Солнечная сторона

Устрида́р, окрестности Кле́маса. 175 год после падения Нербийских земель.

      Прохладная журчащая вода в реке стала идеальным спасением от жары, следующей за ним по пятам от самого Венца. Кахир окунулся в головой и тут же выпрямился, вдыхая душный набитый влагой воздух. Кирена как раз проплывала рядом. Река была для неё блаженством не меньшим, он знал это. Они оба устали жариться под солнцем и терпеть духоту. После холодного Амъяна подобное и вовсе казалось совсем непривычным.       Но Амъян пора забыть, напоминал он себе. С полгода прошло с тех пор, как они оставили этот сахар, и Дасхатскую империю, а он всё так же вспоминал те края. Но как же забыть место, где народ любил его и относился с почтением? Как забыть место, где он впервые встретил Кирену?       Она плавала, как рыба в воде, и Кахир поражался этому её умению.       — Было бы странно, если бы я не умела, — говорила она. — Я вышла из моря, море в моей крови, воды — что пресные, что солёные — моя стихия.       В такие моменты он особенно хорошо понимал, о чём она говорит. Море всегда было для него утешением. Манило к себе, завлекало.       — Мы связаны с Аяксом, водным змеем, сотворённым из чистого Света, — молвила Кирена. — Мы не можем бояться волн.       Кахир считал, что фересфуры — выдумка, прибаутка для маленьких неразумных детей. Страшная сказка о тёмных силах и великом зле, не более того. Фольтен Лайдуин — Каский в глазах акхолитов, Риканхара у сатихианцев — выступал не больше, чем чудищем, призванным вселять страх в сердца ребятни и всяких глупцов, падких на суеверия, так он думал. Ведь кто там знает, что на самом деле случилось во времена Нербийского хештата?       Аннас Канрет, защитник первого Драконьего фересфура, описывал армию мертвецов, поднимавшихся прямо на поле брани и обращавших в руины всё, что встречалось им на пути. Фольтен Лайдуин так жаждал могущества, что готов был предать огню весь мир, если бы это означало, что он будет править пеплом; он пошёл на сделку с Анхарой, отдал ему своё тело как сосуд; и лишь сотворение хаффинов и фересфуров могло преломить ход этой кровавой истории. Впрочем, даже они оказались бессильны. Эфельтан Лайдуин, младший брат Фольтена, обменял мирские блага на аскетичное бессмертие, чтобы держать Риканхару в каптифах; и только это спасало мир от Тьмы.       «Фересфуры вернутся, — гласило пророчество Тедерика Эттвуда, — и грянет Тьма, и они сразят её».       Сказка, не более того. Так Кахир считал, пока хира не появилась на запястье его руки. А эти видения, что преследовали его почти каждую ночь… Руины дворцов, усеянные костями равнины, лязг цепей и свет клинка. Запах крови. Боль под рёбрами. Кирена говорила, что это могли быть как его воспоминания из прошлой жизни, так и нарринсах. Когда грудь Кахира поражала боль, словно кто-то вонзал в него кинжал, он меньше всего хотел думать о том, было то прошлое или грядущее.       Кирена подплыла к нему, выныривая из воды, лунный свет тронул её маленькие аккуратные груди. Она и сама была бледна, как серебристое сияние луны.       — Ты никогда не замечал, что под водой дышится так же легко, как и на суше? — проговорила она, держась напротив. Кахир недоумённо нахмурился. — Если желаешь, я покажу тебе кое-что ещё, на что мы способны. Нырни под воду — и вдохни.       — Я захлебнусь.       — Не захлебнёшься. Доверься мне.       Она взяла его за руки и утащила под воду. Кахир успел глотнуть воздух лишь в последний момент. Волосы Кирены распустились в толще воды подобно лапам паука, она выдохнула, из её рта повалили пузырьки. Что-то сказала, но он не мог слышать. Вода заглушала все звуки; но внезапно он ощутил что-то другое — мелкие колебания журчащего потока.       Воздуха стало не хватать. Кахир захотел всплыть, но Кирена помешала. Надавила руками ему на плечи, проталкивая ко дну. Воспротивиться не вышло. Сердце взволнованно загрохотало, Кахир попытался оттолкнуть её, но Кирена словно сделалась монолитным куском камня, такая же непоколебимая и неподатливая.       Воздуха становилось всё меньше — инстинктивно он выдохнул и вдохнул, и к собственному удивлению… Ничего не произошло. Кахир дышал. Изумление ярко проступило на его лице, Кирена улыбнулась и всплыла на поверхность, он последовал за ней.       — Что… — всплыв на поверхность, он не мог подобрать слов. — Что это было?       — Дар Змеиному фересфуру и его защитнику. Каждому всаднику хаффина и его urodri даровано нечто подобное. Драконий фересфур неопалим; ты, как и я, способен дышать под водой; Орлиный фересфур парит, как птица; Львиному фересфуру достался таффа́к — он способен за мгновение перемещаться из одного конца света в другой.       — Это безумие.       — Нет. Это — милость Божья. Мы — помазанники Владыки, и нам подвластно больше, чем простым смертным. Неужели ты забыл, для чего мы начали этот путь? — В её глазах появилось нечто гипнотическое.       — Не забыл. Мы…       — Ищем Аякса. — Кирена полоснула сталью. — И мы найдём его. Тогда-то ты окончательно уверуешь.       Быть может, быть может… Единственное, во что хотел уверовать Кахир, так это в то, что он не безнадёжно бесполезен.       Едкое чувство сковало сердце, он почувствовал, что больше не может держаться на плаву, и поплыл к берегу. Кирена направилась следом.       — Но что насчёт остальных? — Неожиданно спросил он, стоя по пояс в воде. — Неужели мы — одни такие?       — Конечно же нет. Час остальных ещё не пришёл. Однако их дар уже должен был пробудиться: я чувствую это, я знаю…       — Только я никак не возьму в толк, для чего… Всё это. Где та Тьма, о которой говорил Эттвуд? — От этой фамилии до сих пор мурашки по коже. — Зачем мы нужны?       — Тьма уже идёт. Разве ты не замечал? Зимы стали длиннее и суровее. Неурожай. Засуха. Голод. Болезни. Всё это — анхаровы деяния. Каптифы слабеют. Наше вмешательство потребуется очень скоро.       Кирена говорила о страшных вещах, но Кахир не чувствовал и толики благоговейного трепета, которые должны были внушать эти россказни. Не в его привычке верить на слово всему, что он слышит; натура требует подвергать всё сомнению.       — Как скоро?       — Поменьше вопросов, Кахир Фазеран. — Кирена подошла поближе и положила руки ему на плечи. Близость её голого тела неожиданно возбуждала. — Всему своё время.       Она опустилась на колени и взяла в рот его член. Мокрое, тёплое прикосновение языка отозвалось молниеносной дрожью во всём теле.       — Кирена, не сейчас.       Под водой она не могла его слышать, а Кахиру было как-то не по себе от того, что они занимаются этим в речке. А если вдруг кто придёт… Не то, чтобы такое могло случиться посреди ночи, но риск всё же был. Их камнями забросают за прелюбодеяние, или ещё чего похуже. Однако с каждым мгновением беспокойство стало отступать. Кирена ловко орудовала ртом, доставляя ему немало удовольствия, и Кахир позволил себе просто предаться ощущениям.       Потом они вернулись к постоялому двору, на котором остановились, и, проигнорировав вопрошающий взгляд бессонной хозяйки, явно настороженной их ночными похождениями, легли спать; а на утро снова двинулись в дорогу.       Их путь лежал к Сиренову морю, где, как чувствовала Кирена, и скрывался Аякс. Наивно доверять одному только потустороннему ощущению, считал Кахир, но та уверяла, что чувство никогда её не подводит.       «Со временем ты тоже научишься это чувствовать, — говорила она. — Связь между фересфуром и его хаффином тянется нитью».       Кирена много чего знала, но никогда не объясняла, откуда у неё столько познаний. Видения? Собственный интерес? Даже спустя почти два года она оставалась для него загадкой, эта девушка с глазами-океанами.       До Сиренова моря оставалось ещё две деревеньки, и они остановились пока только в первой из них. Нужно было закупиться провиантом. Денег было немного, так что питались они весьма скромно: в основном хлебом, яблоками да курой; в бурдюке носили либо воду, либо дешёвый разливной эль. Такая скитальческая жизнь в принципе не позволяла разойтись — помимо скудного пропитания, ночевали они на весьма сомнительных постоялых дворах, а то и вовсе на покрывалах под открытым небом, купались в реках и озёрах.       По началу было сложно привыкнуть к такому после целой жизни, проведённой в роскоши и богатстве, во дворцах, но потом стало легче. Шли месяцы; Кахир приноровился к такому укладу и уже представить не мог, чтобы было по-другому.       Пожалуй, в этой жизни нашлась даже своя красота. Душистые цветочные поля, величественные горы, зеркала-озёра, отражавшие солнечное небо, звёздные ночи — мир был прекрасен, и прежде он никогда этого не заметил бы. Кахир с Киреной предавались любви под ночным небом, засыпали у костра и просыпались под стрекотание кузнечиков и сладкие трели птиц. Так ощущалась свобода.       Кахир чувствовал себя живым, как никогда прежде.       Но вот чего он не любил — так это вони захудалых деревень Устридара. На жаре здесь, всюду, куда ни ступи, стоял дикий смрад отходов, тухлых овощей и порченного мяса.       Ри́сбан была одной из таких деревушек, расположившейся близ Клемаса — обветшалая, шириной в пару шагов и пропахшая дерьмом и хворью. Смуглые лица местных приветствовали их, светлокожих путников верхом на конях, кислыми гримасами. Каждый — от малого до великого — смотрел недоверчиво и враждебно, как если бы они были какими-нибудь разбойниками, пришедшими разграбить это поселение.       — Сомневаюсь, что мы здесь что-то найдём, — сказал Кахир, поправляя кофью. — Лучше ехать сразу в Дракс.       — Не могу, — прохрипела в ответ Кирена. — Длинногривая скоро свалится на землю, и мне придётся топать на своих двух.       Лошадь фыркнула, словно подтверждая её слова.       — Нужно купить хотя бы яблок и моркови.       — Что-то не вижу я здесь никаких торговцев. Это место полудохлое.       — Тогда попросим кого-нибудь. — Кирена погнала лошадь вперёд, и Кахиру пришлось поспеть за ней.       Они остановились у дома какой-то старушки-нарракши, которая как раз собирала яблоки с худощавого деревка. Завидев путников, та сразу оторвалась от своего занятия и гаркнула:       — Вам чего?!       — Нам бы яблок для коня, — отозвался Кахир. — Заплатим три йо́реля за ведро.       — Шесть, — не раздумывая, ответила женщина, проковыляв к забору.       — Шесть много. Четыре.       — Пять. — Она была категорична.       — Ну, пять так пять, — Кахир пожал плечами и бросил ей две монетки. — Остальные отдам, когда отдадите товар.       Золотые искры наррака тут же переместили ведро за ограду. Кахир сразу отдал женщине деньги, Кирена спешилась и принялась кормить лошадь; он же решил ещё поинтересоваться:       — Есть тут у вас торговцы?       — Да вот… Заезжают раз в четыре дня. А чтоб постоянно, так нет.       — И когда в последний раз заезжали?       — Вчера.       Значит, ждать смысла нет, понял Кахир.       — Ясно. — Он цокнул. — А может у вас тогда что-нибудь съестное найдётся? Мы заплатим, конечно же.       — Хлеб, редька, абрикосы, немного сыра, — перечислила старуха, — всё, что у меня есть. Возьму семь йорелей.       — Этого достаточно. Семь — справедливая цена. Несите.       Получив свою еду, они двинулись дальше в путь. Уже сгущался вечер, небо окрасилось янтарём, пора было устраиваться на ночлег. Кахир отыскал небольшую речушку у лесной дороги — здесь, на песчаном берегу, они вполне могли разместиться. Кирена расстелила покрывало, разложила еду; Кахир привязал к дереву лошадей; вдвоём они принялись трапезничать.       Вдруг послышался далёкий цокот копыт, что приближался. Путники — такие же, как и они, решил Кахир, однако рука инстинктивно легла на кинжал на поясе. Кирена тоже напряглась, прислушалась… Свист.       — Эй вы там! — Звонкий мужской голос обращался не иначе как к ним.       Кахир поднялся, держа пальцы на рукояти кинжала. Наррак забурлил, готовясь выплеснуться ударом. Зашелестели ветви и травы, на лошади к ним выехал смуглый молодой мужчина с коротенькой бородкой.       — Приветствую, — сказал он, на мгновенье подняв кофью. — Могу я к вам присоединиться?       Кахир недоверчиво прищурился.       — Ты кто таков?       — Странник. Такой же, как вы. Меня зовут Дёмер. Одному в лесу спать страшно, а вместе веселее. У меня есть вино с мёдом, немного померанцев, абрикосовые шарики и сухари. Я вас угощу, а вы позволите мне провести эту ночь с вами.       — Весьма подозрительная щедрость для незнакомца по отношению к первым встречным.       — Ничего, — вмешалась Кирена. — Пусть садится. Он не опасен.       Кахир посмотрел на неё с недоумением, она лишь кивнула, будто желала прибавить своим словам веса. Что ж… На Киреново чутьё можно положиться. А вина с мёдом Кахир не пил уже давно.       — Ладно. Иди сюда, Дёмер.       Мужчина спешился, привязал лошадь к дереву и, взяв мешочек со своими пожитками, присел на покрывало вместе с ними. Теперь у них развернулась не трапеза — целое пиршество. Дёмер пустил бурдюк, а сам поинтересовался:       — А вас как звать, дражайшие?       — Моё имя Наре́н. Её — Ка́ила.       — Муж и жена, полагаю?       — Да, — нисколько не смутившись, согласился Кахир, они с самого начала договорились поддерживать эту легенду. — А ты, я полагаю, холост?       — Всё так. Служба такая, что семейное счастье строить некогда. Но а за вас я рад. А чего это вы по лесам скитаетесь вместо того, чтобы друг с другом обживаться?       — Едем к моей тётке, что живёт в Драксе, — нашлась Кирена. — У неё родился сын, и надо бы почтить её своим присутствием.       — Дракс… Ух и захудалое местечко! А сами вы откуда?       — Из Клемаса.       — Клемас? О, а я как раз туда! По зову службы.       — И что за у тебя такая служба? — без интереса спросил Кахир, сделав глоток. Вино было сладким и дурманящим.       — Гонец я. Развожу новости от одного благородного господина с другому. А новости-то… Ух, какие новости! Вы такого точно ещё не слыхали. Дасхаткая империя, её правящая семья, сделалась оплотом смуты…       По спине прошли мурашки. Кахир собирался отдать бурдюк Кирене, но вместо этого снова пригубил. От того, насколько вдруг сделалось не по себе, он готов был выхлестать всё пойло в мире.       — Халлетар Кахир пропал, говорят, халлет Сибил объявил его предателем и приговорил к казни, хотя мнения на этот счёт разнятся… Сдаётся мне, что со дня на день он придёт в Исхафрон с войском, чтобы взять трон, и небеса дрогнут от гнева его меча! Но это ещё ничего… Эта рыжая ведьма, халли Уна, наконец испустила дух! Уж какая молва разлетелась о ней по свету, сколько славы она заслужила, какой неумолимой казалась, а никто не вечен…       Халли Уна умерла. Женщина, что всю свою жизнь мечтала его погубить. Кахир только выпил, но в горле пересохло. Волей-неволей он вспомнил Имона, своего ненавистно-любимого брата, и Мерлу, свою ядовитую, как змея, сестру. Каково же им было сейчас? Какого чёрта вообще произошло?       — А что с ней случилось? — спросил Кахир как можно более ровным голосом.       — Сердце, говорят, прихватило. Хотя некоторые считают, что это халли Равенна прокляла её перед смертью.       Сердце пропустило удар.       — Что ты сейчас сказал?       — Ах да… Халли Равенна, милосердная добродетельная дасхатская госпожа, она тоже предстала перед Всевышним. Дасхатская верхушка полнится змеями и пауками, это правда, но только она одна не заслужила такой участи…       — Что же с ней стало?       — Халлет Сибил приговорил её к казни за государственную измену. Вот так.       Кирена протянула ему вино, и Кахир приложился к нему так, словно не пил тысячу лету. В голову ударило, но это не помогло.       Его мать мертва. Мертва, мертва, мертва. Умерла. Умерла, умерла, умерла. Отец велел казнить её. Велел казнить, велел казнить, велел казнить       Мысль запала в разуме и не желала покидать.       Это не могло быть правдой, не могло!       — Где же ты услышал все эти новости?       — Послы при дворе в Исхафроне рассказали. Говорят, ментар Эскар сам лично свершил казнь над халли Равенной.       — А… — В горле повис ком. — А почему же халлет решил, что халли Равенна — предательница?       — Ну так ведь её сын — предатель. Он сбежал, и она явно ему в этом помогала. Что ты так, Нарен?       Это его вина. Если бы Кахир не сбежал так внезапно, если бы не подставил матушку…       Он почувствовал, как в глазах закипают слёзы, и поспешил что-нибудь съесть. В горло кусок не лез, но он на силу впихнул в себя жменю сухарей, приправленных луком. Прямо сейчас ему хотелось исчезнуть. Провалиться под землю. Быть поражённым молнией. Кахир вспоминал, как они ужинали, и не мог поверить, что тогда он видел матушку в последний раз. Вспоминал её объятия, её холодные, но такие нежные руки и…       — Я сейчас вернусь. — Ничего не объяснив, он встал и скрылся между деревьев — и только тогда наконец разрыдался, упав на колени. Пальцы впились в древесную кору, что жгуче оцарапала кожу, но Кахиру было всё равно: никакая боль не шла в сравнение с той бездной, разразившейся в его сердце.       Он вспоминал лик матери, её тёмные волнистые волосы, её ониксовые глаза, что всегда горели огнём любви и возмездия, и с ужасом понимал, что это — образ мертвеца. Когда он был ребёнком, она читала сказки по вечерам и целовала в лоб перед сном; он был её смыслом, её миром, о чём она не раз говорила; и она отдала за него жизнь.       Кахир приложился к стволу дерева и опустился на землю. На что он обрёк её, на что?!       — Кахир? — Кирена появилась внезапно, но он даже не вздрогнул. — Тебя долго не было, и я забеспокоилась. Ты…       — Она умерла из-за меня, — сказал он. — Из-за меня её посчитали предательницей и приговорили к казни. Я разрушаю всё, к чему прикасаюсь, я…       — Нет! — Кирена присела напротив и обхватила его лицо руками. — Не смей так говорить. Не смей себя винить. Случилось то, что должно было случиться.       Кахир расхохотался.       — Хочешь сказать, и это промысел Божий?       Боги жестоки, все до единого, понял он. Кому ни молись — всё одно.       — Каждое событие должно нас чему-то научить. Это толчок к тому, чтобы пересмотреть свои взгляды. Если ищешь виноватых, помни о том, что приказ отдавал не ты. Теперь приди в себя и возвращайся. Этот человек не должен ничего заподозрить. — Она оставила его.       Как бы сильно Кахиру прямо сейчас ни был безразличен Дёмер (и всё остальное, впрочем, тоже), а Кирена была права: нельзя вести себя так странно. Ни одна на свете живущая душа не должна прознать о том, кто он такой. С этими мыслями он утёр слёзы, собрался с мыслями и поспешил вернуться.       Дёмер, благо, не задал вопросов, он и не посмотрел на него, будто ничего не произошло. Быть может, Кирена придумала какую-нибудь отговорку? Да плевать. Кахир налёг на вино и пил, пока не задремал.       Но сон продлился недолго — посреди ночи он проснулся со стойким ощущением тошноты и скорбной горечи. Халли Равенна мертва, вспомнил он. Хотелось верить, что всё это — просто-напросто дурной сон. Только фигура Дёмера, сопящего на краю покрывала, дала понять, что всё это реальность.       Слёзы снова нахлынули. Кахир зажал рот рукой и судорожно вздохнул, молясь, чтобы не начал всхлипывать и всех не побудил.       «Помни о том, что приказ отдавал не ты», — сказала Кирена. Это сделал халлет Сибил, его жестокий, бессердечный отец. Кахиру вдруг стало совсем грустно. Это за этого человека признанием он гнался, его любви так искал? Отца, что погубил мать своего сына, что готов и дитя своё погубить? Сибил всегда был не просто недоволен: ему всё это было безразлично. Холод… Холод страшнее ненависти. Он делает тебя безучастным к участи другого человека, тебе ничего не стоит размозжить его, растоптать, уничтожить. Даже если это твой собственный ребёнок.       Внезапно вся жизнь Кахира показалась совершенно бессмысленной.