Не по уставу

      — Хочешь увидеть всё? — спрашивает Рик, поймав её жадный взгляд.       Мари́са вздрагивает, воздух перехватывает у неё в горле. В раздевалке совершенно пусто. Она много что хочет. Увидеть. Почувствовать… Изучить на ощупь…       Стать его. Хотя бы один раз.       — Встань… в полный рост, — произносит она мягко. Неуверенно. Как отчаянный вор, который проникает в чужой дом, не разузнав, есть ли внутри проживающие.       Рик встаёт со скамьи. Губы трогает усмешка, однако он ничего не говорит.       Мариса — старший сержант-майор. У неё стальное эго, года выслуги и шрамы по всему телу. Она может уничтожить дюжину ходячих, даже не вспотев. Ножом.       Однако при виде пятидесятилетнего Рика в его форменных штанах и берцах, без верха, у неё начинает повышаться давление.       Как может мужчина, проживший полвека и потерявший кисть руки, выглядеть так безумно, иррационально хорошо? Во рту становится сухо.       — Хочешь увидеть всё, старший сержант-майор Манху́р?       Подстрекатель чёртов. Ему бы туда, в высший эшелон, управлять чужими умами. Мариса знает, что он смог бы.       С ней смог.       Он сложен безупречно. Мускулистый без лишнего объёма, стройный, но ни разу не худой, закалённый, как обоюдоострый меч. Шрамы по всему телу нанесены как истории его свершений и проигрышей.       Мариса отслеживает взглядом перец и соль на его груди. Её глаза скользят вниз, по крепкому животу, и останавливаются у кромки форменных штанов с резиновыми накладками.       На нём только протез, жетоны, эти штаны и обувь, и старший сержант-майор Манхур находит себя в очень неудобном положении. Шатком. Потому что до неё доходит: она сделает что угодно, лишь бы пробраться под пояс. Он попросит её прикончить кого-нибудь? Она это сделает только ради мифической надежды, что он её впустит. Ей стоит посетить врача, взять больничный на сутки и всё это время провести в постели с рукой в штанах. Потому что это уже нелепо, даже для армии.       Ей стоит уйти, пока она ещё может.       Она смотрит.       Рик присаживается на корточки, чтобы развязать шнурки. Медленно, методично. Настоящий солдат. Мариса смотрит, забыв, что следовало бы уже вдохнуть или выдохнуть.       Он снимает один тактический сапог, потом второй. Не отцепляя его голубых, как древний лёд Арктики, глаз от её лица. По спине неприятно стекает капля тёплого пота. Становится жарко и тесно, Мариса удерживает себя от желания оттянуть водолазку на горле.       На сделанном Граймс не останавливается. Он вообще никогда не останавливается, не умеет. Расстёгивает ремень, расстёгивает штаны. Стягивает их с талии на крепкие бёдра, светит бельём, у Марисы от перегрузки все сдерживающие системы отключаются одна за другой.       Конечно же, она не уходит. Не останавливает его. Смотрит. Взгляд опускается, путешествует вниз от пупка до самых носков. Потом Граймс избавляется и от них. Всё так же смотря ей в глаза с тенью насмешки — и чего-то ещё.       Жетоны, протез и трусы — вот и всё, что прикрывает его наготу. Марисе начинает казаться, что она попала в жестокий эротический сон. Жестокий, потому что в реальности этого происходить не может. Другую причину, почему сержант-майор Граймс одарил её подобной щедростью, найти сложно.       Потом он сокращает расстояние между ними до вытянутой руки. Несмотря на то, что больше всего старшему сержанту-майору Манхур хочется просто опуститься на колени и стянуть с него трусы, она прилагает усилия, чтобы не шевелиться. Все усилия, что у неё есть. Крохотная её часть так ошеломлена невозможностью происходящего, что она подумывает выскочить за дверь. Эта часть умирает с последними удерживающими её в пределах субординации ограничениями, когда Рик снова заговаривает.       — Вы похожи на собаку, которая впервые в жизни увидела стейк.       Унизительное сравнение. Оно — одного поля ягода с правдой. Не по уставу. Мариса хочет, чтобы он сказал или сделал не по уставу что-нибудь ещё.       Он подходит, мягко берёт её за плечи. Холодный протез, тёплая ладонь. Весь воздух выталкивает у неё из лёгких.       — Вам стоит держать себя в руках, — низко рокочет. И потом добавляет с усмешкой: — Солдаты уже над вами подшучивают.       Когда она не рядом, понимает Мариса. Её эта информация не удивляет. Но в глубине души она понимает, что рано или поздно кто-нибудь заметил бы. Понял бы. Ей это даже… приятно, что ли. Чувствам в армии не место, это чересчур тонко, слишком беззащитно. Но она сохраняет в себе эту способность и гордится этим.       Мариса крадёт у него поцелуй. Отчаянно, как страдающий от голода воришка. Потом ещё один. Потом до неё доходит, что никакой кражи нет. Нельзя назвать кражей то, что разрешают взять. Рик придерживает её вокруг плеч, когда у неё подкашиваются ноги, и вжимает собой в тонкую дверь. Каждый рецептор, каждый нерв в её теле беснуется оттого, как он близко. Она поднимает руки, гладит его по спине, пальцы скользят по ремням, удерживающим протез на месте, останавливаются, только достигнув его мягких упругих кудрей. Ей по ночам снилось, как она прикасается к этим пронизанным серебром локонам.       — Рик, — выдыхает она прямо в поцелуй.       Рик понимает это правильно, задирает на ней водолазку, трогает её кожу. Подлые бабочки беснуются, щекоча все внутренности, системы орут «перегрев, перегрев», Мариса прижимается ртом к его рту, целует жадно, целует мокро, целует, как в последний раз. Неуклюже сталкивается зубами, стонет ему в рот, едва успевает дышать, сжимает в пальцах бархатистые горсти кудрей. В груди стучит. Рик мягко отталкивает её, и она даже не сразу чувствует это, пытается растянуть удовольствие ещё хотя бы на секунду…       — Какая жадная, — бормочет он около её рта. — Вам нужно что-то предпринять, старший сержант-майор Манхур. Нельзя так себя запускать.       «Что ты там бубнишь, мать твою, — хочет возмутиться Мариса, — ничерта не понимаю…»       Рик прочитывает замешательство на её лице. Хмыкает и резко хватает её за плечо, впечатывает щекой в дверь, тяжело дышит ей на ухо. Она не издаёт ни звука, за исключением такого же тяжелого дыхания. Всё её тело напрягается, обманутое ложной угрозой, но даже лишь с одной рукой он всё равно сильнее.       — Вы же разрешаете мне вам помочь, ста-       — Ещё раз скажешь «старший сержант-майор» — я тебе вторую руку сломаю, — рычит-предупреждает Мариса сердито и не смеет пошевелиться.       Рик снова хмыкает напротив её уха, это вообще не помогает держать себя в руках. От одного его чёртового голоса Мариса покрывается стайками мурашек, как от порыва ледяного ветра. Какой чудовищной силой обладает этот… этот…       — Надо же, как страшно… — подначивает.       Он легонько прижимается губами к ушной раковине, выдыхает на кожу влажным теплом, трётся бородой о шею. Всё самоуважение старшего сержанта-майора Манхур улетает в стратосферу. Она снова стонет — тихо, умоляюще.       — Ты же разрешаешь мне тебе помочь, Мариса?       Ну вот. Вот и всё. Назвал её по имени, да ещё и с такой интонацией? Пусть теперь делает вообще всё, что хочет. Сам виноват.       — Разрешаю… — шепчет Мариса и затем прочищает горло, произносит более внятно: — Разрешаю.       Он тянется рукой к её ремню, принимается расстёгивать. «Критический перегрев», — визжат системы.       — Я так и знал.       Конечно, знал. Глаза у него на месте, мозги — тем более. Мариса тоже знала, что он спрашивает только для галочки. Она спускает штаны до коленей вместе с бельём, раздвигает ноги, оборачивается через плечо. Рик смотрит вниз, на её ягодицы, его зрачки вздрагивают, потом сталкиваются с её зрачками. Вместо арктических льдов теперь какие-то чёрные дыры. Лишь тонкая голубая кайма по краям. Марису уже засосало в эти дыры… ослепило ультрафиолетовым излучением, сожгло жаром, раздавило на атомы и разнесло по всему горизонту событий.       Выдох получается рваным, острым. Рик толкается внутрь неё, обхватывает протезом вокруг живота, прижимает к себе и гортанно ворчит на ухо. Без прелюдий, без всего. Мариса начинает дрожать, у неё кружится голова, ноги едва держат. Теплая ладонь ложится ей на горло — все мысли из головы улетают в бесконечность, к разноцветным звёздам.       — Такая горячая, боже, — жаркий хриплый шепот; он резко толкается бёдрами, и Мариса едва успевает зажать рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, наружу прорывается лишь придушенный полустон. — Совсем извелась по мне... Бедняга.       — Заткнись и просто трахни меня, Граймс, — цедит она, уши горят от насмешки. — Что ты вечно пиздишь, когда не нужно?       Рик низко смеётся у неё за спиной, от этих звуков у старшего сержанта Манхур появляется второй пульс — между ног. Он снова резко двигает бёдрами, выбивая из неё ещё один звук, ещё более бесстыжий и громкий.       — Так точно, мэм.       Сержант-майор Граймс выполняет приказ на отлично. Буквально втрахивает её в дверь. Если кто стоит с другой стороны, то никаких сомнений по поводу происходящего у него не возникнет. Им бы следовало вести себя аккуратней. Мариса не может аккуратней, у неё мозги накребень.       Это армия. В лучшем случае рука перед сном, в худшем — вырубиться, едва коснувшись подушки. Тело отвыкает от прикосновений, отвыкает от чужого тепла, гормоны не тратятся, изголодавшиеся по ощущениям рецепторы становятся гиперчувствительными. Поэтому сейчас, когда Рик прижимает её к себе, обхватив обеими руками так, будто хочет раздавить, она впитывает каждый момент. Жар его кожи, ощутимый даже через одежду, его губы, его силу. То, как он дышит ей в затылок, тяжело, громко и неровно, как берёт её, будто всегда имел на это право, двигаясь быстро и резко, без осторожности. Марисе немного больно, однако она сжимает зубы и тычется лбом в дверь, позволяет ему всё. Она уже получила больше, чем рассчитывала, жаловаться действительно не на что.       Это армия. На оргазм она не надеется, ей и не нужно. Ей хватает трепета внутри, обрушивающего на неё лавину ощущений, казалось, совсем уже забытых, всех и сразу. Как если бы сняли кожу и водили электродом непосредственно по мышечным пучкам. Каждое волокно сокращается, вздрагивает, нейроны передают информацию, душат её откликами. Манхур хочет задохнуться в этой лавине.       — Сильнее, — выдыхает она. — Сильнее.       К уху прижимаются губы. Рик берёт её лицо за подбородок, заставляет повернуть голову и балует коротким, но крепким поцелуем.       — Выдержишь?..       Она крадёт второй, потом третий, заводит руку назад и кладёт ему на бедро, тянет на себя. Разводит ноги шире и прогибается в пояснице. Пока он на короткой паузе, Мариса чувствует каждый дюйм. На утро всё будет болеть.       И плевать.       — Как скажешь.       Рик трахает её сильнее. Мариса хватается обеими руками за наличники, подошва сапог скользит, устойчивости едва хватает. Теперь всё именно так, как нужно. В какой-то момент тональность его рыков и стонов меняется, Рик становится ещё грубее, ускоряется.       — Мариса, — предупреждает-спрашивает, голос хриплый, будто он сутки блуждал по пустыне. От этого голоса дрожь сотрясает хребет, тело отзывается, как камертон.       Да плевать вообще. Время неподходящее. А даже если и подходящее, то медперсонал CRM всё решит. CRM всегда решает проблемы.       — Можно... не волнуйся.       Рик толкается ещё несколько раз, потом замирает, вжавшись в неё всем телом и сдавив её в руках так, что весь воздух вытолкнуло из легких. Не она одна тут изголодавшаяся, да, умник? Внутри становится совсем горячо и мокро. Мариса впитывает остатки роскоши: его руки вокруг себя, его лицо, вжатое ей в шею, даже его колючую бороду, трущуюся по нежной коже, как наждачка. Всё это доталкивает её до отметки, которую можно назвать «охуеть как понравилось» — даже несмотря на то, что она не кончила.       Окситоцин выработался, эндорфины растекаются по всему телу, всем спасибо, все свободны. Рик вышел со вздохом, напоследок мазнув ладонью по плечу. Сердечный ритм постепенно замедляется. Мариса одевается, затем оборачивается, заправляя водолазку в штаны. Под одеждой влажно и жарко, между ног мокро. Даже без разрядки она чувствует себя как отполированная до блеска золотая медаль. И впрямь, не стоит себя так запускать.       Она позволяет себе вольность: наблюдает, как Рик одевается. Её взгляд почти что вежливый. Тот это замечает, опять хмыкает и ухмыляется. Мариса раскрывает рот первая.       — Повторим как-нибудь?       На долю секунды он задумывается, придерживая штаны на поясе. Кожа на его щеках, шее и груди до сих пор раскрасневшаяся, волосы спадают на лицо, плечи покрыты влажным блеском. Он выглядит… просто чертовски аппетитно. Мариса хочет откусить кусочек.       — Это была… одноразовая помощь.       — Жаль, — с искренним сожалением вздыхает она и подходит к нему, чтобы помочь с ремнём. — Но как скажешь. Одноразовая так одноразовая.       Рик смотрит удивлённо, но от помощи не отказывается. Бледные ресницы подрагивают. На прощание он отдаёт честь, как и любой другой солдат ниже её ранга.       Но через неделю она просыпается посреди ночи от стука в дверь, открывает и видит за ней сержанта-майора Граймса с бутылкой спиртного.       — Впустишь?       От него пахнет свежепринятым душем и парой стаканчиков того, что в бутылке. У корней кудри всё ещё влажные. На долю секунды она задумывается.       — Впущу.