***
На следующий день Антон без пяти пять уже стоит возле калитки и борется с домофоном, прикладывая пропуск. С, кажется, десятого раза карта всё-таки срабатывает и пропускает его внутрь. Кому скажи, что это просто психиатрическая больница, никто бы не поверил. На улице ещё толком не рассвело, здание находится неподалёку от леса, и все эти пять этажей еле освящаются парой уличных фонарей, да светом из окон палат. По коже пробегает лёгкий морозец, и непонятно, отчего больше: от раннего утра или от картины перед глазами — полузаброшенного на вид здания. Антон проходит внутрь, на входе его ждёт охранник, который внимательно следит, чтобы Антон прошёл все процедуры: вытащил из карманов металлические предметы, прошёл через рамку металлоискателя, прошёл турникет, открыл своей картой решётку, а затем подошёл к нему, чтобы записать в журнале время прибытия и свои данные. — Доброе утро! — Антон пытается хоть как-то выглядеть дружелюбным, но охранник молчит и только хмурится, затем одаривает не самым приятным взглядом и отпускает дальше, в первый рабочий день. Шастун заходит в свою новую обитель под названием личная комната и сразу же открывает форточку на полное проветривание, та со скрипом и нехотя поддаётся на его манипуляции. Антон оставляет некоторые из вещей на столе, в том числе и портфель. Вешает тонкую куртку на один из крючков, достаёт из пакета сменную одежду и обувь. Выключает свет и переодевается в полутьме, потому что на окнах нет даже подобия занавесок. Обувает свои любимые кроссовки, туго завязывая каждый шнурок, и прячет их за «язычком». Берёт ключи от комнаты (дома он сменил брелок на менее тяжелый и более компактный), телефон, пропуск и выходит, запирая за собой дверь. На этаже горит пара жёлтых ламп, создавая эффект как в фильмах ужасов, гробовая тишина давит на слух, а мурашки так и норовят побежать не только по спине, поднимая волосы на загривке, но и по всему телу. Антон прикрывает глаза, делает медленный глубокий вдох и выдох, собирается с мыслями и идёт на поиски главврача. Как ни странно, врач находится в коридоре и общается с одним из медбратов. Шастун подходит на достаточное расстояние, чтобы его видели и чтобы не отвлекать от разговора. — О, Антон, утро доброе! Ты вовремя! — сверяясь с наручными часами, говорит врач. — Доброе утро, Глеб Вадимович. — Готов к первому рабочему дню? — Старик поправляет очки на переносице, глядя мутно-серыми глазами на парня. — Вполне. Что нужно делать? — Для начала, так как ты только после обучения и как таковой у тебя практики нет, будешь сидеть в архиве. Примерно месяц. Изучишь карты пациентов, посмотришь, у кого какой диагноз. Затем тебе надо будет внести это всё в электронный архив, сам понимаешь, у нас катастрофически не хватает людей, чтобы выполнять электронную работу. — Да, конечно. — Пойдём, я тебе проведу экскурсию по этажам, покажу, где у нас находится архив, где столовая и всё остальное. — Хорошо. — Врач кладет руку парню на лопатки, разворачивая в нужном направлении. — Так, ну смотри, на первом этаже находится мой кабинет, раздевалка, прачечная, комнаты для врачей, некоторые, как ты понял, остаются здесь на ночь, чтобы утром быть на смене и на случай ЧП в ночные смены. — ЧП? Как часто они здесь бывают? — удивляется Антон, но на заметку себе берёт, что такое тоже бывает. — Не так часто, как ты думаешь. Иногда бывают моменты, когда из строя выходит наша система безопасности, и двери пациентов могут открыться. Сам понимаешь, оборудование здесь всё старое. Иногда, например, у биполярников может смениться фаза, например, на активную, и они захотят убежать. Иногда среди ночи нам могут привести нового пациента, особо буйные, по большей части, могут не соображать, что они делают и куда попали. Разные ситуации, в общем. Но, как правило, все справляются, но бывают моменты, когда не хватает людей. Смотри, вот здесь у нас окошко для приёма передачек, здесь висят часы работы, в которые можно что-то приносить. Здесь находится окно информации, назовём его ресепшен, — врач идёт рядом, рассказывая про остальные кабинеты, и Антон делает себе мысленные пометки, где чей кабинет, чтобы потом не плутать в этом лабиринте. Проходя коридоры, Шастун всё больше убеждается в том, что больница нуждается не просто в ремонте, а в капитальном ремонте. Косметического, что они делают, катастрофически не хватает. По-видимому, экономят настолько сильно, что дешёвая краска ложится на стены неравномерно, а будто скатывается, создавая мрачный узор. Бело-желтое освещение добавляет контраста, и вот уже кажется, что идёшь не просто по психиатрической больнице, а по заброшенной хоррор локации. По ощущениям, из-за угла должен выбежать орущий скример или как минимум чувак с отрубленной головой. Антон настолько уходит в свои размышления и ассоциации, что не замечает, как они поднялись на второй этаж. Глеб Вадимович открывает дверь своим пропуском, и Шастун скидывает с себя навязчивые образы, всё-таки теперь это место его работы. На втором этаже находятся в основном служебные помещения. Склад, закрытый за семью замками, отдел кадров, бухгалтерия, АХЧ и прочие. А также и рабочее место парня — архив. — Ключ потом возьмёшь в отделе кадров у Ульяны Викторовны, ты у неё вчера документы заполнял. «О, так у «Роуз» всё-таки имя есть» — думает про себя Антон, но говорит совершенно другое: — Хорошо. — Они выходят через ту же дверь, в которую заходили, и поднимаются на третий этаж. Система с решётками такая же, как и на предыдущих дверях. — Здесь у нас отделение для мужчин. С правой стороны находятся непосредственно палаты, в которых они спят, слева процедурные, в середине есть холл, в котором они могут заниматься своими делами. — Это какими? — Кто-то рисует, кто-то ходит из угла в угол, кто-то стоит на месте, читают книги, смотрят старый телевизор, слушают радио, кто-то играет за столом в невидимые карты. На самом деле, у них много развлечений, и у каждого своё. Не думай, что они здесь как в концлагере находятся, — поясняет главврач. — С каждым пациентом мы работаем по отдельности. Водим на процедуры, терапии. Здесь за каждым следят медбратья и сестры, почти у всех наготове шприц с успокоительным. Обычно в день дежурят по два врача, в ночь остаётся один. Все остальные на подхвате. Идём дальше. — Они снова выходят через решётку и поднимаются на этаж выше. — Здесь у нас находится столовая, многих, конечно, кормят в палатах, в основном тех, кто не может самостоятельно передвигаться. Ну, или тех, у кого диагнозы не позволяют. — Они все проходят через эту дверь? — Нет, у них для этого есть отдельный вход. Там нет ступенек, перил. Чистый, ровный пол, в следующий раз покажу тебе его. Едят все в одно время, поэтому контроль здесь нужен особо чёткий. Не всегда можно определить, кто станет зачинщиком конфликта и как на кого повлияет атмосферное давление или смена фаз луны. — И вы в это верите? — Во что? — В эту астрологию. — Это не совсем та астрология, которую ты подразумеваешь. — А есть другая? Есть же научное обоснование того, что фаза луны никак не влияет на психическое состояние и поведение. Канадские ученые, вроде, изучали. У них была выборка около восьмисот пациентов, каждый из которых попадал в отделение скорой помощи с болью в груди, для которой не было никаких медицинских предпосылок. Более того — причины такой боли так и не удалось определить даже после врачебного обследования. А с помощью психиатрических обследований получилось выявить, что среди пациентов было много тех, кто страдал от внезапных панических атак, синдрома повышенного беспокойства, нарушений настроения и суицидальных мыслей. И вот чтобы определить степень влияния фаз луны на провоцирование подобных нарушений, ученые решили проверить каждый случай поступления таких пациентов в «скорую», сравнив с фазами луны по лунному календарю. В итоге, они сделали вывод, что никакой связи между инцидентами психологического характера и лунными фазами (как и сменой лунных фаз) не наблюдается. Иными словами, в полнолуние не было зафиксировано никакого пика необъяснимых приступов, заканчивающихся госпитализацией, и никакой связи между полной луной или растущей луной и какими-либо психологическими обострениями обнаружено не было. — Вот видишь, они проводили это исследование лишь один раз. Они не работают с такими пациентами, как мы, каждый день. И исследование проводилось только по тем, кто поступал на «скорой». Но что насчет тех, кто здесь с раннего детства? Или тех, кто на постоянной основе живет здесь пожизненно? На них исследования не проводились, а, соответственно, утверждать стопроцентно мы не можем. Я читал её работу, и у меня были некоторые вопросы к ней, но, как ты понимаешь, уровень содержания в канадских психиатрических больницах и в наших российских, в небольших городах, например, сильно разнятся. У них выделяют деньги абсолютно на всё: на каждого пациента, на каждого врача или работника, на каждое здание и прочее. А что же у нас? У нас ты видишь сейчас всё своими глазами. Мы не можем сделать даже нормальный косметический ремонт, не говоря уже о капитальном. Не только из-за того, что нам выделяют мало средств, а потому что мы единственная больница в городе, и распределить пациентов просто некуда. А некоторые могут и не пережить транспортировку, некоторым, тем что в подвале, нужны особо обученные люди и конвой, чтобы их доставить, но такой возможности у нас просто нет. Но это похвально, что ты читаешь медицинскую литературу и всесторонне развиваешься. Идём дальше? — Да. — Слова главврача заставляют Антона задуматься, и он ставит пометку в голове «подумать позже». — На пятом этаже у нас находится женское отделение, оно выглядит точно так же, как и мужское: с одной стороны палаты, с другой — процедурные. — Почему такое разделение? — Потому что было несколько случаев, когда происходили поистине неприятные вещи, из-за чего нам пришлось разделить больницу по этажам и по половому признаку. — Это какие же? —Ну, например, у нас есть пациентка с биполярным расстройством, у которой был момент маниакальной фазы, одним из симптомов которой была гиперсексуальность. Она отчаянно хотела заняться сексом и делала предложения всему мужскому персоналу. В один из разов она сняла с себя нижнее бельё, подкралась к одному из врачей-психиатров, обернула своё нижнее бельё вокруг его лица, повисла на нём в медвежьих объятиях и начала кричать, что он должен понюхать её запах и приготовится к лучшей поездке в своей жизни. Нижнее бельё было пропитано менструальной кровью. И эти её попытки были совершены не только в отношении врача, но и других пациентов, не только мужчин и женщин, но и детей. — У вас есть ещё и дети? — Антон удивляется этому не меньше, чем истории про пациентку и врача. — Конечно, шестой этаж детское отделение. А ты думал, что дети не бывают психами? — Но я думал, что для этого есть детская больница? — Нет, Антон, других у нас в городе нет. Нам-то денег не могут выделить нормально, а ты хочешь, чтобы выделяли на ещё одно здание. — Это ужасно. — Я знаю, Антон. Но поделать с этим ничего не могу. Я был бы только рад, если бы у них был отдельный корпус и лучшие условия, чем здесь, но увы. — И с этим нельзя ничего сделать? — Почему нельзя? Можно, как только попадешь на приём губернатора области, так сразу сообщи ему о проблеме. У меня не получается вот уже десять лет. Некоторые из пациентов детей достигли возраста совершеннолетия и перешли с шестого этажа на третий или пятый. — Я попробую. — Тогда удачи, чтобы попасть на приём к губернатору, в прошлый раз я ждал своей очереди, примерно, полгода. Возможно, у тебя это получится раньше, ну или ты плюнешь и уволишься, — объясняет врач. — Нет, не плюну и не уволюсь! Я хочу продолжить дело своего отца! — горячо отвечает парень, несмотря на то что на часах только без пяти шесть. Слишком уж он бодрый для этого времени, после экскурсии и рассказов. — Это ты сейчас так говоришь, но давай мы вернемся к этому вопросу, хотя бы через месяц, — добродушно отвечает мужчина и смотрит на свои часы. — Прости, Антон, но вынужден тебя покинуть, у меня скоро обход в подвале и терапии, а ещё учёт, инвентаризация и куча разной бумажной волокиты. Ты, если хочешь, осмотрись здесь ещё, потом подойди в отдел кадров за ключом и приступай к работе. А, забыл сказать, обед у сотрудников начинается во время тихого часа, распорядок дня, в принципе, тебе должна дать Ульяна Викторовна. Если будут ещё какие-то вопросы, заходи, не стесняйся, помогу чем смогу. — Хорошо, спасибо. — Врач хлопает Антона по плечу, разворачивается на пятках и уходит по своим делам. Антон решает осмотреться, раз уж он здесь находится. Он наблюдает за тем, как медсестры по одной заходят в палаты, включают свет и будят пациентов. Судя по звукам, доносящимся из крыла палат, кто-то просыпается спокойно, а кто-то очень недоволен тем, что его разбудили. Это крыло наполняется шумом, криками и вознёй. Шастун идёт в сторону холла, чтобы посмотреть, чем себя развлекают дети. Запас игрушек оказывается очень скудным, развивающие кубики на проволоке закреплены на столе так, чтобы их невозможно было взять в руки или перенести на другое место. На подоконнике лежит пара разрисованных раскрасок, местами порванных, но никак фломастеров или карандашей рядом нет. На другом столе стопкой лежат детские сказки, какие-то в обложках, а от каких-то есть только обложка. — Здравствуйте, — кто-то говорит позади Антона, пугая его. — Здравствуй, ты меня напугал. — Шастун поворачивается на доносящийся звук и видит перед собой мальчика лет девяти с бледной кожей, темными волосами и огромными яркими зелеными глазами. — Извините, пожалуйста, я не хотел вас напугать. Вы у нас новенький? Я вас раньше здесь не видел, — интересуется очень воспитанный молодой человек. — Да, я стажер, сегодня у меня первый рабочий день, вот осматриваюсь. — Антон смотрит на мальчика очень внимательно, разглядывает его одежду и не может поверить, что это не просто ребенок кого-то из сотрудников, а именно пациент. — И как вам здесь? — Пока что не знаю, это же мой первый рабочий день, — просто отвечает молодой человек и слышит, как мальчика зовёт одна из медсестер. — Саша! — кричит девушка и идёт в их сторону. — О, это за мной! Красивая, правда? Это моя мама! — Мальчик с гордостью смотрит на идущую девушку в белой униформе. — Правда? — Антон удивляется и пытается рассмотреть девушку лет тридцати получше. — Да! А ты что, сомневаешься? — настроение мальчика вмиг меняется на злое, раздраженное, и он недобро начинает смотреть на Антона. — Как раз-таки не сомневаюсь вообще. У тебя красивая мама! — он пытается смягчить углы, чтобы не накалять обстановку. — Я знаю, спасибо. У тебя глаза красивые, такие зеленые, как у моего папы. Хочешь быть моим папой? — Спасибо, — Антон смущается такому комплименту, но не заостряет на этом внимание, игнорируя последнюю часть предложения. — Саш, ты куда ушел? Пора идти на завтрак! Давай догоняй Диану, она уже ушла. — Девушка смотрит сначала на мальчика, дожидается, пока он уйдет, и переводит взгляд на парня. — Вы у нас новенький? — интересуется она. — Да, я Антон, стажер, и это мой первый рабочий день. — Я Ира, приятно познакомиться. Вижу, ты уже пообщался с Сашей? — Да. Очень вежливый у тебя сын. — Боже, что? — девушка начинает смеяться, прикрывая рот рукой, а Антон не понимает, что не так. — Это тебе Саша сказал? — Ну да. — Она смеётся ещё сильнее. — Прости. — Вытирая глаза пальцами, девушка начинает объяснять: — он не мой сын, он пациент, уже три года почти. — Почему он тебя тогда называет мамой? Разве его никто не навещает? — Нет, некому навещать. — Почему? — Когда он был в первом классе, он очень сильно привязался к одной из молодых учительниц его школы. Он был с ней вежливым, делал комплименты, дарил подарки, сделанные своими детскими руками. И в какой-то момент он стал называть её мамой, в общем, очень сильно к ней привязался. Учительница объяснила ему, что его собственная мама сильно расстроится, если узнает об этом, а она всего лишь пришла учить детей. В тот же день, как он вернулся домой со школы, он перерезал горло спящей матери. Суд после ряда экспертиз признал его невменяемым, и его поместили в больницу, родной отец отказался от него. Знаешь, что самое страшное в этой ситуации? То, как он рассказывал, как убил собственную мать. В его глазах не было сожаления или грусти, в его словах не было и капли раскаяния. Он говорил всё это обыденным тоном, будто рассказывал, как прошел его день в школе. С тех пор мы решили как можно меньше взаимодействовать с ним, чтобы не спровоцировать новую привязку. — Это… ужасно, — только и может сказать Антон, а в голове, слишком ярко возникает картинка, как это зеленоглазое маленькое чудо перерезает собственной матери горло. — Ладно, я побегу, надо следить за ними во время завтрака. Если что, в обед встретимся. И постарайся не принимать историю каждого пациента близко к сердцу, хорошим это не закончится. — Да, я … — парень не знает, что на это ответить, поэтому говорит лишь: — ладно. — Антон находится в какой-то прострации ещё несколько минут, пока не приходит в себя и не замечает, что стоит с книгой детских сказок в руках в пустом холле. Поэтому он оставляет книгу на месте, а сам спешит уйти, потому что время приближается к половине седьмого, а значит, дети могут вернуться в любой момент. «Да-а, не так я себе представлял первый рабочий день», — думает Шастун, открывая решетку своей картой и спускаясь на второй этаж в отдел кадров к «Роуз». — Здравствуйте, мне бы ключ от архива. Глеб Геннадьевич меня туда направил. — А-а, это ты. Я думала, ты будешь умнее и не придешь, — начинает вещать Ульяна Викторовна, подходя к ключнице. — Почему вы так думали? — слегка устало спрашивает Антон, его смена началась чуть меньше, чем два часа назад, а он уже чувствует легкую ломоту и недосып в организме. — Потому что это место таких, как ты, проглатывает в бездонную пучину мрака, пережевывает своими острыми зубами и выплевывает, — поясняет кадровичка, поправляя сползшие с носа очки. — У вас ко всем молодым такое отношение «особенное» или только лично ко мне? — потирая щиплющие глаза, уточняет Антон. — Ко всем, не думай, что ты особенный здесь. Мне просто жалко вас молодых, которые горбатятся на этой проклятой работе за гроши. Поэтому нас никак не закроют и не расформируют, потому что вы всё приходите и приходите сюда работать. — И это никак не связано с тем, что это единственная психиатрическая больница на всю округу? — Антон не видит смысла с ней спорить, но решает поддержать видимость беседы вопросом. — Это тоже, но это вторая причина. Первую я тебе уже озвучила. У вас молодых здесь нет никаких перспектив и будущего, сюда ссылают ненужных врачей, или тех, кто больше не востребован у себя в городе, или совершил что-то такое, за что надо было бы посадить, но пожалели, отправив в эту «ссылку». Чтобы здесь работать, надо быть или аморальным человеком, или ещё большим психом, чем пациенты. — Она вручает Антону ключи и распорядок дня и садится на место, утыкая нос в старый компьютер. Антон забирает ключи, разворачивается и уходит, но перед тем как уйти, задает последний мучающий его вопрос: — Ульяна Викторовна, а вы себя к какой группе людей относите? Из тех, кто здесь может работать, по вашей логике. — И уходит, не дожидаясь ответа. «Бабуленция совсем сбрендила, наверное, очки мозг передавили», — думает Антон, открывая дверь архива.***
Антон открывает дверь архива, и в нос ударяет застоявшийся запах прелой бумаги, пыли и грязи. С левой стороны стены он находит выключатель, нажимает на него, и тишину разрезает медленное гудение потолочных ламп советского типа с продольными решетками. Стены выкрашены в некогда светло-желтый цвет, но краска облупилась вместе со штукатуркой ещё во времена «рассвета» больницы, поэтому всё это настенное богатство попадало на папки с медицинскими картами и личными делами больных. К слову о документах, они валяются абсолютно везде: на полках стеллажей, на столах, на подоконниках и даже на полу, сваленные стопками, которые со временем начали опадать. Антон аккуратно обходит каждую такую стопку, боясь наступить и испортить, хотя, видимо, остальных это мало волновало, учитывая отпечатки ботинок на чьём-то личном деле. Парень пробирается сначала к одному окну, открывает порванные жалюзи, тянется к окошку, и, на его радость, оно поддается с жутким скрипом. Он высовывает лицо в оконный проём и вдыхает свежий воздух, пробирается к остальным окнам и так же их открывает, чтобы хоть немного разбавить застоявшийся воздух. А после принимается за разбор кучи разных документов, начиная со стола — своего рабочего места, на котором из-за бумаг не виден даже компьютер, который не факт, что в принципе работает. Так и проходят его первые три рабочих часа: он в поте лица разбирает бумажные завалы, делает собственную систему хранения по алфавиту диагнозов, а внутри этого по алфавиту по фамилиям пациентов. Он разбирается, старательно раскладывает, но, кажется, как будто нет конца и края этим документам, их образовалось здесь бесконечное множество, и заканчиваться они явно не собираются. Поэтому кипенно-белая форма примерно через двадцать минут работы превращается в серо-коричневое нечто, в принципе, как и сам парень. Глядя на наручные часы, он убеждается в том, что до обеда осталось добрых полчаса, и, чтобы не идти обедать в таком виде, решается пойти к себе переодеться и умыться, а вещи закинуть в прачку. — Антон, иди к нам! — зовёт его Ирина, маша рукой и указывая на стол. Парень берёт поднос с едой, не то чтобы она имеет приятный вид: бело-серая овсяная каша, какая-то булочка с маслом и коробочка с джемом, но возникать не приходится. За время уборки он зверски проголодался, и даже эта смесь завтрака выглядит приятно. — Как первый рабочий день? — съедая кашу с ложки, интересуется девушка. — Вполне ничего. Устал, правда. — Антон открывает джем и выкладывает его в тарелку с кашей. И вот уже эта смесь не выглядит ужасно, имея розоватый оттенок. — Понимаю, сама в первый день устала как собака. — Ира поднимает взгляд сначала на Антона, а потом на соседку, видя их неловкость. — Ой, простите, я забыла вас познакомить. Антон, это Катя Варнава, она врач, Катя, это Антон, наш новый стажёр. Женщина лет тридцати пяти поднимает свои ярко-синие глаза и улыбается пухлыми губами, протягивая руку. — Очень приятно. А где ты работаешь сейчас? В смысле, в каком отделении, я тебя не видела сегодня, — спрашивает Катя и подносит кружку с какао к губам, делая глоток. — Пока что я не в отделении. Меня Глеб Вадимович на месяц в архив отправил. — У-у, в ссылке, значит, — хором говорят девушки. — Что-то вроде того, у меня пока что нет опыта, и я на испытательном сроке. — Понимаю, я, когда пришла сюда работать, тоже первый месяц корпела над бумажками в архиве, — говорит Катя и смотрит на собеседника. — А давно ты там была? — Да десять лет назад, у меня была своя система раскладки. Помню, умаялась я тогда, что через неделю чуть не взвыла. Сейчас там как? — Лучше не спрашивай, там тихий ужас, и дышать нечем, — делится Антон, поглощая кашу и заедая её булочкой. — Наверное, я там была последней. — Вероятно. — Ладно, ребят, я побежала, скоро время процедур, надо подготовиться. Увидимся в обед, приятно было познакомиться, Антон. — Катя хватает свой поднос, относит его к остальной грязной посуде и уходит. По дороге она думает, что где-то видела Антона, но никак не может вспомнить, где и когда. Но, видимо, это не так уж и важно, если мозг решил об этом забыть. — Мне тоже пора бежать, увидимся, — говорит Ира, и её след так же простывает, как и Катин. Антон допивает остатки чуть теплого какао и замечает, что остался почти один в столовой, не считая поваров и техничек. «Что ж, продолжим бой с бумажками», — говорит себе мысленно и уходит в сторону своей новой обители.***
Антон возвращается в архив и решает сесть за стол, чтобы опробовать старое чудо техники. На полу рядом со столом, оказывается, стоит и старый принтер, и если сейчас он разберется во всех этих чудесах техники прошлого десятилетия, будет вообще счастье. Нажав кнопку на системнике, Антон даже пугается того, как тот принимается тарахтеть и жужжать, по ощущениям, пол под ним тоже начинает вибрировать. Но вот экран загорается синим, а это уже хороший знак! Ещё через пять минут, пока парень разбирается с проводами от принтера и подключает их к компьютеру, на мониторе загорается логотип виндоус виста две тысячи седьмого года. — Да ё-маё! Только её здесь не хватало! И даже не десятая! — сокрушается Антон сам себе, пока разбирается в компе. Полчаса спустя, техника оказывается побеждена и власть Антона торжествует! Он смог покорить висту, и уже даже почти разобрался в программе архива. Антон берёт в руки первое попавшееся личное дело и внимательно вчитывается в каждое слово. Пациентка поступила в психиатрическую больницу десять лет назад. Львова Изабелла Игоревна, двадцать восемь лет. Диагноз — тяжёлая послеродовая депрессия. Дальше идёт описание и причины, по которым она поступила и когда. «Послеродовая депрессия — аффективное расстройство, вызванное адаптацией к роли матери и гормональными изменениями в организме женщины. Проявляется подавленным настроением, беспричинной плаксивостью, тревогой, раздражительностью, повышенной ранимостью, страхами за здоровье ребенка, неуверенностью в собственных навыках ухода и воспитания. Диагностика: с помощью клинической беседы и специфических опросников для выявления депрессии. Лечение комплексное, включает приём антидепрессантов, транквилизаторов, психотерапию, консультирование психолога», — написано неразборчивым почерком врача. Рядом есть краткие сноски психолога карандашом, из которых парень понимает, что девушка для своего возраста на тот момент считалась старородящей. Под давлением общества забеременела, родила ребёнка, но к материнству была не готова. Муж бросил через месяц после рождения малышки, и у Изабеллы началась депрессия из-за гормонального сбоя. Сократилась выработка прогестерона и гормонов щитовидной железы, усилился синтез пролактина. Активная эндокринная перестройка отразилась на работе ЦНС, провоцируя эмоциональную неустойчивость, снижение работоспособности, подавленность. После появления ребёнка появились новые обязанности: уход, кормление, посещение врачей. Девушка не справлялась с этим, в результате чего развилось истощение, сформировалась депрессия из-за недостатка времени на восстановление моральных и физических сил. Появились навязчивые мысли, что она не справится с воспитанием ребёнка и не умышленно причинит ему вред, случайно уснув во время его купания и т.д. Антон всё это читает и вносит в специальную форму на компьютере. Находит последнюю страницу и радуется тому, что девушку смогли стабилизировать медикаментозно, восстановить уровень гормонов, и через полгода её выписали. Антон мысленно выдыхает и думает о том, что этому самому ребёнку сейчас уже десять лет, и, вероятнее всего, он ходит в четвертый класс. Закончив вбивать нужные данные, он с чувством выполненного долга убирает личное дело на полку с данным диагнозом. Парень берёт другое личное дело, время примерно то же, диагноз совпадает. Но её вылечить уже не смогли. Со слов врача из отчета, он был на ночном дежурстве, делал обход, когда увидел, что дверь одной из палат не закрыта, хотя по протоколу на ночное время, все двери должны быть закрыты. Подойдя ближе, он увидел ноги своего коллеги, который, вероятнее всего, упал в обморок. Когда он заглянул в палату, с его слов, картина повергла его в сильный шок. Девушка, поступившая с тяжелым послеродовым психическим расстройством, выколола себе оба глаза собственными руками. Все стены, пол и её одежда были залиты кровью. Врач звал на помощь и одновременно с этим проводил сотруднику, ставшему свидетелем этой сцены, сердечно-легочную реанимацию. По всем признакам у него случился сердечный приступ, когда он впервые увидел женщину во время обхода. Всё это время девушка сидела неподвижно и спокойно, будто ей не было больно, и улыбалась умиротворённой улыбкой. Сотрудника спасти удалось, а девушка через неделю покончила с собой. Антона пробирает дрожь от данной истории, он вводит нужные данные и так же убирает личное дело на полку стеллажа, после чего задумывается. Такие вроде бы одинаковые диагнозы, а на каждого человека действуют по-разному. И одному малышу повезло остаться с мамой, а другому нет. Где он сейчас, этот ребёнок? Так же ходит в четвертый класс или с ним что-то произошло? Нет, о таком думать ему совершенно нельзя, иначе он так же сойдёт с ума, как и все эти пациенты. Следом идёт более потрепанное и старое дело, завязанное на пожелтевший от времени шнурок. Мужчина шестидесяти шести лет, Волков Александр Петрович, диагноз — Альцгеймер. С развитием болезни произошла потеря долговременной памяти, возникли нарушения речи и когнитивных функций, пациент потерял способность ориентироваться в обстановке и ухаживать за собой. У Александра Петровича через пару месяцев была диагностирована последняя стадия болезни Альцгеймера, пациент стал полностью зависим от посторонней помощи. Владение языком сократилось до использования единичных фраз и отдельных слов, что в итоге привело к полной потере речи. Несмотря на утрату вербальных навыков, пациент был способен понимать и отвечать взаимностью на эмоциональные обращения к нему. На этом этапе у него всё ещё проявлялась агрессия, но гораздо чаще состояние больного характеризовалось апатией и истощением, через некоторое время он был не в состоянии осуществить даже самое простое действие без чужой помощи. Больной потерял мышечную массу, передвигался с трудом и на определённом этапе оказывался не в силах покинуть кровать, а затем и самостоятельно питаться. Смерть наступила ночью вследствие стороннего фактора, такого как пролежневая язва и пневмония. Александр Петрович умер в возрасте шестидесяти восьми лет, седьмого июля две тысячи четырнадцатого года. Антон перепечатывает все данные, делает сканы, прикрепляет пдф-файлы к электронному делу и убирает на полку. Он смотрит на время и видит, что через десять минут начинается обед, поэтому решается оставить все дела на потом, и направляется в столовую, где его уже ждут Ирина и Катя. — Ну что, рассказывай, как день проходит? — спрашивает Ира, отламывая кусочек чёрного хлеба, закидывая его в рот, а затем запивая куриным бульоном. — Я всё ещё разбираюсь, но параллельно с этим начал вносить данные с личных дел. Их там уйма, боюсь не справиться и за месяц. — Понимаю, я когда там сидела, компьютера не было, приходилось заполнять всё вручную. Так что, в каком-то смысле, тебе ещё повезло, — говорит Катя, доедая суп, и скрябая алюминиевой ложкой по дну тарелки. — Тогда, и правда, повезло. А как ваш день? — решается уточнить Антон и принимается за обед. — Ну как тебе сказать? Почти час уговаривала Сашу выпить таблетки, а он ни в какую, пришлось идти на хитрость, вот думаю, чтобы это мне потом не аукнулось. Потом ещё полчаса уговаривала поесть другую пациентку с паранойей, она была уверена, что я хочу её отравить. В общем, обычный вторник, — улыбаясь, говорит Ира. — Оу, весело. Я всего лишь зашла к Василию Степановичу, он жаловался на то, что у него в палате мышь летучая завелась. Причём он это говорит второй день подряд. У него как раз тоже паранойя, и знаете что? Когда сегодня я пришла к нему второй раз проверить его самочувствие, он откинул одеяло, а там реально мышь летучая лежит! Уж не знаю, как он её поймал и придушил, и откуда она взялась в принципе, но вот такая штука. И ведь будто знала куда залетать, — признается Катя. — Откуда она у нас здесь? — удивляется Ира, доедая порцию картофельного пюре. — Я не знаю, возможно, залетела как-то через главный вход, а её никто не заметил? — предполагает Катя и смотрит на часы. — О, мне пора бежать, встретимся на ужине? — Да, — хором отвечают Антон с Ирой и улыбаются, а Катя, довольная таким ответом, уходит. — Слушай, а я забыла спросить, тебе звуковик дали? — Нет, а что это? Ира достает из кармана маленький пультик и протягивает его Антону. — Это что-то среднее между сигналкой, оповещателем и пейджером. Он работает только в крайних случаях, когда у нас ЧП и что-то выходит из строя, или подвал шумит. Но работает по принципу, что слышат его только врачи на смене. Эту штуку придумали, чтобы не включать общую сирену на всю больницу, и не пугать пациентов. Очень удобно, кстати. — Нет, не давали. А что часто он пищит? — Вообще-то нет, иногда раз в месяц, иногда в два. Но он всегда должен быть при тебе, чтобы прийти на помощь. Тебе надо зайти к главному, он тебе выдаст. — Слушай, а если я стажёр, он мне разве положен? — Думаю, да, ты же врач, по сути. А в экстренных ситуациях лишние руки никогда не помешают. — Хорошо, спасибо. — Ну всё, не скучай, мне бежать пора. Встретимся вечером. Антон возвращается к себе в архив, снова перелопачивает дела, вносит их в компьютер, сканирует, добавляет, распределяет по полкам. К вечеру его голова так сильно пухнет от обилия информации, что кажется, все диагнозы стали на одно «лицо». Что шизофрения, что паранойя, что ДРЛ, всё в одной каше. Когда до ужина остаются считанные минуты, он идёт умываться к себе в комнату, а потом снова в столовую. Катя с Ирой смеются с его вида: красные и слезящиеся от компьютера глаза, делают его похожим на зомби. Поэтому Катя советует прийти к ней в кабинет за каплями и в выходные купить очки для компьютера, чтобы снизить нагрузку на глаза. Иначе к концу стажировки у них будет не молодой врач, а мышь из мультика «Шрек». Они снова прощаются уже до завтра, и Антон со спокойной душой снова идёт в архив. Проводит там ещё около трех часов и в девять вечера с чувством выполненного долга отправляется к себе в комнату. По пути заскочив к главврачу, спрашивает положен ли ему звуковик, на что Глеб Вадимович даёт положительный ответ. Дальше он ещё добрых полчаса рассказывает, чем занимался весь день, и только после одобрения уходит к себе в комнату. Шастун лежит в кровати, заправленной его же постельным бельём, после душа чистый и расслабленный. В комнате прохладно от открытой весь день форточки, но застоявшийся запах до сих пор ещё не выветрился. Поэтому Антон решает, что, как только у него будет свободное время и силы, он проведёт здесь генеральную уборку. Парень ещё несколько минут скроллит ленту инстаграма, затем чувствует, как его глаза начинают слипаться, поэтому заводит будильник на четыре утра и отворачивается к стенке, мгновенно засыпая. Этот день вымотал его морально и физически, поэтому даже во сне нет покоя от работы. Он видит сон, в котором разговаривает с тем самым мужчиной, у которого был Альцгеймер, убеждает его в том, что он не причинит ему зла, что он врач и хочет помочь. Следом картинка сменяется, и вот он уже разговаривает с женщиной, которая напрочь забыла русский язык и говорит только по-испански, он её не понимает, а затем в ушах раздаётся дикий писк. До уставшего и сонного мозга Антона не сразу доходит, что этот звук исходит извне. Несколько секунд спустя, когда он более-менее приходит в себя, он понимает, что это его звуковик издаёт этот писк. Он быстро накидывает на себя красную толстовку, влезает в спортивные штаны и кроссовки прямо на босу ногу. Быстро выбегает из комнаты в коридор, спрашивает у пробегающего врача, что случилось, на что получает краткий ответ: подвал. У Антона легкий ступор, ему, как стажёру, запрещено спускаться в подвал. Но Ира сказала, что в такие моменты лишняя помощь не помешает, поэтому он догоняет бежавшую впереди медсестру, пробегает мимо охранника, запершего за ним дверь-решетку, и спускается по ступенькам в подвал. Подвал встречает его жёлтым освещением, стены такие же, как и во всей больнице, если не хуже. Парень пробегает длинный коридор и видит суматоху из бегающих врачей медсестер и медбратьев, санитаров. А также видит, что все решетчатые двери палат открыты настежь. Видимо, в системе безопасности опять произошёл сбой, поэтому пациенты выбежали в коридор. А медперсонал пытается завести их обратно, и если более менее спокойные больные возвращались обратно, то вот к особо буйным приходится всё-таки применять транквилизаторы. — Антон, не стой истуканом, помоги! — кричит Ирина и указывает на самую дальнюю палату. Дверь её была раскрыта нараспашку, поэтому Антон быстро добегает до неё, надеясь, что пациент за те считанные минуты, что пищат их звуковики, не успел сообразить и выйти. Шастун заходит в палату, на вид она представляет собой четыре голые стены, окрашенные в мятный цвет. Где-то под потолком маленькое зарешеченное окно, слева койка, с мятой постелью, справа пустой стол, а пациента нет. Антон чертыхается, проходит дальше вглубь, заглядывает под стол. Вдруг пациент испугался шума и решил спрятаться, заглядывает под кровать, но там никого нет. Тогда он решает вернуться в коридор и предупредить всех, что пациент сбежал. И в момент, когда он поворачивается на сто восемьдесят градусов, видит, как дверь-решетка палаты закрывается, а проход загораживает мужчина лет тридцати пяти. Темные, чуть отросшие волосы лезут на ярко-голубые глаза, на нижней части лица видна недельная щетина, а губы растягиваются в полуулыбке, большей похожей на оскал. — Попался, малыш, — скрещивая руки на груди, говорит мужчина, так что футболка в области рук натягивается, а живот очерчивают заметные кубики. «Попал», — думает Антон, а с собой у него ведь даже ничего нет, и, судя по виду, такого пациента он вряд ли одолеет, во рту всё пересыхает, и нет даже возможности пикнуть. — Здравствуйте, не могли бы вы отойти от решетки? — Антон пытается сохранить невозмутимое лицо, как его учили в институте, чтобы не показывать свою панику и испуг, и какое-то ещё знакомое, но забытое чувство. — Ну, здравствуй, малыш. Новенький? Я тебя здесь раньше не видел, хотя лицо у тебя очень знакомое, мы раньше не встречались? — Да, я стажёр. И я настоятельно рекомендую вам вернуться в постель. — Руки Антона, спрятанные в рукава толстовки, начинают заметно подрагивать, и он решает игнорировать последний вопрос. — Зачем? — Потому что сейчас уже ночь, и вам нужно лечь спать, — последние слова Антон говорит, используя повелительную интонацию, но на пациента это не действует. Антону было бы легче понимать, с кем он имеет дело и как надо себя вести, зная хотя бы диагноз. Но он не знает ничего, кроме того, что сейчас находится в подвале, куда ему запрещено ходить, потому что здесь содержатся самые буйные и самые опасные пациенты. — Не то что? Мамочка уложит меня спать сама? — он улыбается, а шум за дверью постепенно утихает, и парень слышит, как в замке срабатывает датчик, который говорит о том, что они заперты. «Пиздец». — На миг в глазах отражается страх, ведь многие ещё не знают, что он тоже врач и тоже здесь находится. — Нет, но вам надо прилечь отдохнуть. — Мозг почти не соображает, что делать в такой экстренной ситуации, тем временем этот самый пациент отталкивается от своего места и идёт на него. — Ты не поверишь, но за те десять лет, что здесь нахожусь, я уже устал лежать один. Так хочется почувствовать чьё-то ледяное объятие, чтобы кто-то лежал рядом со мной, или подо мной. — Оскал мужчины не сходит с лица, а только будто увеличивается, как и нездоровый блеск в глазах. — Ляжешь со мной? — Нет, — твёрдо и чётко произносит Шастун, отходя на шаг назад, увеличивая расстояние между ними. — А если я очень сильно попрошу? — Ещё шаг вперёд от пациента, и один шаг назад от Антона, и он упирается лопатками в стену. — Нет. — От слов о ледяном объятии спина парня покрывается испариной и мурашками. — Тогда придётся тебя заставить. Ты же новенький, а значит, стажёр, следовательно, тебе не дали с собой успокоительное или транквилизатор, а значит, ты не сможешь меня усыпить. Я правильно говорю? — Ещё один шаг, и он стоит нос к носу с парнем, внимательно рассматривая каждую его эмоцию. — Кто вам это сказал? — Губы слегка подрагивают от такого напора, тело, напротив, кричит об опасности, но парень не может ничего сделать. — Потому что я знаю всех здешних врачей, а вот тебя вижу впервые. — Мужчина располагает руки по обе стороны от головы парня и сокращает расстояние между ними до миллиметра. — Ты так вкусно пахнешь страхом. Маленький глупый дрожащий зайчонок, что попал в лапы ко льву. Боится, что его сейчас растерзают, — под конец предложения, пациент практически уже шепчет слова, касаясь губами губ парня. — Трусишка зайка серенький… ты же не сможешь дать мне отпор, силёнок не хватит, а значит, я могу сделать с тобой всё, что захочу, а ты даже не пикнешь, — окончание фразы он говорит в ухо, почти шепотом и прихватывает мочку губами, на что парень охает. — Какой чувствительный зайка мне попался. Я слышу, как бьётся твоё маленькое глупое сердечко. Трепыхается внутри твоей грудной клетки и хочет вырваться наружу. Может, ему помочь? — Мужчина ведёт горячей ладонью по шее, слегка прихватывая, ощущая, как под пальцами бьётся пульс, дальше опускается медленно вниз и задерживается на области сердца, а затем спускается ещё ниже и пальцы мёртвой хваткой вцепляются в талию. — Н-не надо, пожалуйста. — Во рту Антона сухо настолько, что, по ощущениям, он сейчас находится в самой пустыне Сахара, по виску течёт капля ледяного пота, что не скрывается от глаз психа, и тот незамедлительно слизывает её. Чувствовать чужой горячий язык на коже отвратительно, отвратителен и холодок, пробежавший по коже от замерзающего следа чужой слюны. — Почему же? Никто всё равно не заметит и не хватится тебя, а я помогу. — Мужчина касается его носа своим, водит им из стороны в сторону, играясь, как кошка с мышью. Его подбородок с щетиной неприятно трёт и колет кожу, раздражая. — Нет, прошу. — И в миг, когда он хочет закричать и попросить о помощи его губы начинают терзать губы напротив. Поцелуй, если его так можно назвать, выходит очень болезненным, нежную кожу оттягивают, кусают, пока не появляются первые капли крови, которые сразу же начинают слизывать. — Вкусный, — отрываясь на мгновение, сообщают Антону, а потом снова продолжают терзать. Антон не отвечает, у него в теле всё оцепенело, он стоит как истукан и не шевелится. Не может сказать и слова, не говоря уже о том, чтобы оттолкнуть его от себя. Но, когда мужчина заканчивает и отходит посмотреть на своё «творение», губы начинают гореть и саднить, приводя в чувство. — Ну, а теперь можно и лечь спать, как и назначил мне доктор, — ухмыляется мужчина, и Антон не понимает, как это произошло, но вот он только что стоял, вжавшись в стену, а сейчас уже лежит рядом с больным. — Очень хорошо, чаще приходи так ко мне. Я так давно не чувствовал ласки, что успел соскучиться, — мужчина шепчет ему всё это на ухо и придвигает ближе к себе. Захватывает тонкую талию в свои медвежьи объятия, придвигая ближе. Антон чувствует, как ему в зад упирается чужое достоинство, и от этого становится страшно. А вдруг и вправду никто не заметит, что его нет на месте, и этот псих до завтрашнего утра сможет сделать с ним всё, что его душе угодно. — Поближе придвинься, хочу чувствовать тебя. — Пациент не дожидается, пока это сделает Антон, поэтому одну руку под головой парня, сгибает в локте и располагает на груди парня. А вторую просовывает между ног парня, хватая его за член и придвигая ближе. — М-м-м, мне нравится ощущать твоё тепло… там. — Он хватает парня за мошонку и начинает несильно мять, затем переходит на член, наглаживая его через тонкую ткань спортивок. — Моему Зайке нравится, когда его ублажают чужие дяденьки. — Мужчина начинает ускорять движение рукой, а другой пощипывает сосок. От необычных и не очень приятных чувств и прикосновений Антон пытается уйти. Он хватается руками за чужие, но это не помогает, сил не хватает. Тогда он отодвигается назад, и это его главная ошибка. Потому что он чувствует через ткань брюк, как «насаживается» на чужой член. — Вот так, мой Зайка. Чувствуешь, как я тебя хочу? Ты не представляешь, какие мысли сейчас вертятся в моей голове. Хотя, могу рассказать. Я чувствую, как твоя головка под моей ладонью набухает и пульсирует. Боюсь представить, что тогда сейчас творится с твоей попкой, упирающейся в мой член. Она, наверное, такая же ненасытная, как и ты, жаждет, когда я войду в тебя и вытрахаю как следует. Уверен, что такой красивый Зайка, как ты, ещё может быть девственником, или нет? Тогда ты очень плохой Зайка, но проверить сейчас я не смогу. Поэтому буду думать, что ты Зайка невинный или очень давно никому не давал в попку, а значит, твоя дырочка будет такой узкой, что я с трудом смогу войти в неё, а потом и двигаться в тебе. Но моему Зайке придётся потерпеть, пока я буду его трахать. Я думаю, тебе должно понравится, как я, возможно, порву тебя своим членом, твоя кровь смешается со смазкой, а затем я в тебя кончу. Наполню полностью своей спермой, чтобы она медленно вытекала потом из тебя розовой струйкой. Уже чувствуешь, м, Зайка? — Он делает поступательное движение бёдрами, потираясь членом о зад парня. — Пожалуйста, не надо, — хрипит Антон, он чувствует, как начинает возбуждаться от движений мужчины, но все его слова были мерзкими. — Не бойся, Зайка, больно будет только в первый раз, дальше твоя дырочка привыкнет к моему члену и будет просить добавки. Антону плохо и жарко от слов, от действий и от этих объятий. Его голову поворачивают на себя и снова впиваются болезненным поцелуем. На него почти ложатся сверху, и одна из рук, та, что находится на пахе, проникает под штаны и трусы за спину, опасно приближаясь к ягодицам. В голове проносятся обрывки воспоминаний, но он не может их уловить, да и некогда сейчас о них думать. — Зайка... — мужчина не успевает продолжить, как дверь открывается, а дальше всё происходит молниеносно. Антон не понимает, что случилось, только чувствует, как тело над ним обмякает и падает на него сверху, придавливая собой. — С-сука, мы продолжим, Зайка. — Это последнее, что слышит он от пациента, пока тот не вырубается, закрывая глаза. — Антош, ты как? — Ира помогает Антону скинуть с себя тяжёлый не шевелящийся груз в сторону. Парень выползает, быстро поправляя на себе одежду, натягивая красную толстовку вниз, чтобы не было видно его стояка. — Нормально. — Они выходят вместе из палаты, и Ира закрывает дверь, дергая ещё несколько раз на себя, чтобы убедится в том, что всё плотно закрыто. — Я так испугалась за тебя, искала почти час после того, как мы усмирили всех пациентов. Хотела сказать тебе спасибо за помощь, но, оббежав всю больницу и поняв, что тебя нигде нет, я так сильно испугалась. — Девушка слегка дрожит от накатившего испуга. — С тобой точно всё хорошо? Ты какой-то бледный. — Она тянет ладонь к его лбу, но он отшатывается. — У тебя какой-то нездоровый румянец на щеках. Температуры нет? — Нет, — кратко отвечает Шастун и уже хочет быстрее оказаться в своей комнате, забраться, наконец, в душ и смыть с себя все прикосновения этого больного ублюдка. — Что там произошло? Почему, когда я зашла, вы лежали? — девушка не отстаёт ни в шаге, ни от парня, отчего злость накатывает на него с новой силой. — Со мной всё нормально! — зло говорит парень, останавливаясь и смотря на девушку. — Но у тебя губы все искусаны, вы что целовались? Антон? Это же Попов! Чёртов серийный маньяк! Нельзя допускать того, чтобы он к тебе приближался! — Девушка ахает, прижимая ладонь к губам, кажется, начиная догадываться о том, что же там всё-таки произошло. — А что я мог сделать? У меня не было с собой транков! — повышая голос, отвечает Шастун и продолжает движение в сторону комнаты. — Со мной всё нормально! Отстань! Он не успел сделать со мной ничего плохого! — эти слова Шастун почти выплевывает девушке в лицо. Он не понимает, почему врёт, не понимает, почему срывает свою агрессию на девушку. Но он не может показать свою слабость чужому человеку, один и так уже увидел и воспользовался этим. — Антон… я же… я же просто хотела помочь. — Она хватает его за локоть, останавливая и заглядывая в глаза. — Не нужна мне помощь, ясно?! Со мной всё в порядке. Просто иди спать! — Он разворачивается и уходит в сторону своей комнаты. — Если ты захочешь с кем-нибудь об этом поговорить, просто дай знать. Или если понадобятся успокоительные. Катя хороший психолог, она может помочь, — кидает девушка вслед уходящему парню. — Сам разберусь, спасибо! — едко бросает парень и открывает дверь своей комнаты, громко хлопая ею. Он закрывает её на ключ и сразу же бежит в ванную. Закрывается на щеколду, прячась в этом маленьком безопасном, по его мнению, островке. В голове что-то происходит, и он никак не может понять, что конкретно. Что-то забытое шевелится на поверхности опять, как и в палате, будто слово на кончике языка, но он не может понять, какое конкретно. Он стаскивает с себя одежду и лезет в ванну, включает горячую воду, подставляя под неё свое лицо, как ни странно, она начинает течь сразу же. Берёт в руки мочалку, льёт на неё много геля и начинает тереться, пока на коже не появляются красные следы. Но возбуждение от этого не проходит, а будто только усиливается от подкидываемых мозгом воспоминаний. От касаний этого самого Попова. — Да блять! — ругается он сам на себя, но это не помогает. Он представляет дохлых котят, но они почему-то обретают чёрный окрас и голубые глаза, прямо как у маньяка. — Да сука! — Он трёт кожу сильнее, так что область рёбер уже раздражена и появились мелкие царапины. — Да почему ты не проходишь? — ругается он на свой стоящий член, струи из лейки душа попадают на головку, стимулируя приток крови. Антон сдаётся, откидывается лопатками на кафель и прикрывает глаза. — Почему? — тихо шепчет он сам себе и снимает лейку, беря её в руки одной рукой. Другой рукой он берёт в ладонь член, проводит пару раз сверху вниз, так что начинает скулить от этого ощущения. Антон оголяет головку, задерживая кожу внизу, направляет на неё тонкие струи воды и снова закрывает глаза. Он находит нужный угол попадания воды на головку, так что одна из струек попадает чётко на уретру и начинает негромко стонать. Перед глазами проносится всё, что делал с ним этот маньяк, он ощущает фантомные прикосновения. Чувствует его губы на своих и начинает их часто облизывать. В ушах стоит шум воды и слова Попова о нём. Мозг превращается в вакуум и будто отключается. Пара секунд, и узел внизу живота затягивается морским узлом, пальцы на ногах поджимаются и его пробивает мощнейший оргазм, да так, что звёздочки перед глазами танцуют ламбаду. — Сука. — Капли спермы смешиваются с водой и смываются в слив. Парень делает воду холоднее, почти ледяную, умывается, направляя лейку себе на лицо. Он злится сам на себя, что позволил сделать это с собой, проявил такую слабость, вместо того чтобы дать отпор. А ещё он злится на то, что как бы он его не боялся, его тело, наоборот, было в восторге от этих «ласк» и прикосновений. Что с ним не так? Он точно псих, как и сказала «Роуз», нормальные, здоровые люди здесь не работают. Почувствовав, что его трясёт от холода, он со скрипом закрывает оба вентиля и выходит, вытирается полотенцем, а грязные вещи так и оставляет валяться на полу. В комнате он ищет новые и чистые, натягивает на себя и снова ложится. Часы на телефоне показывают полтретьего ночи, спать остаётся полтора часа, а сна ни в одном глазу. Да ещё и трясёт от холода и сквозняка от окон. Видимо, за ночь ветер за окном поменял направление. Шастун прикрывает глаза и думает о том, что вторая его смена в этой больной обители будет долгой.***
Антон еле открывает слипшиеся глаза. Веки настолько тяжёлые, что не хотят открываться абсолютно. Парень садится на койку, накрываясь тонким одеялом, его знобит, а голова готова лопнуть. Он трогает свой лоб и убеждается в том, что у него явно температура. Дрожащими руками он опирается на кровать, прикладывает немало усилий для того, чтобы встать. Успев ухватиться за стол, Шастун задерживается на мгновение на месте, потому что резкое головокружение не даёт сделать и шагу. Он прикрывает глаза, чувствует, что в голове будто вертолёты, и сокрушается сам на себя за то, что вчера стоял под ледяной водой. Он по стенке добирается до ванной, кое-как умывается, чистит зубы и ищет в косметичке таблетки. Находит парацетамол и закидывается сразу двумя, таблетки сейчас кажутся настолько большими, что он с трудом сдерживает порыв не выблевать их, они постепенно начинают таять, разливая горечь по полости рта и горлу. Справившись с приступом тошноты, он всё-таки проглатывает их, морщась. До начала смены остаётся ещё полчаса, поэтому он переодевается в рабочую сменную одежду и ложится, накрываясь пледом, будто в кокон, и не замечает, как вновь засыпает. — Антош, проснись. — Парень чувствует нежное холодное прикосновение к горячей щеке и ластится к нему, думая, что это его будит мама. — Антон, просыпайся. — До мозга, как сквозь толщу воды, доходят обрывки фраз, и он постепенно разлепляет глаза, пытаясь сфокусироваться хоть на чем-нибудь, но картинка плывёт. — Потерпи немного, скоро будет легче. — Женский голос успокаивает, а затем прохладная рука касается горячего лба, и это так приятно, что хочется, чтобы эта рука была на нём всегда. — Зайка, просыпайся, — голос почему-то резко меняется на мужской и очень знакомый. И этого голоса нужно бояться, говорит мозг, но тело слишком ослабленно. — Давай, мой сладкий, открывай глазки, ты же хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — Да, — хрипит Антон. — Тогда Зайке нужно проснуться. — Прохладная рука спускается со лба ниже, гладит по щекам, а затем задерживается на шее, ровно в том месте, где стучит его пульс. — Антон, очнись! — резко говорит другой мужской голос, не такой, как у первого, и он ему не нравится, поэтому парень не хочет выныривать из цепких лап дрёмы. — У него высокая температура — почти тридцать девять и семь — горячка, поэтому он сейчас бредит. Я дала ему жаропонижающее, скоро должно подействовать. — Слышит парень, как кто-то разговаривает, и даже, кажется, о нём, но ему всё равно. Его воспаленный мозг хочет слышать только один голос. — А-я-яй, Зайка-Зайка. Что же ты вчера такого делал, что сегодня заболел? — лукавый голос нашептывает ему на ухо, и парень хочет отодвинуться, но не выходит: тело будто налилось свинцом. — А я знаю, чем мой Зайка занимался вчера в душе. Мой Зайка слишком грязный мальчик, любит, когда его трогают чужие дяди и доставляют ему удовольствие и боль, — змей искуситель нашептывает это на ухо, а тело парня будто извивается от каждого его слова. — Думаю, нам надо будет зайти позже, как только начнёт действовать укол, — снова говорит другой мужской голос. — Вы правы, сейчас мы больше пока что ничего сделать не можем. — Кровать рядом с парнем скрипит и выпрямляется, затем он слышит удаляющиеся шаги, шум воды и снова шаги рядом с ним. На лоб опускается прохлада, да такая, что тело прошибает лёгкий озноб. Разгоряченный лоб ощущает холодное полотенце, словно тающее масло на блине. К этому холоду хочется тянуться, чтобы остудить свой жар, но озноб мешает. — Пойдёмте, Кать, сейчас нам надо вернуться к работе. Пациенты не будут ждать, если что, я зайду к нему через полчаса, температура к этому времени должна будет спасть. — Хорошо, я тогда перед обедом зайду. — Договорились. — Они выходят из комнаты, оставляя парня наедине с этим голосом. — Плохой, плохой, очень плохой и непослушный Зайка, — снова ругает его голос. — А знаешь, что бывает с плохими Зайками? — Что? — еле выговаривает парень, пересохшими губами, и мечется по подушке. — Их наказывают. Шастун находится в этом состоянии горячки практически весь день, к нему кто-то приходит, делает уколы, меняют повязку и уходят. А дальше он снова проваливается в непонятное состояние бреда, в котором он непременно слышит голос Попова, который раз за разом называет его «Зайка». От этого становится тошно, но выбраться из западни своего сознания он не может, оцепенение и жар сковывают его в своих объятиях и не отпускают. Так проходит весь день, пока температура не спадает окончательно, горячка с бредом растворяются, будто их никогда и не было. Дыхание выравнивается, глаза больше не подрагивают, а тело не мечется по кровати. — Температура, кажется, спала, — шепчет вышедшая Катя Ире и убирает высохшую повязку со лба. — Да, кажется, лекарство наконец-то подействовало. Я так за него перепугалась, — шепотом признается Ира коллеге. — Он сильный мальчик, и со всем справится, — успокаивая подругу, говорит Катя, и они выходят из его комнаты, закрывая дверь на ключ.***
Утро Антона начинается с орущего рядом будильника. Он не сразу понимает, что происходит, тянется рукой, чтобы отключить его и полежать в кровати ещё немного, но замечая на часах полпятого, встаёт и бредёт в ванную, сбивая плечами углы. До него не сразу доходит, что он всё ещё в рабочей одежде, а когда понимает, не может вспомнить, что вчера было и как он отработал свою вторую смену. Но времени на раздумья совсем нет, он быстро принимает душ, смывает с себя всю липкость, моется гелем для душа и выходит. Чистит зубы, удовлетворяется результатом и идёт переодеваться, благо у него осталась последняя запасная медицинская форма. Шастун берёт свой звуковик, телефон, грязную форму и ключи от комнаты и архива, запирает дверь на замок и идёт в сторону прачки, чтобы сдать одежду в стирку и забрать уже чистую. — Антош? Привет, ты как? Как себя чувствуешь? — Парень не успевает сообразить, как к нему тут же подбегает Ира. — Всё нормально, чувствую, вроде, так же. А что? — парень хмурится и непонимающе смотрит на медсестру. —Ну как что? У тебя вчера была высокая температура, горячка весь день. Ты что, не помнишь? — Нет. Вчерашний день как-то совсем вылетел из головы. Помню, как проснулся с головной болью, сходил в душ, выпил парацетамол и дальше ничего. — Мы с Катей тебя вчера сидели ждали на завтрак, но ты так и не пришёл. Мы отправились тебя искать, но тебя никто не видел. Мы подумали, что что-то случилось, взяли запасной ключ и нашли тебя на кровати. Ты был в бреду, твой лоб горел огнём, а температура была под сорок. Катя сделала тебе укол жаропонижающего. Но он не помог, тогда мы позвали Глеба Вадимовича. В общем, на протяжении всего дня мы заходили к тебе и проверяли, ты всё время находился в бреду и повторял только одно слово, — обеспокоенно тараторит девушка, глядя шоколадными глазами снизу вверх. — Что я говорил? — Зайка. — После этого слова в Антоне будто что-то меняется. Волна воспоминаний нахлынивает на него, и он хватается за виски, будто сжатые в тиски. Пакет с формой падает на пол в ноги. — Что с тобой? — Девушка хватает его за локоть, внимательно наблюдая за реакцией. — Всё… в порядке… Голова просто резко заболела. — Антон расслабляет зажмуренные глаза, медленно делает вдох и выдох, и боль постепенно отступает. — Точно? Давай мы зайдём к Глебу Вадимовичу, он тебя осмотрит? — Не надо, всё уже хорошо. Мне надо зайти в прачку, сдать свои вещи, а потом я приду на завтрак. Всё в порядке, правда. — Парень смотрит на неё и пытается убедить девушку в этом, но получается не очень достоверно. Но она сдаётся под напором зеленых глаз, медленно разворачивается и уходит. — Ир? — окликает Шастун. — М? — Спасибо. — Девушка кивает головой и улыбается. — Давай шевелись, завтрак уже начался. Антон торопится, доходит до прачки, сдаёт вещи и быстрым шагом идёт в столовую. Там он подвергается жёсткому допросу со стороны Кати о его самочувствии, его лоб тщательно проверяют ладонью, и, когда убеждаются, что всё в порядке, отстают. — Знаешь, — начинает Катя, — я думаю, что это однодневный грипп, это так работает твоя психосоматика. Твоему организму надо было пережить как-то стрессовую ситуацию, поэтому, чтобы перезапустить нервную систему, он решил поднять температуру. — Ага, и убить меня, так что я почти ничего не помню, — бубнит Шастун, запивая хлеб с маслом горячим чаем. — Знаешь, иногда лучше и не помнить, — философски заключает Катя, бесцельно помешивая ложкой кашу в тарелке. — Ты о чём? — Да так, грусть накатила. Всё норм. Чем сегодня займёшься? — Архив, вчера я не выполнил то, что должен был, поэтому сегодня предстоит двойная работа. Так что не скучайте, красотки, я побежал, — улыбаясь, отвечает Антон, забирая поднос с пустыми тарелками и относя их на специальный стол. Он с головой погружается в работу, отвлекая свою память от событий, произошедших день назад. Шастун так усердно работает, раскладывает личные дела по полочкам, сканирует, печатает, что не замечает, как пропускает обед. Понимает это, только когда Катя заходит к нему с кружкой чая и двумя булочками с вареньем. — Ты слишком рьяно взялся за работу после вчерашнего, — с улыбкой говорит врач и ставит принесенное на стол перед парнем. — Почему? — Ты пропустил обед, мы с Ирой переживали, вдруг у тебя опять поднялась температура, и ты лежишь здесь где-нибудь в архиве под личными делами. Ира не смогла прийти, у неё там запара, поэтому я принесла на всякий случай перекус и шприц с уколом. Но вижу, что тебе хорошо, поэтому пока что уколов не будет. — Нет, уколы точно не нужны, а вот булочки и чай самое то, спасибо. Я и вправду сегодня что-то заработался, но, как видишь, кажется, то, что я уже разобрал, совсем не переваливает то, что осталось. — Безнадега точка ру, как пелось в старой песне, — с улыбкой отвечает Катя. — Ты права. Можно вопрос? — Раз ты его задал, то давай. — Катя присаживается на стул перед Антоном, облокачиваясь на спинку. — Ты не торопишься? — Это и есть твой вопрос? — Нет. — У меня в запасе минут двадцать до следующего обхода, так что я вся твоя. — Какой диагноз у Попова? — Антон делает будничный безразличный вид, будто спрашивает, какой сегодня день недели, но внутри разрастается тревожность и нервозность. — С какой целью интересуешься? — вопросом на вопрос отвечает девушка. — Тебе Ира, наверное, рассказала, что позавчера я попал в его палату. Так вот, я хотел бы знать, какой у него диагноз. — А сам как думаешь? Есть предположения? — Паранойя, тревожность, шизофрения точно не про него. Возможно, что-то связано с ДРЛ? — предполагает парень. — Ты был близок. В подростковом возрасте он состоял на учёте психиатра с АРЛ. . С самого детства мать мальчика слишком часто пропадала на работе, чтобы содержать ребёнка, отец ушёл из семьи, когда Арсению было пять. Всё легло на хрупкие плечи его матери. Мальчик практически её не видел, толком ни с кем не контактировал, в сад не ходил, потому что мать не могла себе этого позволить. Мальчик рос асоциальным и не приспособленным к окружающим. В школе его часто дразнили за то, что он ни с кем не дружил, всего боялся и прятался в стороне, шугался каждого звука. Со временем, по мере его взросления, всё только ухудшилось. Ты же знаешь, какими жестокими бывают дети. Его не обошли стороной, даже девочки издевались и называли ущербным. После первой попытки суицида мальчику поставили диагноз — ассоциативное расстройство личности. Выписали лекарства, и он на них подсел, стал зависим. Мать к тому моменту совсем забила на сына и решила устраивать личную жизнь, поэтому сдала его в психиатрическую клинику. Он пролежал здесь год, в школу возвращаться смысла не было, так как его бы уже просто не приняли из-за сложившейся ситуации. Дальше чем взрослее он становился, тем сильнее портился его характер. Из боязливого мальчика он превратился в настоящего хулигана. Его мать уехала с новым мужем в другой город, потому что терпеть выходки сына не могла, да и боялась, что он может навредить её дочери от другого мужчины. Поэтому она оставила сыну квартиру, немного денег и сбежала. Уже у взрослого совершеннолетнего Арсения начала развиваться алголагния в активной фазе. То есть достичь оргазма он мог только одним способом — причинить боль половому партнёру. И когда парень понял, что только так он может получить сексуальное удовлетворение, которое от него требовал его молодой организм, тогда-то всё и началось. Поначалу это были обычные проститутки, он вычислил, где они обычно «тусуются». Похитил одну и пару дней над ней издевался, но она смогла убежать. В силу своей профессии она не смогла рассказать полиции, где точно её похитили. Но слова о том, ЧТО он с ней делал, до сих пор наводят ужас. Дальше в ход шли безнадзорные дети-подростки, он знал, где они обитают, и под видом доброжелателя предлагал ночлег. Но затем он их заманивал к себе и насиловал, некоторых убивал, да так что их тела до сих пор ищут. Через несколько лет он понял, что его больше не возбуждают девушки и переключился на свой пол. В городе у нас, по некоторым подсчётам, за три года пропало около десяти человек. От семнадцати до двадцати пяти лет. Как позже выяснилось, когда соседи начали жаловаться на вонь в подъезде, полиция нашла у него в квартире некоторые части тел его жертв. Руки, ноги, половые органы — всё было залито спиртом и стояло рассортированное по банкам. В холодильнике нашли две головы, завернутые в полиэтилен. А на кровати лежало растерзанное тело, которое уже начало разлагаться, после вскрытия медик подтвердил, что один из половых актов он совершил, когда жертва уже была мертва. Поэтому к его послужному списку психических расстройств добавился ещё и некросадизм. Но этот мальчик был его предпоследней жертвой, самого Арсения в квартире не нашли. Его объявили в розыск, но три недели его никто не видел и не слышал, и только спустя время его нашли в квартире подростка, над которым он всё это время издевался. От Катиного рассказа по спине Антона бегут мурашки, обрывки странных воспоминаний всё ещё проскальзывают в голове, но будто барьер на памяти не даёт мыслям прорваться наружу. Теперь он начинает понимать фразу про ледяное прикосновение. Он буквально спал с телами своих жертв. От этого открытия становится не по себе. — Пиздец. То есть по факту если бы мать в детстве уделяла ему время и внимание, то этого ничего бы не было. — Никто не знает, что предначертано каждому человеку. У всех своя нить судьбы и переписать её очень трудно. — А мать хоть раз навещала его в больнице? — Нет, после того, как она узнала, что творил её сын, она открестилась от него. — То есть по её вине в городе орудовал смесь Дамера и Чикатило, а она просто открестилась и всё? — А что ещё она могла сделать? Никому не хочется, чтобы их связывали с серийными маньяками и убийцами, а у неё своя семья, которую нужно защитить. — Но кто защитит Арсения? — Его уже не от кого защищать, только если от самого себя, — объясняет Катя. — Суд признал его невменяемым, полиция нашла около двенадцати трупов, на которые он указал, сколько на самом деле было жертв, знает только он сам. Я понимаю, тебе его жаль, но подумай о его жертвах, хорошо? Просто представь, каково их родителям. — Катя встаёт со стула и внимательно смотрит на парня. — Ладно, мне пора, долго не засиживайся здесь, скоро ужин. Как врач настоятельно рекомендую выйти во двор и прогуляться, ты весь серо-белого цвета, а так хоть воздухом подышишь. — Спасибо, — говорит Антон, но задает последний вопрос уходящей Кате. — Сколько ему дали? — Пожизненное.***
В следующий раз Антон встречается с девочками только на ужине. По настоянию Кати он всё-таки выходит погулять на улицу во внутренний двор. На лавочке сидит один из пациентов и медленно курит сигарету, смотря будто в пустоту, закинув ногу на ногу. Антон смотрит в том же направлении, что и мужчина и видит, как на земле лежит голубь и барахтается. Его крыло немного повреждено, поэтому он никак не может встать на лапки, чтобы улететь. — Почему вы просто сидите и смотрите, как бедная птица мучается? Почему не поможете ей? — спрашивает Антон, подходя к голубю и помогая ему встать на лапки, а затем и улететь. — Ты его тоже видишь? — мужчина вскидывается и уточняет у Антона, будто выходя из транса. — Ну да. А чего? — Сынок, ты не пойми меня неправильно, просто у меня шизофрения, и я думал, что только я один его вижу, — делая очередной затяг, делится мужчина. — Слушай, а это… — он чешет нос пальцами с зажатой в них сигаретой, отчего дым попадает в глаза, — а ты случайно не того? — Вы о чём? — непонимающе спрашивает Антон, садясь рядом на скамейку. — Ну, может, ты такой же, как я? — В смысле псих? — до Шастуна не сразу доходит, что он сказал. — Простите, я не это имел в виду. — Да брось. Кто, как не психи, могут здесь находится? — Вы правы, но нет, я стажер. Просто вышел на улицу подышать воздухом. А разве вам можно находиться здесь без присмотра? — Антон вертит головой, но из медперсонала никого поблизости нет. — Обычным пациентам нельзя, но у меня небольшие привилегии. Мне можно выходить на улицу одному не больше трех раз в день, за это я помогаю медсестрам и санитарам. Конечно, в те моменты, когда моя голова в порядке, и я не вижу ничего дурного. — Понятно. Здесь так тихо. — Парень кутается в накинутое худи поверх формы и поднимает голову вверх, глядя на серое небо, где иногда пролетают птицы. — Поэтому я и хожу именно сюда, когда у всех тихий час или все заняты. Помогает немного, ну, знаешь, с голосами в голове бороться. Здесь я хотя бы только их слышу, без посторонней помощи других. — А каково это? — Что? Быть психом? — Мужчина докуривает сигарету, и вдавливает бычок в землю, забирая его с собой. — Нет, каково это слышать чьи-то голоса у себя в голове? — Иногда я слышу несколько голосов, кажется, что их у меня в голове поселилась целая дюжина разных, они зачастую тихо стонут или просто шепчут различные неразборчивые вещи. Однако один из них звучит громко и чётко — это голос парня, который советует убить знакомых или друзей, поскольку они якобы стоят ниже в пищевой цепочке. Также он призывает не посещать церковь, ведь бога больше нет, и, вообще — он есть бог. Я пытаюсь не принимать эти советы слишком близко к сердцу, стараюсь сосредоточиться на лечении. Однако эти постоянные разговоры в голове меня несколько раздражают. По ощущениям, это как включить одновременно телевизор и радио, и кто громче говорит, тот и победил. — Это ужасно. — Антон поворачивает голову к мужчине и видит на ещё молодом лице морщины. — Иногда у меня получается к этому привыкнуть, но не всегда удается обуздать и усмирить их, таблетки, конечно, помогают, но тоже не всегда. Знаешь, когда я впервые выпил лекарства, которые заглушили все голоса, наступила такая тишина, что я сначала даже не поверил. Я и не знал, что может быть так тихо. Мне казалось, что я схожу с ума от этой тишины, поэтому попросил врача сменить лекарства на послабее. — А вы давно здесь? — Пять лет уже. — Простите за бестактный вопрос, а сколько вам лет? — В августе будет сорок пять. Я знаю, что выгляжу гораздо старше, но постоянный стресс от галлюцинаций и голосов даёт о себе знать. Да и годы, проведенные в этой больнице, не красят. — А долго вам здесь ещё находиться? Ведь срок довольно большой и, раз вы говорите, что лекарства вам помогают… — Всё не так просто. Я лежу на добровольной основе, по собственному желанию. В прошлый раз, когда я был там, — он указывает головой на ворота, — я случайно чуть не убил собственную племянницу. Приступ обострился, и мне показалось, что она нереальна, и я чуть не задушил её. Не хочу, чтобы это когда-нибудь повторились. Я ещё никогда не видел столько страха в глазах собственной сестры, поэтому я всё ещё здесь. Они меня навещают раз в месяц, и этого достаточно, она меня вроде бы даже простила, но перед глазами до сих пор её лицо, когда она думала, что потеряет малышку. — Простите. — Всё в порядке, ты извини, но моё время закончилось, и мне пора бежать, приятно было с тобой поболтать, — мужчина протягивает Антону руку для пожатия. — Как вас зовут? — Зови меня Иваныч. — Антон. — Приятно познакомится, Антон.***
— Прогулка пошла тебе на пользу, выглядишь гораздо лучше, — подмечает Катя, доедая свой ужин. — Ты права, голова перестала болеть, и в целом чувствую себя лучше. Вот познакомился с Иванычем. — А, он хороший мужик, помогает нам всем очень. Зимой территорию от снега чистит, осенью от листвы, да и в целом по корпусу тоже, — подтверждает Ира. — А вас не смущает, что у него диагноз? — Вообще, нет. Он же на лекарствах, а я как врач веду его и слежу за его поведением и изменениями в нём. Если вижу, что всё плохо, я не отпускаю его на улицу или к другим пациентам. — А из подвала пациенты также могут перемещаться по зданию? — как бы невзначай уточняет Антон. — Нет, там находятся только буйные и особо опасные, поэтому они изолированы от других и находятся под землей, — объясняет Катя. — Не переживай, он не выйдет оттуда. — Вы о чём? — непонимающе спрашивает Ира, глядя поочередно на Катю, а затем и на Антона. — Об Арсении, — поясняет Катя. — А. Антон, с тобой всё в порядке? Может, всё-таки зайдешь к Кате, она тебя осмотрит, проведет ряд тестов? Лекарство выпишет? — Со мной всё в порядке, я просто уточнил, как здесь всё устроено. Я всё ещё новичок и не знаю всех порядков. — Они с Катей выдерживают минутный контакт глазами, а затем она встаёт первой и говорит: — Мне пора, моя смена сегодня раньше заканчивается, поэтому я побегу, увидимся через два дня. — Что это с ней? — интересуется Антон, доедая второе. — Всё нормально, просто небольшие семейные проблемы. — Ладно. Ир? — М? — Можно у тебя поинтересоваться? — Шастун снова делает непринужденный вид, будто не у него внутри сейчас всё бурлит и переворачивается. — Конечно, всё, что хочешь, — девушка внимательно смотрит своими шоколадными глазами на парня, отчего он на миг теряется. — А что происходит с теми, что нарушает общий режим порядка? — Ты имеешь в виду конкретно подвал? — Да. — Их, скажем так, наказывают принудительной терапией. Надевают смирительную рубашку, привязывают на кожаные ремни и вводят успокоительное. В их случае — транквилизаторы. — Но зачем? Они же не виноваты, что произошёл сбой в системе безопасности? — Терапия применяется только к тем пациентам, которые не остались на своих местах и напали на медперсонал. — И много таких? — К кому она применяется в данный момент? — Да. — Около десяти человек. И, опережая твой вопрос, к нему она сейчас тоже применяется. — Почему? — Потому что он напал на тебя. И уж не знаю, что там у вас произошло, но, когда я пришла, он был на тебе, и по протоколу я обязана сообщить о таком главврачу. — Но… — Никаких «но», Антон, он напал на тебя, даже если он не виноват в сбое системы безопасности. Можешь не переживать за него, сейчас он не причинит вред никому, даже себе. — Ты о чём? — Пошли, — Ира встаёт, собирает грязную посуду на поднос и относит его, Антон следует за ней. Они спускаются в самый низ подвала, в то крыло, в котором Шастун ещё не был, здесь темно, жутко и холодно. — Мне нельзя приводить тебя сюда, как, впрочем, и находиться здесь без особой надобности, но я тебе покажу. — Девушка открывает решетчатую дверь своим пропуском, заходит первой, Антон за ней. Они идут в самую дальнюю палату, и её девушка так же открывает своей картой. — Вот смотри. Антон заходит вслед за ней в палату и видит привязанного к кровати Арсения, его глаза закрыты, челка разметалась по лбу и немного залезла на ресницы, но кожаный ремень, находящийся поперёк головы, не даёт ему стряхнуть её. Мерное вздымание грудной клетки свидетельствует о том, что он жив, но находится в глубоком сне. — Видишь? С ним всё нормально. — Антон подходит чуть ближе, чтобы убедиться, что его глаза его же не подводят. — И сколько он будет находиться в таком состоянии? — Две недели. — Зачем так много? — Для профилактики, ему полезно. Антон, пойми, он маньяк и убийца, а ты его защищаешь! — девушка не понимает, почему Антон так относится именно к этому пациенту. — Вы же не применяете к нему ЭСТ? — Нет конечно, она ему без надобности, в его случае она не будет эффективна, а только усугубит всё. Из курса психиатрии ты должен помнить, что электросудорожная терапия применяется чаще всего только при тяжелой депрессии. При этом заболевании человек испытывает сильную подавленность, потерю внимания, нарушение аппетита и сна, а также могут иметь место суицидальные мысли. ЭСТ также можно применять при шизофрении или мании, а, как тебе известно, ни того ни другого у него нет. — Хорошо. Я знаю, для чего применяется ЭСТ, я просто должен был уточнить. Но мне кажется, что с него хватит мучений. — Антон, ты себя вообще слышишь? Он не игрушки какие-нибудь выпотрошил, а людей! — Зайка? — сквозь дрёму шепчет Арсений и сразу же замолкает. — Нам пора, — говорит Ира и уводит Антона за руку из палаты. — Мы и так здесь находимся дольше положенного. — Но… ладно, я понял. Они молча выходят из палаты, Ира проверяет, чтобы все двери были закрыты, и идёт впереди. Антон семенит за ней, но не произносит ни слова. На первом этаже они расходятся в разные стороны, чтобы никто не заметил их присутствия в подвале. Шастун возвращается обратно в архив и до поздней ночи сидит за личными делами. Ближе к полуночи он вымотан настолько, что его хватает лишь на то, чтобы доползти до кровати, снять с себя форму и лечь. Как только голова Антона касается подушки, он сразу же вырубается. Поначалу ему опять снятся истории из личных дел пациентов, следом идёт Иваныч, который всё также курит на улице, сидя на лавочке, затем сон резко меняется. — За-айка, ты сегодня себя опять плохо вёл? — спрашивает Арсений. Во сне они находятся не в палате и даже не в больнице, а почему-то в старой комнате Шастуна. В той самой квартире, которую мама продала лет десять назад. На её стенах висят его подростковые плакаты с Железным человеком и Халком. На полках стоит коллекция его машинок «хот виллс», диван застелен старым постельным бельём со звёздочками. Антон осматривается и не может понять, почему они находятся именно здесь, ведь он не вспоминал об этом месте почти десять лет. — Зайка, — звучит угрожающе над самым ухом, — когда я спрашиваю, ты должен отвечать. — Его больно толкают в грудь, и он спиной падает на кровать, мужчина садится на его бёдра, зажимая своими. Кисти попадают в плен чужих ледяных рук, так что вырваться из этой мёртвой хватки не получается. — Ар-рсений, что ты здесь делаешь? — Пришёл посмотреть на своего Зайку, одна птичка напела мне, что ты себя плохо ведёшь. А знаешь, что бывает с Зайками, которые себя плохо ведут? — Тёмно-синие глаза смотрят в упор, не давая моргнуть даже на секунду. — Их наказывают? — Правильно. За этим я сюда и пришёл. А теперь будь послушным, и делай всё то, что я тебе говорю. Ты меня понял? — Да, Арсений. — Хороший Зайка, перевернись на живот, сними с себя штаны и трусы и вставай в коленно-локтевую. — Арсений слезает с него и встаёт рядом с кроватью, он внимательно наблюдает за каждым движением Антона. Парень садится на край кровати, быстро стаскивает с себя домашние штаны и бельё, голову он не поднимает и делает всё быстро. Он помнит, что бывает, если он начинает медлить, злить Арсения себе дороже. — А теперь вставай. — Арсений, может не надо? Пожалуйста. — Ты вздумал перечить мне? — В глазах напротив появляется опасный блеск, не сулящий ничего хорошего. — Н-нет. — То-то же, а теперь вставай, и живо, пока я не разозлился. Антон принимает предложенную ему позу, он чувствует себя некомфортно, когда так открыт перед чужим взглядом, но поделать с этим ничего не может. Он слышит, как Арсений расстегивает ремень, вытаскивает его из шлевок и сгибает. На пробу совмещает оба его конца и резко тянет в стороны так, что по пустой комнате разносится резкий звук удара кожи о кожу. — Как думаешь, моему Зайке хватит десяти ударов? Или мне следует увеличить их количество? М? — Хватит, Арсений. — Уверен? Ты очень грязный мальчишка, я знаю, чем ты по ночам занимаешься под одеялом. — Хватит, — повторяет Антон и надеется, что его голос звучит убедительно. — Что ж, хорошо. Ты помнишь правила, Зайка, я хочу, чтобы ты кричал и считал каждый удар. — Хорошо. — Антон не успевает договорить, как ремень со свистом рассекает воздух, и по одной ягодице прилетает мощный и неожиданный удар. — Ай… один, — он помнит их правила и старается им следовать, чтобы не разочаровать Арсения. — Два, — на второй половинке растекается красное прямоугольное пятно с кровоподтеком. — Три, — третий удар расчерчивает предыдущие два пополам. Из глаз текут слёзы, он пытается выровнять дыхание, старается вдыхать носом и выдыхать ртом, но это мало помогает. — Четыре, — удар снова приходится по первой половинке, и маленькая капля крови выступает, скатываясь еле заметной струйкой. — Пять, — из горла вырывается крик боли, руки подкашиваются и хочется упасть ничком на кровать, свернуться в позу эмбриона и плакать, что есть силы. — Шесть, — он падает лицом на подушку, слегка приглушая подступающую истерику. — Если ты сейчас же не поднимешь голову, я увеличу до пятнадцати. — Антон поворачивает заплаканное и покрасневшее лицо на своего мучителя и пытается увидеть там хоть какую-то эмоцию, кроме садистского удовольствия, но не находит. — Зайка, не надо на меня так смотреть, ты заслужил каждый удар. — Семь, — удар попадает на нежную кожу поясницы, отчего боль расползается сильнее. — Восемь, — если первые удары ощущались огнём на ягодицах, то сейчас идёт стадия будто принудительного охлаждения, по ощущениям, словно на его кожу кто-то сыпет песок, а затем тело начинает неметь. — Девять, — он бы сказал, что уже не чувствует ничего, но это была бы ложь. — Десять, — он падает на кровать, разрываясь в слезах. — Ты умница, выдержал наказание. Иди сюда. — Арсений откладывает в сторону ремень и расставляет руки в разные стороны в приглашающем жесте. Антон ползет к нему на коленях, пододвигается максимально близко и падает на грудь мужчине. — Вот так. — Арсений поднимает двумя руками тело Антона, будто он совершенно ничего не весит, подхватывает под бёдра и сажает на грубую ткань черных джинс, отчего Шастун болезненно стонет. — Ну-ну, не реви, сам же знаешь, что виноват, — Арсений вытирает рукавом своей кофты слёзы с заплаканного лица, зачесывает мешающую чёлку набок и берёт лицо Антона в чашу ладоней. — Что нужно сказать? — Спасибо, Арсений. — Антон подавляет в себе очередной всхлип, он старается дышать носом, но неконтролируемое икание мешает это сделать. — То-то же, а теперь успокаивайся. — Попов отпускает руки и притягивает тело парня ближе к себе, отчего он снова шипит. — Всё? Успокоился? — Он внимательно смотрит на лицо Шастуна, изучает его мимику и эмоции. — Да. — Надеюсь, ты подготовил себя для меня? — Антон испуганно смотрит на Арсения, сводя брови домиком. — Ты же не думал, что твоё наказание помешает мне взять то, что причитается? — Нет. — Именно поэтому повторю вопрос: ты подготовил себя для меня? — Да, — выдыхая произносит Антон и опускает голову на плечо Арсения, пытаясь спрятаться в нём. — Правильный ответ, Зайка. — Арсений приподнимает Антона одной рукой под ягодицам вверх, а второй лезет к своему паху, чтобы расстегнуть молнию и пуговицу. Следом он лезет рукой к себе в штаны, вытаскивает налитый и возбужденный член из трусов. Проводит пару раз рукой вверх вниз, чтобы распределить естественную смазку по стволу. — Готов? Хотя какая разница, да, Зайка? — Попов перехватывает двумя руками обе ягодицы, раздвигая их в разные стороны, и направляет на себя, Антон лишь успевает перехватиться удобнее за плечи, чтобы не упасть. Арсений входит одним слитным движением сразу на всю длину, задерживает Антона в таком положении, наслаждаясь тем, как парень на нём сидит и скулит, зарываясь в его плечо. Жар и узость внутри парня заставляют практически рычать от переполняемых ощущений и эмоций, дав ему немного передохнуть, Попов приподнимает Антона вверх, и затем резко опускает обратно. Антон стонет от боли в ягодицах, мужчина слишком сильно зажал их, и следы от ремня до сих пор зудят и болят. Крупный член врывается в него, каждый раз с новой силой растягивая бархатные стеночки. Он чувствует, как естественная смазка, смешивается внутри с искусственной и смазывает слизистую, поэтому боль внутри терпимая. Но, когда Попов задевает простату, врываясь в горячее нутро и каждый раз попадая точно по ней, боль отходит на второй план, а на первом по всему телу разливается возбуждение, собираясь с кончиков пальцев. — Хочу, чтобы ты скулил от того, как тебе хорошо. Давай, Зайка, поработай сам. — Арсений меняет положение своих рук, держит Антона за талию и останавливается, позволяя парню самому задавать нужный темп. Шастун располагает обе руки на груди мужчины, садится удобнее, ставя колени по бокам от бёдер Арсения. Он на пробу медленно приподнимается, почти соскальзывая с члена, но затем опускается самостоятельно. — Вот так, Зайка, давай, тебе же нравится мой член? — Да, Арсений. — Антон цепляется пальцами за плечи для большей устойчивости и снова приподнимается и опускается, насаживаясь на всю длину так, что ощущает кожей ягодиц яички мужчины. — А теперь я хочу, чтобы ты не поднимался и не слезал с меня. — Парень сначала не понимает, что от него хотят, но затем начинает вилять бедрами, очерчивая бедрами восьмерку. — Умница, — стонет Попов и одну руку располагает на загривке, цепляется пальцами за волосы и оттягивает назад, оголяя шею. Он впивается в неё болезненными укусами, оставляя собственнические следы, отпечатки зубов красуются на белоснежной коже. Арсений любуется ими, слово художник, нарисовавший свою самую лучшую картину. Член Антона трётся между их торсами, этого достаточно для легкой стимуляции, но хочется большего. Шастун тянет к нему руку, чтобы облегчить своё возбуждение, но Попов хватает её, скрещивает обе руки за спиной, удерживая одной своей. — Не заслужил ещё трогать себя. — Арсений, — канючит и скулит парень, он так сильно хочет прикоснуться к себе, возбуждение разливается сначала по всему телу, затем концентрируется тяжелым сгустком внизу живота, боль на ягодицах уходит на задний план, сейчас по сравнению с его возбуждением неважно абсолютно ничего. Он готов умолять, скулить, сделать всё, о чём его попросят, лишь бы почувствовать прикосновение, хотя бы одно. — Нет, — мужчина неприклонен в своих словах и действиях, единственное, что он позволяет себе, так это оголить сочащуюся смазкой головку и пару раз щелкнуть по ней. — Ай, Арсений! — Парень чувствует, как по щекам текут слёзы, его зад распирает от большого члена, а ему самому не дают получить удовольствие. Щелчки по головке ощущаются болезненно и слегка притупляют возбуждение, но он не хочет этого. — Пожалуйста, Арсений, помоги мне. — Нет. — Мужчина снова перехватывает его под бёдра, но перед этим специально пережимает член парня у основания, ведёт кольцом рук до головки и зажимает её, чтобы парню было больно, он выдавливает из щелки смазку, а затем отпускает и оставляет в покое. — Ай, бо-ольно, — скулит парень, и капли соленых слёз попадают на головку и щекотят её. — Сегодня удовольствие получаю только я, Зайка. — Мужчина хватает его с грубой силой, Антон уверен, что останутся следы от его пальцев, и насаживает на себя. Бьёт по простате, растягивая нежные мышцы под напором. Пять минут жестких движений внутри, и Арсений кончает глубоко в парня, он вцепляется зубами в его плечо, прокусывает кожу и чувствует, как по языку вглубь горла течёт кровь, смешиваясь со слюнями, придавая им металлический вкус. Мощный оргазм накрывает, его потряхивает, он всё ещё не отпускает бёдра парня, держа мертвой хваткой. — Мне больно, Арсений, — пытается предпринять попытку Антон, но это не помогает, и только долгие минуты спустя Арсений начинает реагировать. — На то и расчёт, Зайка. — Я хочу кончить. — Думаешь, уже заслужил? — Попов смотрит внимательно на заплаканное лицо парня перед собой. — Да, пожалуйста. — А может, лучше оставить тебя так? Неудовлетворенным? Зайка? Кажется, хорошая идея? Будешь ходить по квартире голым, сдерживать себя, чтобы моя сперма не вытекла из тебя. — Арсений улыбается и скалит зубы, как самый опасный хищник. — Нет, пожалуйста. — Точно? А по-моему тебе пора вставать? — Что? — Антон не понимает, почему Арсений перед ним становится мутным и будто расплывается. — Просыпайся. — Что? Нет! Арсений! — Антон просыпается с криком чужого имени на губах. Он весь мокрый, потный и липкий, в трусах настолько тесно, что член больно упирается в бельё. — Блять. — Шастун стягивает с себя трусы, поднимает футболку и ему хватает пары движений рукой, чтобы кончить. — Сука! — шипит он. Помимо того, что он весь потный, а теперь ещё лежит испачканный в собственной сперме. Он лежит так ещё несколько минут, пока не начинает звонить его отложенный будильник, тогда он встаёт, снимает с себя одежду и направляется в душ. Сегодня у него первый выходной, он планирует позавтракать и уехать домой, чтобы привести свои мысли в порядок, разобраться в себе и ответить на главный вопрос: почему он возбудился ото сна, в котором его сначала выпороли, а потом уже трахнули? Хотя ответ лежит на поверхности, ему лишь надо кое-что вспомнить.***
Около десяти утра он добирается до своей квартиры. По пути заходит в магазин, покупает замороженную пиццу, макароны, сосиски, лимон, пачку сигарет и бутылку водки. Продавщица в ночном магазине смотрит неодобрительно, «мол, такой молодой, а уже с утра пораньше прибежал за горючим». Но после того как она поднимает на него глаза, делает безразличный вид. Прикид Антона оставляет желать лучшего: толстовка, капюшон, которой прикрывает его лицо, кепка и очки. Со стороны он похож то ли на ниндзя, скрывающегося от мафии, то ли на местного алкаша. Разложив покупки по полкам в холодильнике, Антон готовит себе нормальный утренний кофе. Делает первый глоток и с наслаждением смотрит в окно. Как быстро, оказывается, он отвык от хорошего кофе в стенах психиатрической больницы. Он даже подумывает, что надо будет прикупить одну баночку на работу, чтобы не вздернуться, когда будет на смене в архиве в очередной раз перебирать личные дела. Первую половину дня он проводит, слоняясь по квартире, не зная, чем себя занять. Он уже и убрался везде, и закинул вещи в стиралку, и развесил их на балконе, а делать всё равно нечего. Включив какой-то сериал на нетфликсе для фонового шума, Шастун начинает готовить ужин. Всё-таки его организм уже привык питаться три раза в день, и пропущенный обед говорит сам за себя в виде орущего умирающими китами желудка. Быстро сварганив себе макароны с сосисками, он достаёт из холодильника лимон и водку. Бутылка слегка промерзла, и от смены температуры по ней побежали капельки конденсата. Первая стопка идёт немного тяжеловато, он не понимает, как алкоголики пьют её каждый день в больших количествах. Вторая и третья уже чуть легче, он доедает свой ужин, и в ход идёт лимон. В голове начинают крутиться воспоминания о том, что с ним делал Арсений в палате. Почему его организм так бурно на него отреагировал в первые пять минут? Неужели это и есть то самое забытое на много лет чувство? Да нет, не должно быть так. У него была девушка, правда, они недолго встречались, секс был, но какой-то вялый. А про их первый раз он вообще хочет забыть, потому что был пьяным, а после побежал в туалет в её квартире и заблевал всю ванну, так что потом пришлось всё отмывать. Через какое-то время появилась другая девушка, но она его не возбуждала абсолютно, поэтому они и расстались. И даже её уговоры о том, что это вполне нормально, если у парня не встаёт, ну, нервы или стресс там, не срабатывали. Проблема заключалась в том, что он не нервничал, и стресса у него не было, он просто её не хотел. Дальше был друг по институту, они переспали, и Антону даже нравилось первое время, но секс был скучным и однообразным. Друг не хотел ничего менять, его чрезмерная ласка и забота вполне устраивала его самого, но не Антона. А здесь? А здесь в больнице хватило пары движений чужой руки, чтобы член стоял по стойке смирно. А взять хотя бы сегодняшний сон, это вообще, что такое было? Он давно уже не испытывал такого прилива желания в собственном теле. Но Антон не понимает, как так вышло. За размышлениями идут четвёртая и пятая стопки. Водка уже слегка нагрелась, но пьётся пока что легко. Вот почему алкоголики её пьют каждый день. Парень достает из пачки первую сигарету, он очень давно не курил, и первый затяг вкупе с выпитой шестой стопкой даёт о себе знать головокружением в голове, да так, что он боится сделать лишнее движение. Но и пофиг, он как раз хотел этого достичь. В голове сейчас каша, мысли перебивают одна другую, не задерживаются в первенстве и меняются со скоростью света. В пьяную голову приходит весьма заманчивая идея, почему бы не подрочить? В голове снова проносятся воспоминания и о палате, и о сне и события тех лет, но они мелкие и обрывистые, будто он смотрит размытое видео и никак не может сфокусировать свой взгляд на прошлом. Он кое-как тушит сигарету о тарелку, на которой ещё недавно был его ужин, залпом выпивает седьмую стопку и идёт к себе в комнату. Ходьбой нормального человека это конечно трудно назвать, он сбивает плечами абсолютно все углы, в коридоре чуть не наворачивается, споткнувшись о половик, следом лбом вписывается в шкаф. — Да что ж такое-то? — бубнит он сам себе под нос, спотыкается о собственную ногу в тапочке и падает аккурат на разложенный диван. Он пьяно лыбится тому, что всё-таки удачно добрался до постели и сейчас совершит то, что и планировал. В голове мутно, его подташнивает, а перед глазами летают лопасти вертолёта, и по ощущениям, он хочет одну из них поймать, но не выходит. Шастун плюёт на эту затею и решается всё-таки сделать то, зачем он пришел (приполз) на кровать. Парень тянется к толстовке, поднимает её вверх, вместе с футболкой, оголяя живот. Наощупь находит собственные соски и пытается потереть их точно так же, как это делал Арсений, но у него не выходит. Поэтому он решается перейти к штанам. Руками тянется к молнии, раза с пятого сумев найти «собачку» и потянуть вниз, при этом ничего не прищемив, дальше идёт пуговица, с ней проблем оказывается в разы больше, но он справляется и с ними. Кое-как подняв собственные бёдра, он стаскивает с себя джинсы до колен, чертыхается о том, что он не переодел узкие штаны на домашние, но всё-таки справляется. Следом идут трусы, он роняет свой зад на скомкавшееся одеяло под собой, это неудобно, но пьяной голове всё равно. Он хватается рукой за член, проводит по нему пару раз, оголяя головку, спьяну возбудиться сразу не получается, как бы он не водил рукой. Тогда решается идти на крайние меры, сгибает руку в локте, накрывает ей глаза, чтобы солнечный свет не мешал смотреть картинки воспоминаний. Он вспоминает до мельчайших подробностей палату, Арсения, его руки, слова, действия. Водит своей ладонью по члену быстрее, получается даже немного начать возбуждаться, но он слишком пьян, его мозг решает устроить перезагрузку, поэтому парень вырубается, держа свой член в руках.***
Просыпается Антон около полудня, от дикой засухи во рту, кажется, будто его рот настолько склеился, что даже не открывается. Приложив для этого немало усилий, он ладонью опускает нижнюю челюсть, а следом высовывает язык, чтобы хоть как-то облизать, словно бумажные, губы. Но во рту нет ни капли слюны, и тогда он решается на самое страшное. Надо попытаться открыть глаза и встать, чтобы дойти до кухни. Но как это сделать? Солнечный свет слепит глаза, кажется, выжигая к чертям глазное яблоко, разлепить свинцовые веки оказывается просто непосильной задачей. Поэтому он приоткрывает глаза всего лишь на чуть-чуть и, придя в более менее стабильное состояние, поворачивается на правый бок. Левую руку ставит перед собой — она служит как опора — парень приподнимает тело, вытаскивая из-под себя затекшую правую кисть, и точно так же опирается, но уже на две руки. Небольшой рывок, и вот он уже сидит на диване, приводя космос перед глазами в порядок и останавливая головокружение. — Бля-я-ять, — тянет пересохшими губами и медленно встаёт, отталкиваясь икрами от края дивана. Кое-как удерживается и не понимает, какого хрена спущены его штаны и трусы. Медленно и осторожно наклоняется вниз, чтобы их подтянуть, получается не сразу, но всё же дальше он кое-как идёт к ближайшей стене напротив для большей опоры. Идёт по стеночке на кухню, медленно шаркая ногами по ледяному полу. Вчера, когда он курил, забыл закрыть окно на ночь, и сквозняк гулял по всему дому, особенно расстилаясь по полу, морозя ноги. Антон подходит к раковине, кое-как дотягивается до кнопки включения электрического чайника, а затем включает воду. Он собирает руки в чашу, набирает холодной воды и трясущимися руками подносит к губам, собирая их в трубочку, жадно высасывает. Большая часть жидкости течёт по рукам, попадает на толстовку, но тянуться за стаканом сейчас — грех, да и нет сил на это. В итоге до светлой макушки доходит, что если он прямо сейчас опустит голову сразу под струю воды, это будет самый лучший вариант. Ледяная вода бьёт по зубам, отчего они начинают зудеть, но на это всё равно. Минуты две спустя, когда желудок наполняется спасительной влагой, горечь во рту хоть немного отступает, баланс вселенной перед глазами восстанавливается, он решает, что этого достаточно. Чайник начинает бурлить, предупреждая хозяина о том, что он вскипел и скоро выключится, Антон достает из шкафа купленный вчера говяжий ролтон, распаковывает его, сыпет все ингредиенты, которые там есть, заливает кипятком. Пока его лапша заваривается, он решает закрыть окно и немного прибраться на кухне. Вся посуда, которая стояла на столе, медленно отправляется в раковину до лучшего состояния организма. Первый глоток остренького и горячего бульона от лапши прокатывается по пищеводу, затем в желудок, как спасительный эликсир. От полученного удовольствия Антон стонет и прикрывает глаза. Последующие глотки бульона он задерживает во рту, слегка прокатывает по полости рта, полностью убирая привкус горечи и желчи. После окончания дегустации бульона он переходит уже непосредственно к самой лапше. Скользкие червячки, всасываемые потоком воздуха, ненадолго задерживаются во рту и сразу проглатываются. Так и проходит утро Антона, несмотря на то, что на часах уже почти два часа дня. Он всё ещё медленно соображает, но потихоньку приходит в себя. Ближе к вечеру он одупляется ещё больше, поэтому даже готов погладить вещи на завтра, помыть посуду и, наконец, принять душ. Антон решает, что больше пить в одиночку он не будет, потому что его организм больше не вынесет перенесенного за неделю стресса. Переделав все дела по дому и собрав сумку, Антон с чистой совестью ложится спать, даже не смотря на то что на часах всего десять вечера. Завтра утром ему снова придётся рано вставать, чтобы собраться, вызвать такси и доехать до больницы. В эту ночь из-за разболевшейся головы, сны ему не снятся, и казалось бы, он должен выспаться, но увы.***
Встать с утра получается не сразу, диван слишком мягкий, постель слишком тёплая, так и манит вернуться обратно, но нельзя. Он работает первую неделю, и опоздать — значит показать свою непунктуальность, а следовательно и не профессионализм. Поэтому он кое-как отдирает своё бренное тело от дивана и идёт на кухню, включает чайник, сыпет кофе в кружку, затем сахар и остаётся ждать, когда закипит вода. Мысленно эти несколько секунд он ещё спит, облокотившись лбом об кухонный шкафчик, но приходится оторвать тяжёлую голову от дверцы, потому что он чувствует, как начинает засыпать и падать. Кипящая и дымящая вода заливается в кружку, быстро размешивается и остаётся остывать. Антон направляется к себе в комнату, переодевается, благо вчера сразу всё приготовил, и теперь не нужно бегать по комнате в поисках одежды. Утренний кофе как давний ритуал. Немного бодрит. За окном ещё темно и холодно, народа нет, большая часть спит, но только не Антон. Он дует на горячий кофе, в надежде что тот остынет быстрее, но это особо не помогает. Он смотрит на часы в телефоне, видит, что время уже полпятого, а значит, он уже опаздывает. Оставляет кружку в раковине, потом как-нибудь помоет. На ходу заказывает такси, бежит чистить зубы и умываться. Сейчас он считает, что сделал правильный выбор, что принял душ перед сном. На его счастье, откликается один ближайший водитель, который находится в соседнем районе, поэтому у Антона есть буквально семь минут, чтобы собраться окончательно, взять сумку, закрыть дверь и выбежать на улицу.***
— Привет! — радостная и бодрая Ира встречает его в столовой и приобнимает. — Ты чего такой грустный? — Бутерброд был не вкусный, — в тон ей отвечает парень и садится рядом. Сейчас на мельтешащую девушку смотреть тяжело, потому что ночная головная боль так и не прошла. — А если серьёзно, что с тобой? — Голова болит, я тут пил позавчера, а отдходняк уже второй день, — объясняет Антон, закидывая в себя ложку овсяной каши. — Дать тебе таблетку? — Ира беспокоится и внимательно осматривает коллегу перед собой. — Нет, я не пью таблетки. — Вообще? Никакие? — Да. — Почему? — В подростковом периоде был негативный опыт, с тех пор таблетки, скажем так, не усваиваются в моем организме. — Божечки-кошечки, — девушка подпирает ладонями щеки и смотрит на Антона с сочувствием. — Слушай, а ты же в прошлый раз сказал пил парацетамол? — припоминает девушка их разговор. — Да, тогда я был не в себе и толком не соображал, поэтому, наверное, и смог её выпить. Небольшая обманка организма. — А уколы? Как их переносишь? — С ними проблем почти нет, как ты могла заметить всё по той же ситуации. Возможно, если я не соображаю, то организм обманывается и даёт принять лекарство, чтобы не умереть. Но это не всегда работает. — Бедненький. — Ага, а Катя где? — Антон решает сменить тему, чтобы Ира не начала ему сострадать и причитать о том, какой он несчастный. — Попросила отгул на сегодня, у дочки день рождения. — О, я и не знал, что у неё ребёнок есть, — с улыбкой говорит Шаст. — Подкатить хотел? Не получится, она у нас дама замужняя, в отличие от меня. — Намёк Антон, конечно же, понимает и очень сильно хочет скосить под дурачка, но не вышло бы. — Ир, я не встречаюсь с коллегами, извини. «А точнее у меня на тебя не встанет», — мысленно добавляет он. — Я… я не это имела в виду, — девушка пытается скрыть неловкость и покрасневшие щёки, поэтому, ничего лучше не придумав, она просто собирает поднос, бросает, что встретятся на обеде, и уходит. Антону бы начать корить себя за то, что расстроил девушку, только вот он к ней ничего не чувствует, а встречаться в ущерб себе он не планирует. Он здесь для другого.***
Парень снова погружается в работу с головой, из архива практически не выходит, даже на обед. Он снова дышит многолетней пылью, потому что приоткрытое на десять сантиметров окно не помогает проветриваться помещению. Залежалые личные дела, которые находятся в этом помещении, кажется, с самого открытия, воздуху не помогают. Он и уборщицу-то пригласить не может на влажную уборку, потому что папки валяются абсолютно везде. Да, некоторую часть документов он всё же разобрал, некоторые недостающие бумажки он заполнил собственноручно, на некоторых ему даже пришлось менять папки скоросшиватели, потому что они были в настолько потрепанном виде, что держались, кажется, только на честном слове. Тонны перелопаченных справок, историй болезней, диагнозов смешиваются в голове в единую кашу, которую к вечеру разобрать уже сложно. Поэтому он не выдерживает и выходит на задний двор с пачкой прихваченных сигарет. Аллергия на пыль, о которой он раньше и не подозревал, достаёт его в край, и постоянное чихание и сопли выматывают так, что сил не остаётся. Про непрекращающуюся головную боль вообще не стоит говорить. На улице ещё пока что светло, но вот серые тучи, приближающиеся к их зданию, погоды не делают. — Здравствуйте, — говорит Антон, подсаживаясь к Иванычу. — О, Антон, здравствуй, давно я тебя что-то не видел. Где пропадал? — У меня выходные были два дня, вот ездил домой. — Антон достает сигарету из пачки, предлагает одну Иванычу, и тот благодарно принимает, пряча её в нагрудном кармане. — Ах, вот оно что. И как там? Каково это вне стен больницы? — Они снова смотрят вдаль, сидя рядом и медленно затягиваясь никотином. — Вполне неплохо, только непривычно, как будто. Я за эти пару дней, что отработал здесь, настолько свыкся с режимом и графиком, что там уже сложно становится. — Быстро, однако, ты привыкаешь к новому, это похвально. Я, помню, долго привыкал ко всему. Бывалоча, только выйдешь на прогулку, задумаешься, а уже обратно пора идти. А на улице такая погода хорошая, что впору взбунтоваться, чтобы оставили ещё на время, но нельзя. Режим. — Иваныч разводит руками в разные стороны и пожимает плечами. — И от этого так грустно становилось, что, вроде, жизнь проходит мимо тебя, а ты и не успеваешь даже пожить. Глянь на себя в зеркало, а уже морщины на всём лице, а я ж помню, только недавно с пацанами во дворе в футбол играл. Это, знаешь как, вот ты сначала сидишь в садике четыре года, пока мама твоя уходит на работу, а тебе нужно отсидеть положенное время, и из-за графика ты должен соблюдать режим. Есть в положенное время, гулять по расписанию, завтрак, обед, ужин, игры, всё то же самое. Потом ты чуть-чуть подрастаешь, и наступает школа. Снова режим и чёртов график. Вот наступает перемена, выйдешь в коридор посмотреть в окно, а там на улице май, солнышко светит. На часах десять утра, кто-то беззаботно прогуливается, кто-то идёт по делам, а ты сидишь эти семь уроков в школе, и всё веселье снова мимо тебя. После учёбы в школе начинается колледж или институт, ты уже взрослый, тебе бы в пору с девчонками гулять, да с друзьями разные новые штуки обсуждать, а вместо этого ты должен сидеть в душной аудитории и слушать нудные лекции о том, как важен тот или иной предмет. По окончании, как будто вечной учёбы, ты чувствуешь свободу и думаешь: вот сейчас как выйду погулять, как соберусь с пацанами во дворе, да как погоняем мяч, а потом до тебя доходит, что детство-то закончилось. Теперь ты взрослый и пора устраиваться на работу. И вот он снова душный кабинет, окно, в которое ты периодически смотришь с грустью, если есть свободная минута. Так вот и проходит всё веселье мимо, на работе ты понимаешь, что сидеть тебе эти чёртовы восемь часов пять дней в неделю всю жизнь. И такая тоска на сердце появляется. Уже нет той беззаботности, ветра в голове, ты уже полноценный взрослый со взрослыми проблемами, который всю жизнь находится в четырёх стенах, словно в коробке или клетке, и тебе из неё уже не выбраться, потому что ответственность приковала толстой цепью за шею. А знаешь, что самое смешное и дурацкое в этой ситуации? — Иваныч делает последний затяг, и тушит сигарету. — То, что этот порочный блядский круг не заканчивается никогда, если ты, конечно, не сбрендил, как я, но я не по своей воле это сделал. Ты крутишься как белка в колесе эти пять дней, на улице замечательная погода, солнышко, тепло, лёгкий ветерок. Но, как только наступают законные выходные, в которые ты так сильно эти пять дней хотел выйти на улицу, так сразу перемена погоды, ветер, град, дождь. Однажды кто-нибудь отменит этот чёртов закон подлости, и тогда мы станем счастливы. А пока что, бывай. — И после столь длинного монолога он встаёт, хлопает парня по плечу и уходит в больницу. А Антон задумывается над его словами настолько сильно, что даже не сразу понимает, что так и не выкурил сигарету полностью, и она дотлела до фильтра и обожгла пальцы. — Да уж, ну и денёк сегодня, — тихо говорит Антон сам себе и идёт на ужин.***
— Как ты? — Антон садится к грустной Ире, которая елозит ложкой по тарелке с пюре, размазывая по краям. — Грустно. — Почему? — Бутерброд был не вкусный, — она отзеркаливает его утреннюю шутку и улыбается. — Зачет, — Антон улыбается в ответ. — А если серьезно, что случилось? — Один из пациентов покончил с собой. — Это как? Почему? Кто? — Шастун засыпает её вопросами, а внутри всё холодеет от страха. — Пациент, у которого была шизофрения, видимо, голоса в голове всё-таки победили. — После этой фразы внутри Антона всё успокаивается, и он пытается незаметно выдохнуть от облегчения. — А знаешь, что самое страшное? — М? — Что буквально утром он благодарил меня за то, что я за ним ухаживала, давала лекарства. Мы с Катей даже подумали, что лечение наконец-то начало действовать, и ему стало легче. А оказалось, что это был последний рывок перед тем, как совершить суицид. — Как? Как он покончил с собой? — Антон гладит девушку по руке, стараясь передать поддержку хотя бы через прикосновение. — Он снял простынь, свернул её в рулон, перекинул через решетку на двери, намотал на шею и задушил себя. — А разве на такие случаи не предусмотрены меры безопасности? — Предусмотрены, но не в нашей больнице. Все, что сделано для таких случаев в нашем здании, так это то, что в палатах для буйных установлены встраиваемые лампы в потолок, чтобы они не могли повеситься. Это изменение произошло буквально два года назад, после того, как один из пациентов также пытался удушить себя, ты его знаешь, кстати. Но денег хватило на демонтаж старых ламп и установку новых только в подвале. Никто не рассчитывал, что такое может произойти и наверху, но, как видишь. Два дня назад у нас закончились одноразовые простыни, их заказали, поставка должна была быть только вечером. Поэтому я решила постелить им обычные, по доброте душевной, чтобы они не лежали на голом матрасе и клеенке. В итоге это всё обернулось трагедией, и я в ней виновата. Но кто мог подозревать о том, что такое может произойти за два дня? — Глаза Иры становятся мокрыми, и она закрывает лицо руками. — Эй, ты ни в чём не виновата. Не кори себя. — Антон гладит её по плечу, и она отнимает руки от лица. — А знаешь, в чём суть? В том, что он это давно планировал, под матрасом нашли обрывки старых одноразовых простыней связанных в петлю. Так что это было делом времени, но именно в мою смену он решил сделать такой сюрприз. — Девушка пальцем проводит по нижним векам, чтобы собрать влагу и чтобы тушь не потекла. — А ты говорила что-то о том, что я знаю пациента, который пытался повеситься? Это был Иваныч? — Антон специально даёт неправильное имя, потому что боится услышать другой ответ. — Нет. — Арсений? — Именно, — девушка внимательно смотрит за реакцией Антона и видит, что его зрачки расширились при упоминании этого имени. — Зачем ему это? — Потому что у него присутствует легкая форма СДВГ, и ему надо было привлечь к себе внимание, к счастью, всё это оказалось позерством. Ну и внимание он, конечно же, получил. — Ты о чём? — О практически месяце в смирительной рубашке, принудительной медикаментозной терапии, — на этих словах она улыбается не хуже любого маньяка, видя, как страх отражается на лице. — Странно это всё. — Вообще-то, обычный четверг в больнице. — Ладно, пойду я, архив не ждёт. — Антон встаёт со своего места, собирает грязную посуду на поднос и относит на стол. Он твердо решает, что должен найти в завалах архива личное дело Арсения, чтобы узнать о нём больше, чем знает на данный момент.***
Проторчав в архиве задом кверху, разгребая очередные завалы, он всё-таки находит личное дело, кладёт его на свой стол и садится. Предвкушая то, что он сейчас будет читать, Шастун глубоко вдыхает и выдыхает, приводит мысли и чувства в порядок. Он смотрит на папку перед собой и читает, что написано на обложке черной выцветшей ручкой. «ЛИЧНОЕ ДЕЛО №621. ПОПОВ АРСЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ. ДАТА ПОСТУПЛЕНИЯ: 3 СЕНТЯБРЯ 2017 ГОДА. ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ: ДОБРАЧЕВА Е.В.» С неизведанным трепетом внутри открывает личное дело и смотрит на первую страницу. В левом верхнем углу крепится на клей фото Арсения: черные коротко стриженые волосы, прямая челка, борода на половину нижней части лица. Темно-синие глаза смотрят со злостью и недовольством, тонкие губы плотно сжаты. Фантазия Антона дорисовывает оскал, отчего парень пугается, но продолжает чтение информации. » ФИО: Попов Арсений Сергеевич. Дата рождения: 20.03.1983г. Место рождения: г. Омск Адрес постоянного место проживания: отсутствует Адрес прописки: ————— Профессия: безработный Особые приметы: Рост: 190 см Телосложение: нормостеническое Цвет волос: брюнет Цвет глаз: голубые Прочие приметы: работал в сфере искусства, театр. Пережил тяжелую личную травму в детском возрасте, впоследствии перешедшую в диагноз. Ловко манипулирует людьми, давя на жалость. Быстро находит общий «язык» с чужими людьми, располагает к себе, как «приветливый сосед». Диагноз: АПД, алголагния в активной фазе, некосадизм, социопатия, легкая форма СДВГ.» Антон удивляется тому, что адрес прописки не указан, и он не знает, намеренно это сделали или он сам специально не дал никакой информации, хотя в документах при поступлении должно быть всё указано. Он читает его личную историю, и в принципе это всё то же самое, что и рассказывала Катя, с единственными поправками о том, о чём врач решила умолчать. О том, что он получает садистское удовольствие от сношения с трупами и их последующего расчленения. Также там указано, что у него синдром Бога, проявляющийся как раз во время убийств. Ему поначалу нравилось экспериментировать, морозить жертву, пока она ещё жива, оставлять на некоторое время в ванной со льдом и холодной водой, а затем полуживое и еле дышащее тело вытаскивать и насиловать. У Антона, как бы это не звучало, побежали мурашки по телу, а в глазах помутилось, так что он на время закрыл папку, чтобы перевести дух. Дальше почему-то к личному делу прикреплено и дело из полиции, судмедэкспертиза. У Попова вырисовывалась некая схема. Сначала он знакомился с одинокой жертвой (вначале были только девушки, а впоследствии одни парни), набивался к ним в хорошие знакомые, предлагал помощь, если жертва была без определенного места жительства, то звал к себе. Через пару дней они становились лучшими друзьями, после в ход шла манипуляция, и вот жертва уже полностью зависела от него. Тогда-то он и применял свои методы наказания, заключающиеся в порке и нестандартных методах перевоспитания. Дальше шло насилие, он ломал морально и физически жертву, а потом метод льда. Следом, изнасилование, убийство, снова сношение и расчленение. Некоторым жертвам удалось выжить, но они навсегда остались калеками, инвалидами и со сломанной психикой. Данных о последней его жертве почему-то не обнаружилось.***
Антон закрывает личное дело и убирает его на полку, как-нибудь потом он внесёт его данные, но точно не сейчас. Парень смотрит в окно и видит, что там уже совсем стемнело, поэтому выключает компьютер, свет, закрывает архив и идёт к себе в комнату. Принимает душ, ложится в кровать и засыпает крепким сном, да таким, что даже не слышит, как замок в его комнате щелкает, а дверь открывается. Кровать прогибается под весом чужого тела, на него долго смотрят, не отрывая глаз, буравят так, что ещё чуть-чуть и там могла бы образоваться дыра. За ним следят долго и внимательно, так, будто удав готов напасть на свою жертву в тот же момент. Рука тянется к одеялу, его хватают за край и тянут вниз, медленно наслаждаясь открывающимся видом, впитывая в себя каждый кусочек обнаженного тела, а затем его откидывают в сторону. Футболка, скрывающая манящую вздымающуюся грудь, поднимается наверх, доходя до горла. Парень лежит на спине с раздвинутыми ногами, черные боксеры обтягивают стройные бедра, но сейчас этот элемент одежды только мешает, поэтому его незамедлительно снимают и отбрасывают в сторону. Длинные ноги сгибают в коленях и раздвигают в стороны, открывая вид на лежащий на животе член средних размеров и розовое колечко мышц. Чужак встаёт на четвереньки между разведенных ног, облокачиваясь на собственные руки, опускается вниз и проводит широким мазком горячего языка по горошине соска. Раз, другой, человек сверху входит во вкус, зажимает горошину губами и оттягивает, а затем и всасывает, отпускает и повторяет эту манипуляцию несколько раз. Антон спит крепким сном ангелочка и практически не ощущает того, что с ним делают, точнее ему кажется, что всё происходит во сне. Поэтому призывно раздвигает ноги, желая чужих прикосновений к собственному телу. Тем временем человек опускается ниже, целует солнечное сплетение, вылизывает область вокруг пупка, лижет языком каждое выступавшее ребро, опускается ещё ниже к гладко выбритому лобку, член специально обходят стороной, хотя он уже заинтересованно начинает подрагивать. Но цель у человека не он, а то, что находится гораздо ниже. Колечко мышц так и манит, оно как магнит завораживает и гипнотизирует к себе, и ему не отказывают в удовольствии, любовно и трепетно целуют сначала лишь одними губами, а затем и языком обласкивают по кругу. Антон во сне возбужден до предела, он не видит лица человека, ублажающего его, но ему и не надо, он разводит ноги ещё шире и видит только темную макушку двигающуюся вверх вниз. Он чувствует, что язык входит в дырочку до предела, он оглаживает слизистую, скользкие стеночки, а затем внутрь лезет и первый палец. Шастун стонет от переполняемых ощущений, вплетает руки в волосы и придвигает ещё ближе к себе, он и не подозревает, что то же самое происходит и в реальности. Голову чужака крепко держат ладонью, пропускают пряди через тонкие, словно музыкальные, пальцы, а сам человек тем временем вводит второй и третий облизанные пальцы. Их разводят внутри, но выходит это с трудом, потому что мышцы плохо разработаны, поэтому чужак медленно приближается к дырочке, вылизывает её вместе со своими пальцами, но этого недостаточно. Тогда он плюет на промежность для лучшего скольжения, но слюни быстро впитываются в пальцы, тогда на помощь приходит маленький пузырек вазелина в кармане, и дело идёт гораздо быстрее, пальцы скользят и проникают с нужной частотой, задевают простату и парень начинает постанывать как во сне, так и в реальности. Антону так хорошо не было уже очень давно, он весь дрожит от переполняемых чувств. Во сне мужчина вытаскивает из него пальцы, подхватывает его бёдра под коленями и поднимает вверх, скрещивая между собой, но лица этого человека не разобрать. Да и зачем, когда сейчас так хорошо? Упругая горячая головка приближается к колечку мышц, трётся об неё, а затем врывается слитным движением, Антон вскрикивает от лёгкой боли и кайфа. Он закусывает губу, сдерживая себя, его руки, закиданные на подушку, вцепляются в наволочку так, что, кажется, она порвется от напряжения. Тело Антона натянуто как струна, от каждого движения его прошибает током, и мелкие электрические разряды бегут по всему телу, концентрируясь в огненный шар в области низа живота. Чужак двигается внутри спящего парня, тело его остро реагирует на каждое движение, и сейчас хочется только одного — вцепиться в тонкую нежную шею, а губами ворваться в пухлые прокусанные губы. Внутри него так горячо, что вазелин на члене растаял и теперь пошло хлюпает, головка скользит по стенкам, распирает их и врезается в простату. Нескольких точных движений хватает для того, чтобы войти до предела и извергнутся струей спермы внутрь самого парня. Чужак сверху стонет, крепко держит лодыжки парня и закусывает свою кисть, чтобы не вцепиться зубами в ноги парня. Антон во сне сводит бровки домиком, он ждет, когда к нему прикоснутся, горячий член внутри всё ещё пульсирует, он чувствует, как чужая сперма вытекает в него. — Закрой глазки, Зайка, — говорит человек, и Антон подчиняется, он чувствует, как его ноги опускают, из него всё ещё не выходят, но наконец-то прикасаются к его стоящему и сочащемуся смазкой члену. Он стонет громко, но сдерживает себя, чтобы не открыть глаза и не посмотреть на своего любовника. Антон одной рукой закрывает себе глаза и чувствует, как мужчина внутри него снова начинает двигаться, в такт движению руки. Он стонет ему на ухо, прикусывает шею, оставляя на ней множество следов и надрачивает быстрее и быстрее, ускоряя движения бёдрами. Свободную руку он располагает на шее и придушивает так, что Антон приоткрывает рот, чтобы сделать вдох, но не получается. А когда кислорода в легких становится критически мало, мужчина делает последний мощный толчок бёдрами, так что из глаз, кажется, летят искры, и Антон кончает. Кончает долго и обильно, его шею отпускают, и его трясет от причинённого удовольствия, он трясется в оргазме и никак не может успокоиться. Его мышцы сокращаются, и он чувствует, как человек сверху снова кончает в него от приятной узости. Шастун во сне ещё не подозревает о том, что он кончил и в реальности. Тело Антона лежит на кровати с раздвинутыми ногами, испачканное своей и чужой спермой, а на лице застывает счастливая улыбка после происходящего с ним.***
Антон просыпается за десять минут до будильника, он впервые за последнее время выспался, на лице улыбка, и хорошее настроение так и прёт из него. Этим безусловным счастьем хочется делиться со всеми. Он сладко тянется до хруста в позвоночнике и не сразу соображает, что что-то не так. Его тело слишком сильно замерзло, и после потягушек икру левой ноги начинает сводить, да так, что он вскакивает с кровати. Он растирает ногу, согревая, и понимает, что стоит почему-то в одной футболке, штанов и трусов на нём нет. Боль от ноги уходит на второй план, потому что засохшая непонятная субстанция стянула кожу на животе, как и на ляжках. Он сует руку под себя, проводит пальцами между ягодиц и чувствует, что там мокро и скользко. Антон одергивает руку и смотрит на пальцы, видя там полупрозрачную смазку. Он хмурится, и не догоняет, как такое вышло. И тут он вспоминает свой сон. Как хорошенечко провёл время с каким-то незнакомцем. А может, это всё-таки был знакомый? Какова вероятность того, что его сон не был сном? Но кто мог тогда такое с ним сделать, и почему он не проснулся? Ведь он отчетливо помнит моменты сна. Но кто это был? Шастун подходит к двери, тянет ручку вниз, но она не открывается, закрыта на ключ. Ему становится страшно. Вдруг он и вправду сошёл с ума? А если он сделал это всё сам с собой? Он оглядывается на кровать и видит, что его штаны и трусы валяются рядом с одеялом на полу. На кровати он находит пузырек с вазелином, но это не его, а это значит, что в комнате кто-то всё-таки был, пока он спал. Этот кто-то смотрел на него спящего и делал с ним такие вещи, что страшно подумать. Но ему ведь понравилось? Однозначно. Знакомый запах витает в его комнате, маленький отрывок воспоминания проскакивает, но совсем не остаётся в голове, так что он трясёт головой, будто выкидывая его у себя из памяти. В этих раздумьях Антон идёт в ванную, кидает на пол футболку, встаёт под горячий душ, чтобы смыть с себя прикосновения чужого человека. Он льёт на мочалку много геля и растирает по коже, пока её не начинает щипать. Он льёт гель, размыливает на пальцах, заводит руку себе за спину и осторожными движениями начинает входить в анус, вымывая чужую сперму. Его хватает ненадолго, несмотря на то что пальцы входят легко из-за геля и из-за того, что он всё ещё растянут, стыд и легкая боль в промежности не дают этого сделать до конца. Гель внутри начинает щипать и чесаться, поэтому он снимает лейку душа и направляет на себя, тщательно всё смывает и ополаскивает остальную часть тела. Когда вода попадает на шею, он шипит от того, что больно, и старается не прикасаться к ней. Пять минут спустя он выходит из душа, подходит к небольшому зеркалу и ахает в ужасе. Вся его шея в бордовых подтеках и укусах, будто кто-то пытался его сожрать. Он лезет в ящик, достает оттуда мазь и быстро наносит её на всю шею. Антона потряхивает от холода, он быстро идёт в комнату, достаёт чистое полотенце и сменную одежду. Как скрыть свою шею от посторонних глаз, он не знает, потому что отмазки, что он с кем-то переспал, не сработают, здесь только пациенты, а с коллегами он не спит. И какой бы фантастической отмазка не была, в стенах этого здания она не сработает, его выпрут сразу же, если кто-то подумает, что он спит с пациентами, да даже если и с коллегами, это ведь непрофессионально и неэтично. — Что же делать? — Он лезет в шкаф, ищет там подобие водолазки, но проблема заключается в том, что он не носит их в принципе. На помощь приходит только толстовка с капюшоном. Он натягивает её поверх рабочей формы, надевает капюшон, но она не скрывает и половины того ужаса, что есть у него на шее. Единственный вариант, который приходит на ум, это не идти на завтрак, да и вообще в столовую не заходить. Грустно выдохнув и посмотрев в зеркало на себя ещё раз, Антон берёт всё необходимое, запирает дверь на замок и направляется прямиком в архив. На днях, пока он разгребал завалы бумажек, нашёл старый электрический чайник, проверил, он оказался рабочим. На его удачу, он как раз прихватил вчера двухлитровую бутылку воды, так что прожить ещё можно. Не зря он всё-таки взял из дома банку кофе, пачку сахара, кружку с ложкой, да печенье. Залив чайник водой, он ставит его нагреваться, нажав на кнопку, а сам решает открыть форточки на окнах, чтобы проветрить. Застоялый запах всё ещё стоит в архиве, и парень не уверен, что он когда-нибудь выветрится вообще. Вот если б можно было открыть настежь дверь и проветрить, но, к сожалению, правила безопасности запрещают. А жаль. Пока Антон наблюдает в окне, как Иваныч подметает внутренний двор, а это, на минуту, в полшестого утра, чайник закипает. Шастун наливает себе крепкий американо, закидывает в рот печенье и снова погружается в рутину личный дел.***
Сегодня у него день анорексии, и нет, это не из-за того, что он не ест весь день, а только пьёт кофе. Это из-за того, что наступила очередь этого диагноза. Первое дело, которое ему попадается, о девочке подростке. Яковлева Анна Васильевна, четырнадцать лет. Начала страдать нервной анорексией в двенадцать лет, когда девочку в школе стали задирать из-за лишнего веса. Хотя на тот момент вес её был в норме для её возраста. Дети жестоки, и это факт, особенно если они начинают причинять бесконтрольный моральный вред, что и коснулось этой маленькой пациентки. К сожалению, родители девочки слишком поздно заметили необратимые изменения во внешнем виде. Мешковатая одежда скрывала её худобу, но вот боли в области сердца и желудка скрыть уже было нельзя. На очередном приступе девочке стало настолько плохо, что она металась по кровати крича. Родители вызывали скорую помощь, которая поставила предварительный диагноз — нервная анорексия. Уже непосредственно в больнице Анне поставили третью стадию заболевания — кахексию. Наступила она через два года после воздержания от употребления еды в полном объеме. В этот период снижение веса подростка достигло пятидесяти процентов, что составляло всего двадцать восемь килограммов от её долженствующей массы тела в пятьдесят шесть. При этом у девочки возникли безбелковые отёки, нарушился водно-электролитный баланс, резко снизился уровень калия в организме. Данный этап оказался необратим. Дистрофические изменения привели к необратимому угнетению функций всех систем и органов. Анна Васильевна умерла в психиатрической больнице через неделю после поступления. Антон зарывается с головой в диагнозы пациентов, чтобы не думать о том, что было ночью. Что было явью, а что сном, и кем был тот самый человек на самом деле. Ведь не мог же им быть Арсений? Не мог же? Он вроде как на принудительной терапии и вырваться из крепких лап и объятий смирительной рубашки не может. Или всё-таки смог? За этими раздумьями его и застаёт Катя, она приносит ему не только булочки, как в прошлый раз, но ещё и картофельное пюре с котлетой. Да-да той самой хлебной котлетой со вкусом мяса. Антон и не подозревает о том, как он голоден, пока не видит перед носом еду. — Привет, спасибо. — он начинает жадно есть и не понимает, как контейнер становится пустым, и вот он уже скрябает одноразовой ложкой по дну, пытаясь найти ещё хоть миллиметр пюре. — Привет-привет. Тебя сегодня весь день не было видно, и я решила зайти проведать, пока выдалась свободная минутка. Как ты? — Девушка смотрит на него материнским взглядом, оценивая внешний облик и физическое состояние в целом. — Весьма хорошо, — облизывая ложку, отвечает Антон и довольно улыбается, выкидывая её в ведро для мусора. — Я заметила, бурная ночь? — девушка кивком головы указывает на шею и улыбается. — Что-то вроде того, — Антон краснеет, опуская голову вниз. — Поэтому тебя не было сегодня на завтраке и ужине? — Отчасти, сама понимаешь, такое скрыть от посторонних глаз очень трудно. Да и потом, не хочется отвечать на дурацкие вопросы, как в дешёвом телешоу. — Понимаю, но всё-таки тебе лучше их скрыть хотя бы водолазкой и мазать надо чаще. — Я намазал утром, а дальше я так сильно увяз в работе, что забыл обо всём. А водолазки у меня нет, я их не ношу. — Знаешь, если хочешь, я могу принести тебе свой шарфик, будут спрашивать, скажешь, что приболел. — О-о, это было бы здорово, ты моя спасительница. Как я могу тебя отблагодарить? — Антон смотрит на неё с надеждой, он и вправду готов сделать всё, что девушка захочет. — Я вижу, у тебя есть кофе, а я на ногах почти с ночной смены, чашечка кофе может всё исправить, — лукаво говорит Катя, прищуривая глаза. — О, это я могу, это я мигом. — После съеденного ужина, в Антоне появляются силы и энергия, будто даже начинающая болеть голова, мигом проходит.***
На следующий день после выходных к нему в архив заглядывает сам главврач, чтобы проверить, как проходит работа его нового стажера. — Ну что, Антон, как дела? — спрашивает врач, внимательно и придирчиво осматривая помещение вокруг. — Здравствуйте, Глеб Вадимович. Всё хорошо, вот разбираюсь потихоньку. — Я вижу, молодец, до полной уборки, конечно, ещё очень долго, а у тебя тем временем скоро закончится стажировка, и мне надо подумать, брать тебя или нет. — Мужчина потирает бороду, задумчиво глядя в одну точку. — А есть какие-то причины, по которым вы можете меня не взять? — Антон задерживает дыхание, чтобы выслушать вердикт, ведь от решения врача зависит очень многое. — На самом деле, нет, ты же знаешь, у нас большая текучка кадров, и людей здесь не хватает. Да и не каждый соглашается на такие условия. — Знаю. — Антон, всё это время я наблюдал за тобой, и мне очень нравится, как ты выполняешь задание. Я недавно зашёл в нашу базу и увидел, что за две недели работы здесь ты внёс больше ста человек. Это похвально, молодец. Сейчас, сидя здесь, я вижу, что ты стараешься, разбираешься, и, безусловно, работа в архиве — это некая практика для тебя, как для будущего врача. То есть ты уже имеешь некое понятие о том, какие люди здесь находились или находятся в данный момент. Думаю, в голове у тебя сложилась некая картина, как мы здесь работаем? — Да. — Поэтому я бы хотел предложить тебе немного изменить условия твоей стажировки. Эту неделю ты дорабатываешь в обычном режиме, а следующую ты полдня работаешь здесь в архиве, а другую половину помогаешь врачу. Я видел, что ты сдружился с Катериной, поэтому хочу приставить тебя к ней. Что думаешь? — Я только «за»! Реальная практика в данной больнице пойдёт мне на пользу, и я очно ознакомлюсь со всеми пациентами, — Антон радостно выдыхает, глядя на главврача. — Отлично, мне нравится твой настрой. Расскажи, как тебе в целом? — Всё очень хорошо, пока что, насколько я вообще могу об этом судить. Коллектив вроде нормальный, с пациентами ещё не знаком, ну кроме Саши и Иваныча, второй вообще очень мудрый дядька, — отвечает Антон. — Ты прав, но с Сашей будь аккуратнее, — предостерегает врач, серьезно глядя на стажера. — Он у нас мальчик весьма ранимый, и очень быстро привязывается к людям. — Да, Ира предупреждала, но я толком и не поднимаюсь наверх, кроме как в столовую, так что я его не вижу. — Хорошо. — Врач стучит себя по коленям и встаёт. — Тогда не буду отвлекать. На следующей неделе, перед тем как приступить к работе с Катериной, тебе надо будет зайти в отдел кадров написать заявление, тебе дадут график и расписание. — Конечно, спасибо вам, Глеб Вадимович! — Пока что не за что. Посмотрим на то, как будешь справляться уже в реальных условиях. — Мужчина не дожидается ответа и уходит. Всё последующее время Антон работает не покладая рук, старается сделать всё хорошо, чтобы потом к нему, в случае чего, не было претензий. Ближе к вечеру заходит Катя, они обсуждают дальнейшую совместную работу со следующей недели. Девушка очень рада тому, что Антон попадет именно к ней. Ночью Антон спит как младенец и не чувствует пристального взгляда чужих глаз, смотрящих так жадно и вожделенно, что мороз по коже пробегает.***
— Зайка, проснись! — Кто-то настырно трясёт Антона за плечо, но он никак не может прогнать сладкую дрёму, окутывающую сонный мозг. — Зайка, не беси меня! — рычат на ухо, прикусывая мочку уха, но и это не работает, Шастун лишь сонно бормочет о том, что у него вообще-то имя есть. — Да? И какое же? — с усмешкой спрашивают у него. — Антон Андреич, — последний слог его отчества проглатывается, и он закрывает пересохший рот, отворачивая лицо. — Не смей отворачиваться! — После этих слов ему прилетает звонкая и болючая пощечина, отчего парень вмиг просыпается. Место удара горит и саднит, Антон в темноте не может понять, что происходит, почему на нём кто-то сидит, почему его руки связаны и становится так тяжело дышать. — Я, — хрипит Шастун, он чувствует, как цепкие пальцы обхватили его шею и душат, меж тем в разведенные ноги упираются прессом. Его ноги раскидывают ещё больше, и в неразработанное колечко мышц врывается член, растягивая и будто разрывая нежную дырочку. — Арсений, — Шастун шепотом пытается достучаться до мужчины сверху, он цепляется руками за свою толстовку, которой связаны руки, но это не помогает, ткань слишком крепко его держит. И только когда глаза начинают закатываться от недостатка кислорода, его отпускают. Парень делает глубокий вдох, закашливается, а между тем Арсений начинает грубо входить и выходить из парня, после этого его руки всё-таки развязывают. Он трёт ладонями кисти, пытаясь восстановить приток крови. — М-м, какой же кайф, в тебе так узко и сухо, что я чувствую собственным членом, как я неприятно трусь об тебя. — Мужчина располагает обе руки рядом с головой парня, который схватился за них и пытается хоть что-то сделать, чтобы не было больно, но у него не выходит. В голове проскальзывают воспоминания, не обрывки и маленькие размытые кусочки, а сразу всё, будто он включил телевизор в собственной голове. — Что ты так смотришь на меня, Зайка? Ты же любишь, когда я в тебя вот так вхожу, смотри-ка твой член уже встаёт, ты мазохист, которых я ещё не видел. Мы с тобой идеальная парочка, как думаешь? Садист и мазохист, две детали одного целого садомазохизма. Не хочешь ничего сказать? — Вазелин, давай хотя бы с ним. — Нет, Зайка, я хочу так. Мне нравится ощущать твою боль своим членом. — Каждое слово он сопровождает мощным толчком, от которого Антон кричит так, что приходится закрыть ему рот. — Ну-ну, не так громко, ты же не хочешь, чтобы нас прервали? — Нет. — Умница. — Арсений приподнимает голову на толчках, он чувствует, как руки Антона царапают его спину, и от этого возбуждается ещё больше. — Я так долго тебя ждал, так долго хотел почувствовать своего Зайку, принимающего мой член. Я когда первый раз тебя увидел, даже сразу и не узнал. Ты вырос, возмужал, изменился, но всё такой же, как и раньше. Ты же так ахуенно стонешь, когда я втрахиваю тебя в кровать. Смотри-ка, — он ненадолго останавливается, видит, как из уретры Антона вытекает капелька предъэякулянта, и решает ее слизать. Антон заходится в стоне от этого действия, он закидывает ноги на спину Арсения, обнимает его ими, приближая ближе к себе. — Вот так, мой хороший мальчик. — Арсений, — шепчет парень, выстанывая ему на ухо его имя. — Когда ты так стонешь, я готов сделать ради тебя всё что угодно. Поэтому у тебя есть только одна попытка. Что ты хочешь? — Поцелуй меня. — Поцеловать тебя? Это то, что ты вправду хочешь, чтобы я сделал? — Арсения удивляет такой ответ, и он останавливается, внимательно смотря на парня. — Да. — В глазах Антона ничего, кроме похоти возбуждения и боли. — То есть из всего, что ты мог бы попросить меня сделать, это поцелуй? Не остановиться, не уйти или взять вазелин, а именно поцелуй? — Да. — Зайка, ты ещё больший псих, чем я. — Я знаю, ты сам меня таким сдел... — Антон не успевает договорить фразу, как в его губы вгрызаются, в прямом смысле этого слова. Губы терзают жёстким и требовательным поцелуем. Их оттягивают, прикусывают, проникают языком глубоко внутрь и Антон стонет. Вместе с поцелуем возвращаются и движения бёдрами. Мужчина вдалбливается в податливое тело перед собой, ловит кайф от того, как этому парню нравится то, что с ним делают. Одной рукой он играется с сосками, щиплет их, оттягивает и зажимает, пока бусинки не становятся бордово-красного цвета. На одном из особо глубоких толчков, Шастун полувскрикивает, полустонет. По комнате разносятся звонкие шлепки яичек об кожу и скрип старой кровати. — Ой, кажется, я тебя всё-таки порвал, ну ничего, потерпишь. Шастун чувствует, как внутри него что-то хлюпает, разливается по слизистой и смазывает её, боль притупляется, от того что член начинает лучше скользить и попадает по простате, но внизу всё ещё продолжает гореть от резких действий мужчины. — Ты прекрасен, мой Зайка. — Арсений делает финальные толчки, располагая обе руки рядом с лицом Антона, а затем не выдерживает и кладет одну на шею парня, сдавливая. — Арсений, — шепчет парень, когда его глаза закатываются, а руки царапают спину мужчины так, что на ней выступают алые капли крови. — Нет, ты кончишь без рук. — Попов делает последние самые жёсткие движения бёдрами, сильнее сжимает шею и кончает глубоко в парня, смешивая внутри него свою сперму и его кровь. Антон дрожит, он чувствует, как в нём пульсирует чужой член, который немного увеличился в размере, чувствует, как в него извергается семя, не выдерживает и кончает сам, шепча: — Я люблю тебя. — Ты точно больной. — Арсений убирает руку с чужой шеи, медленно выходит из парня, вытирая его футболкой свой член от крови и спермы. Парень дрожит и еле дышит, волны оргазма всё ещё сотрясают его тело, ноги собрать не получается, поэтому Попов ещё недолго любуется представленной перед глазами картиной. Как из ануса парня вытекает сперма, смешивающаяся с его кровью. — Ты придешь ещё раз? — хрипит парень, глядя в потолок, он слышит, что мужчина встал и начал одеваться. — Я ещё не решил, возможно. — Я могу зайти к тебе сам? — Нет. — Почему? — Если я сказал «нет», Зайка, это означает «нет», без объяснения причин. Заявишься ко мне, и последует наказание. Тебе это понятно? — Да. — Надеюсь. — Полежи со мной, пожалуйста, — просит Антон и тянет к нему ослабшую руку. — Нет, на сегодня твой лимит на меня исчерпан. — Арсений подходит к двери и аккуратно её открывает ключом. — Пожалуйста, Арсений. — Из глаз его текут слёзы, он не может их вытереть, потому что силы всё ещё не вернулись к нему. — Спокойной ночи, Зайка. — И мужчина выходит из его комнаты, запирая дверь на ключ. — Нет, пожалуйста. — Он всё ещё плачет, ему обидно, что им снова воспользовались и бросили одного. Организм ослаблен настолько, что разум не выдерживает и отключается, кидая парня в спасительную тьму.***
— Что-то ты сегодня долго, — недовольно говорит охранник и смотрит на одного из пациентов. — Ну, знаешь, мой мальчик просто очень чувствительный, захотел получить больше нежностей от меня, — улыбаясь, говорит пациент и кладет ключи на стол охранника, рядом оставляя пропуск. — В следующий раз, если вы будете такими громкими, ключи не получишь. Понял? Вас слышала половина первого этажа, вам повезло, что все комнаты соседние пустуют, а у главврача выходной. И вообще, почему именно этот пацан? Ты вроде уже очень давно таким не занимался, да и до этого были только среди пациентов, а тут стажер. — Сереж, не бесись. Мне нравится, когда он такой громкий и получает удовольствие от всего, что я с ним делаю. А на счет твоего вопроса, — Арсений задумчиво чешет подбородок правой рукой, — он мой последний бывший, с которым я не успел закончить начатое. Нам помешали. — Ты же не собираешься его убивать? — задумывается Сережа, если в больнице произойдет убийство, тем более от серийника, последствий потом не разгребешь, по любому же выйдут на него как на пособника, а если ещё и камеры проверят, им двоим точно будет крышка. А сидеть в тюряге в его планы не входит, вот вообще никак. — Нет, а вообще, я ещё не решил. — Глаза Арсения загораются нездоровым блеском, а на лице появиляется недобрая ухмылка. — Ты чё, совсем охренел? Я тебе помогаю, всего лишь ходить к твоему ненаглядному, чтобы вы потрахались. Но сидеть за пособничество в убийстве я не собираюсь! — зло говорит охранник и внимательно изучает человека напротив. — Я пошутил, Серёж, не собираюсь я с ним ничего такого делать. Подумаешь, развлекусь немного, и всё. Мне скучно сидеть в четырех стенах, я и так уже десять лет тут торчу, дай хоть сейчас с ним развлечься. Ну, хочешь, я тебе его уступлю на одну ночь? Я уверен, тебе понравится смотреть на то, как он подчиняется, выполняет все мои приказы. Опробуешь его ротик, можешь даже трахнуть его, он примет тебя даже на сухую. Поверь, ему всё это только в кайф. Или, если захочешь, можем его вместе взять, уверен, его жопа такое потянет. Ты только представь, как мы его с тобой одновременно трахаем, а потом так же кончаем в него, он будет только на седьмом небе от счастья. — Попов, я тебя предупредил. Я не собираюсь трахать с тобой пацана, если тебя от такого вставляет, то меня нет. Я гетеро. — Ладно-ладно, Бука, не злись. Пойдём, ты мне дверь откроешь, хочу поскорее вернуться в свою кровать. — Арсений идёт первым, а за ним следует охранник, чтобы открыть дверь. На удивление самого охранника сегодня очень тихая ночь, и все мирно спят в своих кроватях, кроме кое-кого. — Арсений, хочу предупредить. — Ой, Серёж, оставь свои предупреждения себе. — И всё же, когда-нибудь ты доиграешься. — Спокойной ночи, — Арсений не дослушивает и сразу ложится в постель. Сережа закрывает дверь-решетку, дергает на себя, проверяя, что она плотно закрыта, и уходит. Сосед в противоположной палате не спит, смотрит своими глазами бусинами и продолжает яростно дрочить на то, что кто-то его заметил. — Одни маньяки, — говорит он и слышит, как ему отвечает Арсений. — Я всё слышу. Серёжа не жалеет о том, что помогает Попову делать то, что он делает. Десять лет назад Арсений вытащил его из передряги и спас жизнь, поэтому он ему обязан. Работа здесь, не то чтобы приносит удовольствие, но напряга практически никакого, а ЧОП платит вполне нормальные деньги, по крайней мере, на жизнь ему хватает.***
Утром Антон просыпается весь разбитый, по ощущениям по нему проехал сначала танк, а затем асфальтоукладчик. Каждое движение даётся ему с трудом и болью. Он кое-как встаёт с постели, на которой остались алые следы проведённой ночи, проводит по ним ладонью и улыбается сквозь боль. Дальше встаёт и идёт в ванную, еле-еле передвигая ногами, чувствуя, как из него вытекают остатки чужой спермы и собственной крови. Скользя ступнями по холодному полу, он добредает (ковыляет) до ванной, встаёт под душ и включает чуть тёплую воду. Крупные струи текут медленно, скатываясь вниз по обнаженному телу, смывают остатки пота, крови и высохшей спермы. Шастун решает не использовать мочалку, потому что его кожа сейчас этого не выдержит, поэтому просто льет гель на руку, размыливает и медленно моется. Вымывает каждую частичку тела, выключает воду и выходит. Осторожно промачивает полотенцем тело, ищет в аптечке мазь с лидокаином и мажет себе им меж ягодиц, все остальные синяки мажет троксевазином. Одеться в форму для Антона сегодня практически непосильная задача, он тратит на неё почти сорок минут своего времени и практически опаздывает на завтрак, но в последний момент успевает ворваться в окошко повара, чтобы захватить последний поднос. Ест он стоя возле своего стола, потому что сидеть не может — больно. Мазь хоть и подействовала как анестезия, но боль и резь всё ещё есть. Сегодня ему очень сильно повезло, тем что у Кати и Иры выходной, а главврач уехал на какую-то конференцию, так что лишних и ненужных вопросов можно избегать целых два дня, а там у него и самого будет два выходных, и за четыре дня в общей сумме он сможет восстановиться точно. Весь сегодняшний день он работает стоя, даже несмотря на боль в икрах, так как сидя его хватает буквально на пять минут, и то если он будет сидеть, наклонившись на одну половину. Физическая боль сейчас не приносит ему особых неудобств, наоборот, он даже рад ей. Потому что она свидетельствует о проведенной сегодняшней ночи. Он получил такое удовольствие, которое принес ему Арсений, что не описать словами. Сейчас он готов на всё, что попросит сделать его мужчина, даже если надо будет подставиться снова, он всё вытерпит, ведь он только его. Да, может, он и сошёл с ума, но ему всё равно, ради такой любви он готов абсолютно на всё. Он знает, что Арсений тоже его любит, как и тогда, десять лет назад, когда они провели целый месяц вместе. Они жили как парочка влюбленных, у них был регулярный секс, Антон был очень послушным и выполнял всё, что ему говорил Арсений, он только был рад выполнить всё, даже если это приносило боль. Если Арсений говорил, что Шастун не будет есть два дня, значит, он и не ел, он кормил его своим семенем, и этого было достаточно. Бил за непослушание, ведь Антон поначалу не был таким послушным Зайкой, как сейчас, тогда он был глупым и не понимал, что Арсений пытался раскрыть его сексуальные предпочтения и доставить удовольствие через боль, в этом же нет ничего такого. В ход шло абсолютно всё, что ему попадалось под руки. Ремни, веревки, свечи, порезы ножом и много всего другого. Всё это они успели опробовать за тот короткий период, что были вместе. Единственное, что ему не нравилось, так это принимать ледяную ванну, было очень холодно, и парень боялся заболеть, но это нравилось Арсу, поэтому он терпел. Обычно после такой ванны был крышесносный секс, да такой, что потом коленки ещё полчаса дрожали, правда, он так и не понимал от оргазма это или от холода. Как раз в последний из их совместных дней Арсений нарисовал на нём узор кончиком острого ножа, а затем отправил в ледяную ванну, после было офигенное соитие, правда, Антон, тогда вырубился от потери крови, кажется, а очнулся уже в больнице под капельницей. Точнее о том, как потерял сознание, он не помнит. Отец его, кажется, тогда был, и мать тоже. Как же долго он тогда звал Арса, а он почему-то всё не приходил, вместо него были бесючие родители. Вечно плачущая мама и недовольный красный как рак отец, что было дальше, он уже и не помнит толком. От воспоминаний об этом по телу бегут будоражащие мурашки, от которых член в штанах начинает заинтересованно упираться в ширинку, но он на работе, поэтому быстро отгоняет от себя эти мысли и опять погружается разбор личных дел.***
Выходные пролетают незаметно, он, можно сказать, так и не успевает за них ничего сделать, хотя ему и не надо. Всё это время он просто лежит в кровати, рассматривает синяки на теле, те самые, которые свидетельствуют о том, что он принадлежит только одному человеку. От воспоминаний его снова бросает в дрожь, и он возбуждается, рука сама непроизвольно тянется к домашним штанам, спускает их вниз вместе с нижним бельем. Шастун берёт свой член в руки и прямо на сухую начинает его надрачивать, ему раньше очень нравилось, когда Арсений так делал, особенно ему нравилось, когда он шлёпал его по яичкам и по мошонке, пережимал основание и подолгу не давал кончить. Обычно после таких его манипуляций оргазм был такой мощный, что он после него ещё очень долго отходил. Вот и сейчас он пытается повторить те же манипуляции, что и тогда с ним делал Попов, так же шлепает себя по ляжкам, яичкам, щелкает пальцами по открывшейся головке, но ощущения всё равно не те, он злится на себя за это, и поэтому начинает ещё яростнее водить рукой вверх вниз. Закрывает веки и представляет перед собой Арсения, его синие глаза, суженные зрачки, его острые зубы, которые так любят прокусывать нежную кожу шеи, ключиц. Его сильные руки сжимающие горло и не дающие вдохнуть кислород, его ладони, которые так собственнически раздвигают ноги и удерживают бедра. Его стальной почти каменный пресс очерченный кубиками и бледную кожу с множеством родинок. А чего стоит только его властный приказывающий голос? От него бегут мурашки, ему хочется подчиняться, хочется опуститься на колени, опустить взор в пол и долго вымаливать и сосать прощение, только бы он смилостивился. После этого представления действие пошло намного лучше, член встал как по команде, из щелки потекла капля прекама, которую Антон размазал по всей длине. — М-м-м… Арсений… пожалуйста, — стонет парень и усиливает быстроту движений, надолго его не хватает и он быстро кончает, пачкая себя своей же спермой. Он пару раз инстинктивно ещё водит рукой по опадающему члену, выдавливая из себя остатки. Парень смотрит на руку, на то, как по пальцам красиво стекают жемчужные капли. В голову приходит настолько пошлая мысль, что он не успевает её отогнать, и по воле непонятно какого чувства начинает облизывать пальцы. Раньше Арсений очень часто приказывал это делать, обычно Попов первым спускал своё семя в стакан, после этого Антон делал то же самое. Но это бывало чаще всего в первые дни непослушания, потом Антон уже обходился без стакана и своего семени. Облизнув собственные пальцы, он почувствовал солоноватый вкус с легкой кислинкой, он перемешал свою сперму во рту со слюной и проглотил, при этом как-то глупо хихикнув.***
Выйдя после выходных на работу, он находился в прекрасном расположении духа. Сегодня он впервые с Катей пойдёт на вечерний обход, и это будоражит всё тело и разум, ведь изначальным его планом в голове было пойти работать по пути отца, но некоторые дополнительные планы (вместе с воспоминаниями) ворвались в его жизнь, и он очень рад этим изменениям. Весь сегодняшний день до самого вечера он не находит себе места, старается абстрагироваться от нарастающего волнения внутри, старательно по пять раз раскладывает одни и те же личные дела, каждый раз ему кажется, что они стоят не так ровно, как ему хочется. За то время, что он работает здесь, ему удалось разобрать большую часть заваленного пола, разобрать половину подоконников и свой личный стол. Честно говоря, он уже думает, как закончится его стажировка, и он полноценно сможет стать врачом и без зазрения совести ходить в палату к Арсению. Он ведь будет врачом! И доступ на его пропуске уж точно будет, он сможет проводить с ним гораздо больше времени, чем сейчас. — Ну, что? Готов? — спрашивает Катя, пришедшая к Антону в архив к назначенному времени. — Да, очень даже. — Тогда идём, ознакомлю тебя с некоторыми пациентами. Начнем с мужского отделения, я провожу сеансы, ты сидишь рядом и слушаешь, в разговор не встреваешь, тебе ясно? — Вполне. — Тогда давай начнем с Иваныча, ты, наверное, знаешь его историю? — Да, мы с ним общались. — Что ж ещё лучше. В конце индивидуальной терапии дашь ему лекарство, я тебе его чуть позже дам. — Хорошо. А почему ему вечером надо их принимать? И разве не медбрат или медсестра должна их ему давать? — Ты прав, но у него особый «рацион», скажем так. — А что за лекарство? — О, не переживай, обычные витамины, но он думает, что это какая-то новая разработка лекарства от его шизофрении. — То есть ты хочешь сказать, что ты даешь ему пустышку, а он уверен, в том, что это лекарство от его диагноза? — Да. — Но зачем? Зачем его обманывать? — Потому что эффект плацебо, слышал о таком? — Да. — Ну вот, это он и есть. На практике это выглядит так: я даю ему «пустышку», Иваныч выполняет все мои рекомендации как доктора, принимает лекарства и проходит различные процедуры, веря, что это облегчит его состояние. В результате запускаются механизмы саморегуляции психики, которые действительно помогают достичь желаемого результата. Это подтверждают исследования о том, что эффект плацебо значительно усиливается, если я ему подыгрываю: подробно рассказываю, насколько лучше ему станет после приема «пустышки» плацебо, и вообще демонстрирую энтузиазм и поддержку. Есть, конечно, ещё версия, что некоторые люди априори подвержены эффекту плацебо: это пациенты с более высокой чувствительностью к дофамину, «гормону вознаграждения». Поэтому, если ему становится легче, то почему бы не воспользоваться этим? — задает резонный вопрос Катя. — То есть ты хочешь сказать, что он, кроме этой «пустышки», не получает нормальное медикаментозное лечение? — Антон удивляется такой халатности со стороны такого опытного врача. — Совсем дурачок? Конечно, он принимает его, но по утрам. Думаешь, легко было бы сдержать его приступы, особенно, когда в последнее время они стали чаще проявляться. Я же не ведьма. Как лечить шизофрению витаминами? Это всё-таки не шутки, а серьезное заболевание. Просто в последний раз после его приступа, он попросил увеличить дозу его препарата. Но нельзя, иначе его это убьет, заменить на что-то другое не могу, пока не будет новой поставки лекарств, а она только через месяц с нашим-то бюджетом, вот и приходится идти на уловки и хитрости, чтобы не было потом последствий, в виде причинения вреда себе или окружающим. Мне его просто по-человечески жаль, он вполне нормальный мужик, но из-за болезни может натворить столько всего, причем, не контролируя себя. А разгребать потом мне. — Прости, я правда подумал, что лекарств вообще никаких ему не дают, — Антону стыдно из-за этого. — Просто он действительно хороший мужик. — Я знаю. Ладно, пойдем, время и пациенты не ждут. К концу дня ноги Антона жутко гудят и устают, бегать по всем этажам по поручению Кати оказывается не так-то просто, особенно если ты практически три недели не слезал со стула. — На часах десять вечера, как ты можешь выглядеть так спокойно? Ты точно ведьма. — Из последних сил Антон плетется сзади Кати, еле переставляя ноги. — Потому что я всегда должна быть спокойна, холодна и рассудительна, иначе я не смогу работать с пациентами. Они очень тонко чувствуют любые изменения в поведении и эмоциях. А некоторые настолько всё впитывают в себя, что потом устанешь обратно вести к тому же результату, который был «до». А это стоит слишком больших усилий, трудов и времени, как ты понимаешь. К каждому нужно иметь свой подход, и не идти на уловки пациентов, они те ещё манипуляторы, играют на нервах и жалости очень профессионально. Помню, когда я только пришла сюда работать, произошло нечто нехорошее. Девушка-врач, которая только прошла стажировку, уже месяц как работала врачом, и одна из пациенток в возрасте весь этот месяц «обрабатывала» её. — Это как? — Девочка оказалась слишком легковерной и внушаемой, одна из бабушек давила ей на жалость тем, что она случайно попала в больницу, что её сын просто захотел от неё избавиться, и ей нужна помощь, чтобы сбежать отсюда. Врач долго не верила в это, но всё-таки сдалась и помогла ей сбежать. Пациентку искали около недели, но нашли, слава богу, а девушку-врача уволили, тогда ещё суд был, как раз тот самый сын, который якобы специально её упек, подал на неё заявление. Как ты понимаешь, положил он её в больницу не просто так, у неё была разновидность ОКР в тяжелой форме, доходило даже до того что ей нужно было контролировать абсолютно всё, даже собственную семью. Дома должен быть порядок, идеальная чистота и всё должно лежать на своих местах. Её сын женился, у них родился ребенок, и в силу некоторых обстоятельств, сыну с семьей пришлось жить с ней. А как ты понимаешь, пока ребенок маленький, очень тяжело следить за порядком, тут самой хотя бы иногда спать, особенно, когда режутся зубы. Так вот, сноха была очень рада тому, что свекровь помогает ей, стирает вещи ребенка, моет бутылочки и все остальные детские принадлежности. Но со временем она начала замечать, что её свекровь слишком яростно это делает, по первой она (свекровь) молчала, ничего не говорила. Потом начала проявлять неприязнь как к снохе, так и к внуку, ей не нравилось, что вещи были разбросаны, а не лежали на своих местах, бутылочки вымыты не так, как надо ей. В общем, в один из дней сын ушел на работу, сноха крепко спала, потому что ночь была бессонной — у ребенка начали лезть зубы. Малыш проснулся, начал громко плакать, и свекровь, вместо того чтобы разбудить сноху, решила выбросить ребенка с балкона седьмого этажа. Она посчитала, что если ребенка не будет, не будет и её сына с женой, а значит, и беспорядок дома закончится, поэтому решила кардинально изменить всё. — Только не говори что… — У Антона во рту от этой истории всё пересыхает, и он даже перестаёт дышать в ожидании окончания рассказа. — Нет, сын забыл дома телефон, вспомнил об этом на третьем этаже, поэтому вернулся обратно. Увидел, что собиралась сделать его мать, успел выхватить у неё ребенка в самый последний момент. В общем, он вызвал скорую, потому что его мать взбесилась от того, что он не дал закончить ей начатое. — Тебе только сценарии к фильмам ужасов писать, с такими интригами они точно все оскары соберут. — Спасибо, если я захочу сменить род деятельности, то обязательно учту твои замечания, — улыбается девушка. — Ладно, пошли спать, день был долгим и тяжелым, а завтра нас ждет утренний обход. — То есть я завтра с тобой утром иду? — в надежде спрашивает Антон, глядя оленьими глазками на врача. — Да, не всегда же ты будешь работать только в ночные смены, с утренними тебе тоже надо ознакомиться. — Спасибо! — В порыве радости Шастун обнимает девушку и сразу же отстраняется от неё, в миг покраснев. — Прости. — Ничего, всё в порядке. Не каждый день тебя всё-таки обнимают за то, что ты разрешаешь выйти новичку в дневную смену в психушке, — смеётся она, глядя на парня. — Доброй ночи, Антон! — Доброй. — Они расходятся по своим комнатам, и Антон сразу ложится спать, засыпает крепким сном младенца до самого утра.***
Утро у них проходит относительно спокойно, не считая пары эксцессов, но это так, рутина. Всего лишь пришлось успокоить параноика и дать ему лекарство, убеждая в том, что убить его никто не хочет. Самым тяжелым для Антона оказался поход в палату девочки тринадцати лет. Она подверглась физическому насилию со стороны отца, и когда они с Катей зашли в палату, девочка уже была полураздета. Антон лишь спросил, как она себя чувствует, и… Она сняла с себя штаны, откашлялась большим количеством слюны, встала на четвереньки, быстро слизала всё и сказала единственную фразу, от которой у Антона всё похолодело внутри: «Я готова, папочка». Катя на это среагировала быстрее, чем стоящий в ступоре Шастун. Быстро достала из кармана шприц с успокоительным, и вколола его в ребенка, чтобы не началась истерика, когда они начнут поднимать её с пола и одевать. — Что это было? — спросил Антон, когда они вышли из палаты уже спящего подростка. — Это Ева, её отец на протяжении двух лет насиловал, она совсем недавно у нас, и пока что терапия не приносит нужных результатов, слишком мало времени прошло. Она сейчас всё это выполняет на уровне рефлексов, он выдрессировал её как собаку, чтобы она всегда была готова к… ну ты понял. — Да. — У неё бытовой стокгольмский синдром. Возник как раз из-за доминантных семейно-бытовых отношений. Её мать умерла, когда девочке было одиннадцать лет, тогда-то всё и началось. Существуют свидетельства того, что некоторые жертвы сексуального насилия в детстве чувствуют связь с обидчиком. Так же они часто чувствуют себя польщенными вниманием взрослых, поэтому она так отреагировала на твой вопрос. Честно говоря, я думала, что терапия начала действовать, и она перестала так реагировать на мужчин, но, видимо, нет. Я думала, что это её состояние распространяется только на мужчин старшего возраста, примерно такого же, что и её отец, но, похоже, я ошиблась. — Что стало с её отцом? — Сидит по статье за педофилию, ему дали двадцать лет строго режима, но я очень надеюсь, что он оттуда не выйдет. — Я тоже. — Ты как? В порядке? — уточняет Катя. — Да. — Хорошо, потому что нам предстоит с тобой обойти подвал. — А мне разве можно? — Под мою ответственность, да. — Хорошо. — Готов? — Да. — Что-то ты бледный какой, может, пойдешь к себе, отдохнешь? А я сама закончу обход. — НЕТ! — слишком быстро выкрикивает парень, не контролируя свою реакцию. — Всё в порядке, правда. Я просто переживаю за девочку, я очень много читал про этот синдром и знаю, что её ждёт. — Долгая реабилитация, терапии и очень много времени на восстановление психики. — Да. — А ты не понаслышке что-то знаешь? — Катя прищуривает глаза, внимательно изучая реакцию Антона. — Что? Нет, то есть да. Мой отец рассказывал мне историю про парня, подвергшегося физическому насилию со стороны серийного маньяка, но ему повезло чуть больше, чем девочке, кажется. — Почему? — Он был взрослым, и, как говорил отец, парню это нравилось, и это приносило ему удовольствие. — Сомневаюсь в том, что ему это нравилось. Любое насилие над человеком, будь оно физическим или моральным, не допустимо! Как и то, что это может причинять удовольствие, это своеобразная защитная реакция нашей психики на травмирующий опыт, а это уже не норма, и такое только лечить, даже если это будет принудительно. — Но… — Никаких «но», Антон. Мазохизм, тем более сексуальный мазохизм (пассивная алголагония) — форма сексуальной девиации, при которой, чтобы достичь полового возбуждения и наслаждения нужны физические или психологические страдания, причиняемые половым партнером. В этом случае человек на почве половых ощущений и побуждений желает быть порабощённым волей другого лица, желает, чтобы это лицо обращалось с ним как с рабом, всячески унижая и третируя его. Естественным партнером для мазохиста является садист, и чем агрессивнее его действия, тем большее удовлетворение получает мазохист. И ты хочешь сказать, что это норма? Быть чьей-то игрушкой для удовольствия, пока с тобой и твоим телом будут вытворять всякое. — Но, если это приносит удовольствие, почему нет? — Зайдешь ко мне вечером в кабинет, я прочитаю тебе часовую лекцию о том, что садомазохизм — это не норма, а болезнь. А пока что пошли, надо закончить обход, скоро обед. — Хорошо, — Шастун и вправду не понимает того, какое кому-то может быть дело до сексуальных предпочтений других? Ну, нравится им, когда их бьют, связывают, берут силой без их разрешения, ну и что? Главное же — удовольствие!***
Последней палатой в их обходе становится палата Арсения. Антон мнётся на пороге и боится войти, потому что мужчина в прошлый раз дал четко понять, что если он войдет без его разрешения, последует наказание. Но он же врач! И следует указаниям другого врача в своем обучении. — Антон, ты чего встал, проходи и закрывай дверь. — Я… я, — он мнется и не знает, что сказать, в это время Арсений внимательно смотрит, как он переступает с ноги на ногу и не смотрит на него. Он ждет решение парня, сможет ли он нарушить его запрет. — Шастун! — врач злится, подходит к парню, тянет его на себя и закрывает дверь. — Первое правило подвала, если заходишь в палату к пациентам, закрывай за собой дверь-решетку! — Хорошо. — Антон испуганно поднимает глаза и во все зеленые смотрит на Арсения, который губами улыбается, но в глазах стоит такая непроглядная тьма, что становится страшно. Сейчас у Шастуна течет холодный пот по спине, он не знает, куда себя деть, ощущение, что они вдвоем в этой палате, хочется упасть на колени перед мужчиной и вымаливать прощение, потому что он нарушил запрет. Он делает шаг вперед к мужчине, который неотрывно смотрит на парня, тянется к своим штанам и спускает их вниз. Антон делает ещё шаг вперед и почти опускается на колени, как его за локоть подхватывает Катя и сажает на стул. Сама подходит к Попову, ждет, пока тот ляжет, и делает ему укол. Арсений всё это время неотрывно смотрит на Шастуна, облизывает языком верхнюю губу, и Антон непроизвольно повторяет это движение за ним. — Как себя чувствуешь? — спрашивает Катя у Арсения, прикладывая ватку к месту укола. — В норме, — чуть с хрипотцой отвечает он. — Хорошо, терапия сегодня будет после обеда. — Ладно, мне без разницы. — Пойдем, Антон. — Девушка собирает колпачок от шприца, ватку и упаковку от неё и выходит первой, чтобы открыть дверь. Антон идёт следом за девушкой и чувствует, как его хватают и шепчут: — Плохой Зайка. — И после так же резко отпускают и ложатся на кровать. — Антон? Ты какой-то сегодня рассеянный, я думаю тебе надо отдохнуть, иди к себе, я освобождаю тебя от работы на два часа. — Спасибо. Оставшееся время после обеда, Антон лежит у себя в комнате и думает, много думает о том, как ему вымолить прощения у Арсения, ведь он нарушил его запрет и пришел к нему без разрешения. Время его отдыха заканчивается, и пора возвращаться в архив, но он так ничего и не придумал. — Ладно, будет что будет. На месте решу. Вечером время до окончания смены тянется слишком медленно, Антон уже весь изводится раздумьями, и даже слова Кати о мазохизме как о заболевании на него не действуют. Он даже вспоминает сегодняшнюю ситуацию с девочкой, но они ведь разные. Девочка подверглась насилию со стороны отца, Арсений Антону не родственник, всего лишь возлюбленный. И Антон сам не против того, что с ним делает мужчина, они абсолютно разные. Кое-как дождавшись одиннадцати вечера, когда уже точно все врачи закончили свои обходы, Антон направляется в подвал, минуя охранника. — И куда это ты намылился в одиннадцать вечера? — уточняет у него Сергей, хотя он прекрасно знает ответ и без него. — Мне… надо кое-что забрать из палаты пациента, Екатерина сказала сходить посмотреть и забрать это у пациента, чтобы он не поранился или что-то вроде того. — Ну-ну, — только и отвечает охранник, — ну проходи тогда, чего встал? — А вы не могли бы открыть дверь? Я всего лишь стажер и доступа в подвал у меня нет. — Антон совсем забыл о том, что у него нет допуска в подвал, и как он должен попасть в палату, он не подумал. — Отчего же? Могу. Но разве Катерина не должна была дать свой пропуск, чтобы ты вышел? И как ты попадёшь в палату пациента? — резонно задает вопрос охранник. — Она заработалась совсем и забыла мне дать его. А сейчас она уже, наверное, спит, поздно ведь. — Скорее всего. Могу дать тебе свой пропуск, но верни его потом обратно. — Да-да, конечно. Спасибо вам! — радостно отвечает парень. Парень берёт карточку, открывает первую дверь, затем на цыпочках подкрадывается к самой дальней палате Арсения, в которой мужчина, к его счастью, не спит. — Зайка сам решил ко мне прийти, — он ухмыляется и совсем не удивляется тому, что парень сам к нему пришел, он ждал его. — Заходи, чего встал? Ты и так нарушил мой приказ. — Арсений, я… я не специально, мне пришлось! Я же будущий врач, и ты сам видел, что Катя меня завела сама, а не я сам, — парень говорит чуть громче шёпота, пытаясь оправдаться. — И всё же, ты нарушил его. А что бывает за нарушение? — Наказание. — Именно. — Как мне вымолить прощение? — Антон заходит в палату, опуская голову вниз, понимая, что сам накосячил, и теперь надо всё исправить. — На коленях. Антон с минуту внимательно смотрит на мужчину перед собой, читает его эмоции и пытается понять, не шутит ли он, но на лице только строгость, серьёзность и нетерпение. — Я долго буду тебя ждать? Шастун подходит к мужчине, опускается перед ним на колени и покорно смотрит сверху вниз. — Мне тебе надо объяснить, что делать? И КАК вымаливать? — мужчина хватает его за подбородок, с силой сжимая, причиняя неудобство. — Нет. — Антон тянет руки к штанам, спускает их вниз, следом тянет белье. — Живее! — новый приказ, и Антон двигается ближе, берёт в руку ещё пока что обмякший член и начинает водить по нему ладонью вверх вниз. — Так ты точно не вымолишь ничего, поработай ротиком. — Хорошо. — Антон на пробу лижет сначала головку, а затем берёт её полностью в рот, Арсения не устраивает медлительность парня, поэтому он хватает его за волосы одной рукой и направляет на свой член, так что головка дотрагивается на глотки. — Руки убери, — новый приказ, и Антон опускает их на бёдра мужчины для устойчивости. — Паш? Хочешь посмотреть на то, как этот хороший ротик меня ублажает? — Антон поднимает глаза наверх и не понимает, кому адресованы эти слова, но когда из его рта вырывается член с пошлым хлюпом, а после его разворачивают боком, он видит соседа по палате напротив, который стоит полностью голый и дрочит. Через двери решетки их видно и слышно, об этом Антон не подумал, но сейчас уже поздно. Чужой член снова с силой врывается в его рот, да так, что задевает уголки губ и ранит их. Он старается дышать носом и одновременно с этим работать языком, чтобы доставить мужчине удовольствие. — Моему Зайке так нравится вымаливать прощение, — Арсений тычется головкой в щеку, а затем ладонью осторожно хлопает по ней, чтобы усилить себе стимуляцию. — Ты очень красиво смотришься с моим членом во рту. А тебе как, Паш? Нравится мой Зайчик? Хотел бы его опробовать? — Да, — звучит тихий голос из соседней палаты. — А вот не получится, он только мой. Но зато ты сегодня получишь красивое представление. — Хорошо, — тихо отвечают ему. — Чего остановился? Продолжай сосать, это не для твоих заячьих ушей информация. Или ты уже возбудился тем, что тебя могут трахнуть вдвоем? Ты только скажи, и я найду ещё одного для тебя. — Нет, — шепчет парень в промежутке, когда ему дали секунду на ответ. — Правильный ответ. Только я тебя могу трахать, и никто больше! Тебе ясно? — Да, Арсений. — Продолжай, — он отпускает голову парня, и тот бы выдохнул от облегчения, но это невозможно сделать с членом во рту. Головка горячая и скользкая, скользит внутрь по горлу, оглаживает её. Антон старается собрать больше слюны, чтобы было больше скольжения, и она скатывается вниз по подбородку и капает на пол, но ему сейчас на это всё равно, главное, чтобы его мужчине всё нравилось. По палате и коридору разносятся хлюпающие звуки и бульканье из горла, но почти все пациенты уже спят под транквилизаторами или успокоительным, или лежат и не подают и звука, боясь последствий. Кроме двоих. Шастун поднимает глаза вверх и удовлетворяется тем, что его мужчине всё нравится. Смотрит на его приоткрытый рот и закрытые глаза, а это значит, что он делает всё правильно. Он старается как можно лучше и больше, заглатывает практически до основания, чувствуя носом жёсткие волоски на лобке, которые неприятно трут кожу, но сейчас не до его удобства. Сейчас самое главное — выпросить прощение. Парень всасывает щеки, создавая вакуум внутри рта, и медленно опускается полностью на член, задерживается так на некоторое время и выпускает его, давая отдохнуть челюсти. — Чего остановился? — По щеке прилетает звонка пощёчина, след от которой невыносимо горит. — Продолжай и не зли меня. Антон облизывает мошонку, яички, захватывает губами головку, кружит языком вокруг её венчика, старается просунуть кончик в крайнюю плоть, а затем и в щелку, чтобы доставить ещё больше удовольствия. Арсений не выдерживает, направляет член снова в глотку и жёстко вдалбливается, так что Антон не успевает сделать вдох носом, он давится, из глаз текут слезы и смешиваются на подборке с слюнями и прекамом, но ему всё равно. Да, немного щекочет лицо, но это сейчас не важно. Попов вводит член особо глубоко и зажимает пальцами нос парня, перекрывая кислород. Держит пальцы в таком положении секунд десять и отпускает, выходят из парня и отступая на шаг. Антон опускается руками на пол и закашливается, вытирает полами футболки лицо, приводя себя в относительный порядок. — Я вымолил прощение? — хрипит он, потому что горло всё ещё саднит от мощных толчков. — Как думаешь, Паш, он уже вымолил его? — обращается Попов к своему соседу, Антон смотрит на него, и внутри поднимается отвращение. Худой мужчина стоит посреди палаты в полутьме полностью голый и надрачивает свой небольших размеров член. — Нет, слишком рано, — отвечают ему, и Шастун пытается посмотреть на него зло, но не получается, пелена из слёз всё ещё застилает глаза, а в ответ ему только улыбаются. — Ты его слышал, и я с ним согласен. Раздевайся. — Что? Арсений? Прямо здесь? При нём? — вырывается поток шептаний изо рта Антона, он не понимает, шутит ли мужчина или говорит правду. — Зайка, мне тебе ещё раз повторить? — Арсений опускается перед ним на корточки, и схватив за футболку, тянет на себя. — Нет. — Тогда ты слышал, что я тебе сказал. И пошевеливайся. Антон осторожно кое-как встает, снимает с себя рабочую футболку, штаны и смотрит на брюнета. — Трусы тоже. — Антон снимает последний элемент одежды с себя и откладывает в общую стопку своих вещей. — А теперь подойди к двери и нагнись, раздвинь руками обе половинки и покажи себя соседу. — Что? Нет! — По щеке прилетает ещё одна пощёчина, но сильнее чем прошлая. — Я сказал, быстро подошёл и сделал то, что я тебе приказал. Иначе из этой палаты ты ночью не выйдешь. — Лицо Арсения искажает гримаса злости, Антону становится по-настоящему страшно, и он понимает, что если Попов сказал, что он не выйдет ночью из палаты, значит, так оно и будет. Ему не остаётся ничего другого как подойти к двери-решетке, нагнуться и раздвинуть обе половинки руками. — Ну, как тебе, Паша? Нравится? — Очень, Арс, очень. Я бы хотел сейчас к вам присоединиться, войти в эту розовую дырочку и трахать её, а потом и кончить в неё. — Слышал, Антош? Ты пользуешься популярностью. Оближи свой палец и войди в себя. Шастун в этот раз не спорит, он делает всё, о чём его просит мужчина, он будет хорошим мальчиком-зайчиком, будет слушаться и выполнять всё, что ему прикажут, не обращая внимания на свой стыд. Он облизывает средний палец, смачивая слюной как можно больше, затем направляет его в себя и входит сразу полностью. Он стонет от того, как ощущается его же палец в нём, член заинтересованно дергается, и медленно поднимается. — Ускорь движения, — снова приказ, и его беспрекословно исполняют. — Ну, как тебе? — Попов смотрит на Пашу, наблюдая за его реакцией, хотя ему по большому счёту наплевать, что думает его сосед, ему просто нравится унижать парня. — Потрясающе, я бы сейчас облизал его полностью, его дырочка выглядит такой влажной и так пульсирует. Наверное, приятно жёстко ворваться в неё членом, да, Арсений? — Ещё бы, особенно приятно, что она только моя, — собственнически отвечает он. — Достаточно, вытащи палец, выпрямись и повернись ко мне спиной. Парень делает всё, что ему говорят, он видит довольное и похотливое лицо соседа напротив и он старается отвернуться, но его голову жёстко фиксируют обратно. — Не угадал, малыш, ты будешь смотреть на то, как он дрочит на тебя, пока я тебя трахаю. А теперь возьмись руками за прутья и подними одну ногу вверх. Попов хватается одной рукой под коленом парня, затем то же самое делает и другой. — Раздвинь ножки шире, — он удерживает парня на весу, тот пытается облегчить ему задачу, крепко держась за прутья, а затем в него входят. Входят быстро, жёстко и до упора, так что он не успевает даже крикнуть. — Издашь хоть один звук и будешь валяться на полу, тебя ясно? — парень кивает головой в знак согласия. — Умница, — Арсений усиливает движение бёдрами, парень опирается спиной на его грудь. Он чувствует, как в него быстро входят, чувствует, как головка скользит внутри, задевая простату. Очень сложно себя сдерживать и не кричать от боли внизу, поэтому он закусывает нижнюю губу. Внизу снова всё горит от быстрых движений, он чувствует, как по ягодицам течёт кровь, опять, и негодует на то, что он до сих пор кровоточит, хотя уже должен был привыкнуть, по крайней мере, с прошлого раза прошло не так много времени. — Красивый Зайка, правда? Тебе же видно, какая у него голодная до моего члена дырочка? Он так любит, когда я жёстко беру его, да, Антош? — Парень на это лишь мотает головой вверх вниз в знак согласия. Как же ему хочется застонать или хотя бы вскрикнуть, но он не может произнести и звука. Он видит, как мужчина напротив начинает яростно дрочить, и удивляется тому, как он ещё не кончил за это время. — Малыш, разрешаю сказать тебе пару возбуждающих меня фраз, расскажи, что тебе нравится. — Арсений входит медленно и с оттяжкой, каждый раз выходя практически полностью, а затем, вгоняя член обратно так, что головка задевает простату и из глаз текут слезы, а кровь брызгами вытекает и окрашивает красным всё вокруг. Она смазывает нежные стенки и облегчает трение. — Я очень сильно люблю, когда ты берёшь меня жёстко и грубо. Мне нравится, как твой член проникает в мою дырочку и нещадно трахает её, мне… — Замолчи, твой голос портит мне настрой. — А я бы ещё послушал, из него так красиво течёт, — говорит сосед, но его останавливают. — Тебя не спрашивали. Как, сука, в тебе узко и горячо, я чувствую, как твои мышцы обхватили меня со всех сторон, словно вакуум, — он рычит это Антону в ухо и прикусывает плечо так, что течёт алая капля крови, она скатывается вниз по спине, как самые лучшие чернила по белому листу бумаги. Антон откидывает голову вверх, располагает её на плече Арсения, он сам возбудился до такого предела, что чувствует, что скоро кончит, но нельзя. Разрешения на это ему не давали. — Ты же разрешишь в тебя кончить, правда, сладкий? — Антон положительно кивает головой. — Кто бы сомневался. Антон не сразу понимает, что происходит, почему перед глазами лицо соседа Паши сменилось на испуганное и шокированное лицо Кати, но ему плевать. Его член попал в щель между прутьями и трётся о холодный металл, немного остужая пыл. Он доходит до предела, и даже не слышит, что ему говорят, а затем и кричат. Он только чувствует, как Арсений рычит, прокусывает его плечо снова и кончает. За ним следом кончает и Антон, попадая на чью-то белую униформу. А затем из него резко выходят, не дают насладиться эйфорией принесенной оргазмом. Дальше всё как в бреду. Он лежит на полу в позе эмбриона, Арсений лежит на полу, лицом вниз, его руки связаны, а на лице злость. И только после того, как мужчину поднимают и начинают выводить, до него доходит смысл происходящего, поэтому он резко подрывается и бежит к мужчине, хватаясь за него. — Нет, нет, нет! — кричит он. — Куда вы его тащите? Отпустите его! Он мой и только мой! Я его люблю, не имеете права! — Он хватается за него, словно коала за эвкалипт, цепляется руками и ногами, пытаясь вставить в себя его член, но не выходит. Пара санитаров и медбратьев отталкивают его, снимая с мужчины. Но он снова вскакивает, и тогда кто-то колит ему чем-то в шею, так что в глазах мутнеет, ноги слабеют, и он падает ничком на кровать, теряя сознание.***
— Здравствуй, Майя. — Привет, Глеб. Как он? — Женщина сидит перед главврачом, силясь поднять голову и посмотреть на него, но не может. В руках она теребит носовой платок, мокрый от её слез. — Под транквилизаторами, мы пытаемся стабилизировать его состояние. Если перестаём их колоть, он начинает вырываться и зовет его, — снимая очки, устало говорит мужчина, ему очень трудно даются эти слова. — Расскажешь, что тогда произошло? — Постараюсь. — Женщина вытирает набежавшие слёзы носовые платком и шумно высмаркивается в него же. — Десять лет назад мы с Андреем уехали из города в командировку, нам тогда повезло, мы были на общем слёте медиков. Мы планировали взять Антона с собой, но он отказался, сказал, что на носу у него выпускные экзамены и ему нужно готовиться. В школе его на целый месяц отпустить никто не сможет, поэтому мы посоветовались с мужем и приняли решение, что Антон уже большой мальчик и сможет жить один некоторое время. Мы ему звонили каждый день. В первое время его голос был, как обычно, радостный, взволнованный. Он рассказывал, как проходили его дни в школе, как проходила подготовка к экзаменам. Со временем в нём что-то начало меняться. Речь иногда была сумбурной, мы толком не понимали, о чём он говорит. Он перескакивал с темы на тему, но мы списывали это всё на приближающиеся экзамены. Вскоре он перестал отвечать на звонки и писал просто смс о том, что он жив, здоров, и с ним всё нормально. Мы с мужем знали, что его лучше не трогать, потому что до экзаменов оставалось меньше двух недель. Чтобы не приставать к ребёнку, мы были рады и коротким смс. У нас и у самих было много работы, мы сильно уставали, но всегда знали, что вечером нас ждёт его смс. Это грело душу. В последние три дня смс не приходило, на телефон он не отвечал, мы заволновались и вернулись раньше. — Женщина всхлипывает, вспоминая тот день, когда они вернулись домой. — Он… лежал на кровати связанный и стонал, пока какой-то мужчина был сверху него, а в руках у него был нож, которым он разрезал кожу на груди нашего мальчика. Мы вошли в тот момент, когда он замахнулся на него ножом одной рукой, а другой душил. — Поток слёз оставить было трудно, но Майя и не пыталась, платок совсем намок и уже не помогал справляться с таким потоком. — В общем, Андрей озверел тогда, ударил этого мужчину первой попавшейся вазой по голове, так что он упал прямо на нашего мальчика. О-о, как он кричал! Антон кричал, чтобы мы его не трогали, что он любит его, чтобы мы не причиняли ему боли и вреда. Такими мужа и сына я ещё никогда не видела. Тогда Андрей впервые ударил Антона, влепил ему пощёчину, чтобы тот пришёл в себя. И это почти подействовало, а потом он начал так истошно кричать и биться в истерике, что мы не могли его никак успокоить. Мы развязали его руки, и знаешь, что он сделал первым делом? Он обнял этого ужасного человека, прижимал к себе так, будто это что-то очень хрупкое и единственное родное на свете. Муж тогда еле отцепил эту мёртвую хватку, он оттащил бессознательное тело этого человека в другую комнату и привязал его к батарее. А после он вызвал полицию и скорую. Их двоих забрали. Арсения в полицию, а нашего мальчика в больницу. Ему вкололи сильное успокоительное, сняли побои, зафиксировали все его травмы. Я даже боюсь перечислять, что там было, начиная от повреждения мягких тканей заднего прохода, до многочисленных порезов, гематом и ожогов. — Главврач встаёт, наливает воду из графина в стакан, достаёт из блистера белую таблетку успокоительного и всё это оставляет перед женщиной. — Спасибо, — Майя запивает таблетку и выпивает стакан залпом. — После были многочисленные суды, этот Арсений оказался маньяком, и я даже боюсь представить, чем бы всё закончилось, если бы мы не приехали домой на два дня раньше. Судебно-психиатрическая экспертиза признала его невменяемым, и что он совсем, я не знаю, как это правильно называется? Псих? Поэтому упекли его в психушку, в ту, в которой работал мой муж. Но я клятвенно просила его не связываться с ним и не трогать его. И всё было хорошо поначалу. Муж взял отпуск на время лечения Антона, но после того, как отпуск закончился, а мальчику так и не стало лучше, Андрей всё-таки зашёл в палату к этому… у меня язык не поворачивается назвать его человеком, в общем, он наговорил ему всякого, Андрей не сдержался и напал на него. Тогда санитары еле успели оттащить его и спасти от беды. Вечером этого же дня Андрею ночью стало плохо, в скорой боролись за его жизнь, но не успели доехать до больницы. — Майя всё-таки поднимает голову и смотрит на врача, он молча протягивает ей коробку с салфетками. — Спасибо. Нашему мальчику пришлось несладко, нам пришлось поместить его в частную психиатрическую клинику в другом городе, чтобы не столкнуть их в одном помещении. Смерть отца на него так же сильно повлияла, но узнал он о ней только через полгода. В первые месяцы у него была реабилитация. Врачи поставили ему Стокгольмский синдром, а ещё мазохизм, и на его фоне пограничное расстройство личности. Год он лечился в больнице, я потратила на это все наши сбережения с мужем, и вот мне сказали, что мой мальчик здоров и победил свой недуг. Я даже прибегла к помощи гипнотизера, который также долгое время работал с Антоном, и он забыл всё, что с ним тогда происходило, как и лечение в клинике. Я тогда так радовалась, решила, что мы уедем из этого города, я продам квартиру, и мы с ним заживём с чистого листа. Так и было первое время. Он закончил школу экстерном, поступил в медицинский. На его четвёртом курсе я узнала, что он выбрал специальность психиатрии. Я не одобряла, но он не понимал почему, ведь он идёт по стопам отца, и тот бы им гордился. И тогда мне пришлось смириться. Вскоре он съехал от меня, я дала ему денег на жилье, которые остались у меня от продажи старой квартиры, и он уехал. Звонил каждый день, рассказывал, что устроился на работу в больницу, что пока что он стажер, но надеется, что скоро станет полноценным врачом. А потом звонок от тебя, и вот я здесь. История повторяется. — Видимо, барьер, установленный в голове гипнотизером, упал, после того, как он увидел Попова. — Наверное. — Странно, что я совсем не помню этого момента, я же работал в то время. — Ты тогда не был ещё главврачом, им была Добрачева Екатерина. Мы смогли уладить кое-какие дела, она как раз нам и помогла и с частной клиникой, в которой был Антон. После случившегося, буквально через месяц, её перевели туда, и она стала лечить сына, а тебя повысили. Катя хорошая добрая девушка, она помогла нам сильно тогда, и благодаря ей в личном деле Антона стоит другой диагноз, с которым он смог поступить в институт. — Но ты же понимаешь, что это подсудное дело? И я, как врач, должен доложить об этом? — А смысл? Катя давно ушла из той клиники и больше там не работает, не надо её подставлять. Всё должно остаться в стенах этого кабинета и не выходить за его пределы. Прошу. — Только из-за уважения к памяти Андрея я сделаю всё возможное. — Спасибо, Глеб. Я могу его увидеть? — Да, но в этом нет смысла, сейчас ему нельзя волноваться. А ты можешь принести ему сильный эмоциональный всплеск. — Пожалуйста, — умоляюще просит женщина. — Но только быстро и недолго. — Спасибо большое! Они вместе спускаются в подвал, в самую первую палату, которая полностью звукоизолирована и которая огорожена плотной дверью с мягкой обивкой. Парень сидит, уставившись в окно, в смирительной рубашке, его лицо не выражает никаких эмоций. — Сыночек, — Майя касается его плеча, но он никак не реагирует на звук её голоса, ему всё равно, его глаза не выражают абсолютное ничего. — Все, Майя, нам пора. Действия лекарства скоро закончится. — Антоша, — женщина цепляется за его плечи и целует в лоб. Глебу Вадимовичу приходится буквально оторвать руки матери от плеч сына, он вкалывает ей успокоительное, и женщина утихает. Врач выводит её из палаты, плотно закрывает дверь и выводит её на улицу. — Иди домой, тебе сейчас нужно отдохнуть, я скажу, когда тебе можно будет его навестить. — Хорошо.***
Дверь палаты снова открывается, но, как и прежде, парень не реагирует на звуки. В голове каша, мысли медленно текут, как густая сметана или кисель, размазываются по черепной коробке и падают в бездну других несформировавшихся мыслей. Сейчас ему всё равно на происходящее вокруг, даже на посетителей, которые приходят. Кто это был? Какая-то женщина, она, кажется, назвала его сыном, наверное, мама. А может, кто-то другой. Плевать. Над самым ухом раздается дыхание, его обнимают сзади и шепчут в самое ухо: — Привет, Зайка, скучал?