Солнечная сторона

      — Сороковые именины короля, — проговорил, растягивая слова почти по слогам, Альва́х Ка́рдис, асшида́р Ва́йдеррота. Он был человек смуглый, как и всякий миирабиец, носил коротко стриженные вьющиеся волосы и золотую серьгу с изумрудом в правом ухе, а лицо его было заострённым и точёным, и в глазах всегда играла некое лукавство. — Четвёртый десяток лет стукнул нашему государю, это славный праздник. А славному празднику — большие расходы.       — Не думаю, что королю в текущем его состоянии так уж нужны праздники, — прохладно ответила Алтея, и это был единственный раз, когда Рохесия могла с ней согласиться: Его Величество король Бьёмит не может встать с постели уже которую неделю — на что ему торжества, если он даже не в состоянии почтить их своим присутствием?       — Королю, может, и не нужны, но только это мало его касается. Праздники призваны ублажать народ в первую очередь, и если мы обделим вниманием королевские именины, то он… Может превратно это истолковать.       — Король болен, и это известно.       — Известно. Но болен не настолько, чтобы умирать.       — Это никому не ведомо. С прогнозами, которые дают лекари…       — Да горят синим пламенем лекарские прогнозы, — провозгласил суровый, как и его должность, келлемеда́р Фа́ллеос Джа́нос. Его тёмное лицо покрывала густая борода. — Уж простите, Ваше Величество. В этом вопросе я склонен согласиться с господином Альвахом. Неважно, что говорят лекари — нельзя допустить, чтобы народ мог даже помыслить о скорой кончине короля. Вы ведь знаете, это всегда большое потрясение. Так что провести праздник в честь именин просто необходимо.       Если смотреть с этой позиции, то правота, вероятно, за Альвахом и Фаллеосом. Рохесия по началу как-то и не подумала… А ведь и правда, к чему будоражить народ? Волноваться они будут тогда, когда Бьёмит Амолис действительно оставит этот мир.       Он умрёт, и мой муж станет королём, поняла Рохесия. От этой мысли прошлись мурашки по коже. Выполнит ли её супруг обещание своего отца? В этом она сомневалась.       — Вы так уверенно рассуждаете о празднике, господа, — сказал Кле́фис Кранта́р, приземистый и тучный хеватши́ совета, с головой лысой и блестящей, как блюдце, — но никто из вас и думать не желает о том, во что нам обойдётся сие торжество.       — Это ваша обязанность, господин Клефис, — парировал Альвах. — Вы у нас заведуете финансами. Вот и прикиньте, какие расходы мы понесём.       — Сотни, если не тысячи, ю́тамей уйдут на эти гуляния. Это сильно ударит по казне.       — Чего только не сделаешь, чтобы угодить своему горячо любимому народу. — Альвах усмехнулся. — Ваше Высочество, а вы что скажете?       Десат даже не поднял глаз. Так и сидел, стуча пальцем по столешнице, и скучающе разглядывал фрески на стенах.       — О празднике? — без интереса спросил он. Рохесии показалось, что он и вовсе не слушал. — Чушь это. Слишком много чести для… этих. А расходы? Если мой отец, Боже упаси от такого несчастья, — Десат скорее насмехался, чем чурался, — вдруг отойдёт в мир иной, эти деньги потребуются на мою коронацию, что всяко важнее сороковых именин короля.       В зале Вайдеррота повисло молчание. Столь, впору сказать, нахальное изречение принца в отношении своего отца-короля не могло не показаться советникам возмутительным. Даже королева растерялась, посмотрев на Десата округлившимися глазами. Алтея выскажет ему всё позднее, поняла Рохесия. Мысль о потенциальных неприятностях своего супруга, даже если они были мелкими, доставляла особую радость. Но сейчас не о нём — ей всё-таки стоило вмешаться, пока Десат, этот глупец, не сболтнул ещё чего-нибудь, что их опозорит.       — А я считаю, что нам необходимо найти равновесие между двумя решениями, — высказалась Рохесия. — Как верно подметил господин Фаллеос, торжество необходимо для поднятия народного духа. И всё же, это не значит, что нужно делать его размашистым. Скромный праздничный ужин во дворце, ярмарки по городу — этого, пожалуй, хватит.       — Это вы мудро рассудили, принцесса, — сказал Альвах.       — Стало быть, скромный пир? — Фи́рмос Эраба́т, кираши́ — правая рука короля — подал голос впервые за всё время заседания Вайдеррота. — Поднимите руки те, кто согласен.       Замысел Рохесии приняли все, и даже королева, и, что удивительно, её супруг. Впрочем, едва ли Десата хоть капельку волновали такие вопросы. Он и на собрания ходит неохотно: лишь потому, что мать его заставляет.       «Ты — будущий король Миираби, — вечно говорит она ему. — Возьми наконец себя в руки и покажи всем им, чего ты стоишь!»       В такие моменты Рохесия думала лишь о том, что Десат не стоит ничего. Днями напролёт он лишь трахает служанок, в отдельные моменты — поколачивает, пьёт паршивый эль, недовольно бурчит и крепко спит, и от него вечно разит горячительным и рыбой — он обожает рыбу. Десат был отвратительным человеком, и Рохесия радовалась, что он находит её непривлекательной. После того, как она понесла, он больше к ней не прикасался, даром что у них была лишь только дочь, а ему требовался наследник.       «Уж лучше я заделаю бастарда какой-нибудь шлюхе, а потом признаю своим законным наследником», — всегда говорил Десат, кривя лицо, и своей матери тоже. Рохесия могла только посочувствовать той несчастной, в которой её отвратительный муж решит оставить своё дурное семя.       Скоро совещание окончилось; Вайдеррот сошёлся на том, что празднику быть — пусть и весьма скромному. Алтея, Десат и Рохесия покинули зал первыми, как и предписывал обычай.       — Не желаете ли проведать короля? — спросила королева, скорее из приличия.       — Нет, — отрезал Десат. — Не переношу запах хвори.       — А я намеревалась навестить своего брата. Ваше Величество. — Рохесия отдала поклон и удалилась.       Она обнаружила Фестера на балконе его покоев, читающим очередную книгу, которую ему пришлось отложить, как только вошла Рохесия.       — День добрый, сестрица, — сказал он, откинувшись на спинку резного стула. — Как прошло собрание Вайдеррота?       — Ничего нового. Кардис снова паясничал.       — Он никогда не изменяет себе. Рисс, вина нам и фруктов! — бросил Фестер своему прислужнику. — А был повод паясничать?       — Сороковые именины короля. Четвёртый юбилей, священная дата. Нужно устроить пиршество, чтобы порадовать народ.              — Это всё, что вы обсуждали столько времени?       — Ещё налоги, отстройку южных дорог, лапранских торговцев…       — Полагаю, мне не стоит рассчитывать на то, что однажды меня позовут на совещание?       Рохесия посмотрела на Фестера и увидела на его лице глубокое, мрачное недовольство. Тот факт, что Бьёмит Амолис заключил с ним такую важную сделку, а теперь его держали в неведении, не мог не раздосадовать Фестера. Но не в силах Рохесии было на это повлиять.       — Королева против этого. Ты знаешь, как она к нам относится.       — И всё же, ты там была.       — Это другое, Фестер. Я — член их семьи, жена наследника престола. Мне положено посещать подобного рода мероприятия.       — Не желаешь замолвить за меня словечко перед Десатом?       Рохесия прыснула.       — Проще научить корову летать, чем убедить в чём-либо этого дурака, — сказала она. — Впрочем, я могу поискать ему парочку красивых шлюх, и тогда, возможно, удастся его уговорить.       — Я лично обойду все бордели, если это поможет. Мне неспокойно, Рохесия. — Фестер нахмурился. — Бьёмит может не проснуться завтра утром, а своё обещание он так и не выполнил. С его смертью клятва на крови перестанет иметь силу. А значит…       Он не смог продолжить, да и не нужно было. Рохесия и сама всё прекрасно понимала. Если им не поможет Бьёмит, то этого не сделает уже никто. Не Десат уж точно. А уповать на чудо и надеяться, что король встанет на ноги…       И тем не менее, Рохесия была продана Амолисам и стала женой их отвратительного принца. Теперь, когда он перестал к ней прикасаться, это казалось не таким уж и плохим. Терпимо, во всяком случае. Нужды притворяться любящими супругами у них нет — единственное, что сплочает Рохесию с Десатом, так это ненависть. В подобной искренности даже есть своё очарование. Не приходится, по крайней мере, терзать себя пытками притворства.       Она подтянула свой итафийский, втянулась в курс дел, заслужила какое-никакое уважение в народе… У неё была крыша над головой, море слуг и возможность иметь всё, чего душа только пожелает. Рохесия ощущала себя принцессой здесь, это верно; но только это всё ещё была чужбина.       Она тосковала по дому, оставшемуся за Змеиным морем в лапах дасхатов, и ничто не могло заполнить эту пробоину в сердце.       — Мы вернёмся домой, — холодно чеканула она. — Не знаю, как именно, но вернёмся.       Рисс принёс фрукты и вино. Момент мрачных мыслей — лучшее время, чтобы выпить.       — Мы столько всего вынесли, — продолжила Рохесия. — Прошли мили дорог, пережили холод и голод, снега и пустыни, видели смерть и кровь… Не может быть, чтобы всё это было просто так. Владыка позволил нам жить не для того, чтобы мы скитались и томились на чужбине, мечтая о несбыточном.       — Вера подстёгивает, но она же ослепляет, — парировал Фестер. — Со дня на день Бьёмит отдаст концы. А что будет завтра, ты представляешь? — Его голос ожесточился. — Война проиграна, даже не начавшись.       — Куда же делся твой запал? Вспомни отца и мать, и Айхана… В конце концов, разве они могут остаться неотмщёнными?       — Мой запал был убит здравым смыслом. Пока Бьёмит не встанет с постели, нет смысла рассуждать о возвращении домой. Так и останется это всего-навсего сладкой мечтой…

***

      В Пелагоре эти воды называли Сиреновым морем: келимейские язычники верили, будто бы в нём обитают сирены, заманивающие мореплавцев своим сладкоголосым напевом, а затем пожирающие их плоть и дух. На Альхарских землях оно было известно как море Закатное, ведь здесь, в самой западной точке мира, каждый вечер солнце заходило за горизонт, отдавая бразды правления ночи.       Как бы ни называлось это море, оно было красиво. Лазурные волны поблёскивали янтарём и киноварью в лучах заката, колыхались и шуршали, омывая жемчужной пеной берега. Кругом ни души — лишь кричащие птицы и раскаты порывистого ветра. Кахир вдохнул полной грудью, солёный воздух даровал спокойствие, которого оставалось так мало.       — Пойдём. — Кирена подошла к нему со спины и взяла за руку. Её ладонь была необычаянно горячей и влажной от волнения. — Нам пора.       Она повела его к морю, ветер играл с волосами цвета древесной коры. Владыка, как же она красива… Кирена подняла руку, и хира на её запястье загорелась опаловым светом. Кахир ощутил, как нить, проходящая и сквозь тело Кирены, плотно натянулась, и послышался тихий звон.       Он увидел, как волны расступились, как морское дно, за миг до этого полнившееся жизнью, опустело, и лишь два голубых глаза вспыхнули во тьме морской пучины — и тут же видение кончилось.       — Он близко, — сказала Кирена. — До рассвета мы точно управимся.       Они ступили в море, прохладные воды сомкнулись вокруг щиколоток. Шаг за шагом, шаг за шагом — волны покрыли голову, и перед Кахиром предстал дивный подводный мир. Камни, ракушки, вьющиеся водоросли, мелкие рыбёшки. Ещё никогда он не был так близок к морю. Кахир осторожно вдохнул, привычно ожидая худшего, но подуспокоился, когда ничего не произошло. Трудно было привыкнуть к такому «дару». Трудно даже принять, что нечто подобное вообще возможно.       Долго ли им идти, глубоко ли нужно погрузиться? Кахир этого узнать не мог — под водой говорить не получится. Оставалось гадать да ждать.       То, чем они они занимаются, не безумие ли это? Фересфуры… Фересфуры сгинули. Но они — одни из них. Где же, интересно, затаились другие? Нужно ли их искать, или те сами найдут их, когда придёт срок? Если слушать Кирену, можно решить, что делать не нужно ничего. То, что суждено, и так свершится. Теперь Кахир и сам понимал это. Сколь он не трепыхался, а пришёл к одному концу.       Отцовского признания завоевать не смог, да и отрёкся уже от этого своего желания. Халлетаром, достойным трона, так и не стал. Трон… Как бессмысленна была эта погоня, думал он теперь. А впрочем, престола Кахир никогда и не хотел — лишь только чтобы отец любил его. Не вышло. Сибил отрёкся от него, убил его мать и уничтожил всю его жизнь. То было подобно смерти; но теперь он словно бы переродился.       Он не был хорошим халлетаром и сыном, но мог стать хорошим фересфуром. Исполнить свой долг перед человечеством, перед Богом, если всё это и в самом деле имело хоть какой-то смысл. Да, происходящее могло показаться безумием; но Кахир так хотел надеяться, что Кирена не лжёт. Что всё это — не напрасно. Что он наконец обрёл ценность. Что и ему есть место в этом мире.       Чем дальше они шли, тем сумрачнее становилось. Сфера наррака на ладони у Кирены помогала видеть, но не шибко. Ноги тонули в песке, каждое движение давалось трудно от встречных потоков воды; но, Боже, до чего здесь было красиво; до чего дивным оказался морской мир! По́росли кораллов, пёстрые рыбы, скользящие медузы со щупальцами бахромой, поросшие зеленью камни, в которых прятались крабы и рыбёшки помельче — и вовсе нет тут никаких сирен. Здесь покоились даже обломки кораблей и прочая труха.       Кахир почувствовал, как наступил на что-то твёрдое, и инстинктивно глянул вниз. Это было ожерелье — прекрасное украшение из золота, полное розовых и голубых драгоценный камней. Как оно оказалось здесь? Кахир представил себе статную харрин, которая любовалась морем, покуда ожерелье не соскользнуло с её шеи, канув на дно.       Он нагнулся, чтобы поднять его, а потом одёрнул Кирену. Нехотя, но она обернулась, глядя на него вопрошающим взглядом. Кахир улыбнулся, продемонстрировав ей украшение, изумление на лице Кирены развернулось пуще прежнего. Он набросил ожерелье ей на шею, застегнул и снова улыбнулся, и Кирена мягко поцеловала его — единственный жест благодарности, который она могла сейчас оказать.       Чем дальше они шли, тем более мутными становились морские воды. Исчезла последние крохи солнечного света, который кое-как пробивался сквозь толщу воды — всё утонуло во тьме. И в ней, в зияющей черноте морских глубин, стали вырисовываться образы. Дворцы и города, руины и пепелища. Кахир видел поля, устланные прахом и костями, и кровь, море крови. Слышал лязг цепей.       И чувствовал, как кто-то идёт за ними следом.       Он попытался обернуться, но Кирена одёрнула его, положив руку на плечо. Она взяла его за подбородок, развернула к себе и категорически покачала головой. Её взгляд твердил: «Не оборачивайся, ты не захочешь видеть того, что увидишь».       Пожалуй, она была права. Сколько возможность хотя бы раз в жизни заглянуть в будущее, если то действительно был нарринсах, прельщала, столько же она и пугала. Кахир всегда жил в страхе того, что мог готовить завтрашний день.       И всё же, ощущение того, как кто-то идёт за ними по пятам, не угасало. Кахир чувствовал взгляд, буравящий его взгляд, ощущал колебания воды за спиной, слышал шаги, чего точно не могло быть, и чувствовал яростное, жгучее нечто, пронзающее до самых костей. На секунду подумалось, что он ощущал присутствие самой смерти.       Кирена взмахнула рукой, веля остановиться: перед ними разверзлась самая настоящая бездна. Кахир непроизвольно сделал два шага назад. Чёрное расщелье, зловещее и бездонное, оно смотрело на него в ответ. Кирена, однако, протянула руку вперёд, жестом приглашая его войти туда. Кахир посмотрел на неё с немым вопросом, она уверенно кивнула. Так вот — конец их пути? Здесь покоится Аякс? Это было так. Но Кахир не хотел идти дальше без Кирены. И всё же, она без предупреждений столкнула его вниз.       Кахир мог бы всплыть, но тело отказывалось подчиняться. Подобно безвольной тряпичной кукле, он медленно погружался ко дну, куда его тянула неведомая сила, а хира на запястье горела всё ярче и ярче.       Грубая шершавая поверхность возникла под ним словно из ниоткуда. Мгновение — всего мгновение касания, — и его тело пронзила чудовищная боль.       Ноги пульсировали и ныли. Рот наполнился кровью. Уродливое создание, напоминающее полуразложившийся труп, бросилось на него с рёвом подбитого зверя, протягивая свои длинные костлявые пальцы.       — Аматон!       Кахир обернулся, хотя это не было его именем. Смуглый голубоглазый мужчина швырнул в нависшего над ним уродца залп опалового наррака, и в тот же миг страшное создание обратилось в горстку пепла.       Кахир видел смуглого мужчину с длинными, чёрными, как вороново крыло, волосами, слышал крики и вой, треск и бульканье…       А потом всё прекратилось.       Он перевернулся на живот и обнаружил, что поверхность, на которой он лежал, была змеиной чешуёй; и вдруг она пришла в движение. Мир накренился, словно корабль, идущий ко дну. Кахир впопыхах ухватился руками за чешуйки, стараясь удержаться на месте, пока змеиное чудовище под ним медленно поднималось на поверхность.       Вдруг он почувствовал необыкновенный прилив сил, переполняющее волнение, радостное и доброе, и сердце забилось быстрее, отчаянно и трепетно, и всё вдруг стало таким ясным, наполненным, осмысленным…       Аякс, прекрасное создание, сотканное из чистого Света, с белой, как жемчуг, чешуёй, вырвался на поверхность, к вознёсшейся на небо луне, и пронзительно зарычал.       Фересфуры существуют. И он — один из них.