживая немой гогот. — Вчера в холодильнике было три яйца, сегодня ты готовишь оладьи на четверых… Хотя нет, учитывая Итто, на пятерых. Для этого нужно минимум три яйца, и вроде всего хватает, все остальные ингредиенты у нас были, вот только в холодильнике лежит ещё десяток, значит кто-то сходил в магазин, однако Синобу с утра, объективно, может выйти только в окно, или за рисом, но он у нас никогда не кончится: три мешка в нижнем ящике и ещё пара в её комнате, — в ответ на это Куки опять давится, но уже холодным кофе, — а Итто сейчас в принципе нельзя выходить из дома, как и тебе, но он уже не такой отчаянный, стареет. Делаем логичный вывод… — Да ты… как ты… — цедит Кадзуха сквозь зубы и возвращается к плите, соскребает со сковородки в мусорку сгоревший в пылу разговора оладушек, наливает ещё каплю масла, размазывает его салфеткой и выливает туда поварешку замеса, что шкварчит и тут же вкусно пахнет. — То есть у нас проблемы? — спрашивает Аратаки, не решаясь отправить новую порцию в рот — не хочет обжечь язык. Украдкой поглядывает на Каэдэхару, потому что его розовое настроение улетучилось в моменте и никак не придёт в гости снова. — Нет, никаких проблем, изначально было посрать как-то, но решил уточнить на всякий, точно ли там была эта бабка, — Сиканоин плюхается на стул в углу комнаты, предварительно отложив себе парочку оладьев на блюдце и обильно полив их сгущёнкой. — То есть… — начинает Итто. — Избавляйся от этого дерьмого паразита в речи, — шикает Куки. — Бабуля угрозы не представляет, она нихрена не запоминает, проверено, — отвечает Хэйдзо на незаданный вопрос, ловит раздражение во взгляде Кадзухи, что не привык к чужим выражениям. — Проверял? — уточняет Синобу. — Да, — улыбается Сиканоин, облизываясь и пачкаясь в сгущёнке даже щеками. — На протяжении трёх месяцев заходил каждый день, представлялся разными именами и иногда рассказывал всякую дичь, — обсасывает пальцы и жуёт громко, иногда чавкая. — Она… ох, как вкусно, — запивает чужим кофе и морщится, потому что холодный. — Она всегда знакомилась со мной так, словно видит впервые — интересное развлечение. — Да ты изверг, — шепчет Кадзуха себе под нос, надеясь, что его не слышно. Так и норовит просверлить дыру в чужом черепе своим неодобрительным взглядом исподлобья. — Экспериментатор! Попрошу! — хихикает Хэйдзо, заканчивая завтрак уже в тишине.

— ххх —

К вечеру Сиканоин всё же обклеивает окна своей комнаты тонированной плёнкой, чтобы Кадзуха мог свободно восседать на подоконнике и медитировать, разглядывая прохожих и старые машины, от которых дыма больше, чем от паровоза времён промышленной революции. Этим Каэдэхара и занимается уже примерно час, чем немного напрягает соседа по неволе. Хэйдзо старательно вычитывает украденные документы, просматривает с помощью еле живущего ноута адреса, врачей, ищет зацепки. Он вглядывается в фотографии и досье работников той психушки, где лечится сынок Райден, чтобы найти и после уже, в перспективе, вырубить самого похожего на него лично, попользоваться его индивидуальностью и профессиональными допусками. — Почему ты ушёл из Тэнрё? — Кадзуха начинает разговор слишком внезапно, но с таким непробиваемым убеждением на лице, словно продумал его уже до мельчайших подробностей. Хэйдзо аж подпрыгивает на месте от испуга и дрожит ещё секунды три, пока не возвращается наконец в реальность. — Обосрался… — шепчет он себе под нос и разворачивается лицом к Каэдэхаре, наблюдает слишком умилительную картину для этого мира. Во-первых, Кадзуха сидит в его трениках и огромной фиолетовой футболке, что была стырена с распродажи за копейки, отчего ценности всё равно не потеряла. Сиканоин безмерно любит эту футболку, превозносит её над остальными, ведь она до чёртиков удобная. Может поэтому он пожертвовал её для дорогого гостя? Нет, тут дело в другом. Во-вторых, уже в который раз Каэдэхара так ласково поглаживает пузико Муччи, который готов свить гнездо на его коленях и не покидать нового дома ни за что в жизни. Этот клубок пятнистого меха настолько привязался к хозяину, что старается урчать рядом с ним как можно громче — это переходит все границы. Всего сутки. Кадзуха живет у Хэйдзо лишь сутки, но уже ведет себя так, словно сидит на этом подоконнике всю жизнь, знает каждую пылинку в доме, каждую мокрицу, и настолько все это любит, что не тронет ни души — вот такое у него сейчас лицо: умиротворенное, полное любви к миру и его красоте. — У меня было много причин для того, чтобы свалить, но в итоге я решился лишь три года назад, — непринужденно объясняет Хэйдзо, закидывая руки за голову и облокачиваясь на столешницу котацу. Всё равно глаза уже зудят от постоянной концентрации, и мозг скоро поплавится, к тому же курить хочется больше, чем жить — он ищет взглядом пачку сигарет, которую кинул в сторону подоконника, когда разозлился на очередное необъяснимое несовпадение. — Появилась весомая причина? — продолжает интересоваться Кадзуха, затягивая Сиканоина в свою игру разума. Тот напрягается, жмёт челюсти, оценивая обстановку, хмурит брови — зачем вдруг эта информация? Поболтать можно ведь о чём угодно, а такие сплетни до добра не доведут. Неужели Кадзуха хочет узнать что-то для босса, или уже всё знает, а потому проверяет на лживость? — Дай подумать, — припоминает Хэйдзо, театрально потирая пальцами подбородок. — Очень весомая причина! Переплюнула абсолютно всё, — пожимает плечами. Когда он все же находит пачку и с облегчением закуривает, то выстраивает окно на режим проветривания. Для этого приходится приподняться на носочки и задрать руки, оголить кожу спины, ведь его футболка не такая длинная, как та, что сейчас на Кадзухе. Котёнок начинает во сне драться лапкой и трёт не то место, которое следовало бы — Каэдэхара рвано выдыхает и сглатывает, на мгновение поднимает руку, которой только что гладил мягкую шерстку, но Хэйдзо отходит прежде, чем чужое необдуманное решение успевает дорваться до его спины. — И что за причина? — выдыхает Кадзуха и запрокидывает голову назад, поджимая губы и закрывая глаза. — Ну, — пережевывает он пустоту по рту и подцепляет сигарету пальцами. — По сути из-за Райден я потерял одного человека, очень важного, — отвечает Хэйдзо, смотрит прямо в чужие глаза, так печально, но в то же время улыбается. — Что?.. — переспрашивает Каэдэхара, когда холодок пробегает по спине, а сердце пропускает удар и тлеет в груди, так больно, словно его пронзают раскаленными осколками. Кадзуха готов умереть в моменте, лишь бы эта боль прекратилась. — Просто эта стерва играет по своим правилам и никого не щадит, — отвечает ему Сиканоин, тянется погладить котёнка, а тот вдруг подрывается, выпустив когти, орёт и сбегает под кровать. Кадзуха смотрит с упрёком, Хэйдзо отвечает ему непричастной к этому усмешкой. — Просто потерял человека из-за неё, а потом сорвался, разгромил ближайший склад с товаром, — рассказывает скорее как историю, услышанную где-то в столовке за обедом. — Кудзё после этого отпустила меня в свободное плаванье, не без условий, конечно, да и позволила уйти только потому, что тогда её сердце ещё могло понимать человеческие чувства, а сейчас она как робот действует исключительно по инструкции и нихрена не понимает. Кто же из них на самом деле знает больше?.. — Могу понять, — тихо, почти шёпотом отвечает Кадзуха, поднимая взгляд на Сиканоина — такой грустный, что желание обнять его заставляет закашляться от дыма, который встал поперек горла и ужасно его обжёг. — Я тоже потерял любимого человека из-за неё, — он говорит не то, что вертится на языке, а ещё делает странные предположения, о которых речи и не шло, но Хэйдзо спускает ему это с рук. — Так кража документов — это твоя месть? — Это одна из ступеней на пути к ее полному уничтожению, — Каэдэхара подбирает колени к груди и обнимает их руками. Кладёт на них голову, дует губы — белые растрёпанные волосы едва ли вьются из-за влажности, ползут вниз по ткани треников, повторяя узор складок. — Ты поэтому согласился на сделку? — Хэйдзо провоцирует на откровения, на оговорку, которая может расставить всё по своим местам. — Нет, — отрицает Каэдэхара, словно события торопятся без его участия. — Я согласился, потому что решил, что так будет правильно, — его безучастность скорее дурманит, а не отрезвляет или раздражает. — А теперь я понимаю, что не ошибся. Он часто моргает, чтобы скрыть какие-то эмоции, которые не так уж и легко прочитать, а после вытягивает вперед руку ладонью вверх, ловит длинными пальцами пылинки в воздухе, танцует вместе с ними. Сиканоин осторожно поднимает свою руку и тянется к нему навстречу, едва ли касается чужих подушечек. — Ты мне должен ещё информации, — усмехается вдруг Хэйдзо. — Иначе я спать нормально не смогу. — В каком смысле? Я ведь уже рассказал всё, что мог, — Кадзуха не успевает осознать чужие намерения прежде, чем Сиканоин сплетает их пальцы и крепко сжимает ладонь, еще чуть-чуть и потянет на себя, уронив тело в неустойчивой позе на пол. — Той инфой ты проплатил себе один день проживания, пришло время оплачивать новый, и я рекомендую тебе поторопиться, потому что аренда — вещь непостоянная, может вырасти в любой момент, — Сиканоин уже банально издевается, гладит большим пальцем нежную кожу, смотрит хищно перед собой и позволяет своим бесам праздновать на дне зрачков. — То есть документы за плату не сошли? — Мне нужно ещё, — ненасытный человек. — Факты, которые я не знаю, что-то, что может меня заинтересовать, — подходит ближе, опирается свободной ладонью на стекло и смотрит сверху вниз, слегка улыбается уголками губ. Наркоман, которому нужна доза здесь и сейчас. Завораживает и отталкивает одновременно. — Что конкретно ты хочешь знать? — Кадзуха неожиданно для самого себя переходит на рваный шёпот, задирает голову так, что стянутость кожи вокруг кадыка, который едва заметно двигается при глотании, начинает напрягать. — Кто твой босс? — летит в него первый неутешающий вопрос. — Или имя того, кого ты потерял? Может, номер твоей кредитки? Истинные намерения? — Хэйдзо аж сверкает. — Или… как ты покинул дом Райден живым? Почему ты всё ещё здесь, хотя мог сбежать? — перечисляет интригующие вопросы нарочито низким и нежным полушёпотом, наклоняется все ближе и ближе. Это будоражит фантазию — щеки алеют и плавятся под натиском чужого обжигающего дыхания, а лоб покрывается испариной — Мне некомфортно, я не могу жить с тобой в одной комнате, — вдруг переключает тему Кадзуха и отводит взгляд. Сердце бешено колотится в груди, внизу живота бушуют бабочки, которым там в принципе не рады. Возможно Хэйдзо это даже слышит — соображать трезво не получается. — Почему? — шепчет Сиканоин, приоткрыв рот. Его губы почти касаются ракушки красного и горячего уха. — Потому что я гей, и ты, по всей видимости, тоже, — сказал, как отрезал. Отрезал возможное продолжение диалога. Отрезал Хэйдзо от реальности. Сиканоин резко садится в позу лотоса на пол перед подоконником, отпускает руку Кадзухи и упирается лбом в холодную батарею. А потом как заржёт в голос так громко, что соседи снизу подпрыгивают, не говоря уже про полусонного Итто, залипающего на видосы про скейтеров в инете, и Синобу, отваривающую себе на ужин конскую порцию риса. Каэдэхара вжимается в подоконник, в прохладу стекла и замирает, даже дышать перестаёт, потому что не может поймать ни одну мысль из тех, что роятся у него в голове. — Ты в порядке? — только и может выдавить он, как вдруг душа уходит в пятки, ведь Хэйдзо орёт от смеха и бьёт ладонью подоконник, причем нехило так. — Ну ты… — пытается выдавить из себя какое-то объяснение, но тащит из-под чужой задницы теплую и немного помятую подушку, утыкается в неё носом и орёт, бьётся головой и уже плачет. — Что такое?! — Кадзуха беспокоится, причем скорее за себя, чем за Сиканоина, подрывается, вскакивая со скользкого подоконника, но не падает, а крепко держится на ногах. — Ты просто находка… Таких как ты годами ищут, — Хэйдзо машет на лицо ладонью, сжимает пресс, ноющий от боли из-за нехватки кислорода и активного ржача. — Но ты… да ёбаны… — умирает в прямом и переносном смыслах со смеху, который сложно понять даже наркоману под дозой, что в естестве своём может хохотать просто потому что. — Я?.. — переспрашивает Кадзуха, не понимая чужого удивления. — Во насмешил, — у него наконец получается выдохнуть и вытереть пальцами слёзы, скопившиеся в уголках глаз. Подушку он прижимает к животу, чтобы помягче было — может расслабится. — Если это проблема, могу спать на полу под котацу, — старается отдышаться, а потому говорит урывками и даже бьёт себя по груди, чтобы вернуть охрипший голос в норму. — Лучше мне тогда спать на полу, — парирует Каэдэхара: его самоотверженность умиляет. — Меня же это беспокоит. — Ну уж нет, за вторые сутки ты заплатил прям даже сверху, спасибо за чаевые! Моя кровать к твоим услугам, а за отдельную плату можно подключить интимные мероприятия, — Хэйдзо подмигивает и лыбится так добро и непринужденно, что согревает своим теплом, как маленькое солнышко, а Кадзуха сглатывает и топает вон из комнаты, потому что это уже слишком, надо как-то остыть. Тишина разливается безвольным океаном и только живот поёт китовые песни в надежде на ужин, к тому же из-за открытой двери комната полнится запахами с кухни. Сиканоин даже не дышит, смотрит на бычок от сигареты, которую потерял, пока смеялся, а тот даже не тлеет, лежит себе помятый, никому не нужный. — Надо было сразу его зажать, тогда всё было бы гораздо проще.